Текст книги "Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

5
Осенний Лондон

«Лицемеры и лицемерки – одни от других: они внушают неодобряемое, и удерживают от признаваемого, и зажимают свои руки. Забыли они Аллаха, и забыл Аллах про них. Поистине, лицемеры, они – распутники!»

Коран, 9 сура (68)

От прочих построек подобного рода на набережной Виктории в лондонском Сити это массивное девятиэтажное здание с покоящимся на колоннах порталом, ко входу которого вела широкая лестница, более всего отличала неприметность людей, в него входивших; да и тех было немного. В отличие от министерств, страховых и пароходных компаний между Черинг Кроссом и Блэкферз Бриджем, к которым шоферы подвозили лордов и аккуратно одетых служащих, к зданию Интеллидженс-сервис подъезжали лишь черные кэбы. Большее же число посетителей выскальзывало из толпы на набережной и торопливо исчезало за одной из двух вращающихся дверей.

Меланхолический дух, не оставляющий Темзу даже в летние месяцы, в эту осень рано опустился на Площадь вдов. Чем настоящего британца не напутаешь, напротив, в это время высоких сапог и поднятых воротников в Вест-энде начинается театральный сезон – единственное время года, которое человек с положением проводит в Лондоне, не считая 3 июля, дня рождения короля Георга, конечно.

В тот год главной темой для разговоров стало событие, обогнавшее по важности все произошедшее за последние годы, ведь Великобритания, Боже спаси короля, вышла победительницей в войне, и в неутихающих беседах в клубах, на Пэл Мэл и в Бромптоне царила неутихающая гордость. Конечно, война потребовала многочисленных жертв, в основном, правда, за границей, в Лондоне погибло «всего» 670 человек во время воздушных атак Германии – конечно, много, но не такое количество, какое предсказывали еще во времена короля Эдуарда. А ведь президент Немецкого общества полетов предупреждал, что на самолетах графа Цеппелина можно совершить то, чего не удалось Наполеону, а с помощью тысячи воздушных кораблей можно мгновенно уничтожить сотню тысяч солдат. Теперь ходили слухи, что автор этих ужасных сказок скончался в сумасшедшем доме.

Таким образом, работы у Службы новостей правительства его величества не убавилось. Просто теперь она распространилась на другие области. Полковник Джеффри Доддс уже в течение семи лет возглавлял эту службу, что, судя по многосторонности этой работы, позволяло делать выводы о его необычайных талантах – если вообще можно говорить о таланте, когда речь идет о Службе новостей (название, служившее лишь эвфемистичным описанием шпионажа). Рассказывать о Доддсе подробнее значило бы выйти за всякие рамки, речь же пойдет лишь об основных чертах его характера.

Полковник Джеффри Доддс был одним из тех, кто судит о других по их порокам. Добродетель можно сымитировать, пороки же – никогда. Доддс никогда не согласился бы провести жизнь за викторианским, оформленным статуэтками кариатид столом, если бы не получил тяжелое увечье в северной Бирме, наступив на собственную мину. Так что из Индии полковник возвратился с протезом вместо ноги и уверенностью, что, если он собирается и далее служить его величеству, делать ему это придется в сидячем положении. Его привели в восхищение слова умирающего короля Эдуарда о том, что нет смысла продолжать жить, если не можешь продолжать работать.

Доддса с его светлой кожей, рыжими волосами и черной, по воле Господа, бородкой можно было принять за швейцара одного из заведений в Сохо – были и некоторые сведения о его недолгой карьере сутенера именно в этом районе, – если бы не идеально аккуратная одежда от Dunn&Co, вызывавшая восхищение окружающих. Есть мужчины, которые надевают твид и кашемир, есть же такие, которые их носят. Доддс принадлежал к последним: он носил свою элегантную одежду с благородством дворянина, родившегося в ней, при том, что не делал тайны из своего происхождения. А родом он был из Ламбета, что у вокзала Ватерлоо. Его аристократичной внешности не соответствовала лишь его манера выражаться – полковник не чуждался непристойностей и просторечий.

