Текст книги "Будущая Ева"
Автор книги: Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль-Адан
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)
Если неоспоримо доказано, что даже представители растительного и минерального царстввыделяют некий магнетизм, который – без всяких индукторов, на расстоянии и вопреки преградам воздействует на живой организм, могу ли я особенно удивляться тому, что между гремя представителями рода человеческого флюиды вступили в такое взаимодействие, что стало возможным описанное явление?
В заключение: ясно, что Сована чувствительна к воздействию электрического флюида, вызывающего у миссис Андерсон слабую дрожь, хотя в ее состоянии никакое внешнее воздействие на ней не сказывается, и если б миссис Андерсон сожгли заживо, Сована даже не проснулась бы; считаю доказанным, что нервный флюид небезразличен к воздействию электрического и какие-то свойства обоих могут синтезироваться в единое целое, природа и мощь которого еще не выяснены. Тот, кто, открыв этот новый флюид, приручил бы его так же, как оба вышеупомянутых, мог бы творить чудеса, которые затмили бы чудеса индийских йогов, тибетских бонз, коромандельских факиров и дервишей из Центрального Египта.
Во взгляде лорда Эвальда была странная задумчивость; помолчав, он ответил:
– Хотя и разум, и приличия не дают мне права повидать миссис Андерсон, Сована, мне кажется, заслужила того, чтобы я считал ее добрым другом; и если она может расслышать мои слова – здесь ведь вокруг сплошная магия, – пусть это пожелание достигнет ее слуха, где бы она ни находилась!.. Но последний вопрос: а что же слова, которые Гадали только что произнесла у вас в парке? Их тоже «продекламировала» мисс Алисия Клери?
– Разумеется, – отвечал Эдисон, – ведь требовалось, чтобы вы узнали голос и жестикуляцию живой красавицы; но если она декламировала так чудесно, то лишь повинуясь терпеливому и мощному воздействию Сованы; сама-то она не понимала ни слова.
Ответ Эдисона поверг лорда Эвальда в крайнюю растерянность. На сей раз объяснение и в самом деле уже не годилось. Нельзя было представить себе, что кто-то предугадал заранее различные фазы этой сцены (а голос свидетельствовал, что кто-то их предугадал).
Он хотел было объявить об этом инженеру и доказать, в свою очередь, что такого рода вещь невозможна абсолютно и по сути; но, уже раскрыв рот, вспомнил странную просьбу, с которой обратилась к нему Гадали перед тем, как закрылись створки ее гроба.
А потому он утаил в сокровенной глубине своих дум это воспоминание, от которого у него закружилась голова, и ничего не ответил. Он только поглядел на гроб странным взглядом: лишь теперь он со всей ясностью осознал, что под оболочкой андреиды скрывается существо из потустороннего мира.
Эдисон же, не заметив этого взгляда, продолжал:
– Истинная жизнь Сованы протекает в сфере ясновидения высшего порядка и духовности, не знающей отдыха, а потому она обладает мощнейшим даром внушения, в особенности когда под ее влияние попадают те, кого частично уже загипнотизировал я. Воздействие ее воли – даже на их разум – сказывается незамедлительно!
Лишь под ее воздействием наша комедиантка и смогла декламировать дни напролет – с этих подмостков и в окружении невидимых объективов – тексты, записанные на золотые пластинки и необходимые для того, чтобы у Гадали появилась личность. Добавьте тон, движения, взгляды: все это внушала неведающей красавице Сована. По манию вдохновительницы безотказные золотые пластинки-легкие фиксировали подчас лишь единственно верную интонацию из двадцати. Я же – с микрометром в руках и сильнейшей лупой в глазу – запечатлевал на валике-двигателе лишь совершенные сочетания жестов, взглядов и выражений лица Алисии, будь оно радостным или строгим. На это ушло одиннадцать дней, в течение которых, по моим тщательнейшим указаниям, вырабатывалась плотская оболочка фантома, кроме груди. Угодно вам просмотреть несколько особых фотографических снимков, на которых точками отмечены места (с точностью до тысячной доли миллиметра), где в плотской оболочке рассеяны крупицы металлической пыли, которые, будучи должным образом намагничены, точно воспроизводят пять-шесть основных улыбок мисс Алисии Клери? Вот они, в этих папках. При этом различные ее мины самостоятельно приобретают особые оттенки в зависимости от смысла слов, а разные движения бровей – всего пять положений – придают своеобразие взгляду этой в высшей степени привлекательной молодой женщины.
