Текст книги "Итальянская новелла Возрождения"

Автор книги: Франко Саккетти

Соавторы: Маттео Банделло,Антонфранческо Граццини,Мазуччо Гуардати,Джиральди Чинтио,Аньоло Фиренцуола,Поджо Браччолини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 50 страниц)

Новелла IX

В городе Флоренции жил, тому немного месяцев, некий Дзаноби ди Пьеро дель Чима, один из тех добрых человечков, которые молятся распятию, что в Сан-Джованни, тому, что в Кьярито, и тому, что в Сан-Пьер дель Мурроне; и он, видимо, больше доверял Благовещению, что в Сан-Марко, чем тому, что в Серви, ибо, обычно говорил он, то более древнее и написано более просто, и приводил не помню уже какие еще доводы, вроде того, что у ангела лицо более удлиненное и что голубь белее, и другие подобные рассуждения. И я знаю, что он не раз бранил приора, почему тот не держит этот образ под покровом, и ссылался на то, что Благовещение в Серви и Пояс в Прато[151]151
  «Пояс богородицы» – чудотворная реликвия, хранившаяся в соборе г. Прато.


[Закрыть] прославились не чем иным, как тем, что на них дают взглянуть только одним глазком, да и то со всякими церемониями.

Как-никак, но был он человек хороший; часто исповедовался, постился по субботам и каждый праздничный день бывал у вечерни; а те обеты, которые он давал всем этим распятиям, исполнялись им точка в точку, хотя он и пускал в оборот кое-какие свои денежки, которые круглым счетом приносили ему мало-мало тридцать три с третью процента в год. И так он жил себе – без жены и детей, с одной только старухой, которая пробыла сорок лет в доме, – самой что ни на есть прекрасной и спокойной жизнью.

Так вот, желая, чтобы его видели в числе консулов его цеха, он дал обет тем повешенным, я хочу сказать – распятым, которые находятся в капелле семьи Джоконда, что в алтаре церкви Серви, а именно: получи он это звание, он тотчас же отдаст сто лир на приданое какой-нибудь бедной девушке. И это было услышано. А было это великое дело, потому что распятые еще не были дописаны, так что сами подумайте, что бы они сделали теперь, когда они закончены, – к тому же сейчас их уже и числом больше. И едва только добрый человек был возведен в сан, как он, вне себя от радости и сияя, как именинник, рассказал о своем обете духовнику, некоему серу Джулиано Бинда, настоятелю или капеллану церкви св. Ромео, которого почитали за святенького. Этот предложил ему некую монну Мекеру из Каленцано, о которой, когда он сам был помоложе, шептали уже не зная что, но чего я ни за что не стал бы утверждать, ибо о духовных особах, особливо же о тех, кто исповедует, читает мессу с опущенными долу глазами, печется о наших душах и об имуществе вдов, грешно не то что говорить – подумать что-либо дурное; довольно с нас, если мы будем знать, что он ей благоволил и что всякий раз, как она приезжала во Флоренцию, она останавливалась в его доме со всеми своими пожитками.

Узнав от него, в чем дело, она тотчас же отправилась повидать Дзаноби и умолять его, чтобы он рада Христа согласился передать это пожертвование ее дочери, которая была уже на выданье, но не имела никакого обеспечения.

То ли благодаря содействию священника, то ли оттого, что она сумела уломать Дзаноби, но добрый человек обещал ей пожертвование и составил на это собственноручную расписку такого рода, что, если эта ее дочь будет выходить замуж, он обещает ей сто лир наличными. Другие утверждали, что он расписки ей не дал, но, пообещав на словах, впоследствии заплатил мужу, и это более правдоподобно и более приемлемо в связи с тем, что увидите ниже. Но правде – место, и пусть каждый думает, как ему покажется лучше, ибо я не хочу ни за что отвечать.

Получив расписку, или обещание, добрая старушка вне себя от радости вернулась домой и занялась поисками, чтобы выдать дочь замуж. И через посредство священника в Каленцано, который был ей совсем свой человек, она через немного дней нашла дочери мужа, весьма для нее подходящего, который едва только успел с ней обручиться, как уже не то от Дзаноби, не то от своей тещи, но, во всяком случае, для верности расписку получил: и вот, едва помолвившись с ней и передав ей кольцо, он был принужден на несколько недель отправиться в Кьянти по каким-то своим делам, не знаю уж каким, намереваясь взять ее к себе в дом, как только вернется.