Если не принимать последнее в расчет, полковник был высокообразованным человеком, приобретшим знания в процессе самостоятельного обучении, идя против воли рано овдовевшего отца, продававшего специи на Ковент-Гарден, чьего заработка вполне хватало на жизнь, но не на высшее образование. Теперь он жил в Кенсингтон Гардене, окруженный роскошной библиотекой и коллекцией картин с изображениями лошадей прошлого столетия и являлся членом Библейского общества и двух клубов, в которых состояли также Редьярд Киплинг и Клод Джонсон, управляющий «Роллс-Ройса», и восхвалял войну, как мать всех вещей (свободно цитируя Гераклита).

Все предприятия Интеллидженс-сервис обозначались кодовыми названиями, автором которых был полковник Доддс, в связи с чем он имел обыкновение рассказывать своим агентам историю русского министра иностранных дел Александра Извольского, чтобы предупредить и продемонстрировать важность паролей. Итак, Извольский, тогда еще русский посол в Копенгагене, получил сведения о преобразованиях во всем дипломатическом корпусе царя и понадеялся занять важный пост посла в Берлине. Поэтому он послал своего камердинера, умного и ловкого немца, в Санкт-Петербург, чтобы проверить в определенных, хорошо информированных кругах, каковы его шансы. Чтобы их затея не была раскрыта, посол и его слуга договорились, что последний телеграфирует о результатах, используя всего одно слово: «капуста» – в том случае, если он должен стать послом в Германии, «макароны» – если его путь лежит в Рим. Телеграмма из Санкт-Петербурга содержала совсем другой пароль: «икра».

В этом месте рассказа Доддс каждый раз, не умея сдержаться, заливался смехом. Успокоившись, он сообщал, что Извольский был хорошим дипломатом, но никудышным шпионом. Ведь его слуга выбрал самое подходящее слово, чтобы описать его будущий пост – пост министра иностранных дел России.

Операция, находившаяся на повестке дня, должна была называться «Фараон», и Доддс предложил молодую команду для освещения аферы, ставшей сенсацией для лондонского общества. Премьер лично – но, конечно, не гласно, ведь никогда неизвестно заранее, где вас ждет позор и неудача, – дал распоряжение заняться этим делом.

Поводом послужила статья в «Таймс» от 4 сентября 1918 года, в которой говорилось о загадочном исчезновении профессора Эдварда Хартфилда в северном Египте. Хартфилда считали чудаком, но признавали корифеем в своей области, с тех пор как тот расшифровал надписи на файюмских плитах, собрании иератических текстов Восемнадцатой династии.

Встреча состоялась в кабинете на последнем этаже, деревянные стены которого были увешаны картами Британского королевства и его колоний, а в середине красовались длинный стол и кресла, чьим крестным, очевидно против своей воли, был Томас Чиппендейл. Джеффри Доддс занял место во главе стола, по сторонам расселись шестеро агентов, протоколист, присутствовавший на всех заседаниях подобного рода, и пожилой, незнакомый большинству присутствовавших господин, похожий на ученого, погрузившийся в кипу своих бумаг. На доске за спиной полковника были укреплены фотографии и рисунки, и Доддс начал рассказ, взявшись за тростниковую указку.

– Это единственная существующая фотография профессора Эдварда Хартфилда, возраст – 54 года, последнее место жительства – Бэйсвотер, 124, Глочестер Террейс, член протестантско-пиетистской церкви, женат на Мэри, урожденной Фишер, оба британские подданные.

Присутствующие записывали.

– Фотография сделана около двадцати лет назад. По свидетельствам очевидцев, сейчас Хартфилд выглядит примерно так. – Доддс указал на рисунок, демонстрировавший морщинистое лицо человека, намного более старого, чем это следовало из его возраста. На Хартфилде были маленькие круглые очки, лицо украшали бакенбарды, подбородок был выбрит.

