Текст книги "Итальянская новелла Возрождения"

Автор книги: Франко Саккетти

Соавторы: Маттео Банделло,Антонфранческо Граццини,Мазуччо Гуардати,Джиральди Чинтио,Аньоло Фиренцуола,Поджо Браччолини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)

Джуристе, считая себя бесконечно счастливее любого человека, так как ему предстояло насладиться такой красивой и милой девушкой, сказал ей, что он подтверждает прежнее свое обещание и что он вернет ей освобожденного из тюрьмы брата на следующее же утро после ночи, которую она с ним проведет.

И вот, поужинав вместе, Джуристе и Эпития легли в постель, и злодей получил от нее полное наслаждение, но, прежде чем лечь с девушкой, он, вместо того чтобы освободить Виео, приказал немедленно отрубить ему голову.

А она, страстно мечтая увидеть освобожденного брата, не могла дождаться рассвета, и ей казалось, что еще никогда солнце так не медлило привести с собою день, как в эту ночь. Наутро Эпития, вырвавшись из объятий Джуристе, стала в самых нежных выражениях просить его, не соблаговолит ли он оправдать ту надежду на брак, которую он в нее вселил, и прежде всего прислать к ней освобожденного брата. Он ей ответил, что их встреча была ему очень дорога, что ему очень приятно видеть ее исполненной надежды, которую он ей подал, и что он пришлет ей брата домой. И тут же вызвал тюремщика и приказал ему:

– Иди в тюрьму, выведи оттуда брата этой женщины и приведи его к ней в дом.

Эпития, услышав это, исполненная великой радости, пошла домой в ожидании освобожденного брата. Тюремщик, положив тело Виео на носилки, а его голову к ногам и покрыв все черным пологом, сам возглавляя шествие, приказал нести его к Эпитии; войдя к ней в дом и вызвав ее, он сказал:

– Вот ваш брат, освобожденный из тюрьмы, которого посылает вам синьор губернатор.

И с этими словами он велел открыть носилки и показал ей брата в том виде, о котором вы слышали.

Я не думаю, чтобы можно было выразить словами или чтобы человеческое разумение могло постичь всю горечь и силу муки и отчаяния, охвативших Эпитию, когда ей принесли в таком виде мертвого брата, которого она, испытывая величайшую радость, ожидала увидеть живым и освобожденным от всякого наказания. Я уверен, вы, женщины, мне поверите, что горе этой несчастной, по своей природе и остроте, намного превышало все мыслимые виды страдания. Однако она скрыла его в глубине своего сердца, и, в то время как всякая другая женщина стала бы плакать и кричать, она, наученная философией тому, какой должна быть человеческая душа при любых превратностях судьбы, сделала вид, что она довольна, и сказала тюремщику:

– Ты передашь твоему и моему господину, что я принимаю от него брата таким, каким он соблаговолил его послать; а так как он не пожелал исполнить моего желания, довольствуюсь тем, что он исполнил свое. И этим я его волю делаю своей, полагая, что он справедливо совершил то, что совершил. И ты засвидетельствуешь, что я ему предана и всегда готова служить.

Тюремщик доложил Джуристе то, что он услышал от Эпитии, сказав, что она не проявила никаких признаков неудовольствия при виде столь ужасного зрелища. Услышав это, Джуристе был в глубине души очень обрадован и решил, что он все равно сможет обладать этой девушкой так, словно она уже была его женой и словно он вернул ей брата живым.

После ухода тюремщика Эпития, обливаясь обильными слезами, предалась долгому и скорбному плачу над телом мертвого брата, проклиная жестокость Джуристе и свою доверчивость, из-за которой она отдалась ему раньше, чем добилась освобождения брата. И после многих слез она похоронила мертвое тело. Затем, одна в своей комнате, охваченная справедливым негодованием, она стала рассуждать сама с собой:

– Итак, Эпития, ты стерпишь, что этот негодяй отнял у тебя твою честь и за это обещал тебе брата живым и свободным, а потом выдал его тебе в таком жалком виде? Ты потерпишь, чтобы он похвалялся, что дважды обманул твою доверчивость, не получив от тебя должного возмездия?

