Текст книги "Итальянская новелла Возрождения"

Автор книги: Франко Саккетти

Соавторы: Маттео Банделло,Антонфранческо Граццини,Мазуччо Гуардати,Джиральди Чинтио,Аньоло Фиренцуола,Поджо Браччолини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 50 страниц)

Часть первая, новелла VIII

Джулия из Гацуоло, будучи обесчещена, бросается в Ольо и погибает

Наш синьор Пирро, маркиз Гонзага и властитель Гацуоло, раскинувшегося на том берегу реки Ольо, что обращен к По и уже долгое время находится во владении рода Гонзага, изъявил желание, чтобы я[176]176
  Рассказ ведется от лица одного из духовных лиц, подчиненных кардинала Пирро Гонзага.


[Закрыть] рассказал вам, великодушнейший синьор, и вам, любезные синьоры, о памятном событии, случившемся не так давно, – смерти некоей Джулии, уроженки здешних мест. Сам высокочтимый синьор, пожалуй, лучше меня сумел бы рассказать о печальном исходе этой истории, да и многие другие могли бы не хуже меня это сделать, изложив ее со всеми подробностями. Но так как мне приказано быть рассказчиком, я должен повиноваться. Я глубоко сожалею, что у меня не хватает слов, чтобы воздать должные похвалы мужественной и благородной душе Джулии, как этого заслуживает ее удивительный поступок.

Итак, вы должны знать, что когда мудрый и щедрый властитель, преподобнейший и достопочтенный монсиньор Лодовико Гонзага, епископ Мантуанский, проживал, здесь в Гацуоло, при его пышном дворе всегда было много благородных и талантливых людей, ибо он любил развлекаться искусствами и не скупился на траты. Жила здесь как раз в это время девушка лет семнадцати, по имени Джулия, дочь одного местного бедняка низкого происхождения, который только и делал, что работал не покладая рук, чтобы прокормить себя, жену и двух своих дочерей. Жена его, женщина хорошая, тоже трудилась ради заработка – пряла и занималась всякими другими женскими работами. Джулия была очень хороша собой и обладала благородными манерами, которые так не соответствовали ее низкому происхождению. Ей приходилось иногда с матерью, иногда с другими женщинами ходить на поле, копать там землю или исполнять другие работы, смотря по необходимости. Я помню, как однажды мы с высокочтимой синьорой Антонией Бауциа, матерью наших достойнейших синьоров, направлялись в Сан-Бартоломео и встретили по дороге означенную Джулию. Она несла на голове корзину, возвращаясь домой в полном одиночестве. Синьора, увидев столь прелестную девушку, которой было не более пятнадцати лет, приказала карете остановиться и спросила у девушки, чья она дочь. Та почтительно назвала имя отца, и на все вопросы синьоры с такой находчивостью отвечала, что, казалось, она родилась и выросла не в лачуге с соломенной крышей, а всю жизнь провела при дворе. Синьора сказала мне, что хотела бы взять девушку к себе и воспитывать ее со своими придворными дамами. Почему она потом от этого воздержалась, я, пожалуй, не смогу вам сказать.

Но вернемся к Джулии. Девушка целыми днями прилежно работала, не теряя попусту времени, то одна, то с подругами. В праздник же после обеда согласно здешнему обычаю она отправлялась с другими девушками на танцы и там развлекалась. Случилось однажды, когда ей было лет семнадцать, что один из камердинеров означенного монсиньора епископа, феррарец по происхождению, увидя ее танцующей, бросил на нее жадный взор, и она ему показалась самой прелестной и красивой девушкой из всех, что он когда-либо видывал, да к тому же, как уже говорилось, словно воспитанной в самых благородных домах.

Камердинер так сильно в нее влюбился, что ни о нем другом и помышлять не мог. Когда кончился танец, показавшийся ему необыкновенно долгим, и заиграли другой, он пригласил ее и протанцевал с ней танец на манер гальярды[177]177
  Стремительный и страстный ломбардский танец.