Но случилось, что он задержался гораздо дольше, чем рассчитывал, так что монне Мекере, которая думала, что он, пожалуй, больше не вернется, пришло в голову сыграть хорошую шутку и попытаться выудить эти сто лир. И как на это согласилась дочка или какая была ее цель, этого я себе представить не могу; но, как бы то ни было, монна Мекера нашла некоего парня, своего соседа, ходившего на поденную работу, которому, вероятно, было года двадцать четыре или двадцать пять, но никак не больше. Он, хотя и прикидывался простачком, тем не менее, наверное, был негодяем, а звали его Меникуччо далле Прата.

И, отведя его в сторону, старуха сказала ему:

– Меникуччо, если ты захочешь сделать мне большое одолжение без всяких для тебя расходов и хлопот, ты будешь причиной тому, что я найду сто лир все равно что на дороге, и тому, что моя Сабатина (так звали дочь) не кончит плохо. Дело в том, что один флорентиец мне обещал, когда я выдам ее замуж, дать ей сто лир приданого. А как ты знаешь, я просватала ее за Джанелло дель Мангано, который отправился потом в Оринчи и прислал мне сказать, что не хочет ее брать и не хочет возвращаться сюда, если я не дам ему сто лир вперед, а тот флорентиец, что их обещал, говорил, что не даст их мне, если я не отделаюсь от девчонки, так что я и не знаю, как быть, ибо каждый из них вроде как прав, а бедная Сабатина между тем страдает. По совести говоря, меня от этого в жар бросает, и вот уже несколько дней словно нечистый в меня вселился, потому что я вижу, как целый день вокруг нее увиваются всякие бездельники из здешних граждан, которые мне не нравятся. Да и у нее эдакий вид – ты знаешь, как иной раз бывает, особливо когда нет мужчины. А там и уважать перестанут. Плохо приходится бедному человеку. Так вот, хотелось бы мне, чтобы ты помог мне раздобыть эти деньги, что было бы делом легким, если бы ты пожелал за это взяться. И на будущее я хочу дать тебе рубашку, новую и нарядную с простроченными рукавами и с вышивкой зернышками на воротничке – ведь равных нам нет во всей этой коммуне, кто бы носил столь нарядные рубашки, – и столько денег, чтобы ты купил себе пару сапог и новую шапку.

Вы отлично понимаете, что Меникуччо, услыхав столь щедрое предложение, навострил уши и ответил монне Мекере:

– Посмотрим: если эта затея выполнима, я охотно за нее возьмусь. Мне-то что! Только бы не угодить под позорный колпак![152]152
  Бумажный колпак, надевавшийся на преступников.


[Закрыть]

– Ах ты, дурачок, – сказала монна Мекера, – посуди, что ты говоришь: ты думаешь, я тебя заставлю делать что-нибудь для нас опасное? Упаси господи! Знаешь ли, что я хочу? Я хочу, чтобы ты притворился мужем моей дочери.

– Ого, – сказал тогда Меникуччо, – вы хотите, чтобы я притворился мужем вашей дочери. Э, да кто же, черт возьми, не знает его? Нет, нет!

– Не здесь, нет, – быстро отвечала монна Мекера, – не в Каленцано – во Флоренции, во Флоренции, где ни ты, ни он никому не известны. Мы все вчетвером[153]153
  Старуха в увлечении спутала счет.


[Закрыть] отправимся во Флоренцию: я, дочка и ты, – и ты скажешь, что ты Джанелло; и скажешь тому флорентийцу, который обещал нам сто лир, что ты как можно скорее хочешь взять ее, а он, который никогда тебя не видел, поверит, что ты – ты, и потому отсчитает тебе сто лир, а ты потом дашь их мне, и этак я смогу послать за Джанелло и заставлю его взять ее к себе, ему же назло, так что он уже не сможет говорить: я, мол, хочу деньги. И я выпутаюсь из этой переделки – иного способа расхлебать эту кашу я не вижу.