– В последний раз профессора видели между 21 и 23 июля – точнее установить уже невозможно – в Рашиде, городе в западной дельте Нила. Мне не нужно рассказывать вам о профессиональных данных Хартфилда, они известны всем. Стоит упомянуть, что он не работал ни на Фонд Исследования Египта, ни на какую-либо другую подобную организацию. Хартфилд был ученый и мог многое себе позволить, учитывая размеры унаследованного состояния, в основном – сдаваемых домов в Бэйсутере и Пэддингтоне. Его счета в Вестминстерском банке не предоставляют никакой полезной информации, кроме того, что последняя транзакция была совершена 4 апреля. С тех пор деньги со счета не снимались.

Джерри Пинкок, невысокий коренастый юноша с длинными волосами, какие были в моде во времена королевы Виктории, которого называли «ищейкой», потому что он вцеплялся в жертву, как собака, прервал полковника:

– Сэр, можно ли утверждать, что профессор не стал жертвой несчастного случая, преступления или иного события, не подпадающего под нашу юрисдикцию?

– Этот вопрос не должен волновать нас в данный момент, – с видимым раздражением ответил Доддс. – Любая из названных вами причин могла вызвать исчезновение Хартфилда, в таком случае дело не будет нас касаться. Но есть моменты, которые придают истории своеобразное звучание даже в том случае, если речь идет об обыкновенном убийстве. Прошу вашего внимания!

Пока Доддс говорил, тело его расслабилось, а на лице появилась почти счастливая улыбка. Ему нравилось удивлять сотрудников постановкой вопроса, и его охватывала эйфория каждый раз, когда предстояло поведать об обстоятельствах нового дела – Доддс чувствовал себя восточным сказочником.

Откинувшись на спинку кресла, скрестив руки на груди и устремляя взгляд то на ровную поверхность стола, то на белый потолок, он начал:

– В Египте, являющемся, как вы знаете, частью британского протектората, ежегодно совершаются новые открытия. Думаю, вам знакомы экспонаты Британского музея, найденные во время раскопок. Даже эксперты не могут с точностью сказать, были ли уже сделаны важнейшие открытия или они ожидают нас в будущем. Ответ на этот вопрос делит археологов на два лагеря: одни считают, что раз все обнаруженные до сих пор гробницы оказались пусты, будучи разграблены века назад, то и все последующие раскопки к новым результатам не приведут. Вторая же группа считает, что существуют столь искусно скрытые захоронения, что они были забыты еще во времена правления династий.

От одной замечательной личности Древнего Египта не осталось и следа; вернее, уже многие годы обнаруживаются все новые факты, заставляющие верить, что след найден. Но как только один из ученых нападает на него, след теряется вновь. Имя этой личности – Имхотеп.

В описании личности Имхотепа Доддс, по обыкновению, так далеко зашел, что присутствующие начали уставать и гадать, не забрели ли они по ошибке на семинар по археологии.

Чарльз Уайтлок, мускулистый шотландец из Глазго, обладатель кустистых светлых бровей, не выдержал первым. Ударив кулаком по столу, он крикнул:

– Сэр, мы не могли бы перейти к делу?

Отвлеченный от рассуждений об истории Египта, Доддс вернулся к теме:

– Гробница Имхотепа по той причине, что древние египтяне не испытывали недостатка в золоте, может содержать больше золота, чем все современные золотые запасы мира.

Пинкок присвистнул. И слово взял пожилой, незнакомый большинству присутствующих мужчина:

– Если позволите, начинать надо не с золота. В дошедших до нас текстах есть указания на вещи, которых мы не понимаем и которые позволяют предполагать, что древние египтяне обладали научными знаниями и работали с системами, позволявшими строить пирамиды и вырезать из камня скал обелиски весом в тысячи тонн и перемещать их на тысячи километров, а также снабжать освещением и кислородом гробницы глубиной в пару сотен метров. Гробница Имхотепа могла бы стать сенсацией.