[Закрыть]; она плясала в такт музыке и очень грациозно, так что смотреть на нее было одно удовольствие. Камердинер протанцевал с ней и следующий танец, и будь ему не так совестно, он приглашал бы ее каждый раз, ибо, когда он держал ее за руку, то испытывал величайшее на свете наслаждение. Хотя она работала целыми днями, все же руки у нее были белые, с длинными пальцами и очень нежные. Несчастный влюбленный, столь внезапно воспламенившийся ею и ее прекрасными манерами, думал, что, любуясь ею, он несколько поуменьшит пожиравший его любовный пламень, не замечая, что с каждым взглядом лишь подбрасывает хворост в огонь, который разгорается все сильнее. Во время второго и третьего танца юноша наговорил Джулии много всякой всячины, как это обычно делают влюбленные.

Она с достоинством ему отвечала и все просила, чтобы он не говорил ей о любви, так как бедной девушке не пристало слушать подобные признания. Ничего другого не мог добиться» от нее незадачливый феррарец. Когда танцы кончились, он пошел за ней следом, чтобы разузнать, где она живет.

Несколько раз феррарцу представлялся случай и в Гацуоло и вне его поговорить с Джулией и признаться ей в своей пылкой любви, причем он старался всеми силами вызвать у нее сочувствие к себе и смягчить ее холодное сердце. Впрочем, что бы он ей ни говорил, она оставалась твердой в своем целомудренном решении и всякий раз умоляла оставить ее в покое и не надоедать ей. Но сердце злосчастного влюбленного точил любовный червь, и чем суровее и недоступнее она была, тем сильнее он пылал, все настойчивее преследуя ее и всячески стараясь склонить к своим желаниям. Однако все было напрасно. Тогда он заставил одну старуху, с виду казавшуюся святой Читой, поговорить с девушкой. Та выполнила возложенное на нее поручение самым старательным образом, пытаясь заманчивыми обещаниями сломить упрямство целомудренной Джулии. Однако девушка была такого честного нрава, что ни одно слово, сказанное злодейкой-старухой, не могло проникнуть ей в душу. Феррарец же, узнав об этом, почувствовал себя самым несчастным человеком на свете, не представляя себе, как он может отказаться от девушки, и все еще надеясь мольбами, услугами, любовью и настойчивостью сломить гордую, недоступную Джулию, ибо ему казалось невозможным еще долгое время не обладать ею. Но, как говорится в пословице, он считал без хозяина.

Видя, что с каждым днем Джулия становится все неподатливее и, встречаясь с ним, бежит от него, как от василиска, он решил, раз слова и рабская преданность не помогают, пустить в ход всякие подарки, приберегая напоследок грубую силу. Снова он обратился к отвратительной старухе и дал ей несколько недорогих безделок, чтобы она от его имени снесла их Джулии. Узнав, что девушка совершенно одна дома, старуха отправилась к ней и, собираясь начать разговор про феррарца, показала ей подарки, которые тот прислал. Но честная девушка вышвырнула все эти безделки вон на улицу, а сводницу-старуху выгнала из дому, пригрозив ей, если она скажет еще хоть слово, пойти в Рокко и все рассказать синьоре Антоний. Старуха, собрав выброшенные на улицу вещицы, вернулась к феррарцу, сказав ему, что девушку уговорить никак не удается и что она ума не приложит, как поступить в подобном случае. Юноша до того огорчился, что сказать трудно. Быть может, он и охотно отказался бы от своей затеи, но, когда он начинал думать о разлуке с девушкой, несчастному казалось, что он умирает. В конце концов бедный и ослепленный страстью влюбленный, страдая от того, что не встречает ответа, решил во что бы то ни стало добиться своего и, если представится удобный случай, силой взять то, чего девушка добровольно не хотела ему дать.

При дворе у монсиньора епископа был конюх, большой друг феррарца, и, если я не ошибаюсь, тоже уроженец Феррары. Ему-то камердинер и поведал о своей пылкой любви и как он старался вызвать в сердце девушки хоть немного жалости к себе, но что она, мол, тверда и непреклонна, как морской утес, и ни словами, ни подарками нельзя ее склонить.

– Теперь я вижу, – сказал он, – что не смогу жить, если не добьюсь своего. Я знаю, что ты меня любишь, и потому, прошу тебя, не покидай меня и помоги исполнить мое желание. Девушка часто одна ходит в поле; хлеба уже высокие, и мы сможем легко осуществить наше намерение.

