Текст книги "Будущая Ева"

Автор книги: Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль-Адан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

VII
Ура! Ученые не теряют времени!

Кому, кому обменять старые лампы на новые?

Тысяча и одна ночь

Лорд Эвальд, с минуту помолчав, взглянул на часы. Лицо его омрачилось.

– Благодарю вас, – сухо сказал он и вздохнул. – На сей раз мы с вами уже окончательно простимся.

Внезапный телефонный звонок пронзил темноту.

– Ну, я бы сказал, что вы несколько запоздали, – сказал Эдисон, – ибо, в соответствии с первым вашим решением, я уже начал действовать.

И он похлопал по. фонографу, словно это была собака, лежавшая у его ног.

– Ну что? – пролаял фонограф в телефонный аппарат.

В ответ в середине лаборатории громко зазвучал низкий голос явно запыхавшегося от бега человека.

– Мисс Алисия Клери, находившаяся в ложе номер семь, только что покинула зрительный зал и отправляется в Менло-Парк поездом, отходящим из Нью-Йорка в половине первого ночи, – сообщил голос невидимого вестника.

При этом столь внезапно прозвучавшем имени лорд Эвальд вздрогнул; неожиданная новость вызвала у него жест изумления.

Воцарилось молчание. Оба смотрели друг на друга. Легкий холодок недоверия пробежал между ними.

– Дело в том, – сказал лорд Эвальд, – что у меня ведь нет на эту ночь квартиры, где ей можно было бы остановиться.

Он еще не успел закончить фразы, как Эдисон, стоя у телеграфного аппарата, взялся за манипулятор.

– Одну минуту, – сказал он.

Он вложил в приемное устройство листок бумаги, который спустя десять секунд выскочил из рамки.

– Нет квартиры, говорите вы? Я ото предвидел! Извольте, вот вам и квартира, – сказал он холодно, пробегая глазами строки, отпечатавшиеся на листке. – Я только что нанял для вас прелестный загородный дом, и даже довольно уединенный, в двадцати минутах ходьбы отсюда. Вас будут ожидать там всю ночь. Ведь вы не откажетесь, не правда ли, вместе с мисс Алисией поужинать со мной? Значит, решено. А чтобы не терять времени даром, мой грум, которому будет передана вот эта новая фотография, где изображено только лицо мисс Venus Victrix, от вашего имени встретит ее и доставит сюда на моем экипаже. Никакого недоразумения, никакой ошибки тут быть не может: в этот час на станции Менло-Парка никто с поезда не сходит. Так что вам не придется ни о чем беспокоиться.

Сказав это, он вынул из аппарата небольшую фотографию в форме медальона, завернул в листок бумаги, на которой наспех набросал несколько строк, и бросил ее в небольшой ящик на стене. Это был ящик пневматической почты – и сразу вслед за тем раздался звонок, возвещавший, что послание получено и распоряжение будет выполнено.

Вернувшись к аппарату Морзе, инженер продолжил стучать на нем, очевидно телеграфируя другие распоряжения.

– Ну вот, я закончил, – неожиданно сказал он.

Затем, повернувшись к лорду Эвальду, прибавил:

– Само собой разумеется, милорд, что если вам угодно, мы не будем больше даже упоминать о тех планах, о которых шла у нас речь.

Лорд Эвальд поднял голову, голубые его глаза блестели.

– Да нет, теперь уже поздно колебаться, – сказал он спокойно. – На этот раз я принимаю ваше предложение, и принимаю окончательно, дорогой Эдисон.

Эдисон с серьезным видом поклонился.

– Хорошо, – сказал он. – Итак, милорд, я рассчитываю на то, что вы сделаете мне одолжение прожить двадцать один день, ибо и я тоже привык выполнять свои обещания.

– Согласен. Но ни одним днем больше, – произнес молодой человек с холодной, спокойной интонацией англичанина, который что-то решил и не намерен пересматривать свое решение,

Эдисон посмотрел на секундную стрелку электрических стенных часов.

