Текст книги "Будущая Ева"
Автор книги: Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль-Адан
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
X
Волшебство
– Глаза твои, светлые бездны, улыбающиеся звезды, в которых отразилась моя божественная любовь, – эти глаза я закрою!
Рихард Вагнер. Валькирия
Андреида опустила голову и, закрыв лицо руками, молча плакала.
Затем, обратив к нему возвышенно прекрасный лик Алисии, преобразившийся и залитый слезами, она проговорила:
– Что ж, ты призвал меня и вот отвергаешь. Одним своим помыслом ты мог бы дать мне жизнь, о владыка мировых сил, но ты не сознаешь своей власти и не решаешься воспользоваться ею. Мне ты предпочитаешь благоразумие, хоть сам же его презираешь. Ты отступаешь перед собственной божественной сутью. Ты взял в полон идеальный образ – и устрашился его. Здравый смысл предъявляет свои права на тебя; и, раб своей природы, ты уступаешь ему и губишь меня.
Творец, усумнившийся в творении, ты погубил его, не успев закончить. А потом ты найдешь прибежище в гордости, и предательской, и законной одновременно, и удостоишь бледную тень лишь улыбки сожаления.
А между тем стоит ли отнимать у меня жизнь во имя той, кого я представляю, той, которая пользуется этой жизнью столь жалким образом? Будь я женщиной, я принадлежала бы к числу тех, кого можно любить не стыдясь: я умела бы стариться! Я превосхожу детей человеческих – таких, какими были они до того, как титан исхитил огнь небесный, чтоб озарить их, неблагодарных! Но я угасаю, и никому не вызволить меня из Небытия! Он не принадлежит более Земле, тот, кто вдохнул бы в меня душу, не устрашившись бессмертного коршуна с его окровавленным клювом! О, как бы оплакивала я его вместе с Океанидами! Ты обрек меня на изгнание – прощай же.
Гадали встала со скамьи и, глубоко вздохнув, подошла к высокому дереву, приложила ладонь к коре и устремила взгляд на озаренные луной аллеи.
Бледное лицо волшебницы светилось.
– Ночь, – проговорила она с интонацией, в которой была почти домашняя простота, – вот я перед тобой, я – царственная дщерь живых, порождение Науки и Гения, выношенное в муках шести тысячелетий. Вы, звезды, которым завтра суждено погибнуть, вглядитесь в мои глаза, подернутые слезами: в глазах моих – ваш бесчувственный свет; а вы, души дев, которые умерли, не познав брачного поцелуя, вы, что парите в изумлении вокруг меня, утешьтесь! Я так неприметна, что мое исчезновение ни у кого в памяти не оставит печали. В своем злополучии я не заслуживаю даже, чтоб меня назвали бесплодной! В небытие канут чары моих несбывшихся поцелуев; ветер развеет совершенные мои слова; мои горькие ласки примет грозовая тьма! Изгнанница, я уйду в пустыню без моего Измаила; я буду как те несчастные пичуги, которых дети ловят в силки и которые высиживают яйца-пустышки, исходя печалью в неутоленной жажде материнства. О ты, очарованный парк! Вы, гиганты деревья, удостаивающие меня своей священной сени! Вы, нежные травы, в которых сверкают капли росы, травы, в которых жизни больше, чем во мне! Вы, ручьи, струящие свои живые воды, что светлее и чище слез у меня на щеках! И вы, небеса Надежды, о, если б я могла жить! Если б обладала жизнью! Счастливцы те, кому дан ее трепет! Жить так прекрасно! Видеть свет! Слышать шепот восторга! Растворяться в радостях любви! Хоть раз бы вдохнуть аромат этих юных спящих роз! Почувствовать, как ветер шевелит волосы! Если б я хоть могла умереть!
Гадали заламывала руки под звездным небом.
XI
Ночная идиллия
Внезапно она повернулась к лорду Эвальду.
– Прощай! – промолвила она. – Возвращайся к себе подобным и рассказывай обо мне как о «прелюбопытной диковинке»! Ты будешь вполне прав, хоть эта правота и немногого стоит.
