Текст книги "Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Омар был арестован на Гебель эль-Каср и в сопровождении двух вооруженных солдат отправлен в Исмаилию. Полковник Солт обвинял его в измене; он не поверил словам Омара, что заговорщики действовали за его спиной. И хотя у Солта не было доказательств, он заявил, что на ближайшем заседании военного трибунала представит свидетелей.

В камере, десять шагов в длину и пять в ширину, с койками у стен, царил смрад, которым Омар поначалу не решался дышать. В первые дни, проведенные им здесь, Омара охватила уверенность в неизбежности конца. Он знал, что значит трибунал и что каждый обвиненный приговаривался к смерти через расстрел. И в отчаянии размышляя о неотвратимом, отчего пропадало желание сопротивляться, Омар впал в некое безумие: сопровождая свои слова театральными жестами, он выкрикивал суры Корана, в которых говорилось о божественной справедливости. Омар отказывался от пищи, подаваемой дважды в день через окошко в двери, – не из протеста, а из-за неспособности принять пищу в этом состоянии.

На четвертый день, когда сознание Омара грозило помутиться окончательно, в его камере неожиданно появился еще один заключенный. В скудном свете, проникавшем в камеру, он различил удрученное лицо египтянина. Определенно тот не был ни пастухом, ни крестьянином, скорее служащим какого-нибудь учреждения.

Омар протянул вновь прибывшему руку и дружелюбно поздоровался: «Меня зовут Омар». Тот же никак не отреагировал и отвернулся от Омара.

Ночью Омар проснулся от страха – незнакомец тряс его за плечи.

– Эй, – прикрикивал тот. – Эй, тебе что-то снилось, ты говоришь какую-то бессмыслицу.

Омар пробормотал извинения и со страхом уставился в темноту.

– Что ты там болтаешь про динамит? – вновь зазвучал голос из темноты. – Ты кричал: «Я всех вас взорву!»

– Не знаю, – солгал Омар.

– Меня зовут Нагиб эк-Касар, – услышал он.

– Омар Мусса, – ответил мальчик, затем повисла пауза. Наконец, Омар, собрав все свое мужество, тихо сказал: – Британцы обвиняют меня в саботаже. Они повесили на меня взрыв на новой железной дороге…

Нагиб присвистнул почти что с уважением:

– И?

– Что «и»?

– Я имею в виду, это ты сделал?

– Конечно, нет! – возмущенно воскликнул Омар, и в тот же момент ему в голову пришла мысль, что это мог быть шпион, имеющий задание уличить его. – А ты? – спросил он с любопытством.

– Шпионаж, – ответил эк-Касар, и вновь воцарилось молчание.

– И что же ты выяснил? – осведомился Омар.

– Ничего, абсолютно ничего, – заволновался Нагиб эк-Касар. – Я рисовал карты в Рашиде и Саккаре, археологические карты. Я и не знал, что британцы ок; оло недели наблюдали за мной.

– Археологические карты, говоришь?

– Да, я археолог. Я учился в Берлине. После начала войны мне пришлось вернуться в Египет.

Омар сел и, глядя в темноту, размышлял о том, можно ли довериться незнакомцу, рассказав о том, как он работал у профессора Шелли. Но недоверие было слишком велико, и он промолчал.

– Они не имеют права так с нами обходиться, – начал собеседник. – Кучка колонизаторов! Но время придет, и тогда…

– Тише! – предупредил Омар. – Охрана по ночам подслушивает под дверями.

Они проговорили всю ночь, и Омар начал верить, что эк-Касар говорит правду, что он не британский шпион, и все же Омар решил быть очень осторожным. Ненависть, с которой Нагиб говорил об англичанах, могла оказаться ловушкой.

Через неделю совместного существования Омар и Нагиб начали постепенно проникаться доверием друг к другу. Это было похоже на осторожное взаимное ощупывание. Они проводили рядом бесконечные ночи, не видя, но лишь слыша друг друга, и это оказалось наиболее важным. Слова, сказанные в темноте и не сопровождаемые мимикой и жестами, весят намного больше. Каждый раз, заговаривая ночью, Нагиб проклинал британцев и колонизаторов вообще, при этом приводя столь убедительные аргументы, что у Омара исчезли сомнения в искренности сокамерника.