И распаляя в себе этими словами жажду мести, она говорила:

– Моя доверчивость открыла дорогу этому злодею к осуществлению его бесчестного желания, но я хочу, чтобы его же сладострастие дало мне способ ему отомстить. И хотя месть не вернет мне жизни брата, она все же послужит мне некоторым утешением в моем горе.

И, пребывая в таком душевном смятении, она все-таки как будто остановилась на этой мысли в ожидании, что Джуристе снова пришлет за ней с просьбой провести с ним ночь; она решила, что отправится к нему, спрятав на себе нож, и зарежет его, бодрствующего или спящего, как придется; а если представится случай, отрубит ему голову и, отнеся ее на могилу брата, посвятит ее его тени. Однако, по зрелом размышлении, она убедила себя, что, хотя бы ей и удалось убить обманщика, можно будет легко предположить, что она, как женщина бесчестная, а потому готовая на всякое зло, совершила это скорее в порыве гнева и негодования, чем в отместку за его вероломство. Поэтому, зная, как велика справедливость императора, который в то время пребывал в Виллако, она решила к нему отправиться и пожаловаться его величеству на неблагодарность и несправедливость Джуристе, ибо она была твердо уверена, что этот лучший и справедливейший государь наложит справедливейшее наказание на этого негодяя за его несправедливость и неблагодарность.

И вот, одевшись в траур, совсем одна, тайком пустившись в дорогу, она направилась к Максимилиану. Попросив и добившись приема, она бросилась к его стопам и, подкрепляя свое печальное обличье жалобным голосом, сказала ему:

– Священнейший повелитель, я предстаю перед вашим величеством, побуждаемая жестокой неблагодарностью и невероятной несправедливостью, выказанными в отношении меня Джуристе, наместником вашего кесарского величества в Инсбруке, и, безмерно огорченная неслыханной обидой, которую он мне нанес, я уповаю на то, что ваше правосудие, в котором ни одному обиженному никогда не было отказа, не допустит, чтобы Джуристе похвалялся тем, что нещадно погубил меня так, как он это и сделал. Да будет мне дозволено произнести в присутствии вашего величества эти слова, какими бы резкими они ни казались; они все же не могут сравниться с жестоким и невиданным позором, которым покрыл меня этот злой человек, доказавший мне, что он из всех людей в одно и то же время и самый неблагодарный и самый несправедливый.

И тут она с неудержимыми рыданиями и вздохами рассказала его величеству, как Джуристе, поселив в ней надежду на брак и на освобождение ее брата, лишил ее невинности, а затем послал ей мертвого брата на носилках, положив отрубленную голову к его ногам. При этом она подняла такой вопль и так разрыдалась, что потрясла императора и окружавших его величество придворных, которые от жалости к ней словно оцепенели.

Максимилиан выслушал ее с большим сочувствием, и тем не менее склонив одно ухо к Эпитии (которую он к концу ее речи заставил подняться на ноги), другое приберег для Джуристе и, отпустив женщину, чтобы она отдохнула, тотчас же послал за Джуристе, приказав посланцу и всем остальным присутствующим, под страхом его немилости, ни слова ему о случившемся не говорить. Джуристе же, никак не предполагавший, что Эпития была у императора, весело явился и, представ перед его величеством и склонившись перед ним, спросил, чем он может служить.

– Ты сейчас об этом узнаешь, – сказал Максимилиан и тут же вызвал Эпитию.

Джуристе, при виде той, которую он так тяжко оскорбил, и сраженный сознанием этого, так растерялся, что, лишившись присутствия духа, весь задрожал. Увидя это, Максимилиан убедился, что женщина ничего, кроме правды, ему не сказала, и, обратившись к злодею со строгостью, приличествующей в таком ужасном случае, сказал:

– Узнай, за что на тебя жалуется эта девушка, – и приказал Эпитии, чтобы она высказала свои жалобы. И она по порядку изложила всю историю, в заключение, как и раньше, воззвав к правосудию императора.