Меникуччо дело это показалось легким во всех отношениях, разве только что он все-таки боялся, как бы этот флорентиец его не узнал, но старуха так сумела его соблазнить, что он в конце концов согласился и сказал:

– Когда бы на меня и надели позорный колпак, что с того? Я и носилки нашивал и бочку с вином, которые больше и куда тяжелее. Но сами посудите: если вы хотите, чтобы я пошел с вами, давайте мне каждый день по карлину[154]154
  Серебряная монета, имевшая хождение в Неаполе, Сицилии и Тоскане.


[Закрыть] ради того времени, что я на это теряю, – ведь я без всякой для себя опасности вырабатываю столько же: то здесь кому поможешь, то там, вот я и нарасхват.

Она ему это обещала.

И вот после того как она привела его к себе домой и обсудила дело с девчонкой, они, без всяких препирательств, договорились о том, что им предстояло делать и расположились провести время дома, пока не настанет час отъезда, а утром спозаранку отправились во Флоренцию к Дзаноби.

Многие утверждают, что, так как этот Меникуччо был белобрысый с жиденькой бородкой, полагался во всем на женщину и, мало того, был из тех, которые ведут себя как скопцы, – что, мол, девчонка, которая была не дура, задумала сделать так, чтобы мечта ее осуществилась. Другие же поговаривали, что сам он больше рассчитывал на девчонку, чем на обещания Мекеры, и что хотя он и притворился простачком, но был, как мы говорили, негодяем, который и не то еще проделывал. Как было дело, я утверждать не берусь, но, если бы спросили мое мнение, я бы сказал, что могло быть и то и другое.

И отправились они, как уже было сказано, к Дзаноби, который как раз вернулся, отстояв службу в Орто Сан Микеле, и сказали ему, что явились получить сто лир, потому что-де Меникуччо, которого они выдавали за мужа, хочет взять к себе девушку во вторник вечером, а была как раз суббота, и что они в понедельник на рынке в Прато хотели купить кровать и сделать тысячу других своих дел. Добрый человек, только накануне вечером вернувшийся из Рибойи после осмотра имения, которое он хотел там купить, принял их очень радушно и сказал, что он готов им услужить, но хочет самолично убедиться в том, что девица на это пойдет, так как он ни в коем случае не желает остаться в дураках, и потому он согласен дать им поужинать, одолжить им кровать и предоставить им все необходимые удобства, чтобы они на следующий вечер сочетались браком в его доме.

Таким образом, им пришлось согласиться на его требования, и на следующее утро, а это было воскресенье, они отстояли свадебную обедню как муж и жена и затем вечером отужинали за столом Дзаноби, где они получили даже студень, пироги с яйцами, а кто говорит – и белое вино. И они забавлялись всеми проказами и играми, которыми забавляются новобрачные в таких обстоятельствах, доставляя этим превеликое удовольствие добряку Дзаноби, которому казалось, что он-то и есть виновник такого счастья и что юный Христос, ведущий спор во храме, в Орто Сан Микеле около органа, непременно в этом году должен даровать ему за его заслугу какую-нибудь важную удачу.

После того как они вволю наужинались и пришло время ложиться спать, он предложил новобрачным отправиться ночевать в комнату под лестницей, где обычно останавливался его работник, когда приходил к нему с корзиной меду, а монне Мекере он сказал, чтобы она шла ночевать с его старухой, но так как она во что бы то ни стало хотела ночевать в одной комнате с дочкой, он, считая, что это не дело, ни за что не хотел этого допустить. Тогда, чтобы не вызывать подозрений там, где их не должно было быть, она повиновалась. Тем не менее, подозвав Сабатину, она повела ее из той комнаты в укромное место и с глазу на глаз прочитала ей большую проповедь, чтобы она ни за что не позволила Меникуччо посеять свои бобы на ее фиговом холме, и, не довольствуясь тем, что добрая девочка ей это обещала и клялась раз двадцать, она зашила ей рубашку снизу, сверху и в рукавах двойной ниткой, чтобы она не могла ее с себя снять, и так положила ее в постель. Затем она позвала Меникуччо и, заставив его тысячу раз поклясться и тысячу раз побожиться, что он с ней будет обходиться как с сестрой, уложила его рядом с дочкой и, выйдя из комнаты и заперев дверь, пошла ночевать к той старухе.