Казалось, в той же степени, что Омар отчаивался, Нагиб утверждался в своих радикальных взглядах. Нагиб успокаивал Омара, убеждал не бояться будущего, у него, мол, есть много друзей, и они никогда не допустят, чтобы с его, Нагиба, головы хоть волос упал. И Омара в беде не оставят.

Омар не слишком верил этим уверениям Нагиба, считая их просто попыткой утешения в безвыходной ситуации. Однако однажды ночью случилось нечто неожиданное: Омар проснулся, услышав стук в окно.

– Нагиб! Нагиб! – прошептал Омар. – Ты слышишь?

– Да, – ответил Нагиб.

– Что это может быть?

– Разве я Аллах? – послышалось из темноты.

Стук становился громче.

– Вставай! – прошептал Нагиб. – Встань спиной к стене и помоги мне.

Омар на ощупь пробрался к стене. Сцепив руки, Омар помог Нагибу подняться к окну и открыть внутреннюю задвижку на ставне.

– Что там, Нагиб? – нетерпеливо спрашивал Омар, глядя наверх. Под тяжестью сокамерника болели пальцы. Он слышал шорохи, производимые Нагибом, и беспокойно поинтересовался: – Сколько мне еще держать тебя?

Нагиб посмеивался, и Омару хотелось даже отпустить руки, лишив того опоры, потому что Нагиб не отвечал, но затем он услышал голос:

– Совсем не просто достать бутылку сквозь прутья решетки. Опускай!

– Что случилось? – повторил Омар, как только Нагиб оказался внизу.

– Кто-то послал нам выпить!

– Что?

– Именно так, перед окном на веревке висела бутылка. – И он подал ее Омару.

– Бутылка? Что это значит? – И Омар вернул ее Нагибу.

Вынимая зубами пробку, Нагиб уверенно ответил:

– Я же говорил тебе, что у меня много друзей. – В темноте было слышно, как он пьет из горлышка. – Виски, ирландский виски.

Омар потерял дар речи. Когда Нагиб вновь передал ему бутылку с предложением выпить, Омар ничего не ответил. Он понюхал напиток, но запах вызвал у него отвращение; Омар вернул бутылку, не приложившись к ней, и лег на свою койку.

Нагиб наслаждался виски, как наркотиком, в котором ему было отказано долгое время, издавая удовлетворенное фырканье и беседуя сам с собой, так как Омар молчал. Он восхвалял дружбу и будущее Египта. Когда в своей эйфории Нагиб слишком повышал голос, Омар останавливал его.

Омар уже было подумал, что алкоголь усыпил Нагиба, но тот вдруг начал держать пламенные речи о Саде Заглуле, предводителе египетских националистов, и их общем деле. И каждый раз, когда возле дверей камеры звучали шаги охраны, Омар был вынужден зажимать рот пьяного сокамерника. Лежа на койке, ставшей частью его жизни, Омар слушал Нагиба, который и в состоянии глубокого опьянения говорил разумные вещи о том, что Египет принадлежит египтянам и никому другому и что британцам безразлично будущее Египта, но речь в этой войне идет о Суэцком канале и морском пути в Индию. К утру, когда в окно упал луч света, язык Нагиба начал тяжелеть, он постепенно замолкал и, наконец, уснул.

Еще до начала побудки Омар попытался спрятать бутылку. Он хотел опустить ее в ведро, находившееся в камере для совершения естественных потребностей. Но, предварительно оглядев бутылку со всех сторон, он сделал неожиданное открытие: на этикетке, так что увидеть можно было лишь сквозь бутылку, находился рисунок – очертания кошки, точно такой же, как его ожог.

