Текст книги "Будущая Ева"
Автор книги: Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль-Адан
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
XIII
Глаза телесные
Сапфиры глаз твоих миндалевидных.
Разные поэты
Из-под крышки загадочной шкатулки на молодого англичанина словно вперились тысячи взглядов.
– Вот глаза, которым наверняка позавидовали бы газели Нурмажадской долины, – продолжал Эдисон. – Сущие драгоценности: склера так чиста, зрачок так глубок, что не по себе становится, не правда ли? В наше время великие мастера глазного протезирования своим искусством превзошли природу.
Глаза эти смотрят так многозначительно, что кажутся, право же, зеркалом души.
Цвет им придается с помощью фотографического метода, чем достигается индивидуальность оттенка; но своеобычность взгляда переносится непосредственно на радужную оболочку. Один вопрос: много ли вам довелось повидать в этом мире красивых глаз, милорд?
– Немало, – отвечал лорд Эвальд, – особенно в Абиссинии.
– Вы ведь улавливаете разницу между блеском глаз и прекрасным взглядом, не так ли? – продолжал Эдисон.
– Разумеется! – сказал лорд Эвальд. – У той, которую вы скоро увидите, глаза сияют восхитительным блеском, когда она рассеянно смотрит вдаль прямо перед собой, но стоит ей остановить на чем-либо взгляд – и, увы, взгляда довольно, чтобы забылась красота глаз!
– Вот что снимает все трудности! – вскричал Эдисон. – Обыкновенно выразительность человеческого взгляда возрастает за счет тысячи внешних случайностей; неприметного движения век, недвижности бровей, длины ресниц, но в особенности от слов, от обстоятельств, от обстановки – все отражается во взгляде. И все усиливает естественную его выразительность. В наши дни благовоспитанные женщины усвоили одну и ту же манеру глядеть – светскую, общепринятую и воистину чарующую (эпитет к месту); в таком взгляде всякий найдет то выражение, какое желает, а им эта манера глядеть позволяет думать о своем, притом что создает иллюзию полнейшего внимания.
Такой взгляд можно клишировать, поскольку сам он – не что иное, как клише, не правда ли?
– Справедливо, – сказал, улыбаясь, молодой человек.
– Но, – продолжал инженер, – в нашем эксперименте нужно уловить не внимательность взгляда, а, напротив, его НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ! А вы мне сказали, что мисс Алисия Клери имеет обыкновение смотреть сквозь ресницы.
Так вот, я разрешу проблему следующим способом.
Несколько минут назад я говорил о недавно обнаруженном четвертом состоянии материи – состоянии радиации; в нашей власти – создать почти абсолютный вакуум (скажем, внутри сфероида путем нагревания воздуха, находящегося в нем, до сверхвысокой температуры); так вот, доказано, что в такого рода пустоте может иметь место движение частиц некоей невидимой материи. Если к внутренним стенкам сфероида приварить индукционные стержни, то внутри вакуума начинает вибрировать искорка, и можно заключить, что физическое Движение начинается именно так.
Вот перед вами искусственные глаза, прозрачные, словно воды родника. Мне нетрудно будет выбрать пару, сходную с глазами вашей подруги.
Для начала определим в зрачке местонахождение точки, которую живописцы именуют зрительной; затем, подвергнув внутренние полости воздействию высокой температуры, создадим вакуум, о котором я говорил, и на кончике индуктора, который будет тоньше волоска, появится моими стараниями точечная молния – почти незаметная и неяркая; радужная оболочка, исключительно тонко выполненная, придаст этой живой точечке индивидуальность, безупречно имитирующую естественность. Что касается подвижности глазного яблока, ее обеспечивают невидимые нити из чистой стали, принимающие сигналы от центрального механизма андреиды, так что глазное яблоко может подрагивать, скользить или хранить неподвижность. На валике ведь записаны в совокупности и взгляд, и движение век, и слова, и жестикуляция андреиды. Все это снаружи совершенно незаметно – так же, как незаметны истинные побуждения, таящиеся за сентиментальным женским взглядом. Искусственные глаза не воспринимаются как механизм благодаря лепке прекрасного лица, идеально смягчающей взгляд. Все завершается тщательнейшей окончательной обработкой под микроскопом, и тут уж посмотрим, мой дорогой лорд, вправе ли я предложить вам пари, что в глазах у мисс Алисии Клери – притом что они живые – больше пустоты, чем в глазах у призрачного ее двойника. А меж тем сияющая красота их будет неразличима.