Вам, должно быть, работа эта в целом представляется весьма сложной, и все частности – трудно выполнимыми; но при умелом анализе, внимании и упорстве она, в сущности, сводится к чрезвычайно простым вещам, поскольку я уверен в непогрешимости формул, которые разработал не без применения интегралов и которые действительно стоили мне долгих усилий; а все эти труды, презанятные и кропотливые, не требуют ни напряжения, ни самопринуждения: все получается само собой! Когда несколько дней назад сомкнулись доспехи, пронизанные бессчетными капиллярными индукторами, окончания которых покрывали их сияющим пушком, и я начал накладывать поверх плотскую оболочку, вначале в виде порошка, а затем послойно, так вот, в это время Гадали, еще блуждавшая в лимбах, репетировала все тексты, составляющие мираж ее духовной сути, и получалось у нее безукоризненно.
Но сегодня была генеральная репетиция, проходила она то здесь, то в парке, зрителями были мы с Сованой, Гадали репетировала в костюме своей модели – и я был потрясен!
То была идеальная представительница Человечества – за вычетом того в нас, что не имеет названия и о чем покуда нельзя сказать, присуще это ей или нет. Признаться, я пришел в восторг, словно какой-нибудь поэт. Какие меланхолические речи, сладостные, как в мечтаниях! Какой голос, какая глубина и проникновенность взора! Какие пьянящие дали женской души! Как она пела! Как была хороша собою – точно забытая богиня! Как звала к несбыточному! Касаясь то одного перстня Гадали, то другого, Сована преображала ее – заклинательницу волшебных снов. О да, не зря эти удивительные и прекрасные сцены принадлежат перу самых избранных из самых светлых умов – величайших поэтов и мыслителей нашего века – впрочем, об этом я уже говорил.
Разбудив ее у себя в старом замке, вы увидите – после первого же кубка чистой воды и первой же порции таблеток, – какой совершенный призрак предстанет перед вами! Как только вы привыкнете к присутствию Гадали, могу поручиться, вы начнете говорить с нею искренне: ведь если в смысле физическом я дал ей все, что есть в ней иллюзорного и земного, то неведомая мне Душа проникла в мое творение и, слившись с ним навсегда, внесла свои штрихи в малейшие подробности этих пугающих и нежных сцен с тончайшим искусством, воистину сверхчеловеческим.
XIV
Прощание
Печальный этот час, когда уходит всяк
Своим путем.
Виктор Гюго. Рюи Блаз
– Итак, – продолжал Эдисон, – работа завершена, и ее итог – отнюдь не жалкая копия. Повторяю: голос, жесты, интонации, улыбки, сама бледность живой женщины, которую вы любили, обрели душу. У той все это было мертвым, рассудочным, приземленным, приносящим лишь разочарование; теперь ее подобие таит в себе женскую суть, которой, быть может, и предназначался этот облик с необычной его красотою, ибо она доказала, что достойна любви. Итак, той, что стала жертвой Искусственности, Искусственность принесла искупление! Та, которую предали и покинули ради унизительной и постыдной любви, возвеличила себя в видении, способном внушить любовь возвышенную! Та, у которой самоубийство супруга отняло средства к существованию, здоровье, надежды, – отвратила человека от самоубийства! Решайте же, что вы предпочтете: тень или реальность. Сможет ли эта иллюзия удержать вас в этом мире, стоит ли жить ради нее – как вы полагаете?