Омар испугался. Что это могло значить? Он смотрел на спящего Нагиба и слушал его тяжелое дыхание. Омара нелегко было напугать, но в тот момент он пожалел, что записался в рабочий корпус. Бутылка в его руках дрожала, а на затылке выступил пот. Сквозь дверь он услышал шаги охраны, затем крики: «Утренняя поверка, утренняя поверка!» Он слышал их каждое утро в течение месяца. Нагиб спал.

Когда ключ повернулся в замочной скважине, Омар быстро спрятал бутылку у себя под матрасом. Офицеру он объяснил, что Нагиб болен, что тот всю ночь мучился от спазмов желудка и теперь лучше не будить его. После скудного завтрака – чая с темным хлебом – и утренней поверки Омар возвратился в камеру. Нагиб храпел.

Закинув руки за голову, Омар глядел в потолок над своей койкой, с которого облезала краска. Уже почти пять лет прошло с момента его загадочного похищения, чуть не стоившего ему жизни, и причины которого так и остались сокрыты. Омар уже забыл о событии, имевшем столько последствий и оставившем столько улик, которые, однако, все вместе ни к чему не вели, или, скорее, заставил себя забыть о нем. Все дальнейшие поиски казались ему бесполезными и даже опасными, а забвение оказалось лучшим лекарством. Быть может, он стал жертвой ошибки что тем не менее не объясняло роли Юсуфа и его дочери Халимы во всей истории.

Халима – он все еще не забыл девочку. Долгое время он верил, что она обманула его, иллюзией чувств желая отвлечь от каких-то важных событий. Конечно, тогда он был еще неопытным мальчиком, но ему не хотелось верить в возможность обмана. Не важно, почему Халиме пришлось исчезнуть однажды ночью. Она сделала это не по собственному желанию. Быть может, она, так же, как и он, необъяснимым образом была втянута в какой-то заговор. В любом случае ее исчезновение не давало повода обвинять ее.

Так думал Омар, пока лежал и слушал дыхание Нагиба. Менее всего он ожидал, что прошлое настигнет его здесь, в камере. Какое отношение имели британские оккупанты к гробнице под домом Юсуфа, а Нагиб – к нему? И было ли это все вообще связано? Или это просто совпадение? Омар вспомнил слова профессора о том, что величайшие открытия совершаются не с помощью науки, а по воле случая.

Что ему делать в этой ситуации? Должен ли он спрятать бутылку и промолчать о своем открытии? Или ему следует выпытать у Нагиба, какое значение имеет образ кошки? Омар не находил ответа и чем больше пытался распутать это сплетение фактов, вопросов и нелепостей, тем менее он был в состоянии мыслить ясно и логично.

Следуя интуиции (еще минуту назад эта мысль показалась бы ему неуместной), Омар поднялся, схватил правый рукав сокамерника и оголил его руку.

В жизни бывают ситуации, когда то, чего ожидаешь, может напутать больше, чем неожиданное. Омар ожидал увидеть на плече Нагиба такой же знак, что был и у него. Теперь же, когда он четко видел его перед собой, Омара бросило в дрожь. Испуганно, будто увидев нечто запретное, он опустил рукав Нагиба. В этот момент тот проснулся.

С наибольшим удовольствием Омар убежал бы подальше, но этому препятствовали стены камеры, запертая дверь и охрана, дежурившая в коридоре. Он почувствовал себя настолько слабым и неуверенным, что решил просто ждать, что произойдет дальше. Поэтому он резким движением достал бутылку из-под матраса и сунул ее Нагибу.

Тот сначала испугался, затем, следуя повелительному жесту, пригляделся.

Губы Нагиба искривились в усмешке. За то время, что они провели вместе, Нагиб еще никогда не смеялся. Но он молчал, что буквально привело Омара в бешенство. Он нагнулся, поднял рукав и показал ему на знак кошки.

Нагиб подскочил, будто в него молния ударила, будто пробудился от страшного сна, и тяжело задышал, протирая глаза и будто не веря им. Прошло некоторое время, прежде чем Нагиб заговорил. Наконец, он произнес, заикаясь:

– Но это невозможно. Такого не может быть.

