Текст книги "Итальянская новелла Возрождения"

Автор книги: Франко Саккетти

Соавторы: Маттео Банделло,Антонфранческо Граццини,Мазуччо Гуардати,Джиральди Чинтио,Аньоло Фиренцуола,Поджо Браччолини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 50 страниц)

Новелла CCXI

О шуте Гонелле, продающем на ярмарке в Салерно собачьи испражнения под видом пилюль, обладающих якобы величайшей силой, особенно для ясновидения, и о том, как он, получив за это большую сумму, выходит сухим из воды

Шут Гонелла, не имевший себе равных во всяких проделках, как о том уже было рассказано в предыдущих новеллах, часто странствовал по свету, выбирая самые что ни на есть необыкновенные места. Однажды он прибыл в Апулию, направляясь на ярмарку в Салерно. Здесь, увидев множество молодых людей, имевших при себе набитые кошельки для приобретения всякого товара, он нарядился в одежду, придавшую ему вид заморского врача. Раздобыв плоскую и широкую коробку и белоснежное полотенце и расстелив его на дне этой коробки, он разложил на нем около тридцати шариков из собачьего дерьма. С открытой коробкой в руке и с концом полотенца на плече он явился на эту ярмарку и, расположившись в сторонке на одном из прилавков, имея при себе слугу, разложил свой товар и стал переговариваться со слугой на непонятном языке, словно он приехал из Тавриды, и тем привлек к себе всякого рода людей. Одни его спрашивали:

– Маэстро, что это за товар?

А он говорил:

– Идите себе с богом, это не про вас; это слишком большая ценность и не для тех, кому нечего тратить.

И одним он отвечал в одних выражениях, а другим в других, только бы еще больше разжечь аппетит окружающих. Наконец некоторые юноши, отведя его в сторону, сказали ему:

– Маэстро, мы хотим просить тебя сказать нам, что это за пилюли.

Он и говорит им:

– Вы, видимо, люди, которым можно говорить правду, и как будто не обманщики. – И говоря не то по-немецки, не то по-латыни, сказал: – Это такой товар, что если бы кто знал о нем, то счел бы его самым дорогим из всего, что имеется на этой ярмарке; вы видели, когда я шел сюда, я нес его сам, не доверяя слуге.

А те все добивались своего. Он же сказал им, что в этих пилюлях такая сила, что тот, кто съест хотя бы одну из них, тотчас же сделается ясновидцем и что он с большим трудом получил рецепт от царя Сарского, владеющего тридцатью двумя языческими царствами, который потому стал таким великим властителем, что часто их принимал. Молодые люди спросили:

– А сколько бы вы взяли за одну пилюлю?

Гонелла отвечал:

– Сколько бы ни взял, более выгодного приобретения и быть не может, вы ведь знаете, что говорит пословица: «Сделай меня ясновидцем, и я сделаю тебя богачом». Я сам был бедным человеком, но оттого, что я ими пользовался, мне так хорошо и я так богат, что ни в чем не нуждаюсь. Однако, так как вы мне кажетесь людьми благородными, я с вас возьму по пяти флоринов за каждую.

Они попросили, чтобы он отпустил им не в службу, а в дружбу четыре штуки, и давали ему за них двенадцать флоринов.

Гонелла, услыхав это предложение, про себя обрадовался, но сделал вид, что он в целых ста милях от того, чтобы на это согласиться, говоря:

– Я бы никому их не отдал и за тройную сумму. В конце концов они договорились на пятнадцати флоринах, но он им сказал:

– У прилавка вы скажете, что вы мне заплатили по пяти флоринов за каждую.

И они обещали это сделать. Однако коварный Гонелла, предвидя, чем это кончится, и так как ярмарка должна была продлиться до будущего четверга, сказал им:

– Вам следует принять их в пятницу натощак между третьим и девятым часом, ибо в этот день и в этот час господь наш принял крестную муку; иначе у вас ничего не получится.