Конюх, много не раздумывая, сказал, что он всегда готов ему помочь.

Так вот, камердинер, следя все время за тем, что делает Джулия, узнал однажды, что она совсем одна вышла из Гацуоло. Поэтому он позвал конюха и пошел с ним туда, где девушка занималась уж не знаю какой полевой работой. Придя на место, он, как обычно, начал умолять ее, чтобы она наконец пожалела его. Джулия, видя себя беззащитной, стала просить юношу не досаждать ей и, боясь, как бы не случилось чего плохого, быстро пошла по направлению к Гацуоло. Юноша, не желая, чтобы жертва ускользнула из его рук, сделал вид, будто они с приятелем хотят проводить ее, и по пути не переставал униженно и ласково просить ее облегчить его мучения. Она Же, не останавливаясь и не отвечая, торопливо шла по направлению к дому. Так добрались они до большого засеянного поля, которое им предстояло пересечь.

Был предпоследний день мая и почти полдень, солнце жгло, как бывает в эту пору, а поле отстояло довольно далеко от жилья. Когда они очутились в поле, юноша обвил руками шею Джулии, желая ее поцеловать; она же бросилась бежать и принялась громко звать на помощь. Но конюх схватил ее и бросил наземь, засунув ей в рот платок, чтобы она не могла кричать. Подняв ее на руки, они отнесли ее подальше от тропки, что пересекала поле; здесь обезумевший юноша обесчестил девушку, которая не могла сопротивляться, так как конюх держал ее за руки. Бедняжка горько плакала, выражая стонами и рыданьями свои невообразимые страдания. Жестокий камердинер не оставлял ее в покое, несмотря на все мольбы, стараясь насладиться ею столько, сколько ему хотелось. Потом он вынул у нее изо рта платок, пытаясь ласковыми словами успокоить ее, обещая никогда не бросать и даже помочь выйти замуж, чтобы все было как надо. Она ничего не отвечала, только умоляла освободить ее и отпустить домой и не переставала горько плакать. Снова юноша пытался нежными словами, щедрыми обещаниями и деньгами успокоить ее. Однако все было впустую, и чем больше он старался ее утешить, тем безудержнее она рыдала.

И видя, что он не перестает уговаривать ее, девушка сказала:

– Юноша, ты сделал со мной все, что хотел, и насытил свою бесстыдную страсть. Умоляю тебя, сделай милость, отпусти меня. Хватит с тебя того, что ты сделал, да и этого слишком много.

Любовник, боясь, как бы громкий плач Джулии не привлек кого-нибудь, и видя, что он старается понапрасну, решил оставить ее в покое и удалиться со своим пособником; так он и сделал.

Джулия долго оплакивала свое бесчестье, потом оправила свои растерзанные одежды, вытерла получше слезы и пошла по направлению к Гацуоло, к себе домой. Ни отца, ни матери не было дома; была только сестренка лет десяти-одиннадцати, которая занемогла и не выходила на улицу. Придя домой, Джулия открыла свой сундучок, где лежали ее вещи. Потом сняла с себя все, что на ней было, вынула чистую рубашку и надела ее. Затем нарядилась в платье из тончайшего полотна, белого, как снег, надела кисейный воротник, тоже белый, передник из кисеи, который носила только по праздникам, белые чулки и туфли из красного шелка; уложила как можно лучше волосы, а на шею надела нитку янтаря. Словом, она нарядилась в самые лучшие вещи, какие у нее были, словно собиралась на самый торжественный праздник в Гацуоло. Потом позвала сестру и отдала ей все, что у нее осталось, взяла ее за руку, заперла входную дверь и зашла к соседке, уже пожилой женщине, которую тяжкая болезнь приковала к постели. Вот этой доброй женщине Джулия, рыдая, поведала о случившемся с ней несчастье и так сказала ей:

– Богу не угодно, чтобы я жила на этом свете, да и зачем мне оставаться в живых, раз я потеряла честь. Нет, никто не будет показывать на меня пальцем или говорить прямо в лицо: «Вот девушка, которая сделалась потаскухой и обесчестила всю семью. Будь она поумней, она постаралась бы скрыть, это». Я не хочу, чтобы кого-нибудь из моих могли упрекнуть, что я добровольно отдалась камердинеру! Мой конец покажет всему миру и будет вернейшим доказательством, что если тело мое обесчещено, то душа навсегда останется незапятнанной. Я сказала вам эти немногие слова, чтобы вы могли рассказать все, как было, моим несчастным родителям, уверив Их, что я не соглашалась удовлетворить ненасытную страсть камердинера. Да будет мир с вами!