Вместо ответа лорд Эвальд встал и, вынув из футляра слоновой кости прелестный карманный пистолетик, протянул его Эдисону.
– Мой дорогой маг, – сказал он, – позвольте поднести вам маленький подарок в память об этом светлом и неслыханном приключении! Вы его заслужили! Сдаюсь и отдаю вам оружие.
Эдисон тоже встал, взял пистолет, в задумчивости поиграл курком – и вдруг, вытянув руку, направил пистолет в ночную мглу за распахнутым окном.
– Эту пулю я посылаю Дьяволу, если он существует, так как в последнем случае, думается мне, он где-то здесь.
– А, как в «Волшебном стрелке»! – пробормотал лорд Эвальд, невольно улыбнувшись причуде великого физика.
Тот выстрелил во тьму.
– Есть! – крикнул из парка странный голос.
– Что это? – не без удивления спросил молодой лорд.
– Пустяки. Это развлекается один мой старый фонограф! – ответил Эдисон, продолжая дерзновенную шутку.
– Я отнимаю у вас образчик сверхчеловеческого совершенства! – сказал, помолчав, лорд Эвальд.
– О нет, ведь у меня есть формула, – ответил физик. – Но… я не буду больше изготовлять андреид. Мои подземелья станут прибежищем, где я буду скрываться, вынашивая новые открытия,
А теперь, милорд граф Селиан Эвальд, по стакану хереса – и прощайте. Вы предпочли мир фантазии; увозите ту, которая приобщит вас к нему. Меня же судьба приковала к тусклым «реальностям». Дорожный ящик и повозка ждут вас; мои механики, вооруженные до зубов, проводят вас до Нью-Йорка, капитан океанского парохода «Wonderful»[45]45
«Чудесный» (англ.).
[Закрыть] предупрежден. Быть может, мы еще увидимся в Этельвудском замке. Пишите мне. Вашу руку! Прощайте.
Эдисон и лорд Эвальд в последний раз обменялись рукопожатием.
Минуту спустя лорд Эвальд уже сидел на коне рядом с повозкой в окружении факелов своего грозного эскорта.
Странный отряд пустился в путь и вскоре скрылся за поворотом дороги, ведущей к скромному вокзальчику Менло-Парка.
Оставшись один среди сияния своих инфернальных огней, Эдисон медленно подошел к черным портьерам, ниспадавшим длинными складками и скрывавшим еще одно помещение. Он отдернул эта портьеры.
На широком канапе алого бархата, стоявшем на стеклянных дисках, покоилась женщина в глубоком трауре, стройная и еще молодая, хотя прекрасные черные волосы у висков уже серебрила седина. На лице со строгими и пленительными чертами и чистым овалом застыло выражение какого-то сверхъестественного покоя. Рука, свисавшая на ковер, держала рупор электрофона, рупор был помещен в своеобразную маску, подбитую ватой, так что, заговори эта женщина, никто не мог бы ее расслышать, даже если бы находился здесь же.
– Что ж, Сована, – произнес Эдисон, – вот наука и доказала в первый раз, что способна исцелить человека… даже от любви!
Ясновидящая не ответила, и физик взял ее за руку: рука была так холодна, что он вздрогнул; наклонившись, Эдисон убедился, что пульса нет и сердце не бьется.
Долго-долго пытался он пробудить спящую с помощью магнетических пассов – все было напрасно.
По прошествии часа, полного тревоги и бесплодных волевых усилий, Эдисон осознал, что та, которая казалась спящей, навсегда покинула мир людей.
XV
Фатум
Недели три спустя после описанных событий мистер Эдисон начал испытывать беспокойство: ни писем, ни телеграмм от лорда Эвальда не было.