Ты теряешь все, что теряю я. Попытайся забыть меня, попробуй – это невозможно. Тот, кто смотрел на андреиду тем взором, каким смотришь ты на меня, убил в себе влечение к Женщине, ибо поруганный Идеал не прощает, и никому не дано играть безнаказанно в Божество!
Я возвращаюсь к себе в залитые светом подземелья. Прощай! Ты больше не в силах жить!
Гадали приложила платок к губам и пошла прочь неверной поступью.
Она шла по аллее к светящейся стеклянной двери, за которой бодрствовал Эдисон. Ее платье и мантилья мелькали между деревьями; потом она остановилась в полосе лунного света и повернулась к молодому человеку. Безмолвно прижав ладони к губам, она послала ему воздушный поцелуй, и в движениях ее было щемящее отчаяние. И тут, потеряв голову, лорд Эвальд ринулся к ней и с юношеской живостью обвил рукою стан ее, затрепетавший при его прикосновении.
– Призрак, призрак! Гадали! – проговорил он. – Твоя взяла! Разумеется, не велика заслуга с моей стороны предпочесть твое опасное чудо банальной и скучной подруге, которую послала мне судьба. Но пусть земля и небо судят о моем выборе как угодно! Я буду жить затворником вместе с тобою, сумрачный кумир! Я подаю в отставку, ухожу из мира живых – и пусть годы проходят!.. Ибо я убедился: если сравнить вас обеих, фантомом окажется живая!
Гадали как будто вздрогнула, потом, движением, в котором было бесконечное самозабвение, она обвила руками шею лорда Эвальда. Прерывистое дыхание волновало ей грудь, от нее веяло ароматом асфоделей; прическа ее вдруг распалась, и волосы свободно заструились по спине.
Неспешная и томная нега смягчила ее ослепительную и строгую красоту; казалось, она не в силах молвить слово! Склонив голову на плечо юноши, она глядела на него сквозь ресницы и улыбалась лучистой улыбкой. Обожествленная женственность, иллюзия, обретшая плоть, она разгоняла ночную тьму. Она как бы вдыхала душу возлюбленного, чтобы самой обрести душу; губы, чуть-чуть разомкнувшись, с трепетом льнули в девственном поцелуе к губам ее творца.
– Наконец-то! – проговорила она глухо. – О возлюбленный, так это ты!
XII
Penseroso [43]43
Задумчивый (ит.). Здесь употреблено как музыкальный термин, указывающий на тональность исполнения.
[Закрыть]
Прощай же до рассвета
Желаннейшего дня:
С тобой мгновенье это
Соединит меня.
Музыка Шуберта
Несколько минут спустя лорд Эвальд входил в лабораторию, ведя Гадали; его рука обвивала ее стан, лицо ее, строгое, бледное, словно в полуобмороке, по-прежнему лежало у него на плече.
Эдисон стоял, скрестив руки, перед большим, прекрасной работы гробом черного дерева; обе верхние створки были распахнуты, внутри гроб был обит черным атласом, и дно его точно воспроизводило очертания женского тела.
При виде этого гроба можно было подумать, что перед нами египетский саркофаг, достойный принять мумию какой-нибудь Клеопатры и усовершенствованный в духе нашего времени. Справа и слева, в пустотах, образуемых выпуклыми стенками, виднелись: дюжина лент из гальванизированного олова, напоминавших папирусы из захоронений, манускрипт, стеклянный жезл и другие предметы. Облокотившись на сверкающее колесо огромного генератора грома, Эдисон пристально смотрел на лорда Эвальда.
– Друг мой, – сказал юноша, остановившись (андреида, как будто опомнившаяся, неподвижно стояла рядом), – лишь полубог мог поднести смертному такой дар, как Гадали. Никогда ни в Багдаде, ни в Кордове не видывали калифы подобной рабыни! Ни одному магу не удавалось вызвать заклятьями такое виденье! И Шахразада никогда не решилась бы поведать о ней в «Тысяче и одной ночи» из боязни вселить сомнение в ум султана Шахрияра. Никакие сокровища не стоят этого шедевра. Вначале он вызвал у меня вспышку гнева, но восхищение взяло верх.