Не прошло и получаса, как мнимые супруги пробыли в кровати, и вот то ли от жарких простынь у Сабатины начался небольшой зуд внутри, между ляжками и пупком, то ли ей вздумалось заставить Меникуччо помочиться или ей самой захотелось, но, как бы там ни было, она стала пытаться разорвать рубашку и так билась руками и ногами, что выпуталась. А парень, почувствовавший, быть может, угрызения совести, что попал в это место, начал потягиваться, как делает человек, когда зевает, так что, словно невзначай, касался девицы, которая уже сняла рубашку. Она же, вероятно что-нибудь себе отлежав, стала к нему поворачиваться, а он к ней, так что у них началась схватка. А так как Меникуччо был сильнее, он подмял ее под себя и здорово ее прижал, но потом, решив, вероятно, что поступил нехорошо, и желая помириться, начал обнимать и целовать ее с такой нежностью, словно она была его женой. Но так как она все-таки продолжала сердиться и в пылу сражения натыкалась своим лицом на его лицо, он снова приходил в ярость и снова подминал ее под себя. И это проделали они семь или восемь раз, так что в конце концов добрая Сабатина вошла во вкус, сама под него подлезла, выжала его как виноградину и исторгла у него слезы, да так, что ей самой стало его жалко и она сама прослезилась; тем не менее она так храбро держалась, что, думается мне, сражалась она не впервые.

И наконец, когда настал час вставать, монна Мекера отправилась в комнату, и, увидев, что рубашка разорвана и что заключенные вышли на свободу и побывали на бойне, что на Дырявой улице, она собралась было поднять великий шум, однако, опомнившись, не желая выдавать обмана и убедившись, что нашла то, что искала, она, передумав, удержалась и, обратившись к Меникуччо, стала просить его ради бога никому ничего не говорить.

И так без долгих слов они, одевшись, отправились к Дзаноби, который ожидал их у кухонного очага и занимался тем, что объяснял «Цвет добродетели»[155]155
  Может быть, «Цвет добродетели, повествующий о человеческих пороках и о том, как должно стяжать добродетель», книга, изданная в Венеции в 1474 году.


[Закрыть] своей старухе, будучи в этом вопросе ученей самого сера Сано дель Кова. Пожелав им доброго дня и доброй годины и весело их поздравив, он раздобыл им чем позавтракать и затем, дабы поступить, как мессер Пьетро Фантини, передал им в платке сто лир. Благословив их и попросив, чтобы они его иногда посещали, он отправил их домой, осененных его крестными знамениями и благословениями, но не догадался заставить вернуть расписку.

А они, очень веселые и очень довольные, возвратились в Каленцано, где старуха согласилась на то, чтобы Меникуччо в счет тех вещей, которые она ему обещала, получил соответствующее количество плоти от девчонки, полагая, что раз уж она дала ей запустить руку в тесто, то квашня пачкается одинаково – замесить ли на десять хлебов, на двадцать или на сто.

И так дело продолжалось месяца два, пока не вернулся Джанелло, настоящий муж. Он через несколько дней по приезде собрался взять жену к себе в дом и, не посоветовавшись с тещей, которая все погубила, отправился во Флоренцию; застав Дзаноби как раз у обедни перед алтарем девы Марии в Санта-Мария ин Кампо, он после всяких красивых оговорок попросил у него, сто лир. Когда Дзаноби услыхал его речь, он, ничего не говоря, посмеялся, думая, что это шутка. Однако Джанелло начал кричать, что порядочные люди не дают обещаний, чтобы потом от них отступаться, и что он женился, полагаясь на его слова, и что, если он не даст ста лир, он пойдет туда, где найдет справедливость, так что Дзаноби, вопреки всем своим привычкам, был вынужден рассердиться и ответить ему основательной руганью, как все прочие люди:

– Негодяй, – говорил он, – жулик, где, по-твоему, ты находишься? На улице? Вот уже три месяца, как монна Мекера, и Сабатина, и муж приходили сюда ко мне и в моем доме на моих собственных глазах совершили брак со всеми нежностями, какие полагаются, и я отсчитал им деньги, как в банке, а теперь этот воришка приходит требовать у меня их второй раз! Правда, я не догадался потребовать обратно расписку потому, что я на это не глядел, не предполагая, что христианин сделает мне то, чего я не сделал бы другому. Но этот, наверное, отнял ее у них; однако хорошо, что я записал их в книгу и все в точности отметил, так что тебе ничего не достанется, разбойник. А если ты не уберешься с моих глаз, я пойду в Совет восьми[156]156
  Политико-судебная коллегия во Флоренции.