– Профессор Шелли, – представил мужчину Доддс, – эксперт по Древнему Египту. Короче говоря, гробница Имхотепа – слишком важная находка, чтобы позволить другим ее обнаружить. По заданию правительства его величества этим делом должен заняться Интеллидженс-сервис.

Уайтлок первый обрел дар речи:

– Кто еще занимается поисками? Я имею в виду, помимо Хартфилда?

– Это первый вопрос, который нужно прояснить. Мы не знаем, кому известно что-либо об этом деле и занимаются ли поисками другие секретные службы. Известно, что до сих пор две группировки пытались заполучить находки друг друга. В первую входят британский консул в Луксоре, Мустафа Ага Айат, – Доддс указал на фотографию на доске, – и начальник полиции Луксора Ибрагим эль-Навави, чьей фотографией мы не располагаем. Они давно занимаются расхищением могил и имеют контакты с археологами, возможно, в том числе и с английскими. Однажды они чуть не вывели нас из игры, но они не приняли в расчет леди Доусон.

При упоминании прекрасной леди по комнате прошел шепоток. В Интеллидженс-сервис леди Доусон пользовалась уважением не только благодаря красоте, но и вследствие ее общепризнанного умения действовать со свойственными женщинам хитростью и коварством. То, что после смерти мужа она жила на корабле, путешествуя по Нилу, вызывало зависть, но ни в коем случае не враждебность. В поисках берлинского фрагмента плиты леди Доусон столкнулась с Айатом и эль-Навави и уже было отчаялась в успешном завершении операции, когда вызванное ею подкрепление инсценировало нападение в ночном поезде, следовавшем в Мюнхен. Рассказ вызвал вопрос Пинкока, какую роль играют во всей истории обломки плиты. По словам Доддса, Хартфилд делал попытки собрать воедино обломки плиты, на которой обнаружил указание на место захоронения Имхотепа.

– Профессор Шелли, – добавил Доддс, – расскажет вам об этом подробнее.

Профессор поднялся и раздал листы, лежавшие перед ним на столе, как на семинаре.

– Первую из частей я обнаружил в Британском музее во время моих исследований относительно последних раскопок в Рашиде. Французы называют ее «Камнем Росета». Получив от вашего начальства доступ к секретной информации, я смог составить следующий текст:

– Вы видите, – добавил профессор, – завершение первой части неполно, но речь идет о золоте и, предположительно, более важных вещах. Быть может, другие осколки содержат больше информации.

Он сел. Агенты чувствовали себя несколько беспомощно. Никто толком не знал, как реагировать.

– Кто еще заинтересован в поисках? – спросил «ищейка» Пинкок.

– Вторая группировка, – продолжил Доддс, – кажется мне намного более опасной, чем первая. Речь идет об одном или даже нескольких объединениях радикальных националистов. А противники, руководствующиеся политическими мотивами, всегда являются самыми опасными. Нам неизвестны ни глава организации, ни количество ее членов. В их безумии, направленном на то, чтобы освободить Египет от любого иностранного влияния, они не остановятся ни перед чем. Они наносят удары по британским подразделениям, взрывают железные дороги и топят корабли на Ниле, чтобы привлечь к себе внимание, и при этом пользуются поддержкой местного населения, так что необычайно трудно выследить этих людей. По всей стране у них есть сподвижники или члены организации, самой же опасной организацией из всех является тадаман, чьи члены – люди образованные и сознательно следующие своим принципам. В нее входят около двух сотен активистов и около двух тысяч сочувствующих. В качестве опознавательного знака они используют рисунок кошки, который встречается в текстах среди иероглифов. Нам неизвестно, почему они избрали именно этот знак, но он мог бы стать ключом к разгадке происхождения организации или местонахождения ее центра. Однако это просто гипотеза, не более.