– Вы принимаете ее? – спросил физик.
– Я был бы воистину глупцом, если бы отказался.
– Мы КВИТЫ! – сказал Эдисон многозначительно, и с той же многозначительностью они пожали друг другу руки.
– Не отужинаете ли вы оба со мною, как в прошлый раз? – продолжал ученый с улыбкою. – Если хотите, мы возобновим ту же беседу: вот увидите, насколько ответы Гадали будут… несхожи с ответами ее прообраза.
– Нет, – отвечал лорд Эвальд, – мне не терпится стать пленником этой возвышенной загадки.
– Прощайте, мисс Гадали!.. – сказал Эдисон. – Будут ли вам вспоминаться иногда подземные покои, где мы с вами беседовали о человеке, которому предстояло пробудить вас ради тусклого бытия живых?
– О дорогой Эдисон, – отвечала андреида, склонив голову, – мое сходство со смертными никогда не дойдет до того, что я забуду своего творца.
– Кстати… а живая? – спросил Эдисон.
Лорд Эвальд вздрогнул.
– Право, я и забыл про нее, – сказал он.
Эдисон поглядел на юношу.
– Она только что отбыла, притом в прескверном расположении духа. Только вы ушли на прогулку, тут она и явилась, вполне проснувшаяся, и обрушила на меня такую словесную лавину, что мне было не расслышать ни словечка из того, что вы, вероятно, сказали друг другу. А между тем я привел в готовность новейшие механизмы, чтобы… несущественно: вижу, что Гадали с первого же мгновенья своей жизни сумела самостоятельно доказать, что достойна ожиданий, которые возлагают на нее будущие столетия. Впрочем, я и не беспокоился за нее, если уж говорить правду. Что же касается той, которая только что умерла в андреиде – по крайней мере для вас, – то мисс Алисия Клери уведомила меня со всей твердостью и определенностью, что «отказывается от этих новых ролей, потому что ей не запомнить всю эту заумь, и длинноты такие, что у нее мозг превращается в камень». Ее скромные ЖЕЛАНИЯ отныне – «по здравом размышлении» – сводятся к тому, чтобы дебютировать просто-напросто в опереттах из ее репертуара: успех, которым она пользуется, выступая в этом жанре, успех уже вполне устойчивый, куда надежнее обеспечит ей постоянный интерес людей со вкусом. Что же касается ее статуи, то, поскольку вы должны выехать из Менло-Парка завтра утром, мне остается «всего лишь переправить статую в Лондон на ее имя»; она добавила даже, что «по поводу моего гонорара мне следует обратиться к вам, и я вправе требовать расчета по самой высокой расценке, поскольку с людьми искусства торговаться не следует». Засим мисс Алисия Клери распрощалась со мной, попросив предупредить вас (если вы нанесете мне визит), «что она ждет вас там, чтобы обо всем договориться». Так что по возвращении в Лондон вам остается, мой добрый друг, предоставить ей свободу, дабы она спокойно делала свою карьеру. Письмо с присовокуплением «княжеского» дара сообщит ей о вашем разрыве, и дело с концом. Что такое любовница? «Поясок да накидочка», – писал Свифт.
– Так я и собирался поступить, – сказал лорд Эвальд.
Гадали тихонько приподняла голову и пробормотала слабым и чистым голосом, таинственно улыбаясь и показывая взглядом на ученого:
– Он приедет в Этельвуд повидаться с нами, верно?
В ответ на естественную эту фразу молодой англичанин, сдержав жест восхищенного недоумения, просто кивнул.
Странное дело! Эдисон – вот кто вздрогнул при словах андреиды; сейчас он пристально глядел на нее.
Потом вдруг хлопнул себя по лбу, улыбнулся, наклонился поспешно и, чуть отведя подол ее платья, коснулся пальцами задников голубых башмачков.
– Что случилось? – спросил лорд Эвальд.
