Текст книги "Итальянская новелла Возрождения"

Автор книги: Франко Саккетти

Соавторы: Маттео Банделло,Антонфранческо Граццини,Мазуччо Гуардати,Джиральди Чинтио,Аньоло Фиренцуола,Поджо Браччолини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 50 страниц)

– Ах, кабы с помощью божьей, – сказал монах, – вернуться мне к прерванной охоте, а тебе, когда вновь почувствуешь к тому влечение, заняться изготовлением гвоздей сотнями!

На это товарищ ответил:

– Я не отказываюсь; однако один пух пойманных тобой куропаток стоит больше, чем все гвозди, изготовленные в Милане[90]90
  Милан в эпоху Возрождения был главным центром производства металлических изделий в Италии.


[Закрыть].

Монах рассмеялся на это, и, продолжая свое острословие, они с удовольствием вспоминали промеж себя о выдержанном ими сражении.

Магистр Роджеро, как только монахи ушли, приблизился к жене и, нежно гладя ее по шее и груди, стал расспрашивать, очень ли она мучилась от боли; болтая о том, о сем, он протянул руку, чтобы поправить подушку под головой больной, но тут он зацепил нечаянно тесьму от штанов, оставленных монахом. Он вытащил, их и, тотчас же признав за монашеские, весь изменился в лице и сказал:

– Черт возьми, что это значит, Агата? Как сюда попали монашеские штаны?

Молодая женщина всегда была очень сметливой, а в эту минуту любовь пробудила все ее хитроумие; и потому она сразу же ответила:

– Разве ты не помнишь, что я тебе сказала, супруг мой? Это не что иное, как чудесные штаны, принадлежавшие славному господину нашему святому Гриффону; их принес сюда монах-проповедник, как одну из чудесных реликвий святого, и всемогущий бог через благодатную их силу уже явил мне свою милость; увидев, что я совсем избавилась от страданий, я ради большей предосторожности и из благоговения попросила, как милости, у собиравшегося унести их монаха, чтобы он оставил мне реликвию до вечера, а потом сам пришел бы за нею или прислал кого-нибудь другого.

Муж, выслушав быстрый и толковый ответ жены, поверил или сделал вид, что поверил ей; но по природе своей он был ревнив, и его ум под впечатлением случившегося раздирался противоречивыми мыслями, словно двумя противоположными ветрами. Ничего, однако, не возразив, он оставил жену в покое. Она же, будучи весьма находчивой и видя, что муж ее насторожился, придумала новую хитрость, чтобы рассеять все его подозрения, и, обратившись к служанке, сказала ей:

– Ступай в монастырь и, разыскав проповедника, скажи ему, чтобы он послал за оставленной мне реликвией, так как, слава богу, я в ней больше не нуждаюсь.

Смышленая служанка, вполне уразумев, чего на самом деле хотела дама, поспешно направилась в монастырь и тотчас вызвала монаха; тот подошел к входной двери и, думая, что девушка принесла ему оставленную им памятку, с веселым лицом сказал ей:

– Что нового?

Служанка, несколько раздосадованная, ответила:

– Плохие новости, из-за вашей небрежности, и были бы еще хуже, если бы не находчивость моей госпожи.

– В чем дело? – спросил монах.

Служанка в точности рассказала ему о происшедшем, прибавив, что, по ее мнению, нужно немедленно послать за известной ему реликвией и обставить возвращение ее наивозможной торжественностью.

Монах ответил:

– В добрый час!

И он отпустил служанку, обнадежив ее, что все будет улажено; затем он тотчас же отправился к настоятелю и обратился к нему с такими словами:

– Отец, я тяжело согрешил, и за свое прегрешение готов принять кару; но молю вас не медлить с вашей помощью; и так как нужда в том велика, пособите уладить дело.