Как-то вечером, в девятом часу, сидя в одиночестве у себя в лаборатории и просматривая под лампой одну из главных американских газет, он наткнулся на нижеследующие строки, каковые привлекли его внимание и были прочитаны им дважды в глубочайшем смятении:
«Ллойд. Новости с моря. Официальное сообщение
Известие о крушении парохода «Wonderful», которое мы опубликовали вчера, только что подтвердилось; сообщаем грустные подробности трагического события.
Пожар вспыхнул в кормовой части судна в грузовом трюме, где по неизвестной причине взорвались бочки с горючим и спиртами.
На море штормило, и пароход подвергался сильной килевой качке, а потому стена огня мгновенно надвинулась на багажный трюм. Сильный западный ветер раздувал пламя, так что и оно, и дым были замечены одновременно.
Все триста пассажиров мгновенно проснулись и в беспорядке высыпали на палубу, не зная, что предпринять в преддверии неминуемой гибели.
Произошли ужасные сцены.
При виде пекла, надвигавшегося с пугающим потрескиванием, женщины и дети испускали громкие и отчаянные вопли страха.
Капитан объявил, что через пять минут судно пойдет ко дну, и все бросились к спасательным шлюпкам, которые за несколько секунд были спущены на воду.
Первыми они приняли на борт женщин и детей.
Во время этих ужасающих сцен на нижней палубе произошел странный инцидент. Некий молодой англичанин, лорд Э***, схватив багор, пытался силой прорваться в багажное отделение, где бушевало пламя.
Он сбил с ног помощника капитана и боцмана, пытавшихся его удержать; и понадобились усилия не менее чем полдюжины матросов, чтобы не дать ему погибнуть в огне, куда он рвался в явном приступе буйного помешательства.
Отбиваясь от них, он твердил, что любой ценой хочет спасти из пламени, становившегося все свирепей, ящик, в котором находится нечто столь драгоценное, что он предлагал колоссальную сумму – сто тысяч гиней – тому, кто ему поможет; впрочем, попытка такого рода была бы не только невозможна, но и бесполезна, поскольку шлюпки едва могли вместить пассажиров и экипаж.
Молодого лорда пришлось связать, что стоило немало труда, поскольку он выказывал недюжинную силу; в конце концов он потерял сознание и был принят последней шлюпкой, пассажиров которой к шести часам утра взял на борт французский сторожевой корабль «Грозный».
Первая спасательная шлюпка, перегруженная женщинами и детьми, опрокинулась. По предварительным подсчетам, погибло не менее семидесяти двух человек. Вот имена некоторых из этих несчастных жертв.
(Далее следовал официальный список, в первом десятке имен значилась мисс Эмма-Алисия Клери, оперная певица.)»
Эдисон в ярости отшвырнул газету. Нажав на стеклянную кнопку, он погасил все лампы.
Несколько мгновений он ходил взад-вперед в полной темноте.
Вдруг зазвонил звонок телеграфного аппарата.
Физик включил слабую лампочку около аппарата Морзе.
Три секунды спустя, схватив телеграмму, он прочел следующее:
«ЛИВЕРПУЛЬ. МЕНЛО-ПАРК НЬЮ-ДЖЕРСИ США 17.2.8.40 ИНЖЕНЕРУ ЭДИСОНУ
Друг, не могу утешиться, утратив Гадали, скорблю только о ней. Прощайте. ЛОРД ЭВАЛЬД».
Прочитав эти слова, великий изобретатель рухнул в кресло, стоявшее возле аппарата, рассеянный взгляд его упал на столик черного дерева; в лунном свете белела прелестная рука; пальцы, унизанные волшебными перстнями, казались еще бледнее! Затем, опечаленный и задумчивый, он перевел взгляд в ночную тьму за распахнутым окном и, весь во власти новых для него чувств, некоторое бремя прислушивался к свисту зимнего ветра и треску черных сучьев; затем, когда взгляд его переместился ввысь, к древним светилам, бесстрастно горевшим среди тяжелых туч, к ним, бороздившим бесконечность небес с их непостижимой тайной, он вздрогнул в тишине – наверное, от холода.