Джуристе, выслушав обвинение, решил польстить женщине, говоря:

– Я никогда не поверил бы, что вы, которую я так люблю, явитесь с таким обвинением против меня перед его величеством.

Однако Максимилиан не допустил, чтобы Джуристе лестью воздействовал на девушку, и сказал:

– Не время изображать здесь страстного влюбленного. Отвечай лучше на обвинение, которое она тебе предъявила.

Тогда Джуристе, воздержавшись от того, что могло ему повредить, сказал:

– Это правда, что я приказал отрубить голову ее брату за то, что он похитил и изнасиловал девицу, и я это сделал, блюдя святость законов и ту справедливость, которую ваше величество так строго наказывали мне хранить и не нарушив которую я не мог оставить его в живых.

Тогда Эпития:

– А если ты считал, что этого требовала справедливость, почему же ты обещал вернуть мне его живым, а обещав и обнадежив меня, что на мне женишься, лишил меня невинности? Если мой брат за один только грех заслужил испытать на себе всю строгость правосудия, то ты за два греха заслуживаешь этого гораздо больше, чем он.

На это Джуристе промолчал. Тогда император произнес:

– Как ты думаешь, Джуристе, это ли был способ соблюсти справедливость, или, наоборот, ты ее этим настолько оскорбил, что чуть не убил, проявив по отношению к благородной женщине неблагодарность большую, чем это снилось любому злодею? Но, поверь мне, теперь тебе не поздоровится.

Тут Джуристе взмолился о пощаде, а Эпития, со своей стороны, требовала правосудия. Убедившись в доверчивости молодой женщины и в вероломстве Джуристе, император тотчас же стал обдумывать, как бы спасти ее честь и в то же время соблюсти справедливость, и, приняв решение, повелел, чтобы Джуристе женился на Эпитии. Она же не хотела на это соглашаться, говоря, что не может себе представить, чтобы можно было от него ожидать чего-либо, кроме обмана и предательства, но Максимилиан требовал, чтобы она согласилась на его решение. Джуристе уже решил, что женитьба на ней положит конец его несчастиям, однако случилось иначе, ибо Максимилиан, отпустив женщину, чтобы она могла пойти к себе в гостиницу, обратился к Джуристе, который остался, и сказал ему:

– Ты совершил два преступления, и оба очень тяжких: во-первых, ты обесчестил эту девушку, обманув ее так, что следует признать, что ты ее изнасиловал, а во-вторых, ты вопреки данному ей обещанию убил ее брата, который хоть и заслужил смерть, но все же был достоин того, чтобы ты (раз тебе было дано право нарушать закон) сдержал обещание, данное тобою его сестре, после того, как твое сладострастие и распущенность уже заставили тебя обещать ей это под честным словом, а ты вместо этого опозорил ее, послав ей труп в том виде, как мы здесь слышали. И если в искупление первого преступления мною предусмотрено, что ты должен жениться на изнасилованной тобою женщине, то я хочу, чтобы в качестве возмездия за второе тебе отрубили голову так же, как ты отрубил голову ее брату.

Легче представить себе, чем подробно описать тяжкое горе, охватившее Джуристе, когда он услышал приговор императора. Итак, Джуристе был взят под стражу с тем, чтобы его казнили на, следующее утро, как гласил приговор. Поэтому, приготовившись к смерти, он уже не ждал ничего другого, кроме того, что палач приступит к своему делу.