Омар оглядел Нагиба. Хотя он и не знал, что случится дальше, страх прошел. Омар наслаждался неуверенностью, которую сумел вселить в сокамерника, что не отвечало никакой логике, потому что Нагибу было известно многое, Омару же ничего.

Следовало ли ему сознаться, что он не знает, как случилось, что на его руке появился этот ожог? В тот момент правдоподобно бы это не прозвучало. Так что Омар молчал, ожидая реакции эк-Касара.

Нагиб покачал головой:

– Итак, неделями двое сидят в одной камере и не знают, что оба принадлежат к тадаману[7]7
  Экстремистская националистическая организация (араб).


[Закрыть].

Тадаман? Омар никогда не слышал этого слова, но решил не признаваться в этом. Он хотел узнать об организации максимально много.

– Откуда ты? – спросил Нагиб.

– Луксор, – коротко ответил Омар.

– Очень хорошо. Тадаману везде нужны люди. Увидишь, они вытащат нас отсюда.

– Ты уверен?

– Абсолютно, – кивнул Нагиб. – Эта бутылка – знак. Они хотели сказать, что знают, где мы находимся и что нам не надо беспокоиться.

– Бутылкой виски?

– Ну, да, – Нагиб смущенно опустил глаза, – тадаман знает, что я предпочитаю виски чаю, понимаешь?

Омар понял. Но оптимизм Нагиба внушал ему сомнения. Кто смог бы освободить их из британской штаб-квартиры и как это могло быть сделано? Больше же всего его интересовал вопрос, как люди тадамана отреагируют на то, что их окажется двое вместо одного.

– Я сразу не поверил тебе, – начал Нагиб. – Взрыв новой железнодорожной линии – мое уважение, это гениально.

Омар молчал.

– Произведение искусства, – повторил Нагиб с выражением уважения. – Это будет тебе стоить головы, если нас не освободят. Но ты можешь быть уверен: они придут за нами!

– Во имя Аллаха! – ответил Омар, желая сменить неприятную тему: – Я тоже не поверил тебе, когда ты сказал, что рисуешь археологические карты, смешно!

Нагиб посерьезнел:

– Можешь смеяться; но смех застрянет у тебя в горле, когда ты узнаешь, о чем идет речь.

– Ya salaam. – Омар подошел к двери и прислушался. – Воздух чист, можешь говорить.

– Поклянись Аллахом, что не передашь никому ни слова из того, что я сейчас скажу, иначе поплатишься жизнью.

– Клянусь Аллахом.

– Ты – тадаман и, как тадаман, имеешь право знать все.

Омар кивнул, и Нагиб начал рассказывать:

– На рубеже веков в Египет приехал британский профессор Эдвард Хартфилд, он был известным археологом. Его считали лингвистическим гением, потому что он не только говорил на всех современных европейских языках, но и владел языком иероглифов, демотическим, еврейским, хеттским, вавилонским и арамейским. Такие гении рождаются раз в пару сотен лет. По разрешению правительства этот Хартфилд искал в Саккаре гробницу Имхотепа…

– Имхотепа? – Услышав это имя, Омар почувствовал, как бешеный поток пронесся от его мозга по всему телу и на мгновение парализовал его. Будто бы вечер листал страницы книги, перед Омаром возникали обрывки воспоминаний: записка в покинутой журналистом Карлайлем комнате и на ней – дважды подчеркнутое слово «Имхотеп», рассказы профессора Шелли о поисках его гробницы. Но какое отношение к Имхотепу имели Нагиб и он, Омар? Какими путаными путями шла судьба, объясняя необъяснимое?

– Ты знаешь о значении Имхотепа? – спросил Нагиб.

Омар кивнул.