Доддс достиг высшего момента в своих объяснениях. Это стало заметно по гробовой тишине, свидетельствовавшей о том, что каждый приступил к размышлениям о возможности собственного вклада в прояснение ситуации, – тишине, сравнимой с бесконечным покоем, предшествующим буре. Привыкшие погружаться в проблемы, требующие долгих расследований, лишь после которых становится ясно, существует ли, собственно, проблема, каждый из присутствующих чувствовал себя необходимым. И Доддс коротал время, приводя в порядок свою бороду, пальцами придавая кончикам заостренную форму.

– Сэр! – ищейка Пинкок первый продолжил обсуждение, – если я правильно вас понял, при решении этой проблемы нам придется иметь дело с парой неизмеримых фактов. Мы не только не знаем истинной цели поисков, мы не знаем ни места, ни количества «участников», ни степени риска. Это похоже на уравнение со всеми неизвестными, по законам математики такая постановка вопроса невозможна.

– Пинкок! – возмущенно воскликнул полковник – Мы не в университете находимся, а в секретной службе его величества. – Его все еще довольное лицо потемнело, а на лбу образовались морщинки, так что сотрудник вытянулся и по-военному коротко ответил: «Да, сэр!»

Приступов гнева полковника Доддса боялись, и всем было прекрасно известно, какое выражение его лица говорит: «довольно, дальше не заходи». Те, кто знал Джеффри Доддса достаточно хорошо, были уверены, что тот уже разработал подробный план действий и расписал роли всех участников, расставив их, как шахматы на доске. И было разумнее следовать его правилам. Пинкоку не пришлось долго ждать, потому что Доддс уже приступил к объяснению своего плана.

Исходя из того что Эдвард Хартфилд знал о проблеме больше, чем кто-либо, необходимо начать розыски профессора. Для этого группа разделяется: первая ее часть (далее называемая «А») работает в Лондоне под руководством профессора Шелли, вторая (далее – «Б») занимается поисками в Египте. В случае необнаружения искомого лица или его жены следует начать поиски свидетелей (друзей, знакомых, случайно встретившихся с ним); при отсутствии таковых следует заняться публикациями и документами. Если в процессе расследования будут выяснены новые факты, особенно это относится к сведениям о националистских группировках, в том числе о тадамане, сведения эти должны быть срочно сообщены центру, откуда будут разосланы остальным занятым в операции «Фараон» агентам.

Командным центром для группы «А» и всей деятельности в Великобритании назначался центральный офис Интеллидженс-сервис, набережная Виктории, для группы «Б» и деятельности в Египте – корабль «Изис» леди Доусон, причал Луксора. «А» и «Б» будут располагать одинаковыми финансовыми средствами и полномочиями, установленными внутренним порядком Интеллидженс-сервис, разрешением на применение огнестрельного оружия в рамках операции, а также могут обращаться в государственные учреждения под вымышленными именами. В случае раскрытия деятельности, взятия под арест и заключения одного из агентов не должны стать известными ни его личность, ни задание, ни сведения об их организации. Вышестоящий В. О. (Военный Офис) опровергнет любую причастность.

Полный сознания важности задания, полковник выпрямился в кресле, бросил на присутствующих взгляд победителя и медленно заговорил, подчеркивая каждое слово:

– Господа, вы – элита мировой державы, которая подчинила себе пятую часть мира, а Служба новостей его величества – лучшая в мире. Не забывайте об этом во время проведения операции.

Доддс еще говорил, когда вошел курьер и положил на стол перед Доддсом записку. Доддс сначала сердито оттолкнул ее от себя, затем, однако, начав читать краем глаза, забеспокоился и заерзал в кресле.