Те ответили, что так и сделают и что сделать им это будет нетрудно. Он взял с них пятнадцать флоринов и дал им четыре шарика. Другие присутствующие, видя, что продажа состоялась, и услышав уже распространившуюся молву о том, что достаточно принять одну такую пилюлю, чтобы тотчас же сделаться ясновидящим, стали сбегаться, стараясь купить их по сходной цене, и каждый получал предписание Гонеллы принимать их в пятницу натощак в назначенный час. Так продал он все тридцать на сумму примерно в сто двадцать флоринов.

Завершив это дело, Гонелла в пятницу рано утром со слугой и с чемоданом сел на коня и, не говоря хозяину постоялого двора, куда он едет, отправился в путь.

Когда наступил час, которого так ждали покупатели, а именно когда надлежало съесть шарики, чтобы стать ясновидцами, двое молодых людей из первых покупателей, мечтая о ясновидении, стали изо всех сил разжевывать свои пилюли, но один из них тут же сплевывает, говоря:

– Ой, это же собачье дерьмо.

Так же поступает и другой. И тотчас же они отправляются на постоялый двор и спрашивают врача, подававшего шарики. Хозяин говорит:

– Он, верно, уже на целые шесть миль отъехал – столько времени прошло, как он отправился.

– А куда?

Тот ответил, что не знает, но что поехал он по этой вот дороге.

Молодые люди были хорошими ходоками. Они пускаются в путь пешком и идут так быстро, что настигают его в…[81]81
  Пропуск в оригинале.


[Закрыть] уже на коне, готового выехать с постоялого двора. Настигнув его, они говорят:

– Маэстро, ты слишком дорого продал нам собачье дерьмо. Мы его выплюнули, как только положили в рот.

И говорит им Гонелла:

– А что я вам говорил?

– Ты говорил, что мы сразу станем ясновидящими.

Гонелла отвечает:

– Вы же ими и стали, – и поплотнее усевшись в седле и пришпорив коней, он и слуга его отправились с богом. Молодые люди остались в дураках и, видя, что не могут его догнать, возвращаются в великом огорчении, говоря:

– Вот мы свое и получили. Позор еще хуже убытка.

Добравшись до Салерно, они встречают других, накупивших того же товара: одни бросились на поиски, другие так и не могли опомниться, но каждый горевал, опозоренный столь гнусной шуткой. А иные, узнав о происшествии, стали распевать: «Тот, кто задумал стать ясновидцем, может собачьим дерьмом подавиться».

Так покупатели эти и остались опозоренными на долгое время, а Гонелла отправился своей дорогой в Неаполь, где с еще более неслыханным коварством присвоил себе еще больше денег, чем здесь, о чем будет объявлено в следующей новелле.

Я уверен, что Гонелла впоследствии говорил, будто он их заработал, но вернее было бы сказать, что он их награбил и притом при помощи величайшего обмана и предательства, в каковых проделках никогда еще никто не обладал столь тонким и проницательным умом, как он. Но весьма удивительным кажется мне то, что за всю его жизнь не нашлось человека, который бы полностью расплатился с ним по заслугам. Правда, проделки его потешали всех, кому они не вредили.

Новелла CCXII

О великом испытании, из которого с честью вышел шут Гонелла, отправившись в Неаполь во времена короля Роберта [82]82
  Король Роберт правил Королевством обеих Сицилий в 1309–1343 годах.


[Закрыть] и похитив у богатейшего и скупейшего аббата то, чего он никогда ни у кого другого похитить не мог бы, и о том, как он за это получил величайшие дары от короля и его баронов

Попав однажды в Неаполь, Гонелла припал к стопам короля Роберта, и, так как он был известен королю и его баронам, они решили во что бы то ни стало не давать ему ни платья, ни подарка, если только он не найдет способа заставить одного богатейшего и скупейшего аббата что-либо ему подарить, имея в виду, что от означенного аббата никогда никому не удавалось получить даже стакана воды.