XIV
Шевелюра
– Что же касается шевелюры, – продолжал ученый, – вам и так понятно: тут почти полная имитация не составляет труда, так что незачем и распространяться на эту тему.
После обработки искусно подобранных волос излюбленными ароматическими средствами мисс Алисии Клери с добавлением небольшой дозы ее личного запаха вы не отличите искусственные кудри от настоящих.
Но в данном случае мой вам совет: искусственное применять в ограниченном количестве. Для бровей, ресниц и т. п. лучше бы воспользоваться собственными волосами мисс Алисии Клери, а потому вам следует попросить у нее на память прядку потемнее. У Природы есть свои права и, как видите, временами я воздаю ей должное.
Итак, с помощью особой обработки, весьма несложной, все будет скрупулезно скопировано. Ресницы будут измерены и пересчитаны под лупой, это необходимо для выразительности взгляда. Легкий пушок, игра теней на живом снегу затылка, небрежно выбивающиеся из прически завитки – все будет чарующе идентично!
Хватит об этом.
Что касается ногтей на руках и на ногах, клянусь душою, ни одна из дочерей Евы никогда не обладала более высококачественными! Во всем подобные ноготкам вашей прекрасной подруги, они будут розоветь и поблескивать, словно… живые! Вам и так понятно, что тут никаких особенных сложностей нет, так что мне незачем уточнять, как именно будет достигнута имитация.
Поговорим о кожном покрове – и поторопимся: у нас осталось только двадцать минут.
– Знаете, Эдисон, – сказал лорд Эвальд после долгой паузы, – поистине, есть что-то инфернальное в том, чтоб рассматривать под таким углом зрения все, что дорого Любви!
– Вовсе не любви, милорд, а влюбленным! – возразил Эдисон, подняв голову; лицо его было исполнено серьезности. – Повторяю снова!
И поскольку все, что дорого влюбленным, сводится всего лишь к вышеперечисленному… к чему колебаться? Разве медик, читающий курс анатомии, теряется перед операционным столом?
На несколько мгновений лорд Эвальд погрузился в глубокую задумчивость.
XV
Кожный покров
Хотел бы нить и из твоих ладоней,
Коль снег их не растает от воды.
Тристан Лермит.
Прогулка влюбленных
Эдисон показал на продолговатую шкатулку камфорного дерева, стоявшую у стены недалеко от жаровни.
– Вот тут! – сказал он. – Вот тут храню я то, что создает иллюзию человеческой кожи. Вы познали, какова она на ощупь, когда пожали руку, что покоится у меня на столе. Я уже говорил вам о недавних поразительных успехах цветной фотографии. Так вот, прикосновение к этой коже введет в заблуждение любое живое существо, а ткань ее, невидимая и светопроницаемая, чрезвычайно чувствительна к воздействию солнечных лучей; иногда на свету она сама становится светоносной, как ослепительная кожа юной девушки.
Заметьте еще одну вещь: в данном случае трудности окраски гелио-хромным методом существенно меньше, чем при воспроизведении пейзажа. II в самом деле, у нас, представителей кавказской расы, цвет кожи включает только два определенных тона, которые мы можем в какой-то степени менять, подвергая воздействию солнца: матовая белизна и розовость.
Итак, подвергаем искусственный кожный покров воздействию окрашивающих линз (предварительно окутав им плотскую оболочку до неотделимости); с помощью этих линз достигается абсолютно тот же цвет, что у воспроизводимого нагого тела: шелковистость субстанции, ее эластичность и тонкость витализируют, так сказать, полученный результат – и настолько, что все человеческие ощущения вводятся в обман. Копию не отличить от образца. Это природа и только природа – ни больше, ни меньше, ни лучше, ни хуже: это Тождественность. Правда, фантом неподвластен изменениям. Приняв обличие живой во всей полноте, он хранит его и способен пережить тех, кто видел живую, если его не разрушат намеренно.