– Только что, – начал он, – я получил сообщение из Луксора от леди Доусон: у подножия одной из дюн, в трех милях западнее Саккары, обнаружено тело женщины. Предположительно оно принадлежит Мэри Хартфилд, жене профессора Эдварда Хартфилда. Личность покойницы подтверждает письмо, найденное среди ее одежды. Оно датировано 4 октября 1918 года и подписано одной буквой – «К». В письме говорится о каменном отпечатке, который должен быть передан в обмен на сумму в 10 000 фунтов. Место встречи: отель «Саввой», Каир. Время передачи: 12 октября, 11 утра.

– Кто такой «К»? – взволнованно воскликнул Пинкок, в комнате поднялся шум, все говорили одновременно.

Полковнику Доддсу с трудом удалось успокоить людей, наконец, он заставил их слушать, повысив голос:

– Вы видите, господа, мы столкнулись с очередным конкурентом.

6
Вверх по Нилу от Каира

«Поистине, число месяцев у Аллаха – двенадцать месяцев в писании Аллаха в тот день, как Он сотворил небеса и землю. Из них – четыре запретных, это – стойкая религия: не причиняйте же в них зла самим себе и сражайтесь все с многобожниками, как они все сражаются с вами. И знайте, что Аллах – с богобоязненными!»

Коран, 9 сура (36)

Назвать отношения Омара и Нагиба эк-Касара дружбой было бы неверно. Несмотря на то что жизнь Омара претерпела некоторые изменения после освобождения из британской тюрьмы, знакомство их оставалось скорее принудительным. И хотя Омар использовал все преимущества своего положения, он сознавал, что причиной их является исключительно знак кошки на его правой руке, чье происхождение теперь несколько прояснилось, автор же оставался по-прежнему неизвестен. Несмотря на то, что война длилась лишь несколькими неделями дольше их заключения, а преступления, в которых они обвинялись, были актуальны лишь в военное время, Омар и Нагиб не знали точно, находились ли они все еще в розыске, а потому решили на некоторое время затаиться.

В мире нет другого такого города, где можно было бы жить и умереть настолько незаметно, как в Каире. Ежедневно где-нибудь между Мокатамом и вокзалом рушатся маленькие перенаселенные дома, погребая под своими обломками сотни неизвестных, нигде не зарегистрированных людей, потому что поколениями незаконно нагромождаются все новые этажи домов, пока кирпичи и балки не нагружаются настолько, что рушатся. Так что им обоим не составило труда найти убежище в старом, разваливавшемся сдаваемом доме в одной из боковых улочек Шарьи Ассалибы между мечетями Ибн-Тулун и Султан-Хассан, в тени цитадели. Благодаря содействию одного из тадаманов им выделили две комнатки на шестом этаже с окнами, выходившими на соседний дом, расположенный так близко, что при всем безразличии нельзя было не знать, что происходило напротив. Например, они стали свидетелями нарушения заповедей и поста священного Рамадана.

Несмотря на то что Омар был рожден в этом городе, он никогда не чувствовал себя как дома, среди этих людей, похожих, скорее, на сошедших с ума термитов, постоянно снующих вокруг, но, в отличие от них, не имеющих возможности подняться в воздух и начать все сначала. Он не чувствовал себя уютно в грязных, старых лабиринтах старого города на востоке Каира, где постоянно пахло пылью и фекалиями, а более всего – бедностью.

Здесь египтяне жили так же, как сотни лет назад, – так же одевались и испытывали ту же нужду. Маленькие радости были все теми же и сводились в основном к посещению прокуренных кофеен, где, имея пару пиастров, можно было скоротать скучный вечер. В домах не было водопровода, а о гигиене и говорить не приходилось. Когда это было необходимо – что случалось не часто, – мужчины ходили мыться под своды хамама. Женщины держались подальше от воды, они закрывали лица и с поразительной регулярностью рожали детей, которым суждено было вести ту же жизнь в тех же переулках.