Гонелла, выслушав короля и баронов, нимало не смутился, решив постоять за себя. Узнав, где проживает аббат, и сразу же измыслив хитрость, он оделся бедно, как пилигрим, и, покидая короля и баронов, сказал:

– Святейший венец, раз вы и ваши бароны мне так приказываете, я пойду туда, куда вам угодно, и попытаю счастья.

Он пускается в путь и направляется к аббатству. Дойдя до ворот, он спрашивает аббата, говоря, что ему очень нужно с ним поговорить. Привратник идет к аббату и говорит:

– У ворот стоит какой-то пилигрим, который говорит, что ему очень нужно с вами поговорить.

Услышав это, аббат говорит:

– Наверное, какой-нибудь бродяга милостыню просит. – И встает, идет в церковь и говорит: – Скажи ему, чтобы шел ко мне.

Сказал, и пилигрим пришел к нему в церковь и, преклонив колени, попросил принять от него исповедь. Аббат отвечал, что пришлет ему кого-нибудь из своих монахов и тот его исповедует. Пилигрим говорит:

– Святой отец, окажите мне милость и сами примите от меня исповедь, ибо на душе моей такой великий грех, что я никому его не поведал бы, кто не был бы по сану выше монаха, и потому не откажите мне в этом, молю вас ради бога милосердного.

Аббат, выслушав его, пожелал внять его мольбам, чтобы узнать, что это за такой великий грех, и приказал ему немного подождать, пока он сходит в свою келью. И тот стал ждать. Не прошло много времени, как аббат, в сопровождении нескольких монашков, явился, облаченный в великолепнейшую темно-лиловую ризу с шелковыми шнурками спереди, и, заняв одно из кресел на хорах, подозвал к себе пилигрима, который был тут как тут.

Опустившись на колени у ног аббата, он начал свою исповедь и подтвердил, что на душе его такой великий грех, что он даже не решается назвать его и не думает, чтобы господь его когда-нибудь помиловал.

Аббат, как у них положено, ободрил его, чтобы он не робел. Тогда пилигрим сказал:

– Господин аббат, я по природе своей и по своему складу настолько извращен, что часто оборачиваюсь волком, таким лютым, что пожираю всякого, кого увижу, и сам не знаю отчего и откуда это происходит, и хотя бы человек был в полном вооружении, я сжираю его как голого. Случалось это со мною многократно, и всякий раз, как я вот-вот готов обернуться волком, я начинаю зевать и трястись всем телом.

Аббат выслушал это с выражением величайшего ужаса на лице. Гонелла, обладавший глазами Аргуса, как только это заметил, затрясся и зазевал вовсю, приговаривая:

– Ой! Ой! Вот я и превращаюсь в волка!

И оскалился на аббата. Аббат, решив, что это дело не шуточное, вскакивает и бежит по направлению к ризнице. Но пилигрим не растерялся и вцепился в ризу, и так как он ее уж не выпускал из рук, аббат развязал шнурки и сбросил ее при входе в ризницу, где он и заперся. Другие монахи от страха разбежались кто куда. Пилигрим, спрятав за пазухой ризу, как только мог быстрее добрался до королевского двора, где оставил свою одежду, и, сбросив с себя рубище пилигрима, оделся в свое обычное платье, предстал перед королем и его баронами и по секрету сообщил о том, что он сделал, и том, что из этого воспоследовало.

Король и бароны, расхохотавшись, подивились ловкости и находчивости Гонеллы, и король вместе со всеми баронами щедро его наградили, так что он за аббатское облачение заработал гораздо больше, чем за собачье дерьмо, проданное им в Салерно.