Между тем Эпития, которая с таким жаром против него выступала, услыхав приговор императора и движимая природной своей добротой, рассудила, что, раз император назначил Джуристе ей в мужья и она его таковым признала, было бы недостойно соглашаться на то, чтобы он был казнен по ее обвинению. Ей казалось, что такое согласие скорее можно было бы приписать жестокости и жажде мести, чем стремлению к справедливости. Поэтому, обратив все свои помыслы на спасение этого заблудшего, она пошла к императору и, получив аудиенцию, так ему сказала: – Священнейший император, несправедливость и неблагодарность, выказанные по отношению ко мне Джуристе, побудили меня просить управы на него у вашего величества, и вы, справедливейший, позаботились о справедливейшем возмездии за оба совершенных им преступления: во-первых, за то, что он обманным путем лишил меня невинности, вы заставили его взять меня в жены, а во-вторых, за убийство моего брата вопреки данному мне слову вы приговорили его к смерти. Однако если, прежде чем стать его женой, я должна была желать, чтобы ваше величество его приговорили к смерти, как вы по справедливости и поступили, то теперь, после того как я, по вашей милости, сочеталась с ним священными узами брака, если бы я согласилась на его смерть, я заслужила бы себе, на вечный мой позор, имя бесчувственной и жестокой женщины, что противоречило бы намерению вашего величества, которое в своем правосудии были блюстителем моей чести. Поэтому, священнейший император, дабы добрые намерения вашего величества достигли своей цели и честь моя оставалась незапятнанной, я нижайше и почтительнейше молю вас не допустить, чтобы, повинуясь вашему приговору, меч правосудия безжалостно рассек те узы, коими вы соблаговолили сочетать меня с Джуристе. И если приговор вашего величества, осудивший его на смерть, был свидетельством вашей заботы о справедливости, то да соблаговолите вы сейчас, вернув мне его живым, явить свое милосердие, о чем я снова горячо молю. Ибо, священнейший император, для того, кто правит вселенной, как достойнейшим образом правит ею ваше величество, не менее похвально проявлять милосердие, чем вершить правосудие: ведь правосудие показывает, что владыка, ненавидя пороки, карает их, милосердие же уподобляет его бессмертным богам!

А я, удостоившись от вашей благости этой исключительной милости, буду, как смиреннейшая раба вашего величества, всегда благоговейно молить господа, чтобы он за ваш благородный поступок соблаговолил на долгие и счастливые годы сохранить жизнь вашего величества, дабы вы могли неизменно вершить свое правосудие и оказывать свое милосердие – смертным на благо, себе же к чести и к славе.

На этом Эпития закончила свою речь. Максимилиан подивился тому, что она, забыв об оскорблении, нанесенном ей Джуристе, так горячо молит в его пользу. И он решил, что такая доброта, какую он видит в этой женщине, заслуживает, чтобы он, по милости своей, вернул ей того, кто по закону был осужден на смерть. Поэтому, вызвав к себе Джуристе в тот самый час, когда он ожидал, что его поведут на казнь, император сказал ему:

– Доброта Эпитии, преступный человек, возымела в моих глазах такую силу, что, хотя злодейство твое заслуживало не одной, а двух смертей, она меня уговорила тебя помиловать, и я хочу, чтобы этой жизнью ты был обязан ей. И раз она согласна жить с тобою, связанная теми узами, которыми я хотел тебя с ней связать, то и я согласен, чтобы ты жил с нею. Но если я когда-нибудь услышу, что ты обходишься с ней не как с самой любящей и с самой благородной, женой, тебе придется испытать всю силу моего гнева.

И с этими словами император, взяв Эпитию за руку, отдал ее Джуристе, и оба они возблагодарили его величество за дарованную им милость и оказанное им благодеяние. Джуристе же, помня, сколь благородно Эпития с ним поступила, неизменно питал к ней величайшую любовь и счастливо прожил с ней остаток своих дней.

Из «Новелл»
Маттео Банделло

Часть первая, новелла IV

Графиня ди Челлан заставляет своего любовника убить графа ди Мазино, за что ее и обезглавливают

Вы, синьоры мои, вероятно, знаете, что синьора Бьянка Мария, о которой будет идти речь, – говорю синьора из уважения к тем двум мужьям, которых она имела, – была из простой семьи и незавидного происхождения. Отец ее Джакомо Скаппадроне был простолюдин из Казаль Монферрато. Этот Джакомо нажил состояние, отдавая деньги в рост под огромные проценты, и, занимаясь этим делом с ранних лет, со временем настолько преуспел, что скупил много земли и, не переставая ссужать деньги, а расходуя весьма мало, приобрел большие богатства. Женой его была гречанка, привезенная из Греции матерью маркиза Гульельмо, отца герцогини Мантуанской. Жена Джакомо отличалась необыкновенной красотой и приятностью в обращении, но с мужем у нее была большая разница в летах: он был почти стариком, а ей едва минуло двадцать лет: У них была единственная дочь – эта самая Бьянка Мария, о которой я повел речь.