– Я самолично вручу вам пистолет в девять часов вечера установленного дня, если мне не удастся выиграть для вас жизнь, – сказал он. – Разве что вы предпочтете покончить с собой посредством старины Грома, ставшего недавно нашим пленником, – тут уж осечки быть не может. А теперь, – прибавил Эдисон, направляясь к телефону, – поскольку мы с вами немедленно же пускаемся в довольно опасное путешествие, позвольте мне на прощание расцеловать моих детей, ибо дети – это что-нибудь да значит в жизни!

При последних словах лорд Эвальд, как ни владел своими чувствами, невольно вздрогнул.

Эдисон уже выхватил телефонный шнур из складок драпировки и прокричал в трубку два имени.

И тотчас же там, в глубине парка, среди шума ночного ветра раздался ответный звонок колокольчика, несколько заглушенный здесь плотной драпировкой.

– Many thousend kisses![13]13
  Много тысяч поцелуев! (англ.).


[Закрыть] – с отеческой нежностью произнес Эдисон в раструб аппарата, изображая губами звуки поцелуев,

И тогда произошло нечто удивительное.

Вокруг двух мужчин – искателей Неведомого, готовящихся к путешествию в некое царство тьмы, в ослепляющем свете загоревшихся ламп (незаметным движением Эдисон нажал на какой-то выключатель) вдруг словно дождем посыпались трепетные звуки поцелуев, сопровождаемые очаровательными детскими возгласами:

– И меня, папа! И меня тоже! И еще раз! И еще!

Эдисон прижимал к щеке телефонную трубку, откуда доносились звуки чистых детских поцелуев.

– Ну, а теперь, дорогой лорд, я к вашим услугам, – сказал он.

– Нет, останьтесь, Эдисон, – грустно сказал лорд Эвальд. – Я-то ведь никому не нужен, лучше уж мне самому… если я решусь…

– Пошли! – сказал великий физик. В глазах у него светилась уверенность гения.

VIII
Временная остановка

Но та, другая мысль! Задняя мысль!

Паскаль

Договор был заключен.

Указав на две огромные медвежьи шубы, висевшие на вделанных в стену вешалках, таинственный инженер предложил одну из них лорду Эвальду.

– В пути будет холодно, – сказал он. – Закутайтесь хорошенько.

Лорд Эвальд молча кивнул, затем спросил с несколько лукавой улыбкой:

– Не сочтете ли вы нескромным, если я все же спрошу вас: к кому мы едем?

– К Гадали, разумеется, в край, где царят молнии, вернее, искры длиною в три метра семьдесят, – рассеянно ответил Эдисон, о чем-то сосредоточенно раздумывая и закутываясь в одеяние самоеда.

– Так поспешим же, – почти радостно сказал лорд Эвальд.

– А кстати, вам ни о чем не хотелось бы напоследок спросить меня?

– Нет, ни о чем, – ответил молодой человек, – и мне, признаться, уже не терпится побеседовать с этаким пленительным существом под вуалью: мне по душе небытие Гадали. Что касается до кое-каких не столь уж важных вопросов, которые я мог бы вам задать, то у нас ведь будет еще время…

При этих словах Эдисон поднял голову к светящимся лампам и резко выдернул руку из тяжелого мохнатого рукава.

– Что?! – вскричал он, – Вы, милейший лорд, как видно, запамятовали, что мое имя – Электричество и борьбу я веду с вашей Мыслью. Задавать вопросы надо сейчас же, немедленно. Так что выкладывайте все ваши сомнения, иначе я не буду знать, с чем еще мне предстоит бороться. Мне и так нелегко сражаться с Идеалом, подобным вашему. Право, самому патриарху Иакову не разобраться в этих потемках. Говорите же!

Врачу, поставившему себе цель облегчить вашу печаль, следует рассказать все без утайки.