– Сначала исследования Хартфилда вызвали не больше интереса, чем любые другие раскопки. Занимаясь археологией, зачастую всю жизнь посвящаешь поискам чего-то одного, в результате же обнаруживаешь нечто совсем иное. И многие тем и удовлетворяются. С Хартфилдом было по-другому. Он сделал огромное количество открытий, таких же значимых, как открытия Мариета, Масперо и Питри, но казалось, они не интересуют его. Ходили слухи, что он обнаружил гробницы Третьей династии, но, опасаясь, что они могут отвлечь его от главной цели, вновь засыпал их. Это странное поведение не осталось незамеченным. Каирское Управление археологии и полиция провели расследование, но ни одни, ни другие не смогли обнаружить в деятельности Хартфилда ничего противозаконного. Когда же Картер призвал его к ответу, спросив об истинной цели его поисков, Хартфилд ответил, что это гробница Имхотепа – исчерпывающее объяснение.

Люди, работавшие у Хартфилда, получали очень большое жалованье, большее, нежели у любого другого археолога, а потому из них практически невозможно было что-либо вытянуть – никому не хотелось терять работу. Постепенно все же просочились слухи о том, почему Хартфилд ищет именно гробницу Имхотепа. Вернее, появились три версии: первая утверждала, что в ней сосредоточены сокровища и золото всего человечества, вторая – что там находятся документы со всей мудростью человечества и знаниями, давно потерянными и несущими тому, кто найдет их, власть над миром.

– А третья версия? – взволнованно спросил Омар.

– Согласно третьей версии, Имхотеп взял с собой в могилу и то, и другое – все золото и все знания.

Омар был потрясен, он пытался сопоставить все услышанное между собой, а также с пережитыми им событиями, но мысли его еще больше запутывались.

– Но это же всего лишь предположения, – наконец произнес он, – или существуют доказательства? Какие доказательства имеет Хартфилд? Он должен предъявить их!

– Этого он, к сожалению, сделать уже не сможет.

– Почему? Что это значит?

– Хартфилд исчез. Будто испарился.

– Чепуха! – возмущенно возразил Омар. – Британский профессор не может просто исчезнуть. Вероятно, он возвратился в Англию, быть может, сдался или, напротив, нашел нечто, чем решил ни с кем не делиться. В любом случае, я не могу представить себе, чтобы профессор растворился в воздухе. У него же были рабочие, они должны были знать, где его видели в последний раз.

Жестом Нагиб остановил Омара:

– Да, конечно, день исчезновения профессора точно известен. В последний раз его видели девятого дня Рамадана неподалеку от Рашида. Это подтверждают двое из его людей. С тех пор о нем ничего не известно.

– Почему в Рашиде? От Саккары до Рашида около сотни миль. Что нужно было Хартфилду в Рашиде?

– Послушай, дружок В Рашиде археологи однажды наткнулись на архив священнослужителей. Среди прочего, в нем был обнаружен и «камень языков», найденный солдатами Наполеона, по нему стало возможным расшифровать иероглифы. Большинство из несметного количества плит сломаны, от некоторых найдены лишь обломки, было бы невозможно пытаться сложить документы по кусочкам. Попытка обречена на неудачу, даже если какой-нибудь из исследовательских институтов согласился бы это сделать. Многие фрагменты были увезены археологами с собой, некоторые находятся в музеях Лондона, Парижа, Берлина и даже Нью-Йорка. И, возвращаясь к Хартфилду: вероятно, в его руках оказался наиболее ценный обломок, дающий указание на местонахождение гробницы Имхотепа и ее таинственное содержимое, но информации не хватало для того, чтобы найти ее. Это и есть причина, по которой он в Рашиде искал другие обломки.

– Боже мой! – Омара явно заинтересовала история. Он молчал, вновь про себя обдумывая рассказанное Нагибом, и в его душе росло восхищение этим пьяницей-националистом. Его изложение дела было весьма логичным и правдоподобным, даже если он и не понимал, как тайная организация связана с поисками гробницы Имхотепа. Противоречия здесь не было, но и смысла Омар не видел, так что он спросил:

– Я только одного не понимаю: ты-то какое к этому имеешь отношение? Я хочу сказать, как ты узнал все это?