[Закрыть] и устрою так, что ты получишь по заслугам.

Тогда Джанелло, видя, что ему угрожает, тотчас же отправился в епископат и потребовал, чтобы вызвали Дзаноби. Когда тот явился и рассказал викарию, как было дело, викарий приказал послать за монной Мекерой, и за дочкой, и за Меникуччо, от которых он услыхал обо всем и все узнал, вплоть до рубашки, и как Сабатина под конец взяла, свое. Тогда викарий распорядился, чтобы старуху высекли и чтобы Меникуччо отдал Джанелло сорок лир, которые старуха разбазарила из сотни, и чтобы Джанелло взял Сабатину к себе в дом, словно не зная, что Меникуччо ее уже продырявил; а этому пришлось продать жалкое поле, которое у него было, чтобы заплатить сорок лир. И говорят, что викарий вынес ему этот приговор за то, что он надул его со свадебной обедней, но мне не кажется, чтобы он его надувал, раз он совокупился, и полагаю, что ему нанесли великую несправедливость. И так он научился понимать смысл изречения: futuro caret[157]157
  Лишен будущего (лат.). Смысл не совсем ясен.


[Закрыть], а это означает, что плоды, то есть фиговые цветы, дорого стоили бедному Меникуччо. И все-таки кто однажды насладился, не век же тому страдать.

Новелла X

Если бы кто сказал: «Поймали лису», вы бы не удивлялись, помня ту пословицу, которая гласит: «И лисицы попадаются», тем более что вы подумали бы: ее погубила хитрость какого-нибудь ловкого человека или сила какого-нибудь свирепого зверя. Но когда бы вы услыхали, что простая голубка, едва успев вылететь из гнезда, поймала двух лисов, а в числе их одного матерого и хитрого, который успевал опустошить вчетверо больше курятников, чем другие, вы не только бы удивились, но и сочли, бы это невозможным. А тем не менее это случилось в Прато, на вашей земле, в прошедшие времена. Если я сумею рассказать вам об этом так же ловко, как это было сделано, я ничуть не сомневаюсь, что насмешу вас. Однако я что-то робею – и все же попытаюсь.

Вам знаком Сантоло ди Доппьо дель Куадро, один из тех людей, что грели зады на раскаленном горохе, вам известно, что он мочился во многие снега и знает, по каким числам бывает св. Бьяджо[158]158
  Все три поговорки означают человека бывалого, которого не так легко провести.


[Закрыть]; и когда кто спросит его: «А это почему так?» – он умеет ответить: «Потому что господь бог родился зимой». Он знает, какого рода богоявление, мужеского или женского, и когда приходит високосный год. А так как он довольно-таки жирненький и ходит стриженым, и носит усы по старинке, и играет в шахматы в фартуке, и ходит на площадь с корзиной, люди думают, что он малый недалекий. Однако не тут-то было: он себе на уме не хуже всякого другого даже тогда, когда играет в джиле[159]159
  В прямом смысле – карточная игра.


[Закрыть] с женщинами, и никогда еще не оставался в дураках. Он человек добрый, и, если вдове нужно заказать юбку для своей дочки на выданье, он охотно поможет ей в этом, а расплатится она если не иначе, так пряжей, хотя бы после того, как выдаст дочь замуж, потому что он за год изготовляет много холстин для продажи и охотно дает людям попрясть, но требует, чтобы пряжа была нежной, а потому отдает ее девицам по гроссу[160]160
  Флорентийская монета.