– О, все эти сомнения… все это уже ничто по сравнению с прежним… так, сущие пустяки…

– Черт побери! – воскликнул Эдисон. – Хорошенькое дело! Ничто? Сущие пустяки? Но достаточно одного «пустяка», чтобы был низвергнут Идеал! Вспомните француза, который сказал: «Будь нос Клеопатры чуть покороче, облик земли стал бы иным». Пустяк? А разве не от пустяка зависят в этом мире, еще даже и в наши дни, иные считающиеся столь значительными события? Позавчера из-за удара веером потеряно было королевство, вчера погибла империя из-за не вовремя отданного поклона. Позвольте мне рассматривать это понятие в истинном его значении. Пустяк! Ничто! Но это «ничто» – столь полезная вещь, что сам Господь не погнушался прибегнуть к ней, создавая нашу Землю, и мы ежедневно достаточно замечаем, что это именно так… Без этого «ничто», в сущности, заявляет Бог, ему было бы почти невозможно создать Становление вещей. Все мы являем собой лишь беспрерывное «превращение в ничто». Ничто есть отрицающая Материя, sine qua non[14]14
  Без чего нет (лат.) Здесь: непременное условие.


[Закрыть], без которой мы не могли бы вести здесь сегодня этот разговор. И более всего остерегаюсь я сей материи в той сфере, которая нас сейчас занимает. Скажите же мне точнее, какие «пустяки» вызывают ваше беспокойство? После этого мы двинемся в путь. Черт возьми, – добавил он, – у нас теперь едва хватит времени вернуться до того, как прибудет ваша живая Венера, и я начну ощипывать ее павлиньи перья. Нам осталось каких-нибудь три с половиной часа.

С этими словами он сбросил свою медвежью шубу на пол рядом с креслом, сел, облокотился на старый вольтов столб, закинул ногу за ногу и, глядя лорду Эвальду прямо в глаза, застыл в ожидании.

Лорд Эвальд, тоже пристально глядя ему в глаза, ответил:

– Прежде всего мне хотелось бы понять, почему вы так подробно и вдумчиво расспрашивали меня о духовной сущности, о мыслительных способностях нашего женского субъекта?

– Потому что мне нужно было уяснить себе, под каким углом зрения сами вы рассматриваете явления Духовного мира и что в нем является для вас главным. Поймите, воспроизведение физическое здесь вещь наименее трудная. Для этого потребуется лишь воплотить Гадали в ослепительно прекрасный облик вашей живой красавицы. Самое же главное, чего необходимо добиваться при свершении чуда, это чтобы андреида в отличие от своей модели не только не вызывала бы в вас чувства разочарования, но была достойна в ваших глазах того божественного тела, в которое она воплощена. Иначе к чему было бы менять одну на другую?

– Каким же образом думаете вы заставить Алисию подвергнуться эксперименту?

– Я берусь подвигнуть ее на это в несколько минут нынешней же ночью за ужином – вы будете тому свидетелем. И если даже придется прибегнуть к внушению, чтобы… убедить ее… Впрочем, не думаю, достаточно будет и моего дара убеждения. Затем последует с десяток сеансов, во время которых она будет находиться перед своим вчерне вылепленным изображением из глины, что не вызовет у нее ни малейших подозрений. Гадали она даже и не увидит и знать ничего не будет о нашем предприятии.

Теперь дальше. Поскольку для того, чтобы Гадали воплотилась в человеческое подобие и могла бы жить среди нас, предстоит изъять ее из той сверхъестественной, почти фантастической обстановки, в которой ныне реализуется вложенная в нее сущность, совершенно необходимо будет придать ее внешности все характерные признаки современных женщин, их повадки, их привычки, облачив эту своеобразную Валькирию Науки в одежды, соответствующие модам нашего столетия.

Вот для чего множество портних, перчаточниц, белошвеек, корсетниц, модисток и сапожниц (я передам вам минеральное вещество для изоляционных подошв и каблучков) в точности скопируют решительно все предметы одежды, снятые с себя мисс Алисией во время упомянутых мною сеансов; таким образом, сама того не подозревая, она уступит их своей прекрасной Тени, как только та окончательно родится. После того как весь туалет мисс Алисии будет скопирован, вы сможете заказать еще тысячу других вещей любых фасонов, для чего не потребуется никаких примерок. Само собой разумеется, андреида будет пользоваться теми же духами что и ее модель, ибо у нее такой же запах кожи.

– А какова она в путешествии?