Отец умер, и девочка, еще совсем маленькой, осталась на попечении своей матери гречанки и унаследовала имущество, много превышавшее сотню тысяч дукатов. Девочка была хорошенькой и такой грациозной и живой, что подобную ей трудно было сыскать. Когда ей пошел шестнадцатый год, Эрмес Висконти, сын высокочтимого патриция синьора Баттиста, взял ее в жены и с необыкновенной пышностью и с превеликой торжественностью привез в Милан.

Синьор Франческо, старший брат синьора Эрмеса, выслал навстречу, в подарок ей, роскошную коляску, всю в резьбе и позолоте, с верхом из богатой парчи, затканной всевозможными замысловатыми узорами и окаймленной красивейшими фестонами. Четыре белых, как горностай, рысака, тоже баснословно дорогих, были впряжены в эту коляску. Синьора Бьянка Мария торжественно въехала в этой коляске в Милан, где и прожила с синьором Эрмесом около шести лет. Когда муж умер, она снова вернулась в Казаль Монферрато и, будучи свободной и богатой, стала вести беспечную жизнь, предаваясь любовным утехам то с одним, то с другим.

Многие на нее заглядывались и прочили себе в жены, но самыми ретивыми ее поклонниками были синьор Джисмондо Гонзага, сын синьора Джованни, и граф ди Челлан, савойский барон, у которого было имение в долине Аосты и много замков, приносивших ему большой доход. Маркиза Монферратская, желая угодить своему родственнику, властителю Мантуи, изо всех сил старалась выдать ее за синьора Джисмондо, и казалось, брак этот вот-вот состоится. Но граф ди Челлан с таким упорством за ней ухаживал и так сумел ее обворожить, что ему удалось тайком с ней обвенчаться и сделать ее своей женой.

Маркиза Монферратская, хотя брак этот был ей очень не по душе и она была не прочь сыграть какую-нибудь злую шутку с синьорой Бьянкой, все же скрыла свою досаду и из почтения к графу отказалась от всяких действий. Итак, о браке было объявлено, но свадьбу отпраздновали не без тяжелых предчувствий, что в будущем и оправдалось. Ибо правильно гласит наша поговорка: «Кто сходится по любви, тот расходится по ненависти».

И недолго они прожили вместе, как возникли между ними столь ужасные раздоры, что Бьянка по какой-то причине тайком сбежала от мужа и уехала в Павию, где завела открытый дом, и стала вести себя слишком свободно и весьма нескромно. Как раз в это время на службе у императора состояли Ардиццино Вальперга, граф да Мазино и брат его, синьор Карло. Случай привел Ардиццино в Павию; увидев Бьянку, он в нее влюбился и целыми днями просиживал у нее в доме, всячески стараясь угодить ей, пускаясь на всевозможные ухищрения, лишь бы добиться своей цели. Хотя он немного прихрамывал, все же он был юношей довольно красивым и весьма обаятельным, так что вскоре ему удалось стать обладателем Бьянки. Более года они наслаждались счастьем, да так открыто, что не только в Павии, но и по всей округе люди об этом поговаривали.

Случилось однажды, что синьор Роберто Сансеверино, граф да Гайяццо, юноша благородный, отважный и весьма привлекательный, прибыл в Павию. Синьора Бьянка Мария заприметила его и смекнула, что он будет лучшим и более пылким обожателем, нежели ее теперешний, видимо, уже сильно ей надоевший. Она решила сделать графа своим новым любовником. Поэтому она стала встречать синьора Ардиццино с недовольным видом, избегала свиданий с ним, и часто между ними вспыхивали ссоры. Молодая женщина, более резкая на язык, чем ей это пристало, забыв о его доброте к ней, всячески поносила его, называя не только хромоногим и уродом, но и осыпая разными другими обидными словами. Он же, будучи не в состоянии вынести эти оскорбления, много раз давал волю своему гневу, называя ее в лицо бесстыжей девкой, распутницей и потаскухой, так что там, где раньше была великая любовь, родилась великая ненависть.