Закончив свои дела в Неаполе, он отбыл и продолжал свое путешествие. Совершенно обалдевший аббат вместе со своими монахами твердо верил, что это был не кто иной, как враг господний, который явился ему в обличии пилигрима, чтобы изобличить его алчность, и кое-кому рассказал про эту историю, и она дошла до ушей короля. Король за ним послал и спросил, правда ли то, что он слышал. Аббат это подтвердил, а также и то, что поистине верит, что это был дьявол, и все пыхтел и вздыхал, жалея о своем облачении.

Король и бароны, которые все знали, слушая аббата, потешались над всем этим вдвойне, и я думаю, что в конце концов и аббат это узнал, хотя и не показал виду, чтобы не терпеть оскорблений и шуток сверх причиненного ему убытка.

Большинству читателей весьма, должно быть, по душе, когда подобные шутки проделываются над такими скупцами и особенно над духовными особами, в коих господствуют все пороки, ведущие свое начало от алчности, которая направляет все их помыслы на то, чтобы произносить ложь, расставлять сети, строить козни и торговать господом богом и его святынями. Ведь и он сам, вверивший многим из них управление своими храмами, ведает, кто и каковы они, но уж лучше бы храмы эти обрушились, чем служить обиталищем для столь порочного отродья.

Новелла CCXIII

Чекко дельи Ардалаффи, собираясь с копьем, в конном строю напасть на неприятеля, отдает повод своему слуге Джанино, и, когда тот его опережает, он попадает в него, думая, что попал в неприятеля

Подвиг, задуманный Чекко дельи Ардалаффи, был совершен им отнюдь не так ловко, как совершал свои подвиги Гонелла. Когда герцог Анжуйский во время своего похода на Апулию против короля Карла Мирного[83]83
  Карл III (1345–1386) – король Неаполитанский и Венгерский.


[Закрыть] проходил в окрестностях Форли, во главе большого рыцарского воинства, и когда некоторые отборные части уже подступили к самому городу, означенный Чекко позвал своего слугу по имени Джанино и приказал ему приготовить большого коня со всем снаряжением и собрать какой-нибудь вооруженный отряд. Когда это было сделано, он вооружился по-благородному, сел на коня и вместе со своим отрядом направился в сторону Чезены, сопровождаемый Джанино, который вел его коня под уздцы, и несколькими копейниками с полуопущенными копьями. Когда он выехал из ворот, он подозвал Джанино и, так как был очень близорук, сказал ему:

– Надень мне на голову мой плоский шлем, вставь мне самое лучшее копье в башмак и подведи меня как можно ближе к отряду, сам знаешь, к какому.

Джанино ведет коня, как тот приказал, и все остальные за ним. Когда они подошли на расстояние арбалетного выстрела, Джанино говорит:

– Синьор, возьмите копье, неприятель как раз насупротив вас.

Когда копье было схвачено и Джанино, вцепившись в поводья коня, пришпорил лошаденку, на которой сидел, а Чекко – за ним, вдруг, почти на полпути, Джанино отпустил коня, и Чекко, помчавшись во весь опор, с копьем наперевес, всадил его в задницу Джанино, думая, что он попал в одного из рыцарей.

Означенный Чекко, убежденный, что он нанес красивый удар какому-нибудь испытанному бойцу, стал кричать:

– Эй, Джанино, веди сюда пленника.

Джанино, со своей стороны, чувствуя, что он ранен, начинает скулить во всю глотку и причитать:

– Ой-ой-ой! Чекко, вы меня убили!

А Чекко говорит:

– Говорю тебе: иди за пленником, черт тебя побери!

Тогда Джанино, скуля еще громче, говорит:

– А я вам говорю, что вы мне задницу прибили к седлу.

А Чекко, опьяненный своей победой, все повторяет:

– Иди за пленником!

Наконец Джанино выдергивает копье, которое и вправду застряло между двух шкур, подходит к Чекко и говорит:

– Вот вам ваш пленник!

А Чекко продолжает, говоря:

– Где же он?