[Закрыть] за фунт. А когда он попадает туда, где вокруг очага женские посиделки, он усаживается на низенький-низенький стул и, когда у них веретено падает в пепел, он его поднимает и возвращает им с поклоном, самым что ни на есть изящным, и рассказывает им коротенькие-коротенькие рассказики, от которых они покатываются, со смеху: словом, он человечек хоть куда, но главное – добрый товарищ, любезный, обходительный, охотник пошутить и постоянно бы дурачился, если бы только мог, а когда его дурачат – не сердится.

Так вот этот человек, узнав, что один из его приятелей женится, тотчас же задумал, как это принято в наших местах, устроить ему засаду, чтобы что-нибудь получить от молодой, а потом посмеяться над мужем, юношей учтивым и благородным, который и сам привык каждый день весело подшучивать над другими и от чужих шуток не приходил в уныние. Посему Сантоло отправился к другому своему приятелю из тех покладистых малых, что когда им говорят: «Идем» – они идут, а когда им говорят: «Не надо» – они остаются. И так ему трудно сказать «нет», что если он с тобой договорился идти куда бы то ни было и дожидается тебя, пока ты сходишь за плащом, а в это время подойдет другой, чтобы увести его куда-нибудь еще, он, не умея отказываться, пойдет с ним. Одним словом, не сыскать человека более услужливого: если он играет в карты и скажет товарищу: «Дай одну маленькую», а товарищ дает тридцать два, он говорит: «Хорошо». Если он скажет: «Дай один воздух», а тот дает ему «саламандру»[161]161
  «Маленькая», «воздух», «саламандра» – термины карточной игры.


[Закрыть] он говорит: «Хорошо, кум, хорошо». Никогда не сердится, никогда не ворчит, никогда не злословит; способен пить без жажды, есть без голода, поститься без заутрени, слушать за компанию по две обедни в рабочий день, обходиться без воскресенья, зная, что доставляет этим кому-нибудь удовольствие; готов спать до вечера, вставать до рассвета; зимой не ест салата, летом не пьет воды; если кому взгрустнется, он его развеселит, если кто просто весел, он его рассмешит; ему приятней тратить, чем наживать, давать – чем получать, служить – чем приказывать; когда у него есть деньги, он их тратит, когда их нет, он не тратит чужих; если занимает, то возвращает, если дает взаймы, то не требует назад; скажи ему правду, он поверит; скажи ему ложь, он не усомнится; он предпочитает лениться, чем думать; и в одном можно питать к нему великую зависть, что он лучше и с большей твердостью переносит обиды Фортуны, чем кто бы то ни было из тех, кого мне доводилось встречать. Словом, он сделан из самого лучшего теста, когда-либо выходившего из какой угодно квашни, и он как раз из тех, про которых говорят, что у них нет желчи и что они люди хорошего склада, обходительные и приятные.

Так вот, явившись к нему, Сантоло сказал: – Фаллальбаккьо (так звали того), я хочу, чтобы мы немного позабавились над молодым, который берет к себе в дом Вердеспину, нынче вечером, часа в два; я проследил и с кем она пойдет и откуда; и вот хорошо бы нам вытянуть из них столько денег или такие залоги, чтобы мы смогли за их счет съесть пару козлят, да пожирнее; а жениха позовем к ужину и разыграем его.

– Ого! Хорошо, хорошо! – тотчас же заговорил Фаллальбаккьо, качая головой и сжимая Сантоло в своих объятиях с теми неуклюжими ласками, какие ему были свойственны. – Ого, мы купим чудных козлят! Слушай, куплю их я, потому что я хочу, чтобы они были жирные, крупные и молочные. О, я поручу их купить Маттео Фаджуоли, который знает толк в этом деле. Ого-го, я сам сделаю подливу и сварю такую заднюю ногу, что лучше и не бывает. А наварчик-то, дорогой кум, с майораном, а семенники, поджаренные с яйцом! Да, черт побери, попируем! А знаешь? Для начала печенка в требухе с перцем по-кумовски! Но послушай, я не хочу, чтобы мы клали лавровый лист: шалфей, только шалфей!

И он слегка подпрыгивал, склонив голову и говоря:

– Эх, хорошую бы выпивку! Но где бы достать хоть каплю хорошего вина?

Тогда Сантоло сказал:

– Об этом предоставь подумать мне.