И после того как он в кратких словах рассказал о случившемся, настоятель, крайне этим разгневанный, строго выбранив монаха за неблагоразумие, сказал ему следующее:

– Так вот каковы твои подвиги, доблестный муж! Ты расположился там, вообразив себя в полной безопасности? Но, если ты не мог управиться, не снимая штанов, разве не было возможности спрятать их на груди, в рукаве или каким-нибудь другим образом скрыть их на себе? Но вы так привыкли к этим бесчинствам, что и не помышляете о том, какою тяжестью они ложатся на нашу совесть и сколько позора приходится нам принять, чтобы уладить дело. Право, не знаю, что мешает мне, откинув сострадание, посадить тебя, как ты этого заслуживаешь, в заточение! Однако, ввиду того, что теперь большая нужда в исправлении, чем в наказании – ибо дело идет о чести нашего ордена, – мы отложим пока второе.

Затем он приказал звонить в колокол, чтобы созвать капитул[91]91
  Коллегия духовных лиц, состоящая при настоятеле католического монастыря. Здесь – общий сход всех монахов обители.


[Закрыть], и, когда все монахи собрались, он сказал им, что бог через благодатную силу штанов святого Гриффона только что явил в доме доктора Роджеро несомненное чудо. И, рассказав вкратце о случившемся, он убедил их немедленно же отправиться в дом врача, чтобы, во славу божью и для умножения числа засвидетельствованных чудес святого, торжественной процессией принести оттуда обратно оставленную святыню. Подчиняясь приказанию и став по два в ряд, монахи, предшествуемые крестом, направились к указанному дому. Настоятель, облаченный в пышные ризы, нес дарохранительницу, и так дошли они в порядке и в глубоком молчании до дома магистра Роджеро. Услышав их приближение, доктор вышел навстречу настоятелю и спросил его о причине, приведшей к нему монахов, на что тот с радостным лицом ответил ему, как заранее обдумал:

– Дорогой мой магистр, согласно нашему уставу мы должны приносить тайно реликвии наших святых в дома тех, кто их просит; делается это с той целью, чтобы в случае, если больной по своей вине не испытает действия благодати, мы могли бы так же скрытно отнести их обратно: таким образом мы ничуть не повредим славе о чудесах; но если бог пожелает через посредство святынь явить несомненное чудо, мы в таком случае должны, благовествуя о нем, с полной торжественностью и соблюдением обрядов отнести нашу святыню в церковь и затем составить запись о случившемся. И вот, ввиду того, что супруга ваша, как это известно, избавилась от своей опасной болезни именно с помощью нашей святыни, мы пришли сюда с такой торжественностью, чтобы вернуть святыню на место.

Доктор, видя перед собой весь благоговейно собравшийся монашеский капитул, подумал, что никогда бы не сошлось столько людей для плохого дела; и, дав полную веру выдумке настоятеля и отбросив все сомнения, он ответил:

– Добро пожаловать!

И взяв за руки настоятеля и монаха, он провел их в комнату, где находилась его жена. Дама, и на этот раз не дремавшая, завернула предварительно штаны, о которых идет речь, в белый благоуханный плат. Раскрыв его, настоятель с глубоким благоговением облобызал святыню и дал приложиться к ней доктору, его жене и всем находившимся в комнате, которые с такой же набожностью последовали их примеру. Затем он положил ее в дарохранительницу, для этого им принесенную. По данному настоятелем знаку все монахи стройно запели: «Veni Creator Spiritus»[92]92
  Приди, животворящий дух (лат.).


[Закрыть] и, шествуя так через весь город в сопровождении бесчисленной толпы народа, они дошли до своей церкви, где, положив святыню на главный алтарь, оставили ее на несколько дней для поклонения, так как весь народ знал уже о совершившемся чуде.