С этими словами она вышла из дому и направилась прямо к Ольо, а ее маленькая сестренка поплелась за ней, плача, сама не понимая о чем. Подойдя к реке, Джулия бросилась вниз головой в самом глубоком месте Ольо. На крики сестры, долетевшие до самого неба, сбежалось много людей, но было уже поздно. Джулия, бросившись в реку, чтобы утопиться, сразу же пошла ко дну, как угодно было судьбе.

Синьор епископ и синьора мать, услышав об этом печальном событии, приказали выловить труп. Камердинер же, позвав с собой конюха, скрылся. Когда тело нашли и стала известна причина, из-за которой девушка утопилась, поднялся всеобщий плач не только среди женщин, но даже среда мужчин, почтивших ее память слезами.

Достопочтенный и преподобный синьор епископ, не имея права хоронить ее по-церковному, велел положить временно тело на площади в усыпальнице, что цела еще и поныне, имея намерение похоронить ее в бронзовой гробнице с высоким мраморным пьедесталом, которую вы и сейчас можете видеть на площади.

Поистине мне сдается, что эта наша Джулия заслуживает не меньшей славы, чем Лукреция[178]178
  Лукреция – знатная римлянка, обесчещенная сыном римского царя Тарквиния Гордого (VI в. до н. э.) и лишившая себя жизни.


[Закрыть], и, быть может, если хорошенько поразмыслить, ее следует предпочесть римлянке. Можно только обвинить природу, не захотевшую дать Джулии, имевшей столь высокую и доблестную душу, более знатное происхождение. Однако сколь благородным считается тот, кто является другом добродетели и честь свою ставит превыше всех сокровищ мира!

Часть первая, новелла IX

Ревнивец с помощью монаха подслушивает исповедь своей жены и потом ее убивает

Милан, как вы все знаете и каждый может в этом убедиться, является одним из тех городов, которому мало равных в Италии. Здесь собрано все, что только может сделать город славным, многолюдным и богатым, ибо то, в чем поскупилась природа, возместил человеческий труд. В Милане можно найти не только то, что необходимо для жизни, но и все, что душе угодно. Ненасытная природа человека ко всем тонкостям и диковинкам Востока присоединила еще те чудесные и бесценные вещи, неизвестные другим векам, которые наша эпоха добыла такими неутомимыми трудами и ценой величайших опасностей. Вот почему наши миланцы славятся пристрастием к обильной и изысканной пище и пышностью своих пиров. Жить, по их мнению, это значит развлекаться и угощаться в компании.

А разве можно умолчать о миланках и их роскошных одеждах, украшенных золотом, бахромой, кружевом, вышивками и редчайшими драгоценностями? Когда знатная миланка появляется в дверях, то кажется, что видишь воочию праздник Вознесения в Венеции[179]179
  В Венеции времен дожей с особой пышностью справлялся праздник Вознесения, во время которого городская знать облачалась в роскошные одежды из парчи и бархата.


[Закрыть]. А в каком городе вы можете увидеть столько великолепных карет с искуснейшей позолотой и богатой резьбой, запряженных четверкой резвых рысаков, сколько вы видите каждый день в Милане, где движется нескончаемый ряд экипажей, запряженных парами, и немалое количество – четверками лошадей, в попонах из шелка, богато отделанных золотом и столь разнообразного вида, что, когда дамы проезжают по улицам, кажется, словно движется триумфальное шествие, как это было в обычае у римлян, когда они победоносно возвращались в Рим после усмирения провинций или покорения целых царств.