Джанино в отчаянии говорит:

– По-гречески, что ли, я говорю, или так уж темно? Я ведь толкую вам, что ваш пленник, в которого вы так здорово угодили, это я. Не будь это неблаговидно, я бы заставил вас рукой дотронуться, но я не хочу, так как удар пришелся мне прямо в задницу.

А Чекко все твердит, что этого быть не может, так как, ему показалось, что он попал в кого-то, на ком были золотые доспехи. Джанино говорит ему:

– Может быть, у меня задница была утыкана светляками? Я не думал, что вы ее так жестоко ненавидите. Попади копье в середину, так же как оно попало сбоку, я давно был бы уже не Джанино.

Чекко говорит:

– Клянусь богом, мне кажется странным, что так могло случиться. Я думал, что ты шутишь.

Джанино говорит:

– Мне не до шуток, я не могу дождаться, пока не узнаю от врача, смертельный это удар или нет, иначе я себе покоя не найду.

Тогда Чекко сказал:

– Раз ты вел меня так, что произошло то, о чем ты говоришь, ты сам виноват. Разве я тебе приказывал, чтобы мое копье вонзилось тебе в зад, ведь я же считаю, что это едва ли возможно.

Говорит Джанино:

– Я вижу, что вы мне все еще не верите. Но я каждого заставлю в этом убедиться.

И на глазах у всего отряда он поднимает рубашку, показывает и рану и седло, куда вонзилось копье, и говорит:

– А ну-ка посмотрите, не кажется ли вам это ударом, достойным Калавеса?

Тут наконец Чекко все себе уяснил и, поморщившись, сказал:

– Едем, Джанино, вернемся в Форли, и я прикажу нашему врачу тебя вылечить. Но ты скажешь ему и всякому другому, что один из тех, вон там, наехав на тебя, пронзил тебя копьем.

Так он ему обещал и вылечил его, да и, по правде говоря, рана оказалась пустяковой, так как копье только пригвоздило Джанино к седлу, застряв между двух шкур. А когда он выздоровел, Чекко никогда больше уже не брал его с собой оруженосцем, так как, хотя Чекко и был хорошим копейником, все же плохое зрение часто заставляло его попадать мимо цели и могло еще раз поставить его в такое положение, что ему каждый день было бы тошно на самого себя смотреть.

Не такое уж это удивительное дело – ошибаться тем или иным образом, когда у кого-нибудь со зрением что-то неладно, если несовершенство наших чувств, даже тогда, когда в них нет никакого изъяна, часто вводит их в заблуждение. И разве мы не видим на каждом шагу, как человеку, обладающему самым острым зрением, кажется, что он видит одну вещь, а на самом деле видит совсем другую?

Иному в каком-нибудь шуме или звуке послышится один голос, а на самом деле это совсем другой. Другому покажется, что он обонянием своим чует какой-нибудь запах, а на самом деле запах этот совсем другой. А еще другому представится, что он осязает одну вещь, а на самом деле это совсем другая, и наконец еще кому-нибудь представится, что он ощущает один вкус, думая, что это такой-то плод или такая-то пряность, а на самом деле это совсем другое.

И так же случается и с чувствами интеллектуальными. Конечно, чувство Чекко, у которого глаза были несовершенны, было от природы несовершенно, но описанный случай мог произойти, даже если бы зрение у него было самое ясное. Поэтому никто, будь то синьор или кто угодно, не может полагаться на свои способности, ибо каждый день случается, что человек думает, что направился в одно место, а направляется в другое совершенно так же, как вол, который часто думает, что его ведут на пастбище, а сам идет на пашню.

Новелла CCXII

Испанский кардинал, мессер Эджидио, посылает за мессером Джованни ди мессер Риччардо, услыхав, что тот против него злоумышляет. Мессер Джованни к нему отправляется, но с ловкой предусмотрительностью выскальзывает у него из рук и возвращается восвояси

Об одном великолепном обмане, или, вернее, о настоящей мудрости, хочу я рассказать в нижеследующей новелле.