– Справедливый вопрос, – засмеялся Нагиб, – хотя ответ напрашивается сам собой. Омар, если сведения профессора верны и тот, кто найдет могилу Имхотепа, получит власть над миром, то мы, египтяне, наследники Имхотепа, не имеем права никому другому дать возможность разгадать тайну. Это сокровище принадлежит нам, сыновьям Нила, а не англичанам, не немцам, не французам и не американцам; только нам, понимаешь?

– В этом ты прав, Нагиб. Но есть ли у нас соперники в поисках разгадки тайны?

– Никто точно не сможет сказать, сколько их. Уверен, что поисками занимаются англичане. Только так можно объяснить мой арест – как предлог убрать меня из Саккары. Кроме них я знаю еще о группе профессиональных расхитителей гробниц из Луксора, которые загадочным образом наткнулись на сведения о захоронении Имхотепа.

– Кто же это?

– Их имена – Мустафа Ага Айат и Ибрагим эль-Навави, первый – британский консул, второй – начальник полиции и помощник мудира в Луксоре.

– Они?

– Ты знаешь их?

– Я слишком хорошо знаю их. Ты уверен?

– Абсолютно. Они допустили ошибку, поддерживая меня. Они думали, что Нагиб эк-Касар – глупое, спившееся Ничто, которым можно вертеть, как угодно. Спившийся – может быть, но глуп Нагиб эк-Касар никогда не был, слава Аллаху. Благодаря этой шайке нам удалось добраться до одного из фрагментов сомнительного послания. Мат и эль-Навави приехали в Берлин, чтобы бесчестным путем завладеть камнем, узким черным обломком плиты с демотическими письменами. Я тогда жил в прусской столице, и за пару жалких монет они попросили меня перевести текст. Я перевёл правильно, ведь обман бы однажды раскрылся, а рисковать я не хотел. Но ни один из них не заметил, что я сделал себе копию перевода.

– Если я правильно понял, Нагиб, на сегодняшний день найдены три фрагмента документа, свидетельствующего о месте захоронения Имхотепа: один у Хартфилда, то есть пропавший, второй у Ага Айата и третий, хранившийся в Берлине, тоже у Айата. То есть британский консул владеет наиболее полной информацией.

– Логично, но неверно. Подумай, единственный мотив Мустафы – деньги; речь идет лишь о том, чтобы обнаружить несметные сокровища, из которых по закону ему причиталась бы половина. У тадамана же другие мотивы. Никто из нас не гонится за материальными благами. Если мы найдем гробницу, она будет принадлежать нашей стране, нашему народу. Мы готовы пожертвовать жизнью ради общего дела. Мустафа Ага Айат уже давно не обладает своим фрагментом. Мы храним его в тайнике.

– Но он знает содержание, вероятно, у него есть копия перевода.

– Без сомнения. Но отвечаю на твой вопрос: тадаман располагает не меньшими знаниями, чем британский консул.

– И о чем же идет речь в этих фрагментах?

– Понять можно немногое. Упоминаются священнослужители Мемфиса, гробница божественного Имхотепа и фараон Джосер; в остальном же – отдельные слова, из которых невозможно понять контекста. Говорится о песке, секретах человечества, о ночи и жидкости. Чем дольше пытаешься разгадать их смысл, тем больше запутываешься.

– Профессор Хартфилд имел доступ к этим фрагментам?

– Считаю, что это невозможно. Вероятно, Хартфилд нашел еще один фрагмент, наведший его на след Имхотепа.

– Но это значит, что тот, кто каким-либо образом завладеет фрагментом Хартфилда, будет иметь наибольшие шансы найти гробницу Имхотепа.

– Можно так сказать. Но вероятно и то, что фрагмент Хартфилда утерян.

– Я не могу в это поверить, – разгорячено воскликнул Омар. – Исчезновение Хартфилда не может быть случайностью. Оно должно быть связано с этим документом. Кому-то понадобилось устранить профессора, чтобы прибрать к рукам камень. Вероятно, он хранится где-то, как сокровище.