Я вспоминаю слова, сказанные в прошлом году в Боргонуово нашей светлейшей синьорой Изабеллой д’Эсте, маркизой Мантуанской, направлявшейся в Монферрато, чтобы выразить сочувствие супруге маркиза Гуильельмо по поводу его смерти. Наши дамы нанесли ей почтительный визит, как это всегда бывает, когда маркиза приезжает в Милан. И вот, видя такое множество столь пышно разукрашенных карет, она сказала дамам, пришедшим ее приветствовать, что сомневается, чтобы во всей Италии набралось столько прекрасных карет, как здесь. Вот к такой роскоши, к такой изысканности, к удовольствиям такого рода привыкли наши миланки, и это сделало их избалованными, общительными, веселыми и, разумеется, склонными любить и быть любимыми, без конца предаваясь утехам любви.

Что касается меня, то, по правде говоря, мне кажется, они одарены всеми благами, кроме одного: природа лишила их говора, соответствующего их красоте, манерам и учтивости, ибо поистине произношение, свойственное миланскому наречию, коробит слух иноземцев. Впрочем, наши дамы стараются упорным трудом восполнить свой природный недостаток, ибо мало найдется таких, которые не старались бы чтением хороших книг на родном языке[180]180
  Имеется в виду общелитературный итальянский язык, в основе которого лежит тосканское наречие.


[Закрыть] и беседой с искусными ораторами обогатиться знаниями и, шлифуя свою речь, добиться правильного и приятного произношения, что сделает их еще более привлекательными в глазах тех, кто общается с ними.

Но вернемся к истории, которую я собираюсь рассказать. Случай этот произошел в Милане в прошлом году великим постом. Проживал тогда в Милане некий благородный человек, приехавший из города, неподалеку расположенного, для ведения какой-то тяжбы по поводу границ своего имения. Он нанял удобный дом и жил в нем со своими почтенными домочадцами. Будучи молод и богат, он встречался вначале раз или два в неделю, смотря по обстоятельствам, со стряпчими и адвокатами, а потом переложил все заботы на, своего секретаря, очень опытного в такого рода делах, а сам все свое время проводил в развлечениях, только и делая, что следуя за каретой то одной, то другой дамы.

Однажды у графа Антонио Кривелло, как это было у него заведено, представляли комедию. Он устроил пышный пир и пригласил много знатных дам и мужчин; среди них был и наш юноша, ведший тяжбу, которого мы отныне будем называть Латтанцио, ибо я не хочу открывать его подлинного имени, так же как имени дамы, о которой мне придется говорить; будем называть ее Катериной.

Случилось, что Латтанцио оказался за ужином рядом с Катериной, которую он никогда раньше не видел, а если бы и видел, то в другое время она не пленила бы его воображения. Обычно между соседями за столом на таких пирах возникает интимная близость, что и произошло между Латтанцио и его дамой. Он принялся беседовать с ней на разные темы и оказывать ей всяческие услуги, разрезая кушанья и делая все, что принято у благовоспитанных людей. Катерина была миловидной, приятной и очень живой говоруньей и, не будучи неотразимой красавицей, все же без риска могла соперничать с самыми прекрасными дамами. Когда они так болтали друг с другом, Латтанцио пристально разглядывал ее, и ему очень понравились манеры и приветливость Катерины; сам того не замечая, он стал глазами пить любовный яд, так что раньше, чем встали из-за стола, он убедился, что стрелы Амура пронзили его сердце. Итак, когда ужин кончился и начались танцы, Латтанцио пригласил свою даму, которая любезно приняла его приглашение. Взяв ее за руки и замедляя танец, он начал с ней разговор о любовных делах. Видя, что даму совершенно не оскорбляют подобные разговоры, Латтанцио двинул пешку несколько вперед и с жаром признался Катерине, как она ему нравится, расхваливая ее манеры, обращение, изящество и красоту. Потом сказал, что пылает к ней страстью, и всячески стал умолять, чтобы она считала его своим верным рабом и пожалела бы его. Дама ответила ему весьма разумно, что ей очень лестно быть любимой таким дворянином, который ей кажется скромным, вежливым в приветливым, и что она боится лишь одного: как бы не была задета ее честь. В подобных разговорах они закончили танец и сели рядышком, продолжая беседовать о любви. И пока длился праздник, затянувшийся далеко за полночь, Латтанцио, не переставая, говорил ей о своей любви, выслушивая одни и те же ответы, смысл которых был таков: он-де должен принять во внимание любовь, которую она обязана питать к своему мужу, и их обоюдную честь, которая ей дороже самой жизни, а она, видя его учтивость и обходительность, может любить его только как брата.