А Фаллальбаккьо ему:

– Ну, пойдем, пойдем, мне не терпится.

И так, обсуждая ужин, они дождались известия, что невеста вышла из дому, и тогда тотчас же отправились ей навстречу, да бегом, потому что известие пришло поздно, и все в поту, запыхавшись и без шапок, встретили ее у башни дельи Скрини. Те, кто сопровождал невесту, увидав их издали, стали говорить между собой: «Вон они! Что же нам делать?»

На что невеста, которая, как вы знаете, была молоденькая и вся в слезах от огорчения, что лишилась материнской ласки, отцовской нежности, домашней любви, милых братцев, дорогих сестриц, ответила им:

– Пусть подходят, я их ублажу, потому что мы с матерью давно обдумали способ.

Когда Сантоло и Фаллальбаккьо наконец добежали, они сразу заговорили:

– Дайте нам хорошего отступного, а иначе мы вас не пропустим.

А так как те не отвечали, Фаллальбаккьо, повысив голос, продолжал:

– Если вы нам не дадите хорошего отступного, я посажу себе невесту на плечи и унесу ее, как лиса, которая уносит курочку.

И покуда спутники невесты молча переглядывались, чистая девица, орошая ланиты неподдельными слезами, которые на этот раз сослужили ей службу притворных, и являя сокрушенный вид, будучи к тому же действительно сокрушенной, но по иной причине, с трудом и медлительно сняв с пальца кольцо, сказала им в великом смущении:

– Возьмите этот залог и, прошу вас, больше нас не разыгрывайте. Но смотрите не потеряйте его, потому что это лучшее, какое у меня есть.

И, ничего больше не говоря, она отдала им кольцо. Добродушные простаки, думая, что они, расставив и стянув сети, поймали добычу, вне себя от радости и удовольствия отправились в дом к синьору Антонио деи Барди, где, как это делается каждый вечер, собралось множество дворян, чтобы поиграть и провести время. И вот там, хохоча и поднимая такой шум, что сильнее некуда, они делали вид, что совершили невесть какой великий подвиг, и показывали кольцо кое-кому из сидящих без дела, которые, потому ли что имели в этом мало опыта, или не разобрались в темноте, или только для того, чтобы те укрепились в своей крайней глупости и не так скоро вышли из заблуждения, или почему бы то ни было еще, но сказали им, что кольцо хорошее и стоит несколько скуди, и подкрепили их первоначальную уверенность. А те, дабы слава их распространилась по всей вселенной и лестный слух о великолепном деянии достиг небес, решили пойти в тот же вечер собирать трофеи в наиболее известных местах Прато, чтобы затем удостоиться днем всенародного триумфа.

И первый поход их был в дом монны Аморрориски, красивой и обаятельной молодой женщины, кумы Фаллальбаккьо и близкой родственницы невесты. И там они с неслыханной торжественностью рассказали о событии и издали показали кольцо, как показывают пречистый пояс; и если кто говорил: «Ну-ка покажите», они хохотали и говорили: «Ишь вы, нашли простачка! Еще отнимете!» Все же в конце концов они согласились показать его монне Аморрориске, которая, как только взяла его в руки, увидела, что тот, кто сделал это кольцо, испортил подсвечник и что камень был найден в Стеклянных горах, и стала смеяться, но, чтобы поводить их немного за нос, сказала:

– Клянусь честью, это прекрасное кольцо; берегите его и смотрите не потеряйте, иначе вы разорите Вердеспину.

– Хорошо, но сколько же оно, по-вашему, монна Аморрориска, стоит? – спросил Сантоло.

– По правде сказать, ночью трудно судить о дорогих камнях, особенно когда они действительно ценны, как этот. Все же, строго говоря, вместе с латунью, стеклом, лигатурой, зубчатой каемкой, оно стоит не больше как четыре кватрина, а то и три.

Тут Сантоло, с важным видом вырвав у нее кольцо, произнес:

– Ты же видишь, что она шутит.