Синьору Ардиццино пришлось уехать из Павии, и повсюду, когда заходила речь о Бьянке Марии, он говорил о ней столь ужасные вещи, какие говорятся только о публичной женщине. Ей часто передавали, как поносит ее прежний любовник, но она не смущалась этим, всецело отдавшись графу да Гайяццо и веря, что она настолько обольстила его, что может распоряжаться им, как ей вздумается. И вот однажды во время любовных восторгов, когда граф таял от страсти к ней, она стала умолять его, как об особой милости, убить синьора Ардиццино, который только и делает, что клевещет на нее. Граф, услышав столь странную просьбу, крайне удивился. Однако он тут же сказал, что готов исполнить не только это: чтобы услужить ей, он пойдет решительно на все. Тем не менее, зная хитрость этой женщины и считая синьора Ардиццино за человека благородного и своего друга, от которого он никогда ничего плохого не видел, он решил не причинять ему никакого зла. Ему казалось, что, напротив, синьор Ардиццино имеет больше оснований чувствовать себя оскорбленным им, ибо он, хотя и не зная того, лишил его обладания Бьянкой Марией. Словом, граф думал о том, чтобы только поразвлечься с упомянутой дамой.

Так продолжалось несколько месяцев. Однако Бьянка Мария, видя, что граф, несмотря на то, что Ардиццино был уже два-три раза в Павии, не делает никаких попыток убить его или затеять ссору, а наоборот, любезен с ним и даже несколько раз обедал в его компании, твердо решила расстаться с графом. И вот по этой или иной причине от стала притворяться больной и избегать встреч с графом то под одним, то под другим предлогом, ссылаясь больше всего на то, что ее муж граф ди Челлан будто бы шлет к ней посланцев с просьбой помириться и она во что бы то ни стало хочет вернуться к нему. Она просила графа оставить ее в покое, чтобы соглядатаи мужа, приехавшие в Павию, не могли сказать о ней ничего дурного. Поверил ли граф ди Гайяццо этим россказням или нет, во всяком случае он сделал вид, что поверил, и без лишних слов с ней расстался, покончив с этой любовной связью, а чтобы отрезать себе путь, уехал из Павии и поселился в Милане.

Синьора Бьянка Мария после отъезда графа решила, что-куда свободнее ей было с синьором Ардиццино, так безумно ее любившим, и мгновенно сменила ненависть к нему на любовь, или, чтобы сказать точнее, переменила предмет своих вожделений. Она надумала вернуться к своим прежним любовным забавам с названным синьором Ардиццино и, найдя способ поговорить с ним и оправдаться, дала ему понять, что она в его власти и навеки останется с ним, если он этого захочет, умоляя его отдать себя в ее распоряжение, а она будет всецело принадлежать ему.

Дело обернулось так, что синьор Ардиццино снова вернулся к прежним своим утехам и опять вступил в обладание прелестями Бьянки, не расставаясь с ней ни днем, ни ночью. Так жили они довольно долго, пока в душу Бьянки Марии не запала мысль убить графа ди Гайяццо. Если бы кто-нибудь захотел установить истинную причину этого желания, я сильно сомневаюсь, чтобы ему это удалось: ясно лишь, что она была женщиной сумасбродной и способной на самое страшное преступление, ибо, увлекаемая своими разнузданными непристойными желаниями, не подчинявшимися рассудку, она готовила себе и другим печальный конец, о чем вы сейчас услышите.

Предавшись всецело этой мысли, ибо ей казалось, что она не сможет жить спокойно, если граф ди Гайяццо не будет убит, и не находя другого способа, как только уговорить синьора Ардиццино стать его убийцей, Бьянка однажды, лежа с ним в постели и предаваясь любовным ласкам, сказала ему так:

– Вот уже несколько дней, как я собираюсь, синьор мой, попросить вас об одной милости, и думаю, что вы мне не откажете.