Латтанцио, заметив, что дама отнюдь не является противницей разговоров о любви, и считая, что он уже добился известной с ней близости, на сей раз этим удовольствовался и в компании других мужчин и дам проводил ее до дому. Влюбившись в нее не на шутку и узнав, где она живет, он попытался разузнать, куда она ходит к мессе, и обнаружил, что она бывает в церкви Сан-Франческо. Поэтому он стал частенько посещать эту церковь в компании дворян, бывавших там, заглядываясь на свою Катерину, которая бросала на него нежные взоры и старалась показать, что охотно с ним встречается.

Наступило беспутное время карнавала, и однажды Латтанцио в маске проезжал на своем бравом скакуне мимо дома своей дамы. Катерина стояла у дверей, и Латтанцио, знаками показав, кто он, остановился и завел с ней продолжительный разговор о своей любви. Она была с ним приветливее, чем обычно, болтала и шутила совсем свободно, решив уже про себя, что возьмет Латтанцио себе в любовники, но сначала хотела узнать, что он за человек и каков его характер. Латтанцио показалось, что дама стала к нему благосклоннее, и после бесконечных просьб пожалеть его и распоряжаться им, как ей будет угодно, ибо он готов на любую услугу, он распростился с ней и удалился.

Катерина после его ухода отправилась в свою комнату, и, думая о любви мессера Латтанцио и о горячих его мольбах, загорелась к нему ответным чувством. У мужа Катерины был скверный характер, и, хотя он разрешал ей бывать там, где она хотела, и нарядно одеваться, все же очень часто бранил ее. К тому же он был влюблен в красивую девушку, повстречавшуюся ему на улице Сан Рафаэле по пути в собор. Девушка держала лавочку, где торговала чепчиками, кружевами, разными оборками, кружевными воротничками и всякими другими женскими украшениями. Обо всем этом дама узнала от одной своей соседки. Она была чрезвычайно оскорблена и решила отплатить мужу той же монетой. Так вот, поскольку ей казалось, что Латтанцио как раз подходит для этой цели, она с каждым днем становилась к нему все приветливее, отчего влюбленный чувствовал себя наверху блаженства.

Соседка, сообщившая Катерине об измене мужа, жила неподалеку от ее дома, и, кроме маленького сына двух лет и служанки, у нее никого не было. Латтанцио все продолжал свои ухаживания и несколько раз заговаривал с Катериной о свидании. В один прекрасный день, когда муж Катерины где-то обедал на стороне, она позвала свою соседку и пригласила ее пообедать с ней, как она это не раз делала. Когда они встали из-за стола, на улице начали появляться маски, и Катерина с соседкой, подойдя к окошку, принялись весело болтать. Вскоре они заметили большое скопление масок и ехавшего на муле Латтанцио, который вел разговор с одной из них. Латтанцио был без маски, и, увидя свою даму в окне, держа берет в руке, почтительно с ней раскланялся. Когда он проехал, Катерина тут же сказала:

– Соседка, знаком ли вам вон тот юноша, что проехал мимо, разговаривая с маской?