Можно было бы предположить, что Омара привлекали западные районы Каира по ту сторону реки, Бар эль-Аама, виллы и дворцы в квартале Аль-Гамалий или Дарб-эль-Масмат, где был рожден кедив. Там год назад европейцы – итальянцы, греки, мальтийцы, французы и британцы – ввели свой образ жизни и свою архитектуру. И остров на Ниле, который до постройки плотины в Асуане ежегодно заливало водой и заносило грязным тростником и прочим мусором, превратился теперь в ботанический сад, элитный теннисный клуб и ипподром. Здесь здания были выкрашены в белый цвет, считавшийся вызывающим, как обувь на ногах нищего попрошайки в мечети, корабельные агентства объявляли пестрыми надписями на плакатах в человеческий рост о преимуществах путешествия первым классом, затемненные стекла банков манили обещанием сохранить тайну сделки, а в отелях «Шепарде» и «Семирамис» комнаты с видом на Нил стоили в три раза дороже, чем зарабатывал в год служивший в них швейцар.

Нет, и это не был мир Омара, люди же, ведшие роскошную жизнь, не вызывали его зависти. Он родился на краю пустыни, у ворот неохватного города, и ему нужна была пустыня. Дневная жара, холод ночи, бесконечный горизонт на востоке и голоса, теряющиеся вдали, – вот по чему скучал Омар, тот мир влек его к себе, как аромат женщины.

Нагиб считал, что они в безопасности лишь здесь, в переулках Каира, где каждый человек существует в тысяче обличий, потому что все похожи друг на друга. Омар соглашался, что о возвращении в Луксор не может быть и речи, но и здесь оставаться он не мог. По совету Нагиба он коротко постригся и отпустил бородку, что резко изменило его внешность, одежду он предпочитал носить европейскую. В таком виде он и отправился однажды в Гизу, которую покинул восемь лет назад, но которую так и не забыл.

Говорят, человек склонен восхвалять прошлое, потому что его сознание устроено таким образом, что все неприятное и страшное забывается или, по крайней мере, приобретает более отвлеченный характер. Омару не пришлось заставлять себя радоваться. У подножия пирамид он провел лучшие годы своей жизни, его миром было расстояние от горизонта до горизонта. Он не знал ничего, что лежало вне его, да и не интересовался этим.

Дорога, ведущая из Каира в Гизу, теперь была запружена автобусами, шумными и дымными чудовищами, вытеснившими повозки с лошадьми своей дешевизной и скоростью. Отель «Мена Хаус», бывший когда-то запретной мечтой маленького мальчика, никак не изменился. Все так же перед входом ждали погонщики верблюдов, зазывая желающих.

«Polishing, polishing!»

Омар не заметил низкого человечка у своих ног; теперь же он беспомощно смотрел на инвалида с ампутированными ногами, приветливо улыбавшегося ему и протягивающего щетку для обуви: «Polishing, sir!»

– Хасан! – воскликнул Омар. – Добрый старый Хасан!

Улыбка на лице микассы стала неуверенной, причиной чему были сомнения Хасана, следует ли ему поступить вежливо и сделать вид, что он узнал незнакомца, или же правдиво и спросить, кто он такой, где и когда они встречались раньше.

Омар опередил чистильщика обуви, сел на теплую мостовую, положил руку ему на плечо и сказал:

– Я Омар. Неужели я так изменился?

Приветливая улыбка вернулась на лицо старика, он вытер нос рукавом и неуверенно произнес:

– Омар Эфенди. Слава Аллаху, позволившему мне дожить до этого дня! – И неожиданно для окружавших их людей двое бросились друг другу в объятия.

– Омар Эфенди, – повторял чистильщик обуви, тряся головой. – Я часто думал о тебе, Эфенди, у меня совесть нечиста была, что я продал тебя за десять пиастров незнакомому англичанину.

Омар засмеялся:

– Он был хорошим человеком – для англичанина. Я научился читать и писать и говорю по-английски, и я зарабатывал деньги; но потом пришла война, и все изменилось.