Магистр Роджеро, стремясь усилить всеобщее почтение к этому ордену, всюду, где только он ни навещал своих больных, – будь то за городом, или в городе, – громко рассказывал об удивительном чуде, которое бог явил в его доме через благодатную силу штанов святого Гриффона. А пока он занимался этим делом, фра Никколо с товарищем не упускали случая продолжить начатую ими удачную охоту, доставляя тем немалое удовольствие как служанке, так и госпоже. Последняя же не только стремилась удовлетворить свою чувственность, но и полагала, что избранное ею средство – единственно верное против ее жестоких страданий, так как прилагалось оно к месту, соседящему с тем, где гнездился недуг; и, будучи женой врача, она при этом вспоминала слышанный ею текст Авиценны, в котором говорится, что приложенные средства приносят пользу, а те, что постоянно применяются, излечивают; а потому, наслаждаясь с монахом к обоюдному их удовольствию, она наконец убедилась, что совсем излечилась от своего неизлечимого недуга благодаря отличному лекарству, примененному благочестивым монахом.

Новелла X

Благородному и родовитому мессеру Франческо Арчелла

Фра Антонио из Сан-Марчелло, исповедуя, торгует царством небесным, и ему удается накопить таким способом уйму денег; двое феррарцев с помощью искусного обмана продают ему поддельную драгоценность; узнав, что это подделка, он приходит в отчаяние и умирает от огорчения

Во времена Евгения IV[93]93
  Евгений IV был папой в 1431–1447 годах.


[Закрыть], достойнейшего из князей церкви Христовой, был в Риме преклонного возраста монах, которого считали правоверным католиком и человеком добродетельной и святой жизни. Звали его фра Антонио из Сан-Марчелло, и принадлежал он к ордену сервитов[94]94
  Монашеский орден слуг святой девы Марии; основан в XIII веке.


[Закрыть]. Много лет он состоял в числе исповедников храма св. Петра, и, исполняя эту должность, он не поступал так, как это в обычае у некоторых, именно не приставал к людям с ножом к горлу, но привлекал их ласковым обхождением и приятными манерами; он убеждал каждого идти к нему на исповедь, доказывая, что, подобно воде, гасящей бушующее пламя, святое милосердие с помощью праведной исповеди дает очищение от грехов и в этой жизни и в будущей. И приди к нему какой угодно злодей, повинный во всех преступлениях и недопустимых грехах, на какие лишь отваживается душа человеческая, – если только в руке грешника зажато было что-либо иное, а не просто воздух, он единым махом способен был посадить его рядом со святым Иоанном Крестителем. Так-то он в течение долгих лет зарабатывал уйму денег и считался всеми чуть ли не святым; и не только большинство иностранцев, но и итальянцы ни за что не соглашались исповедоваться у другого священника, ежедневно наполняя то большим, то меньшим количеством денег его мошну. Он накопил таким образом много тысяч флоринов, делая вид, что тратит их на постройки, производимые в его монастыре; однако на самом деле так малы и редки были его траты, что по сравнению с огромными его доходами это было все равно, как если бы из Тибра зачерпнуть стакан воды.

Около этого времени прибыли в Рим двое молодых феррарцев, одного из которых звали Людовико, а другого Бьязио. С помощью фальшивых монет, поддельных драгоценностей и разных других мошеннических штук они, как это в обычае у людей их ремесла, надували всех, с кем имели дело, и таким-то образом странствовали по свету. Они прослышали о великом богатстве фра Антонио и заметили также, что он скупее всех других стариков монахов: ведь в должности исповедника он оставался не по какой другой причине, а только из закоренелой своей жадности; и исповедальне его, в которой он постоянно торговал местами на небесах, вполне подошло бы название конторы таможенных сборов. Они подметили также, что этот славный монах постоянно имел сношения и вел какие-то дела с менялами, которые, владея разными языками, вечно околачиваются около храма св. Петра, предлагая свои услуги по размену денег всяким чужеземным паломникам. Однако эти люди не только меняли монаху попадавшие к нему в руки иностранные монеты на итальянские. Он пользовался их советами при покупке драгоценностей, которые проходили через их руки. Разузнав все подробности относительно успешных дел этого монаха, наши феррарцы решили присоединить его к числу людей, одураченных ими. Для этого Бьязио, хорошо говоривший по-испански, чтобы выдать себя за испанского менялу, повесил себе на шею лоток с деньгами и в числе других расположился утром перед собором св. Петрами всякий раз, когда брат Антонио входил или выходил, он снимал перед ним шляпу, приветствуя его веселой улыбкой. Так продолжалось несколько дней. Однажды монах, пожелав познакомиться с ним поближе, ласково подозвал его и спросил, как его зовут и откуда он родом. Бьязио, весьма обрадовавшись тому, что рыбка, как видно, клюнула, вежливо ответил так:

– С вашего разрешения, мессер, меня зовут Диего из Медины, и нахожусь я здесь не столько для размена денег, сколько для того, чтобы купить какой-нибудь красивый драгоценный камень в оправе или без нее, если такой мне попадется. С божьей помощью, я большой в них знаток, потому что я долго жил в Шотландии, где ознакомился с разными тайнами этого ремесла. Во всяком случае, я весь к вашим услугам, отец мой, и, если вам попадутся испанские монеты, я готов служить вам за самый ничтожный барыш как из почтения к вашему сану, так и ради того удовольствия, которое доставляет мне это новое, крайне лестное для меня знакомство с вами.

Монах, заключивший из ловкой речи шарлатана, что тот большой знаток в драгоценных камнях, был немало этим обрадован и счел за большое счастье приобрести такого друга, а потому с приятной улыбкой ответил ему:

– Послушай, Диего, ты, конечно, знаешь, что всякая истинная любовь должна быть взаимной. Так вот, приняв во внимание, что я обладаю особой властью и, может быть, большей, чем остальные исповедники этого храма, не поленись, если встретишь кого-нибудь из своих земляков или какого другого иностранца, послать его ко мне, и из любви к тебе я отнесусь к нему с доверием. И это будет для меня основанием оказать и тебе какую-нибудь услугу.

Итак, обменявшись изъявлениями благодарности и решив помогать друг другу, как отец сыну, каждый из них вернулся к исполнению своих обязанностей.

Людовико, нарядившись, как у него было условлено с Бьязио, провансальским матросом, бежавшим с галеры, расхаживал по храму св. Петра, прося подаяния; и так как он был чрезвычайно опытным в своем искусстве, то, получая милостыню от каждого и не забывая в то же время своего настоящего дела, он набрал изрядно деньжат; бродя по церкви, он не сводил глаз с вымпела и, улучив минуту, когда фра Антонио не был занят исповедью, он медленным шагом смиренно приблизился к нему и попросил его выслушать. Кошель монаха был пригоден для всяких денег, а потому святой отец не пренебрег и этим человеком, которого он по виду принял за бедняка. Людовико стал на колени, потом поднялся и, осенив себя крестным знамением, начал так:

– Отец мой, хотя и велики грехи мои, я пришел, однако, сюда не столько для исповеди, сколько ради того, чтобы открыть вам величайшую тайну, и именно вам, а не кому-либо другому, потому что в вас, как мне кажется, вижу величайшую доброту и преданность служению богу; и я не знаю, что за дух побуждает и принуждает меня открыться исключительно вам – мне ли на счастье, вам ли на пользу; и потому прощу вас и умоляю, ради истинного бога и во имя святейшего таинства исповеди, соблаговолите соблюсти все это в тайне, ибо это, как вы увидите, необходимо.

Фра Антонио, заключивший из таких слов, что можно будет извлечь какую-то выгоду из этого человека, быстро повернулся к нему и, внимательно осмотрев его, благосклонно ответил:

– Сын мой, если ты хочешь мне довериться, то нет препятствий к выполнению велений твоего духа; не премину напомнить тебе, что ты можешь свободно открыть мне все свои тайны без малейшего опасения, так как тебе следует знать, что ты их поведаешь не мне, а богу и что самая позорная смерть (если бы не то, что за ней последует вечное осуждение) была бы недостаточным наказанием для священнослужителя, разгласившего хотя бы малейший пустяк, доверенный ему на исповеди.