– Да как любая другая, – ответил Эдисон. – Бывают путешественницы гораздо более причудливые!.. Мисс Гадали, если предупредить ее о том, что предстоит путешествие, будет вести себя безукоризненно. Только выглядеть будет немного сонной, быть может, и обращаться станет только к вам, изредка, очень тихо и с большими паузами, но если она будет сидеть рядом с вами, ей даже не понадобится опускать вуаль, все равно, будет ли это ночью или днем. К тому же вы ведь будете путешествовать как бы в одиночестве, дорогой мой лорд? Что же вас смущает? Даже самый внимательный наблюдатель не заподозрит истины.

– Но не может разве кто-нибудь обратиться к ней с вопросом?

– В этом случае придется ответить вам: вы скажете, что дама эта иностранка и не говорит на языке данной страны, – и вопрос будет исчерпан. Должен, однако, предупредить вас, на случай если вы окажетесь на борту парохода (в подобного рода путешествиях и нам с вами трудно бывает иной раз сохранять равновесие), что внутреннее устройство Гадали не приспособлено для долгих морских переездов… во время которых живые наши дамы нередко при сильной качке, словно трупы, лежат в гамаках, сотрясаемые внезапными приступами тошноты, и являют собой при этом весьма жалкое зрелище. Чтобы своим безмятежным видом не бросать вызова несовершенным организмам живых попутчиц, не подверженная такого рода недугам Гадали путешествует по морю только в виде мертвого тела.

– Как! В одном из обычных наших гробов? – спросил пораженный лорд Эвальд.

Эдисон с серьезным видом кивнул головой.

– Но в саван, надеюсь, ее не зашивают? – растерянно пробормотал юный лорд.

– О, живое порождение искусства, она в детстве не знала пеленок, и саван ей ни к чему. Так вот: среди сокровищ, которыми владеет андреида, имеется тяжелый гроб черного дерева, обитый внутри белым атласом. Внутренность этого символического футляра формой своей точно соответствует очертаниям женской фигуры, для которой он предназначей. Это ее приданое. Створки верхней крышки этого саркофага открываются с помощью золотого ключика в форме звездочки, который вставляется в скважину, находящуюся у изголовья. Гадали умеет самостоятельно входить в этот футляр, нагая или одетая, располагаться там и закреплять себя с помощью прочно прибитых к боковым стенкам широких шелковых лент таким образом, что плечи ее даже не соприкасаются с обивкой гроба. Лицо прикрывается вуалью; голова, обрамленная волосами, закрепляется батистовой лобной повязкой, что обеспечивает ей полную неподвижность, и укладывается на подушку. Если бы не ровное, спокойное дыхание, ее можно было бы принять за только что почившую в бозе мисс Алисию Клери.

В крышку этой тюрьмы вделана серебряная пластина, на которой выгравировано будет вязью имя «Гадали», означающее по-персидски «идеал». А над ним будет вычеканен ваш старинный родовой герб, дабы он освящал собой это пленение.

Чтобы не вызвать ни у кого подозрений, этот красивый саркофаг будет помещен в большой четырехугольный ящик из камфорного дерева, выложенный внутри ватой. Эта темница, в которой предстоит покоиться вашей мечте, будет готова через три недели. По возвращении в Лондон вам достаточно будет обратиться к начальнику таможенной службы, и вы получите свой таинственный груз, минуя досмотр.

Когда мисс Алисия Клери получит ваши прощальные слова, вы будете уже в своем родовом замке в Этельвуде и там сможете разбудить ее… небесную тень.

– В моем замке? А, собственно, почему бы и нет? – пробормотал лорд Эвальд, как бы обращаясь к самому себе, внезапно охваченный беспредельной грустью.

– Да, только там, в туманном этом краю, среди сосновых лесов, скал и больших озер, сможете вы, никого не опасаясь, выпустить Гадали из ее темницы. В вашем замке найдутся, я полагаю, богатые просторные покои, обставленные мебелью елизаветинских времен?

– Да, – отвечал лорд Эвальд с горькой усмешкой, – я в свое время позаботился о том, чтобы украсить их великолепными картинами и всякого рода произведениями искусства.