Однако, когда он взял его в руку, то как человек крепкий задним умом, убедился по весу и по цвету, что пошел ловить куропаток с волом, и весь затрепетал от злобы. Тут Фаллальбаккьо сказал ему:

– Эх, брат, что тут рассуждать! Разве ты не видишь, что кума смеется? Покажи-ка его мне. Ого, разве я не говорил тебе, что она дурачится? Черт возьми, ведь это прекрасный рубин! Что я говорю: это сердолик. Нет, нет, дурак я, это бирюза. Словом, что бы это ни было, это прекрасное кольцо. Пойду-ка я вниз к куму, он одолжит мне под него один флорин, чтобы послезавтра купить козлят. Худо ли? Ведь это будет суббота, и козлята будут жирные.

И, ничего больше не говоря, он отправился к куму в лавку и там хоть и с трудом, но все же уяснил себе, что кольцо это стоило того, чтобы приберечь его на тот случай, когда он будет выдавать замуж свою кормилицу. Тогда он и Сантоло, который пошел за ним, начали бряцать оружием, хорохориться и говорить, что они, во всяком случае, на следующее утро стащат всю поклажу из корзинок. И Фаллальбаккьо, обращаясь к куму, сказал:

– Как вы думаете, вещи уже увязаны в корзины?

– Нет, – отвечал кум, – ничего еще не увязывали.

А он:

– Ну что ж, я заберу самое нарядное платье и самые красивые вышитые полотенца, какие там будут, и заставлю заплатить мне вдвое.

Итак, не прибавив больше ни слова, они на этой новой надежде успокоились до следующего утра. А когда настал час отправки корзин, жених, дабы оба приятеля не смогли еще чего-либо учинить, распорядился, чтобы кое-кто из его друзей удержал их в этот час при помощи некоторого количества хорошего треббианского вина и всякой болтовни, так чтобы корзины можно было в безопасности перенести к нему в дом. Таким образом, снова оставшись с носом, они отправились в Гриньяно играть в кегли.

А так как Вердеспина была недовольна тем, что розыгрыш ее дошел только до середины беговой дорожки, не достигнув флажка, она сообщила о некоем своем намерении монне Аморрориске, которая, согласившись ей помочь, принялась делать то, что ей надлежало. И когда настало субботнее утро, Вердеспина послала сказать Сантоло и Фаллальбаккьо, чтобы они вернули ей ее кольцо, так как она готова дать им хорошего отступного, чтобы они могли угоститься парой козлят. Они поначалу подумали, что она хочет над ними подшутить, но некоторые люди, наученные, как им поступать, стали нашептывать им на ухо, будто монна Аморрориска подменила им кольцо, будто они знают наверняка, что оно стоило более тридцати скуди, будто молодой, узнав о ходе дела, бесится как проклятый и требует свое кольцо назад, так как он, мол, таких шуток не любит.

И что же вы, черт побери, думаете? Ведь они начали этому верить и потому пошли к куме и спросили ее, правда ли, что она подменила кольцо. Она же стала смеяться и, смеясь, это отрицать, но с таким видом, с каким в шутку отрицают правду, и они уже не сомневались, что кума их провела. И, придя в ярость, они стали бить тревогу и почти что с бранью говорить ей, что она сделала их посмешищем на весь Прато», и что так не поступают, и чтобы она им вернула кольцо, и что они этого не потерпят. А она, чтобы еще больше их рассердить, молчала. Тогда Фаллальбаккьо громко стал говорить:

– Кума, верните нам кольцо, а не то я вам обещаю, клянусь вам этим крестом (и он на стене начертил крест углем, взятым из очага), что я завтра отниму у вас вашу золотую цепь, когда вы пойдете к обедне, ничуть с вами не считаясь, и сниму у вас ее с шеи посередине церкви.

Тогда она, видя, что воспоследовало то, чего она и хотела, притворяясь обиженной и делая вид, будто она вне себя от гнева, сказала, что она не потому обменяла кольцо, чтобы им нанести ущерб, или тем более, чтобы присвоить его себе, как они, видимо, думают, но только для того, чтобы день-другой с ними вместе над этим посмеяться, а потом отдать его. Но раз они так оплошали, рассердились на нее и угрожают ей, она намерена поступить с ними так, как они этого заслуживают. Поэтому пусть они и не думают получить его обратно, прежде чем сами не расплатятся двумя козлятами из самых лучших, какие найдутся на площади в это утро.