– Ну как, милорд, – добавил Эдисон, взглянув на лорда Эвальда, – настаиваете ли вы, чтобы я продемонстрировал эту идеальную кожную ткань? Чтобы я открыл вам, каковы ее компоненты?
XVI
Час пробил
Мефистофель. Стрелки касаются назначенного часа. Вот она падает!.. Она пала.
Гете. Фауст
– К чему? – ответил лорд Эвальд, вставая. – Нет, я не хочу познавать высшие тайны обещанного видения до того, как само видение предстанет передо мной; если целое таково, его не следует расчленять на составные части; и я не испытываю больше ни малейшего желания посмеиваться над замыслом, размах и практические следствия которого от меня еще скрыты.
Происходящее слишком необычно и в то же время слишком просто,
а потому я не буду отказываться от участия в непредсказуемом приключении, которого, по вашим словам, можно ожидать. Вы вполне уверены в своем будущем творении, в андреиде, и доказали это, отважившись на объяснения, столь подробные, столь убийственные для всякой Иллюзии, что они должны были неизбежно вызвать хохот, но вас это не испугало, а потому мне следует признать себя удовлетворенным и подождать с окончательным приговором до назначенного срока. Тем не менее уже сейчас свидетельствую, что сама по себе попытка не кажется мне больше такой нелепой, как в первый миг; вот все, что я могу и должен сказать.
Инженер спокойно ответил:
– Меньшего я и не ожидал от вас, милорд, ибо сегодня вечером вы доказали, что наделены разумом высшего порядка. О, разумеется, я привел бы в некоторое недоумение тех, кто, мысля на современный лад, опрометчиво отверг бы мое творение, не дождавшись возможности увидеть его, и обвинил бы меня в цинизме, не постаравшись меня понять.
О да. Но разве не мог бы я обратиться к ним с краткой речью, которую, полагаю, трудно было бы опровергнуть и которая звучала бы так: «По вашему мнению, невозможно предпочесть живой женщине андреиду – сколок с этой женщины? И нельзя принести в жертву неодушевленному механизму ничего человеческого – ни верований, ни любви? И никто не примешает частицу своей души к дымку, порождаемому гальваническим элементом?
Но вами утрачено право произносить подобные слова. Ибо ради дыма, порождаемого паровым котлом, вы отреклись от всех верований, заповеданных вам более шести тысячелетий назад множеством героев, мыслителей и мучеников, а ведь сами вы существуете лишь в вековечном «завтра», солнце которого, может быть, никогда не взойдет. Что предпочли вы взамен всего, составлявшего для ваших предшественников на сей планете неопровержимые, казалось, первоосновы: царей, богов, семью, отечество? Тот же дым – и дым унес их и по воле ветра под свист его рассеял по всем бороздам земным и средь волн морских. Четверти века и полумиллиона пыхтящих локомотивов оказалось довольно, чтобы вы, «просвещенные души», глубочайшим образом усомнились во всем, во что человечество верило более шести тысячелетий.
Что ж, позволю себе слегка подразнить коллективное существо, внезапно обретшее сомнительную прозорливость после столь долговременного заблуждения! Поскольку дыма, появившегося первоначально над пресловутым Папеновым котелком, оказалось вполне достаточно, чтобы у вас в сознании сразу же помутилось и померкло чувство любви к богу – да и само представление о нем! – чтобы погибло столько бессмертных, возвышенных, врожденных надежд! – то с какой стати принимать мне всерьез ваши отрицания, чуждые всякой последовательности, и ваши ренегатские сообщнические ухмылки, и ваши вопли о нравственности, вседневно опровергаемые вашей собственной жизнью?