Есть там старинная зала, где все проникнуто памятью о былом. Единственное огромное окно из цветного стекла, осененное тяжелыми старинными занавесями с вытканными на них потускневшими от времени золотыми цветами, открывается на террасу, перила которой, сохранившие еще первоначальный свой блеск, выкованы были в царствование Ричарда Третьего. Поросшие мохом каменные ступени ведут вниз, в парк, где под тенью вековых дубов тянутся запущенные аллеи, поросшие травой.

Я предназначал это великолепное жилище будущей своей невесте, той, которую надеялся когда-нибудь встретить.

При этих словах лорд Эвальд горестно вздохнул.

– Что ж! – продолжал он. – Да будет так! Попытаюсь испробовать невозможное. Да, я привезу в свой замок этот фантом, эту гальванизированную свою надежду! И раз та, другая — она-то ведь тоже призрак! – уже не властна вызвать у меня ни любви, ни вожделения, да будет бездушная эта форма гробницей моих чувств, в грустном созерцании которой я предамся последним своим мечтам.

– Да, это поместье, я полагаю, – наиболее подходящее место для андреиды, – очень серьезно сказал Эдисон. – Вы видите: как ни лгало по природе своей склонен я к мечтаниям, я невольно становлюсь вашим союзником, побежденный несокрушимостью вашей натуры, к тому же внушающей мне почтение. Только там сможет Гадали таинственной сомнамбулой бродить вокруг озер или среди вересковых зарослей. В этом пустынном замке, где ожидают вас старые слуги, привычные занятия, охота, ваши книги, музыкальные инструменты, новая пришелица очень скоро обретет для вас свое место среди людей и вещей, и вы привыкнете к ней.

Почтительное молчание, которым станут ее окружать, создаст вокруг нее ореол некоей тайны – вы позаботитесь об этом, приказав слугам никогда ни с чем к ней не обращаться, объяснив это хотя бы тем (если понадобится объяснение), что вы-де спасли безмолвную свою подругу от смертельной опасности, вследствие чего она и дала обет до конца дней своих ни с кем, кроме вас, не разговаривать.

Там темными осенними ночами под печальные вздохи ветра будет торжественно звучать для вас дивное пенье андреиды в сопровождении органа (если вы не предпочтете какое-нибудь мощное американское фортепьяно), воспроизводя дорогой вам голос. Звуки его будут раздаваться и летом в вечерние сумерки, наполняя их еще большим очарованием, а на рассвете, смешиваясь с пеньем птиц, будут казаться голосом самой зари…

Люди будут изредка видеть ее то в лучах восходящего солнца, то в мерцании звездного неба медленно проходящей по зеленой траве парка в длинном своем платье – так родится легенда. Истинный смысл этого леденящего сердце зрелища будет сокрыт для всех, кроме вас одного… Быть может, я как-нибудь приеду навестить вас там, в вашем полууединении, где предстоит вам непрестанно противоборствовать двум опасностям – безумию и гневу божьему.

– И вы будете единственным гостем, которого я приму у себя, – ответил лорд Эвальд. – Но поскольку мы, предвосхищая события, только что установили возможности уже совершившегося чуда, мне хотелось бы теперь поговорить о том, насколько возможно само это чудо, и услышать от вас, какими средствами собираетесь вы воспользоваться для его свершения.

– Хорошо, – сказал Эдисон, – должен, однако, предупредить вас, что секреты внутреннего устройства самой «куклы» так же мало способны объяснить вам, каким образом «кукла» эта станет Тенью, как не мог бы скелет мисс Алисии объяснить, каким образом механизм его, сочетаясь с красотой ее плоти, дает в результате те идеальные очертания, что рождают вашу любовь.

IX
Двусмысленные шутки

Угадай, или я убью тебя.