Людовико, который был большим ловкачом, сделал вид, что прослезился, и так ответил монаху:

– Мессер, я верю тому, что вы говорите, но все же продолжаю бояться, так как дело это очень страшное и грозит мне большими неприятностями и даже опасностью для жизни.

А жадный монах, со своей стороны силясь разгадать, в чем дело, не переставал убеждать его самыми вразумительными доводами, чтобы тот вполне ему доверился. Долго промучив монаха разными хитрыми проволочками и убедившись, что любопытство его разгорелось до крайности, Людовико начал, наконец, с застенчивым видом рассказывать по порядку, как он долгое время был в неволе на каталонской галере: свой рассказ он заключил сообщением, что располагает карбункулом, которому цены нет. Он-де украл его ночью у одного своего товарища по галере, грека, умершего от заразной болезни; Людовико один знал, что эта драгоценность была зашита у грека на груди; а грек похитил карбункул вместе с другими драгоценными предметами, когда, прибегнув к хитрейшей уловке, сообща с одним немцем ограбил сокровищницу собора св. Марка[95]95
  Собор св. Марка в Венеции славился своим богатством.


[Закрыть]; и вот, на беду свою, попали они все на эту злосчастную галеру, а когда она потерпела крушение в Мессинском заливе, Людовико с другими осужденными бежал с нее и добрался до Рима. Закончив свое складное вранье, Людовико, роняя слезы, прибавил:

– Отец мой, я хорошо понимаю, что если буду держать камень при себе в продолжение такого долгого пути, как отсюда до моего дома, то в один прекрасный день могу попасть из-за него на виселицу; а потому я готов сбыть его по значительно более низкой цене, чем его настоящая стоимость. Как видите, сам бог направил меня прямо к вам, пожелав, наверное, чтобы в награду за все творимое вами добро, о котором я столько наслышан, это несравненное сокровище лучше досталось вам, чем кому-нибудь другому, ввиду всего, что я рассказал вам, умоляю вас взяться за дело так, чтобы не вышло мне беды. Я покажу вам этот драгоценный камень, и, если он вам подойдет, вы мне дадите столько, чтобы, возвратившись домой, я мог выдать замуж моих трех дочерей, которые, как я узнал сегодня, живы, но впали в крайнюю нищету. Ничего иного за свое сокровище я от вас не потребую.

Фра Антонио, выслушав заключение его складной басни, не только поверил ему, но так обрадовался, что, казалось, готов был лопнуть от восторга. Пустив в ход все свое красноречие, он стал уверять Людовико, что сохранит все в тайне, а затем попросил его показать драгоценный камень. Людовико, делая вид, что продолжает побаиваться, уступил, наконец, настояниям священнослужителя и, почти, дрожа от страха, вытащил из-за пазухи кусок хрусталя с подложенной красной фольгой, так искусно вделанной в золотую оправу, что он казался настоящим карбункулом изумительной величины и красоты; и так хорошо он был завернут в шелковую тафту и искусно уложен, что поистине никто, кроме настоящего ювелира, не мог бы узнать подделку. Положив камень на ладонь и прикрыв его другой рукой, Людовико, озираясь по сторонам, показал его наконец жадному волку. Увидев камень, монах был охвачен восторгом и смущением, так как стоимость карбункула показалась ему еще большей, чем он предполагал. Но тут ему пришло на ум сначала посоветоваться со своим приятелем испанцем, и, обратившись к Людовико, он сказал ему:

– Камень кажется мне действительно очень хорошим; но все же возможно, что твой товарищ тебя обманул; и, чтобы рассеять сомнения, если ничего не имеешь против, я тайно покажу его одному знатоку, моему хорошему приятелю. И если камень таков, каким он выглядит, я дам тебе не только просимое тобою, но все, что будет мне по средствам. На это Людовико сказал:

– Не надо, не делайте этого; ведь меня могут осудить как вора.