Говорю вам: поскольку наши божества и наши упования перешли отныне на строго научную основу, почему бы не перейти на нее и нашей любви? Взамен Евы из забытого предания, из предания, отвергнутого Наукой, предлагаю вам Еву, Наукой созданную, единственно достойную, на мой взгляд, того дряблого внутреннего органа, который вы – из запоздалого сентиментализма, вызывающего улыбку у вас же самих. – все еще именуете «своим сердцем». Отнюдь не стремясь упразднить любовь к вашим дражайшим половинам – столь необходимым (по крайней мере, до новых открытий) для дальнейшего существования рода человеческого, – я, напротив, предлагаю упрочить и укрепить институт брака, гарантируя целостность и материальные интересы семьи с невинной помощью тысяч и тысяч чудесных автоматов, воспроизводящих образы красавиц, которые, вызывая любовь, неизменно разочаровывают влюбленных, но двойники которых будут духовно усовершенствованы наукой, а потому будут оказывать целительное действие, ибо по крайней мере сведут к минимуму тот вред, который, в сущности, всегда приносят ваши нарушения супружеской верности, лицемерно скрываемые. Короче, я, «волшебник из Менло-Парка», как вы меня именуете, предлагаю сынам нынешнего просвещенного века – моим собратьям по современности! – предпочесть лживой, посредственной и вечно изменчивой Реальности позитивную, отменную и всегда хранящую верность Иллюзию. Необычная химера взамен обычной, один грех взамен другого, этот дым взамен того – почему бы и нет? Клянусь, через три недели Гадали будет в состоянии бросить вызов всему человечеству, и ему придется дать четкий ответ на этот вопрос, дорогой друг. И уж коль скоро Современный Человек отказался от всего того, что до начала нынешнего зимнего сезона именовалось Скорбью, Смирением, Любовью, Верой, Молитвой, Идеалом и единственной Надеждой, выводящей нас за пределы, освещенные нашими солнцами-однодневками, и если он отказался от всего этого ради такого дыма, как Благосостояние, всегда лишь в будущем, как мнимая Справедливость, всегда лишь в будущем, как гордыня, которая у него так и осталась слабосильной и ребяческой, то я, признаться, не вижу, на какие такие, черт возьми, принципы сей Современный Человек мог бы опереться, чтобы отважиться всерьез противопоставить моим доводам какое-то «возражение», логичное или хотя бы приемлемое.
Лорд Эвальд в задумчивости безмолвно глядел на этого странного человека, горький гений которого, то сумрачный, то излучающий свет, таил под множеством непроницаемых покровов истинную причину, что его вдохновляла.
Вдруг внутри одной из колонн прозвенел колокольчик. То был сигнал с земли.
Гадали встала, медлительная и как будто немного сонная.
– Вот и живая красавица, милорд Селиан! – проговорила андреида. – Она въезжает в Менло-Парк.
Эдисон смотрел на лорда Эвальда пристально и вопросительно.
– До встречи, Гадали! – многозначительно сказал молодой человек.
Ученый пожал руку своего жутковатого творения.
– Завтра Жизнь! – сказал он андреиде.
При этом слове все фантастические птицы, видневшиеся на ветвях подземных кустов и деревьев среди разноцветных и сияющих цветов, все колибри, попугаи ара, горлицы, голубые гудзоновы удоды, европейские соловьи, райские птицы и даже лебедь, одиноко плававший в бассейне, где по-прежнему журчали белопенные струи, словно пробудившись, нарушили свое внимательное молчание.
– До свидания, сударик прохожий! До свидания! – вскричали они человеческими голосами, мужскими и женскими.
– В путь! На землю! – прибавил Эдисон, накидывая на плечи шубу.
Лорд Эвальд надел свою.
– Я предупредил, чтоб нашу гостью проводили в лабораторию, – сказал ученый. – Нам пора.
Когда они вошли в подъемник, Эдисон опустил тяжелые чугунные скобы – двери волшебного склепа закрылись.
Лорд Эвальд почувствовал, что вместе со своим гениальным спутником возвращается в мир живых.
Книга шестая
…И НАСТАЛА ТЬМА!
I
Ужин у волшебника
Несколько мгновений спустя Эдисон и лорд Эвальд уже были в ярко освещенной лаборатории, где сбросили шубы на кресло.
– Вот и мисс Алисия Клери! – проговорил инженер, поглядев в дальний угол длинного зала, где виднелись прикрывавшие окно портьеры.
– Но где же? – удивился лорд Эвальд.
– Вон в том зеркале! – сказал почти шепотом инженер и показал своему собеседнику туда, где что-то смутно мерцало, словно стоячие воды под лунным светом.
– Ничего не вижу, – сказал молодой человек.