Сфинкс

– Свече необходим фитиль, – продолжал изобретатель. – Как бы неказист ни был источник света сам по себе, разве не становится он восхитительным, когда посредством его возникает свет? Тот, кто заранее при виде какого-либо прибора для освещения стал бы сомневаться в том, что с его помощью может возникнуть свет, и в негодовании отверг бы даже попытку зажечь его, достоин ли он этот свет увидеть? Нет, не правда ли? Так вот, мы будем говорить сейчас лишь о «человеческой машине» Гадали, как называют это наши доктора. Успей вы уже поддаться очарованию новорожденной андреиды так же, как поддаетесь чарам ее модели, вам не понадобились бы никакие объяснения; так зрелище вашей живой прелестницы с содранной кожей ничуть, не помешало бы вам продолжать любить ее, если вслед за тем она предстала бы вашим глазам в прежнем виде.

Электрическое устройство, заключенное в Гадали; в такой же мере не является ею, как и скелет вашей любовницы не есть ее личность. Короче говоря, в женщине, как я полагаю, любят не тот или иной сустав, не сухожилие, не кость или мышцу – любят лишь всю совокупность ее существа, проникнутого органическим ее флюидом, когда в одном своем взгляде она преображает для нас эту сумму слившихся воедино и сублимированных в ее теле металлов, минералов и растительных веществ.

Словом, нерасторжимое единство, в которое вовлечены эти посредники очарования, одно лишь и составляет для нас тайну. Так что не забудьте, дорогой лорд, что речь пойдет у нас о некоем жизненном процессе, столь же любопытном, как и у нас с вами, который если и способен несколько нас покоробить, то разве что своей… новизной.

– Хорошо, не забуду, – с улыбкой ответил лорд Эвальд. – Так вот, прежде всего, для чего эти доспехи, этот панцирь?

– Доспехи? – переспросил Эдисон. – Но я уже вскользь говорил об этом. Это тот гибкий остов, на который наложена будет пронизываемая электрическим током плоть вашей идеальной подруги. Внутри его расположится ее организм, ничем не отличающийся от организма обыкновенной женщины.

Через несколько минут мы сможем изучить его на самой Гадали, который доставит большое удовольствие приоткрыть вам тайны своего светозарного существа.

– Андреида всегда говорит тем самым голосом, который я слышал? – спросил лорд Эвальд.

– Можно ли задавать подобные вопросы, дорогой лорд? – сказал Эдисон. – Нет, тысячу раз нет! Разве голос мисс Алисии со времени ее детства не изменился? Голос, которым говорила Гадали, – это еще ребяческий ее голос, сомнамбулический, бесплотный, еще не женский. Она обретет голос мисс Алисии Клери так же, как и все остальное. И пенье, и разговоры будут теми самыми, которые продиктует ей, не видя ее и сама о том не ведая, ваша распрекрасная подруга. Ее манера говорить, тембр, интонации с точностью до миллионной доли вибрации голосовых связок будут записаны на двух золотых фонографах, которые мне удалось ныне довести до высочайшего совершенства; эти аппараты обладают точностью воспроизведения голоса поистине… немыслимой и представляют собой в то же время легкие Гадали. Легкие эти приводятся в действие электрической искрой, подобно тому как искра жизни приводит в действие наши. Я должен еще предупредить вас, что неслыханно прекрасное это пенье, и выразительные сцены, и незнакомые речи, вначале произнесенные голосом живой артистки-виртуозки, а затем скопированные и вдруг на серьезный лад переиначенные ее двойником-андреидой, как раз и составляют чудо и вместе с тем ту скрытую опасность, о которой я уже предостерегал вас.

При этих словах лорд Эвальд вздрогнул. Ему и в голову не приходило подобное объяснение Голоса, этого девичьего голоса прекрасного призрака! Он сомневался, слыша его. Но это простое объяснение заставило его в полной мере почувствовать всю серьезность предстоящего эксперимента. Забрезжившая возможность, еще весьма смутная, разумеется, но все же возможность чуда впервые отчетливо предстала ему.

Итак, решившись на этот раз добиться от изобретателя как можно больших подробностей, он сказал:

– Два золотых фонографа, говорите вы? В самом деле, это должно быть лучше, чем настоящие легкие. Так вы, значит, предпочли золото?

– И притом самородное, – смеясь, сказал Эдисон.

– Но почему? – спросил лорд Эвальд.