Монах ответил:

– Право же, не бойся; я тебе обещаю, что не выйду из этой церкви, а только подойду к главным вратам, где находится один испанец, большой знаток драгоценных камней, очень порядочный человек и мой духовный сын; я покажу ему камень с большими предосторожностями. Я тотчас же возвращу его тебе. В ответ на это Людовико сказал:

– Увы мне, боюсь я, как бы не стать вам сегодня виновником моей смерти; если бы было возможно, то я бы не согласился. Но во всяком случае прошу вас хорошенько подумать: почему это вы так доверяете испанцам? Ведь они всегда были людьми ненадежными.

Монах ответил ему:

– Предоставь заботу об этом мне. Если бы он был самым плохим человеком на свете, то и тогда он бы меня не обманул, так как он питает ко мне не меньшую любовь, чем к себе самому.

И, покинув Людовико, монах отправился туда, где с большим нетерпением поджидал его Диего Последний, завидев фра Антонио, приветствовал его, как полагается, а монах, ответив на приветствие, отвел феррарца в сторону и, показав тайком свою великую драгоценность, попросил его, ради любви к нему, сказать, сколько она на самом деле стоит. Посмотрев на камень, Диего сначала выказал изумление, а затем с улыбкой сказал:

– Мессер, вам угодно надо мной смеяться? Ведь это карбункул самого папы!

Монах радостно ответил:

– Не заботьтесь о том, кому он принадлежит; скажите мне одно: сколько, по-вашему, стоит этот камень?

Феррарец, продолжая улыбаться, сказал:

– Да зачем это? Вы и сами знаете это лучше меня. Но, должно быть, вы хотите испытать мои познания, и потому, раз вам этого хочется, извольте, я скажу: только один папа или Венецианская республика[96]96
  Венеция была в ту пору богатейшим городом Италии.


[Закрыть] могла бы его купить за настоящую цену.

На это монах ответил:

– Если ты дорожишь своей душой, скажи мне по правде, какая ему цена.

– Увы! – сказал Диего.:– Хотя нынче драгоценные камни и очень упали в цене, я, при всей моей бедности, предпочел бы этот карбункул тридцати тысячам дукатов, – и снова посмотрев на камень, он поцеловал его и прибавил:

– Да будет благословен край, произведший тебя!

Затем, отдавая камень монаху, он спросил его:

– Скажите по правде, ведь он принадлежит папе?

– Да, конечно, – ответил монах, – однако нельзя его никому показывать, так как его святейшество желает, чтобы камень увидели только на его митре, и я иду для того, чтобы его туда вставили.

С этими словами монах распрощался с менялой, с радостью в душе вернулся к Людовико и сказал ему:

– Сын мой, камень очень хорош, но все же не такого высокого качества, как ты думал; я все-таки куплю его, чтобы вставить в одно из распятий нашей церкви. Сколько бы ты желал получить за него?

Тот ответил:

– Не говорите так, ибо я хорошо знаю, что это за вещь; и если бы я мог сохранить его при себе, не подвергая свою жизнь опасности, то, конечно, я бы крайне разбогател; но я предпочитаю спокойно отделаться от него здесь, чем продавать его где-нибудь в другом месте, подвергая себя опасности; и для того, чтобы вы мне помогли в моей нужде, я отдаюсь в ваши руки; поступите же так, как велит вам бог и ваша совесть, раз уже вы предназначаете этот камень для вашей церкви.

Монах сказал ему:

– Будь благословен, сын мой! Но, принимая во внимание, что мы, бедные монахи, не имеем других доходов, кроме милостыни, получаемой от благочестивых людей, да и ты тоже беден, мы не должны обижать друг друга; и, чтобы показать тебе пример, я дам тебе сейчас двести дукатов, и, когда тебе случится затем снова быть здесь, я приобщу тебя к милостям божиим, посланным нам за это время.

Людовико снова заплакал и сказал:

– Мессер, вы человек божий, а не стыдитесь назначать такую ничтожную цену! Да не допустит бог, чтобы я дал такой промах!