– Я к услугам вашим, – сказал любовник, – и сделаю все, что вы мне прикажете, лишь бы это было в моих силах.

Тогда Бьянка продолжала:

– Скажите мне, что, граф ди Гайяццо – ваш близкий друг?

– Разумеется, – отвечал Ардиццино, – он мой друг, и добрый друг. Я люблю его как брата, я знаю, что и он меня тоже любит и всегда готов сделать мне приятное, как и я ему. Но почему вы мне задаете этот вопрос?

– Сейчас я вам все объясню, – ответила дама и, поцеловав его нежно несколько раз, сказала: – Однако, жизнь моя, вы сильно ошибаетесь, я твердо уверена, что у вас на свете нет более: злого врага, чем он. Послушайте же, как я об этом дозналась, чтобы вы не подумали, что это лишь моя фантазия. Когда он встречался со мной, как-то разговор зашел о вас, и он клялся мне, что до тех пор не будет чувствовать себя счастливым, пока в один прекрасный день не пронзит вам грудь отравленным кинжалом, и добавил, что рассчитывает в скором времени преподнести вам такую штучку, что вам тошно станет. Еще много дурного говорил он мне о вас, но о причине своей злобы сказать не хотел, как я его об этом ни упрашивала. Я умоляла его отказаться от этой мысли, хотя в то время была с вами в ссоре. Но он мне сердито отвечал, что это решено, и просил меня переменить разговор. Берегитесь же его. Теперь вы предупреждены, будьте осторожны. Но если вы мне доверяете, я дам вам добрый совет, и вам не будут страшны ни его угрозы, ни он сам. Возьмите почин на себя, и сами сделайте то, что он собирается сделать с вами. Вы преотлично можете его обойти, и все вас будут только хвалить за это и больше бояться. Поверьте мне, если вы не начнете первым, он глаз не сомкнет, пока в один прекрасный день не нападет на вас врасплох и не убьет. Послушайтесь же моего совета, прикажите как можно скорее разделаться с ним, и вы не только исполните свой долг и обязанность рыцаря, защищающего свою столь драгоценную жизнь, но и доставите мне одно из самых больших удовольствий, какое только возможно. Если вы не хотите сделать это ради себя, то сделайте во имя вашей любви ко мне. Подари вы мне целый город, это не было бы для меня более желанным подарком, чем смерть этого косноязычного. Если вы меня любите так, как я думаю, вы отправите на тот свет этого наглеца и выскочку, который не чтит ни бога, ни людей.

Пожалуй, Бьянка Мария смогла бы убедить Ардиццино и он поверил бы ее наветам, если бы она сумела скрыть свое волнение при последних словах, из которых он заключил, что она действует не ради него, а под влиянием какой-то особой ненависти к графу, и утвердился в том мнении, что граф никогда с ней о подобных вещах и не заговаривал. Впрочем, он сделал вид, что очень ценит сделанное предупреждение, и без конца благодарил ее, обещая последовать ее мудрому совету. Однако поступил он совершенно иначе, решившись ехать в Милан и лично переговорить с графом, что и сделал. Будучи в Милане и улучив удобный момент, он как-то затеял беседу с графом и со всеми подробностями передал ему свой разговор с Бьянкой. Граф осенил себя крестным знамением и, полный удивления, воскликнул:

– О негодная тварь! Если бы я не считал, что благородному человеку зазорно пачкать руки в крови женщины, и особенно такой порочной, как эта, я вырвал бы ей язык сквозь, затылок. Впрочем, прежде заставил бы сознаться, сколько раз она, сложив руки крестом, умоляла меня убить вас.

Итак, открыв друг другу помыслы этой женщины, они убедились в коварстве ее души. Они поносили ее, как самую негодную распутную тварь, и всюду рассказывали об ее злодейских замыслах, так что она вскоре стала притчей в устах всего города. Она же, проведав, что о ней говорили эти синьоры, хотя и делала вид, что это ее мало заботит, все же бесилась от злости и думала лишь о том, как бы получше им отомстить. Вскоре она поехала в Милан и поселилась в доме синьора Дариа Боэта.