– Нет, не знаком, – отвечала соседка. – А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Я вам объясню, – заметила Катерина. – Я убеждена, что вы мне поверите и не проболтаетесь, когда узнаете, что дело касается меня. Вы помните, что я часто жаловалась вам на странную жизнь, которую ведет Мой муж. Вот уже около семи лет, как я вошла к нему в дом, и с первого же года, о чем я даже и не догадывалась, он стал заводить себе на стороне любовниц, на которых уходит большая часть его доходов. Теперь все время он проводит на улице Сан Рафаэле с Изабеллой, ее вы знаете; он в это рождество удосужился подарить ей тридцать шесть локтей черного венецианского атласа. Часто между нами возникают ссоры, и ничто меня не радует, так как я испытываю постоянное огорчение, видя, какую ужасную жизнь он ведет. Несчастная я! Ведь мне представлялась возможность стать женой графа Лангуски из Павии, и надо же было моим братьям выдать меня за этого низкого человека! Хорошего в нем лишь то, что он разрешает мне рядиться, бывать там, где мне хочется, вести хозяйство и тратить, сколько мне вздумается. Однако дома он докучает более, чем сама докука. Ни одним кушаньем ему не угодишь, а сам он в кухне никогда ничем не распорядится. Он всегда приглашает и угощает то одного, то другого, и чем больше бывает народу, тем больше поднимается крику и шуму, и всегда виновата я, так что он, как говорится, дьявол для домочадцев и ангел для чужих. Но больше всего меня злит и раздражает, что этот противный человек дай бог, чтобы три раза в месяц ко мне подступился, словно я какая-то ледышка, или хромоножка, или старуха шестидесяти-, летняя. А мне всего двадцать три года, и я свеженькая и ласковая, и хотя не самая красивая в Милане, но могу соперничать с другими, и, пожелай я только, у меня не было бы недостатка в поклонниках. Сколько самых лучших кавалеров нашего города заглядывались на меня и присылали мне письма и своих посланцев, но я всех отталкивала, следуя совету блаженной памяти моей матушки, всегда учившей меня, чтобы я все свои помыслы и всю любовь отдавала лишь мужу, как эта добрая душа поступала всегда с моим отцом. Разумеется, так поступала бы и я, если бы надеялась, что мой муж откажется от своего недостойного образа жизни. Но с каждым днем он становится все хуже и хуже, так что я решила сама позаботиться о своих делах, и да простит мне бог, но больше так жить я не могу. Если бы я захотела жить без мужчины, я бы пошла в монастырь, как моя старшая сестра, которая приняла монашество в обители Радегонды. Так вот, дорогая соседушка, я вам коротко обо всем рассказала в надежде на вашу помощь и совет, потому что я твердо уверена, что вы сделаете для меня все, что, по вашему мнению, послужит мне на радость и на пользу.

Соседка предложила свои услуги весьма охотно. На что Катерина сказала:

– Вы не так давно видели, как мимо проезжал молодой человек верхом на муле, вы еще сказали, что его не знаете, мне же он кажется очень скромным и симпатичным. Он несколько раз во время нынешнего карнавала заговаривал со мной, умоляя о любви, но я отвечала ему не очень-то ласковыми словами. Правда, уже несколько дней я с ним любезнее, чем обычно. Теперь я решила, что он именно тот, кто заменит мне мужа – днем ли, ночью ли, лишь бы только представился удобный случай и все осталось бы втайне. Но так как мне кажется, что мы с вами вдвоем не сумеем довести этого дела до желанного конца, я подумала, что, пожалуй, стоит открыться моей старухе, которая спит со мной в комнате, когда муж не ночует дома. На своих молоденьких служанок я положиться не могу. Что вы скажете, моя дорогая соседушка?

Тогда добрая женщина так ответила Катерине:

– Действительно, мадонна, я всегда жалела вас, видя, что вы такая красивая, молодая и хорошо воспитанная, а муж у вас ведет такую плохую жизнь. Сказанное вами я навсегда схороню. А ваше решение не губить своей молодости вполне одобряю. Теперь мое мнение таково: дозвольте мне поговорить со старухой, и попробовать тронуть сердце, и посмотреть, склонна ли она вам помочь. Предоставьте все мне, и я надеюсь, что приведу ваше дело к хорошему концу.

Итак, они пришли к решению, что соседка поговорит со старухой; в случае ее согласия они, не мешкая, устроят так, чтобы Латтанцио вступил в обладание столь желанными благами; план женщинами был уже обдуман, ибо в те ночи, когда мужа нет дома, любовник мог отлично тешиться с дамой.