Хасан спрятал щетку в украшенный бисером ящик, который он по-прежнему толкал перед собой, и обратился к Омару:

– Ты должен мне все рассказать, Эфенди.

Омар взял ящик, и они отправились в сад «Мена Хаус». Служащему, который хотел запретить им войти, Омар сказал пару фраз по-английски, и тот с подобострастной улыбкой исчез. До позднего вечера, когда солнце начало опускаться за Великую пирамиду так, как Омар наблюдал это тысячи раз, беседовали Омар и Хасан. Омар ничего не опускал в своем рассказе: он не только доверял собеседнику, но и был привязан к нему, как к отцу, и чувствовал, что тот любил его, как сына.

Хасан слушал и удивлялся, он восхищался потрясающей жизненной силой юноши. Хасан относился к тем редким людям, которые не испытывают ни боли, ни сожаления, хотя судьба и обошлась с ними жестоко. Он не был счастлив, но всегда был доволен и мог послужить примером тем, кто находит удовлетворение в постоянном возмущении и обиде на жизнь.

Хасан был слишком горд для того, чтобы просить милостыню, он зарабатывал на жизнь чисткой обуви и с гордостью рассказывал историю о том, как однажды еврей бросил ему монету в пять пиастров, желая совершить доброе дело, как это предписывает его вера. Хасан поймал монету и бросил ее обратно со словами, что ее следует подарить бедняку.

Когда Омар окончил рассказ, микасса посмотрел на него озабоченно.

– Тадаман, тадаман? – повторял он. – Никогда не слышал о них. Но это, во имя Аллаха, конечно, не означает, что организации не существует. Да, думаю, даже надеюсь, что они существуют. Потому что с нашим народом поступают несправедливо, немногое происходящее проливает бальзам на наши раны. Конечно, не все средства хороши, но британцы ведут себя так, как считают должным и правильным, и это не совпадает с нашими понятиями порядка и справедливости. Если они найдут тебя, то накажут.

– Я изменил внешность, – ответил Омар. – Когда я по утрам смотрю в зеркало, я сам не узнаю себя, а для британцев вообще все египтяне на одно лицо.

– Я буду молиться Богу, чтобы ты оказался прав.

– Я намного больше боюсь тадамана, который против воли принял меня в свои ряды. Они считают, что я обязан им за освобождение из тюрьмы. Я уже думал о том, чтобы бежать, но это слишком рискованно. У тадамана везде шпионы, и, если по англичанину сразу видно, что он подданный его величества, на лице египтянина не прочтешь, подчиняется ли он тадаману. При этом все могло быть простой ошибкой…

Уже не оставалось времени, чтобы взглянуть на хижину, в которой Омар провел первые годы своей жизни. Его сводные братья продали ее вместе с верблюдами и отправились искать счастья в большом городе. Омар вернулся в Каир около полуночи. На Шарье Ассалибе кипела жизнь. Продавцы кофе балансировали в толпе с подносами в руках. Пахло орехами, которые жарили одни мальчики по краям улицы, и сдобой с кунжутом, которую разносили в корзинах на головах другие. Между ними бродили хурият всех возрастов, которых можно было узнать по щелканью языка.

В кафе «Рояль» на углу улицы, на которой жил Омар, столики которого препятствовали проходу людей и постоянно были заняты, Омар увидел Нагиба, возбужденно с кем-то беседующего.

Нагиб представил собеседника, Али ибн аль-Хуссейна, худого мужчину со строгими чертами лица и короткими черными вьющимися волосами, продавца специй из Ливана. У Али были маленькие, веселые, даже коварные глазки – во всяком случае, у Омара сразу возникло такое впечатление. У торговца, рассказывал Нагиб, есть для них стоящее задание, и, заметив недоверие во взгляде Омара, добавил, прикрыв рот рукой, что аль-Хуссейн – член организации.