На это монах ответил:

– Не волнуйся, милый человек, и не плачь без нужды; скажи мне, сколько бы ты хотел получить?

– Сколько бы я хотел! – сказал Людовике. – Я полагаю, что сделаю большее пожертвование для вашей церкви, чем те, кто ее основали, заложив первый ее камень, если продам вам эту драгоценность за тысячу дукатов.

Фра Антонио, в котором боролись злейшая скупость и желание получить редкостную драгоценность, начал подтягивать парус вверх, в то время как Людовико тянул свой конец вниз, пока, наконец, после долгого спора они не сошлись на середине, то есть на пятистах дукатах.

И, направившись вместе в монастырь св. Марка, они вошли в келью. Здесь, спрятав карбункул в свою шкатулку, монах отсчитал Людовико пятьсот дукатов чистым золотом; тот, получив деньги и зашив их с помощью монаха в свое платье, распростился с ним и, напутствуемый его благословением, быстрее ветра направился к собору св. Петра. Там он дал знак поджидавшему его с тревогой товарищу, и немного погодя они сошлись в условленном месте, а затем распустили по ветру паруса, – и лови их, фра Антонио, где знаешь!

Монах, крайне довольный своей покупкой и полагавший; что он стал богачом, задумал при посредстве одного ювелира, своего друга и кума, перепродать драгоценный камень самому господу богу; позвав ювелира к себе и с большими предосторожностями показав ему редчайший камень, он спросил его:

– Что скажете, кум? Неплохое приобретение для монаха?

Кум, посмотрев на камень, рассмеялся; увидев это, монах спросил:

– Чего вы смеетесь?

На что тот, продолжая улыбаться, ответил:

– Я смеюсь над нескончаемыми и разнообразными плутнями, к которым прибегают мошенники, чтобы надувать неосторожных людей; могу вам поручиться, что мало кто признал бы этот камень поддельным.

– Как так? – вскричал монах. – Разве он не настоящий? Какая ему цена? Рассмотрите его как следует, ради бога!

Но кум ответил:

– Я его уже хорошо рассмотрел и уверяю вас, что эта вещь стоит ровно столько, сколько стоит золото оправы; а цена ему – меньше десяти дукатов; а чтобы вы сами могли судить, я покажу вам, в чем дело.

И взяв ножик, он ловко вынул камень из оправы и, отодрав фольгу, показал монаху прозрачнейший хрусталь, который в солнечных лучах загорелся, как огонь.

Монаху, узревшему обман, показалось, что небо обрушилось ему на голову и земля уходит из-под ног; в дикой ярости и безмерном отчаянии он схватился за голову и стал раздирать себе лицо старческими ногтями. Кум, дивясь этому, спросил:

– Что с вами, кум?

– Увы, сын мой! – отвечал монах. – . Смерть моя! Ведь я заплатил за него пятьсот золотых дукатов; но, ради бога, проводите меня к собору святого Петра, где находится один разбойник, испанский меняла, посоветовавший мне купить этот камень как настоящий. Конечно, он сговорился с продавцом.

Кум потешался над всем этим, но все же захотел услужить монаху, и, сев на лошадей, они весь день искали прошлогоднего снега; не найдя же его, благочестивый монах вернулся домой, скорбный и печальный. Там он слег и, плача, ударяя себя в грудь и колотясь головой о стену, вызвал этим у себя такую горячку, что, не вспомнив даже о святых таинствах, в скором времени распростился с этой жизнью. Таким образом, те большие богатства, которые он приобрел от продажи небесного отечества, стали для него (и поделом!) причиной вечного оттуда изгнания, и в последний свой путь он не мог захватить даже столько, чтобы ему хватило заплатить великому перевозчику Харону за переправу на противоположный берег в город Дита[97]97
  Дит – римский бог подземного царства, отождествленный в «Божественной комедии» Данте с Люцифером.


[Закрыть]. От подобной переправы избави, господи, меня и всех верных христиан! Аминь.