– Это зеркало необычное, – заметил ученый. – Впрочем, если ваша красавица предстала передо мной в виде отражения, что ж, ничего удивительного – отражение-то мне и нужно, сейчас я его возьму. Ну вот, – прибавил он, нажав на кнопку, приводившую в действие автоматическую систему затворов, – вот мисс Алисия Клери ищет дверную ручку, вот открыла хрустальную задвижку… Она вошла.
При последних словах дверь отворилась, и на пороге показалась молодая женщина, высокая и восхитительно прекрасная.
На мисс Алисии Клери было платье из бледно-голубого шелка, на свету отливавшее празеленью, в черных ее волосах цвела алая роза, в ушах и в вырезе лифа искрились бриллианты. На плечи была наброшена кунья пелерина, голову прикрывал шарф из английских кружев, служивший прелестной рамкой ее лицу.
Женщина эта – живая копия Венеры-Победительницы – была ослепительна. Сходство с божественным изваянием бросалось в глаза столь явно, столь неоспоримо, что вызывало некое мистическое изумление. Перед нашими героями был, несомненно, оригинал фотографии, которая четыре часа назад появилась перед ними на экране во всем блеске красоты.
– Войдите, мисс Алисия Клери, сделайте милость! Мой друг лорд Эвальд ждет вас с самым страстным нетерпением, и позвольте сказать, глядя на вас, я нахожу, что нетерпение его вполне оправдано.
– Сударь, – проговорила молодая красавица тоном владелицы галантерейной лавки, но при этом голосом безупречно чистым, подобным звону золотых бубенцов, бьющихся о хрустальные диски, – сударь, я, как видите, приехала без церемоний, так уж у нас, артистов, принято. Но вы, мой дорогой лорд, ужасно всполошили меня своей телеграммой, мне в голову полезло всякое… сама не знаю что!
Она вошла.
– Кто хозяин этого гостеприимного дома? – осведомилась она с улыбкой, намеренно неприязненной, но, вопреки всем намерениям, просиявшей, словно клочок чистого звездного неба над заснеженным простором.
– Я, – живо ответил Эдисон. – Я – мэтр Томас.
При этих словах улыбка мисс Алисии Клери стала как будто еще холоднее.
– Да, – угодливо продолжал Эдисон, – мэтр Томас! Неужели вам не доводилось слышать обо мне? Мэтр Томас, главный антрепренер всех крупнейших театров Англии и Америки!
Красавица вздрогнула, и на устах у нее снова засияла улыбка, куда более приветливая и с долей заинтересованности.
– О, сударь, я в восторге!.. – пролепетала она.
И, повернувшись к лорду Эвальду, зашептала ему в ухо:
– Как! Вы даже не предупредили меня! Спасибо за хлопоты, я, конечно, не прочь сделаться знаменитостью, ведь это как будто в моде. Но, я считаю, так не знакомят – и не по правилам, и неблагоразумно. Мне нельзя выглядеть буржуазно в глазах этих людей; Неужели вы всегда так и будете витать в облаках, мой милый лорд?
– Увы – так и буду! – ответил с учтивым поклоном лорд Эвальд.
Молодая женщина сняла шляпку и бурнус.
Эдисон резко дернул стальное кольцо, вделанное в стену и скрытое под обивкой, и из-под пола появился круглый стол, тяжелый и роскошный; на столе горели канделябры и был сервирован роскошный ленч[36]36
Так в подлиннике.
[Закрыть].
То был истинно театральный эффект.
На саксонском фарфоре виднелась дичь и редкостные плоды, три прибора сверкали. В небольшом ажурном поставце, который стоял, поблизости от одного из трех стульев, поставленных вокруг стола, виднелись старые запыленные бутылки и графины с ликерами.
– Дорогой мэтр Томас, – проговорил лорд Эвальд, – вот мисс Алисия Клери; я уже говорил вам о незаурядных дарованиях, которыми обладает она и как актриса, и как певица.
Эдисон еще раз слегка поклонился,
– Надеюсь, – проговорил он самым непринужденным тоном, – что моими стараниями вам вскоре представится возможность дебютировать в одном из лучших наших театров, мисс Алисия Клери! Но мы побеседуем об этом за столом, не так ли? Ведь с дороги разыгрывается аппетит, да и воздух Менло-Парка тому способствует.