Нагиб долго раздумывал, затем произнес:

– Ты умен, Омар, ты достоин быть тадаманом.

– Я ни минуты не сомневаюсь, – продолжал Омар, – что Хартфилд пал жертвой людей, знавших о его секрете и желавших заполучить камень. Но тогда встает вопрос: кто бы это мог быть? Кто знал о поисках Хартфилда? – Омар смотрел на Нагиба.

Тот замахал руками:

– Я знаю, о чем ты подумал, но это бессмыслица. Тадаман не имеет отношения к исчезновению Хартфилда. Если бы за этим стояли наши люди, то фрагмент был бы у нас и мы бы продвинулись намного дальше.

Слова Нагиба звучали убедительно. То, чего Омар еще не мог объяснить, – это полное отсутствие следов Хартфилда. Омар вновь повторил:

– Итак, день исчезновения Хартфилда известен. Должны быть известны и люди, работавшие с ним.

– Конечно, они известны.

– Вы расспрашивали их?

– Да, один из наших людей.

– И что он узнал?

– Ничего.

– Ничего! Это невозможно. Должно быть что-то, какое-то указание, необычное поведение, след, оставленный профессором.

– Нет.

– И вы довольствовались этим?

– Да. А что нам было делать?

Омар тряхнул головой:

– Искать дальше. Кто был этот человек?

– Я не знаю, я забыл его имя, но на него можно положиться, он верен тадаману.

Их беседа продолжалась далеко за полночь. Они лежали на койках и разговаривали, прерываемые лишь шагами караульных, с регулярными промежутками приближавшихся к их двери. Каждую ночь караульные, одинаково стуча каблуками, проходили мимо. Можно было посчитать количество шагов – сорок семь в одну сторону от их камеры, двадцать шесть – в другую. Этот ритм прерывался – Аллаху ведомо, по какой причине, – лишь изредка. В бессонную ночь это становилось своего рода сенсацией, и Омар каждый раз напряженно вслушивался в тишину, гадая, что же произошло. При этом нет ничего менее интересного и предвещающего события, чем пустота тюремного коридора. Задержки шагов же, вероятно, были вызваны посторонней мыслью или внезапно зачесавшимся коленом.

Омар был склонен верить Нагибу и возможности освобождения, но чем больше времени проходило, тем безнадежнее ему казалось их положение. Омар слышал о скорости, с которой решаются дела перед трибуналом. На вызов свидетелей вполне может не хватить времени. Приговор же обычно исполнялся в тот же день. Нагибу легко было говорить – шпионаж не причинял его величеству никакого ощутимого вреда, тогда как взорванная железная дорога – страшное преступление, которому легко представить подтверждение. К тому же на ежедневных прогулках распространился слух, что война близится к концу, Германия, Россия, Австро-Венгрия и Османская империя практически повержены, британцы же стоят на пороге победы. В душе Омара рос страх, что тадаман откажется от планов по их освобождению, тогда как британцы предадут «справедливой» каре всех пленных.

Однажды ночью, когда надежда почти оставила его, Омар проснулся оттого, что монотонный ритм шагов прервался. Омар, вопреки ожиданию, услышал пару быстрых шагов, затем в гробовой тишине раздался глухой удар и звон ключей. Четкость, с которой можно было расслышать все происходившее, объяснялась полной темнотой в камере.

Вскоре в замке повернулся ключ, и на пороге появились две фигуры. На головах их были мешки с прорезями. «Нагиб, скорее, пойдем!»

Нагиб, полагавший, что Омар спит, спрыгнул с койки и стал торопливо шептать что-то пришедшим, но явно наткнулся на непонимание, так как оба в один голос крикнули: «Нет!» и попытались вытолкнуть Нагиба из камеры.

Тот же бросился к Омару, подтащил его к двери, сорвав халат с его плеча, на котором был знак кошки. На одно мгновение оба мужчины замерли. Поведение Нагиба оказалось неожиданным, они переглянулись сквозь прорези в капюшонах, затем один из них шепнул: «Во имя Аллаха, следуйте за нами!»