В те времена, когда испанский кардинал Эджидио безмятежно властвовал, однажды, находясь в Анконе, он услышал, что мессер Джованни да мессер Риччардо деи Манфреда, владетель Баньякавалло, большей части Вальдиламоны, Модильяны и других городов, договаривается или уже заключил соглашение с мессером Бернабо, правителем Милана и в то время синьором соседнего Луго, и что оно было направлено против него, означенного кардинала, а также заключено в целях самозащиты. Поэтому он вызвал к себе означенного мессера Джованни, и тот отправился в Анкону, хотя и с великим недоверием. Когда он туда прибыл, кто-то ему сказал, что если он пойдет к кардиналу, то рискует никогда больше не вернуться в Баньякавалло. Тем не менее рыцарь этот, как человек бывалый, решил, несмотря ни на что, идти к нему, раз уж он туда добрался. Так он и сделал. И когда он с должным почтением явился перед кардиналом, тот о многом его расспросил и между прочим сказал ему, что он собирается осадить Луго и для этого хочет получить от него провиант и как можно больше хороших солдат и, наконец, что он хочет занять у него десять тысяч флоринов.

Мессер Джованни на первую просьбу ответил, что провианту у него сколько угодно, и что он и так продал бы его кому-нибудь другому, и что солдат он охотно ему поставит, сколько сможет; что же до денег, то он, мол, может дать ему и двадцать тысяч флоринов без всякого для себя неудобства и в отношении их возврата полагается на негр, предоставляя это его доброй воле.

Услыхав столь щедрый ответ, кардинал решил, что птичка уже попалась, имея в виду в особенности последнее, и сказал:

– А когда я смогу получить деньги?

Рыцарь отвечал:

– Пошлите вместе со мной вашего казначея, когда я буду уезжать, и я ему их передам.

Кардинал, услыхав доброе намерение мессера Джованни, послал с ним своего казначея и, похлопав мессера Джованни по плечу, сказал:

– Ecce filius meus dilectus, qui mihi complacuit[84]84
  Вот сын мой возлюбленный, который ублажил меня (лат.).


[Закрыть], – и добавил, обращаясь к казначею: – Иди и привези деньги, которые мессер Джованни тебе передаст.

Когда они прибыли в Баньякавалло, мессер Джованни, спешившись, отправляется в свою комнату и через некоторое время возвращается к казначею и говорит, что его камерарий, у которого ключ от шкатулки, уехал в Тоскану по делу и потому пусть он извинится перед мессером кардиналом и еще раз приедет в Баньякавалло дней через восемь.

Казначей вернулся ни с чем и, опозоренный, предстал перед кардиналом, который ждал с открытым кошельком.

Услыхав ответ казначея, он понял, что раскинул свои сети на пустом месте и в игре своей просчитался, и пожалел, что отпустил мессера Джованни в Баньякавалло, поверив этому Иоанну Златоусту[85]85
  Иоанн Златоуст (ок. 347–407) – византийский богослов, славившийся своим необыкновенным красноречием (отсюда прозвище Златоуст).


[Закрыть].

Не прошло и двух недель, как означенный синьор Фаэнцы довел до конца переговоры, начатые им с мессером Бернабо, и кардинал, размечтавшийся о журавле в небе, выпустил и синицу из рук.

Как только были созданы деньги, сейчас же родился и обман. Этот кардинал, будучи одним из коварных властителей мира сего и питая величайшее недоверие к этому синьору, тем не менее все остальное выпустил из рук, как только ему были предложены деньги. А для мессера Джованни то, что он предложил большие деньги, оказалось его спасением, ибо не сделай он этого, он, пожалуй, кончил бы плохо. Следует полагать, что кардинала сильно мучило раскаяние, но это ему мало помогло.