– Да потому, что золото обладает более нежным звучанием, более женственным, более приятным и к тому же, если подвергнуть его соответствующей обработке, представляет собой тот чудесный металл, который не поддается окислению. Надо вам заметить, что, конструируя эту женщину, я вынужден был использовать самые редкие и самые драгоценные вещества, что, впрочем, является данью прекрасному полу, – галантно прибавил изобретатель. – Однако для суставов пришлось все же использовать железо,

– Вот как? – задумчиво произнес лорд Эвальд. – Для суставов вы пользовались железом?

– Разумеется, – ответил Эдисон, – разве не входит железо в состав нашей крови и нашего тела? Недаром же во многих случаях врачи прописывают нам его в качестве лекарства. Так что совершенно естественно, что без него невозможно было бы обойтись, не то Гадали могла бы получиться не совсем… человеком.

– Но почему именно в суставах? – спросил лорд Эвальд.

– Сустав состоит из двух элементов – охватывающего и охватываемого; так вот, наружным, охватывающим элементом в суставах Гадали служит магнит, возбуждаемый электричеством, и поскольку лучше всех металлов (лучше никеля и кобальта, во всяком случае) магнит притягивает именно железо, я вынужден был сделать внутренние элементы из стали, состоящей в основном из железа.

– В самом деле? – очень спокойно отозвался лорд Эвальд. – Но ведь сталь окисляется – выходит, суставы способны заржаветь?

– Такое скорее может случиться с нашими суставами, – сказал Эдисон. – Вон на той этажерке – большая плотно закупоренная бутыль с розовым маслом, смешанным с амброй, – оно-то и послужит необходимой смазкой для Гадали.

– Розовое масло? – переспросил лорд Эвальд.

– Да, то единственное, которое, будучи приготовлено подобным образом, не выдыхается, – сказал Эдисон. – И к тому же ароматы – неотъемлемая часть женщины. Каждый месяц надо будет вливать маленькую ложечку этого масла в рот Гадали, когда она как бы дремлет, подобно тому как мы делаем это с заснувшей больной. Тончайший аромат разольется по всему металло-магнетическому организму Гадали. Этой бутыли хватит на доброе столетие, даже больше. Так что вам, дорогой лорд, я полагаю, не придется возобновлять запасы этого масла, – закончил изобретатель шутливым тоном с оттенком мрачной иронии.

– Вы говорите, она дышит?

– Совершенно так же, как мы с вами, – дышит все время. Но при этом не. переводит кислорода! Мы-то его сжигаем, наподобие паровых машин, а Гадали вдыхает и выдыхает воздух, как автомат, причем грудь ее поднимается и опускается, как у обыкновенной, идеально здоровой женщины. Воздух, проходя через ее губы и заставляя трепетать ноздри, насыщается запахом амбры, согретым электричеством и испарениями розового масла, напоминающими аромат некоего восточного благовония.

Наиболее естественная поза будущей Алисии – я имею в виду реальную, а отнюдь не живую – сидеть, облокотясь на что-либо и подперев рукой щеку, или же лежать на кушетке или на кровати, как обычная женщина.

При этом она будет совершенно неподвижна, если не считать дыхания. Чтобы пробудить Гадали к ее загадочному существованию, вам достаточно будет взять ее за руку и включить ток на одном из ее перстней.

– Одном из ее перстней? – переспросил лорд Эвальд.

– Да, – сказал Эдисон, – на том, что у нее на безымянном пальце: это ее «обручальное кольцо».

Он кивнул в сторону стола из черного дерева.

– Знаете, почему эта столь поразившая вас рука ответила давеча на ваше рукопожатие?

– Нет, разумеется, – отвечал лорд Эвальд.

– Да потому, что, пожимая ее, вы надавили на перстень, – сказал Эдисон. – У Гадали, если вы обратили внимание, на каждом пальце по перстню с различными камнями, имеющими свое особое назначение. Кроме тех многочисленных неземных сцен со всякими признаниями и головокружительными ощущениями, во время которых вам совершенно не придется ею заниматься, ибо все разговоры уже целиком будут записаны внутри ее оболочки и составят, так сказать, ее личность, настанут ведь и минуты молчания, когда вы, уже не жаждая возобновлять те дивные часы, захотите попросту о чем-нибудь спросить.