– Это верно, я проголодалась! – сказала молодая женщина с такой прямотой, что Эдисон, обманутый чудодейственной улыбкой, которая играла у нее на губах и которую она забыла убрать, вздрогнул и удивленно взглянул на лорда Эвальда. Эту прелестную и непосредственную фразу ученый принял за выражение юной и порывистой жизнерадостности. Как же так? Если эта женщина, воплощение столь возвышенной красоты, способна сказать таким вот образом, что она голодна, стало быть, лорд Эвальд ошибается: ведь одной такой нотки, простой и живой, довольно, чтобы доказать, что у мисс Алисии Клери есть и душа, и сердце.
Но молодой лорд сохранял бесстрастие как человек, знающий истинную цену тому, что говорится в его присутствии.
И в самом деле, мисс Алисия Клери, испугавшись, что сказала тривиальность при «людях из мира искусства», поспешила добавить с улыбкой, нарочитая тонкость которой святотатственно придала комичность великолепию ее лица:
– Это не очень-то ПОЭТИЧНО, господа; но иногда приходится возвращаться с небес НА землю.
При этих словах – они прозвучали стуком надгробной плиты, опустившейся на могилу юной красавицы, которая, впрочем, вырыла ее себе собственными руками, сама того не ведая, и теперь ей уже не было спасения, – так вот, при этих мудрых словах – один лишь Господь властен простить их, омыв своей искупительной кровью, – Эдисон успокоился: лорд Эвальд был прав.
– Прелестно! – вскричал ученый с видом простодушного добросердечия. – Что ж, в добрый час!
И любезным жестом он предложил гостям сесть за стол.
Из-под лазурного шлейфа мисс Алисии, волочившегося по батареям, вылетали искры, но они тонули в мощи света, полновластно заливавшего зал.
Все уселись за стол. Букет полураскрывшихся чайных роз, словно отобранных эльфами, указывал место молодой женщины.
– Я была бы вам бесконечно обязана, сударь, – проговорила она, снимая перчатки, – если бы вы помогли мне дебютом в каком-нибудь серьезном театре, в Лондоне, например.
– О, создать имя звезде – да ведь это наслаждение богов, – вскричал Эдисон.
– Сударь, – перебила его мисс Алисия Клери, – должна сказать, мне уже случалось петь в присутствии венценосных особ…
– Создать имя диве!.. – восторженно продолжал Эдисон, наливая своим гостям нюи.
– Господа, – снова начала мисс Алисия Клери холодно, но в то же время сияя, – дивы, как известно, ведут жизнь более чем легкомысленную: в этом отношении я не собираюсь брать с них пример. Я-то предпочла бы более респектабельный образ жизни и с театральной карьерой смирилась лишь потому… потому что, как вижу, приходится шагать в ногу с веком! А потом, чтобы нажить состояние, любые средства хороши, даже необычные, и я считаю, в наше время, чем бы ни зарабатывать, лишь бы зарабатывать.
Шипучее вино виноградников Люр-Салюса пенилось в сверкающих тонкостенных бокалах.
– Жизнь всему научит! – сказал Эдисон. – Я вот от природы не имел особой склонности оценивать певческие дарования. Ба! Сильные натуры в состоянии приноравливаться ко всем обстоятельствам и приобретать все нужные свойства. Итак, мисс Алисия Клери, смиритесь с тем, что ваш удел – Слава, она ведь удел многих, удивлявшихся этому не меньше, чем вы. За ваши триумфы!
И он поднял бокал.
Мисс Алисия Клери, которой пришлись по душе словоохотливость и благоразумие мэтра Томаса (лорду Эвальду казалось в эти минуты, что лицо ученого прикрыто черной бархатной полумаской с вырезами для
глаз, придающими ей улыбчивость), коснулась своим бокалом Эдисонова – столь достойным и сдержанным было ее движение, что бокал в ее изумительной руке вдруг приобрел вид чайной чашки.
Сотрапезники выпили жидкий свет; лед, казалось, был сломан.
Вокруг сияли лампы, закрепленные на цилиндрах, по углам экранов и на больших стеклянных дисках; и свет их подрагивал. Ощущение торжественности – тайной, чуть ли не потусторонней – читалось во взглядах, которыми обменивались присутствующие; все трое были бледны; тишина на мгновение овеяла их своим широким крылом.