К одной из частей дома Катерины вела заброшенная тропинка; она подходила к самой двери в большую комнату подвального этажа, где валялись старые чаны для вина. Про эту дверь, которая уже много лет не открывалась, давно позабыли и слуги и сами хозяева, так как никому не было нужды в старых чанах. И, сколько помнят домочадцы, никто не ходил по этой тропинке, в конце которой к тому же стояла огромная, посудина, совершенно скрывавшая дверь, ведущую в подвал. Но Амур, у которого глаз больше, чем у самого Аргуса, когда Катерина решила привести в дом Латтанцио, одолжил ей один глаз, которым она и увидела эту дверь, и, поразмыслив хорошенько, пришла к заключению, что более надежного пути для исполнения ее страстного желания не может быть. Соседка между тем переговорила со старухой и убедилась, что та готова сделать все, что ее госпоже угодно. Итак, порешив между собой, что им делать, Катерина принялась за поиски ключей, и ей попалась старая связка. Старуха, пробуя то один, то другой ключ, сумела подобрать тот, который мог открыть названную дверь. Когда с этим было покончено, Катерина в один из последних дней карнавала стояла как-то ввечеру у дверей своего дома, и тут верхом, в маске проехал мимо Латтанцио. Приблизившись к ней, он пожелал ей доброго вечера. Дама радушно встретила его, а он принялся за свои обычные любовные излияния и просил позволения переговорить с ней в каком-нибудь укромном уголочке. Катерина же, заставив его несколько раз повторить свою просьбу, не будучи в состоянии быть к нему жестокой, ибо не менее чем он жаждала тайком с ним свидеться, так ему отвечала:

– Я хочу, о мой Латтанцио, верить тому, что ты сказал мне сейчас и столько раз говорил прежде о своей любви, и поэтому вручаю тебе мою жизнь и мою честь. Будь же достойным хранителем их и так управляй собой и мной, чтобы не последовало от этого ни беды, ни стыда. Видишь ли ты там тропинку у самой стены дома? Она приведет тебя ко мне всякий раз, когда муж будет в отсутствии. А чтобы напрасно не гонять посланцев туда и обратно, моя соседка, живущая – смотри – вон в том доме, – и она указала на входную дверь, – и преданная мне всей душой, будет тебе обо всем сообщать. Сегодня муж мой не будет ни ужинать, ни ночевать дома, если я только не ошибаюсь. Соседка поужинает со мной между двумя и тремя часами ночи, а в четыре я постараюсь, чтобы все мои домочадцы улеглись спать. В это время соседка будет у себя дома. Она будет тебя поджидать к четырем часам, и от нее ты узнаешь, вернется муж или нет. Во всем следуй ее словам. Прошу тебя только об одном: поменьше полагайся в этом деле на своих слуг, ибо, если какой-нибудь из них уйдет от тебя, что случается нередко, он потом станет повсюду о нас разглашать.

Латтанцио, услышав эти неожиданные речи и видя, как сверкают глаза Катерины, которая так и пылала любовью, почел себя самым счастливым и довольным человеком на свете и, полный восторга и радости, не чувствовал под собою ног, не зная, что ему и сказать. Однако, собравшись с мыслями, он рассыпался перед дамой во всевозможных любезностях и обещал, что отправится один к соседке, скрывая от всех слуг свою любовь. Так с сердцем, пребывающим в море блаженства, он вернулся домой. В этот вечер он ел и пил мало, так как был совершенно опьянен неожиданной радостью и думал о том, как бы ему не ударить лицом в грязь. Когда пробило четыре часа, он отправился в полном одиночестве прямо к соседке, которая поджидала его у открытой двери. От нее он узнал, что муж дома не ужинал и ночевать не будет, и что у Катерины был брат с каким-то дворянином, который ей неизвестен, и что она видела, как все ушли. Поговорив еще о разных вещах, Латтанцио расстался с ней и пошел по тропинке. По знаку, которому его научила соседка, старуха, стоявшая на своем посту, тихонько открыла дверь, через которую он с трудом протиснулся, так как большущая посудина мешала двери распахнуться пошире. Потом старуха тихонько провела его в комнату мадонны. Какова была встреча, ласки и объятия новоявленных любовников, как они забавлялись утешались в кровати, было бы слишком долго рассказывать, только назавтра Катерина клялась своей соседке, что в эту ночь она получила столько удовольствия, сколько не получала за всю свою супружескую жизнь.