Так вот, если в такие минуты, взяв ее за правую руку, вы коснетесь прелестного аметиста на указательном пальце – неважно, сидит она или лежит, – и скажете: «Пойдемте, Гадали!» – она тотчас же послушно последует за вами и даже с большей готовностью, чем это сделала бы мисс Алисия Клери.

Если вы надавите на рубин перстня, что на среднем пальце правой руки Гадали, она пойдет прямо вперед безо всякой посторонней помощи или же томно опершись на руку своего спутника, следуя при этом всем его движениям, но не просто как любая женщина в этих обстоятельствах, а в точности так же, как это сделала бы мисс Алисия Клери. Эта зависимость человеческой машины Гадали от ее перстней ни в коей мере не должна оскорблять ваших чувств. Только нажимать на перстень следует мягко, естественно, точно так же, как вы делаете это, когда в порыве нежности пожимаете руку ее модели. Но это необходимо лишь для создания подлинной иллюзии. Подумайте сами, к каким другим, унизительным просьбам вынуждены иной раз прибегать любовники, чтобы добиться бесцветной иллюзии любви, до какого лицемерия способен снизойти даже Дон Жуан, преодолевая женское жеманство и преображая его в некое подобие покорности… Вот какие они – перстни живых женщин.

Для того чтобы заставить ее сесть, надобно воздействовать на перстень безымянного пальца, тот, что с бирюзой. Кроме того, она носит на шее ожерелье, каждая бусинка которого имеет свое предназначение. Подробнейшая рукопись (превосходно изложенное руководство, единственное существующее в этом мире), которую она сама вам подарит, даст вам полное представление о всех ее особенностях и привычках. И вы понемножку (известно, что женщину узнаешь постепенно) свыкнетесь с ними и все это станет для вас чем-то естественным.

Эдисон говорил весьма серьезным, невозмутимым тоном.

– Что касается до ее питания, – продолжал он…

– Что вы сказали? – прервал его лорд Эвальд, глядя на этот раз прямо в светлые глаза ученого.

– Вы, кажется, удивлены, милорд? – сказал Эдисон. – Уж не собираетесь ли вы дать этому милому созданию умереть от истощения? Да это было бы хуже, чем убийство.

– Что вы подразумеваете под ее питанием, любезный мой колдун? – спросил лорд Эвальд. – На этот раз все это, право же, превосходит самые фантастические сказки.

– Вот какую пищу принимает Гадали один или два раза в неделю; здесь, в этом старинном ларце хранятся коробки с пастилками и небольшими пилюлями, которые эта удивительная девица превосходно усваивает, причем самостоятельно! Вам достаточно будет поставить корзиночку с ними на какую-нибудь консоль, расположенную на определенном расстоянии от того места, где она обычно отдыхает и, слегка коснувшись одной из жемчужин ожерелья, указать ей на эту корзинку.

Во всем, что касается земных дел, она – дитя; она ничего не знает. Ее всему надобно учить; да и мы сами находимся в таком же положении. Только она, кажется, не способна вспоминать. Впрочем, мы сами часто многое забываем – забываем даже о собственном нашем спасении.

Пьет она из специально сделанной для нее чаши из яшмы, и станет подносить ее к губам тем же жестом, что и ее модель. Эта чаша всегда будет полна свежей воды, вначале профильтрованной через уголь, то есть абсолютно чистой, к которой затем примешиваются некоторые соли, формулы их вы найдете в Рукописи. Что касается пастилок и пилюль, то пастилки – из цинка, а пилюли – из бихромата калия, а иногда из перекиси свинца. В наше время все мы принимаем внутрь великое множество всякого рода веществ, заимствованных из химии. А Гадали только ими и ограничивается. Как видите, она весьма умеренна в еде и питье. Она употребляет не более того, что ей требуется. Счастливы те, кто способен быть столь же умеренным! Если же она не находит подле себя этих необходимых ей веществ в момент, когда их хочет, она впадает в обморок, а вернее сказать, умирает.