В те дни в Милане проживал Пьетро ди Кардона, сицилиец, командовавший отрядом дона Артале, побочного сына графа ди Коллизано, убитого в сражении при Бикокке[175]175
  В этом сражении войска императора Карла V нанесли поражение вторгшимся в Ломбардию французским войскам (1522).


[Закрыть]. Этот дон Пьетро был юноша лет двадцати, смуглый лицом, но хорошо сложенный и с виду всегда печальный, который, увидев как-то раз Бьянку, без ума в нее влюбился. Познакомившись с, ним, она убедилась, что он еще желторотый птенец и, пожалуй, его можно сделать орудием того убийства, которого она так страстно желала; стараясь быть с ним поласковее, она всеми силами стремилась его обольстить и подчинить себе. Он же, никогда не знавший ни одной благородной дамы и считая ее одной из первых в Милане, изнывал от страсти к ней. В конце концов однажды ночью она привела его к себе и отдалась ему с безумным пылом, делая вид, что совершенно опьянена его любовью; она осыпала его такими ласками и с такой охотой предавалась любовным утехам с ним, что он стал считать себя самым счастливым человеком на свете и думал только о ней. Она так подчинила его своей воле, что немного времени спустя стала упрашивать его оказать ей особую милость и убить графа ди Гайяццо и синьора Ардиццино. Дон Пьетро, смотревший на все глазами своей любовницы, обещал ей это и, не мешкая, приступил к делу.

Так как граф ди Гайяццо в это время куда-то отбыл, а синьор Ардиццино находился в Милане, то Пьетро решил начать с него. От своих соглядатаев он узнал, что в один из вечеров синьор Ардиццино будет ужинать не дома. Была зима, когда принято ужинать поздно, и Пьетро, взяв человек двадцать пять своих солдат, вооруженных с головы до ног, решил устроить засаду, когда Ардиццино будет возвращаться домой. Вы знаете, разумеется, проход под аркой налево от улицы Маравильи в сторону Корсо Сан Джакомо. Зная, что синьор Ардиццино пройдет именно здесь, Пьетро со своими солдатами засел в соседнем домике и, имея сведения от своих соглядатаев, что Ардиццино возвращается с братом, синьором Карло, расположил своих людей так, чтобы можно было окружить их со всех сторон. Здесь и разгорелась схватка. Но что могли сделать двое юношей и десяток слуг, имея лишь шпаги, со столькими вооруженными до зубов людьми, да еще с длинными копьями?

Бой был недолгий, несчастные юноши и почти все их слуги были перебиты. Герцог Бурбонский, бежавший из Франции в Милан и бывший там наместником императора, приказал в ту же ночь взять под стражу Пьетро и отправить его в тюрьму. Тот сознался, что совершил это злодеяние по наущению Бьянки Марии. Она же, узнав об аресте Пьетро, хотя и имела время уехать, не знаю уж по какой причине осталась в городе. Герцог Бурбонский, когда ему донесли о признании Пьетро, приказал схватить Бьянку, которая, по глупости, взяла с собой мешок с пятнадцатью тысячами золотых скудо, рассчитывая с помощью разных уловок спастись от тюрьмы. Дону Пьетро удалось бежать, а злосчастная женщина, своими устами подтвердившая признание любовника, была приговорена к смертной казни. Выслушав приговор и не зная, что дон Пьетро избежал правосудия, она никак не могла примириться со смертью. В конце концов, когда ее привели в равелин тюрьмы, выходящий на площадь, и она увидела плаху, она стала горько рыдать, умоляя об единственной милости – позволить ей увидеть дон Пьетро, чтобы умереть спокойно. Мольбы ее были напрасны. Несчастной отрубили голову. Таков был конец всем ее необузданным желаниям. Кто захочет увидеть ее портрет, пусть пойдет в церковь Большого монастыря и там увидит ее изображение.