– Я отключаю Гадали! – отвечал Эдисон. – Теперь она принадлежит лишь вам одному. В дальнейшем ее будут наделять жизнью лишь перстни да ожерелье. Все самые полные и самые ясные сведения на этот счет вы найдете в Манускрипте. Вскоре вы поймете: записи, рассчитанные на шесть-десять часов, о которых я вам говорил, можно варьировать до бесконечности: это как игра в шахматы; это беспредельно, как женская натура. В ней таятся и два остальных высших женских типа, а если «смешать двойственность воедино», Гадали станет неотразимой.
– Дорогой Эдисон, – сказал лорд Эвальд, – я думаю, Гадали – призрак, одаренный истинной подлинностью, и меня больше не занимает тайна, которая дарит ей жизнь. Надеюсь, я забуду и то немногое, что вы мне разъяснили.
Гадали при этих словах нежно сжала руку молодого аристократа и, склонившись к его уху, прошептала тихо и быстро, пока ученый возился у ее ног:
– Не говори с ним о том, что я тебе сказала в саду. Это было для тебя одного.
Эдисон выпрямился, в руках у него были два маленьких медных винтика, которые он вывинтил и к которым были припаяны две металлические проволочки, такие тоненькие, что они терялись в ворсе ковров и в травах, по которым ступала Гадали. Видимо, они были подведены к каким-то потайным генераторам.
Андреида затрепетала с головы до ног. Эдисон коснулся застежки ее ожерелья.
– Помогите мне! – сказала она.
И, опершись одною рукой о плечо лорда Эвальда, она шагнула в отверстый гроб с какой-то сумрачной грацией.
Затем, подобрав свои длинные волнистые волосы, она тихонько легла и вытянулась.
Закрепив по обе стороны чела повязку из нескольких слоев батиста, которая должна была удерживать на месте ее голову и предохранять лицо от соприкосновения с верхними створками, она затянула на себе широкие шелковые ленты, так что теперь никакой толчок не мог сдвинуть ее с места. Руки она скрестила на груди.
– Друг мой, – проговорила она, – ты разбудишь спящую, когда мы высадимся на берегу; а до той поры мы с тобой будем видеться… в царстве сна!..
И Гадали сомкнула глаза, словно впав в забытье.
Обе створки сомкнулись над ней – мягко, неслышно, герметично. На крышке виднелось имя ГАДАЛИ, начертанное арабской вязью, под ним была серебряная пластина с вычеканенным на ней гербом.
– Как я вам и говорил, саркофаг сейчас погрузят в поместительный ящик с очень толстой прокладкой из крепко спрессованной ваты, – сказал Эдисон, – Эта мера предосторожности необходима, чтобы во время переезда не навести любопытных на размышления. Вот ключ от саркофага, вот скважина, в которую он вставляется, она почти невидима.
Ученый показал на неприметную черную звездочку в изголовье Гадали.
– А теперь, – прибавил он, жестом предлагая лорду Эвальду сесть, – по бокалу хереса, не правда ли? Нам нужно еще переговорить кое о чем.
И, нажав на хрустальную кнопку, Эдисон зажег лампы, которые засияли ярче солнца.
Потом он включил красный прожектор, освещавший лабораторию сверху и, опустив шторы, вернулся к своему гостю.
На круглом столике поблескивали два венецианских бокала и оплетенная бутыль.
– Я пью за Невозможное! – сказал физик со строгой улыбкой.
Молодой лорд в знак согласия коснулся Эдисонова бокала своим.
Затем они сели друг напротив друга.
XIII
Пояснения наспех
Довольно долго оба размышляли в молчании.
– Вот единственный вопрос, который я хотел бы задать вам, – заговорил лорд Эвальд. – Вы упоминали об одной женщине, вашей помощнице по имени миссис Эни Сована… Насколько я понял, это она создала копию нашей живой красавицы, томившейся скукой, пока ее обмеривали, воспроизводили, ваяли.
По словам Алисии, это «очень бледная женщина, уже не молода, еще не стара, всегда в трауре, когда-то была очень хороша собой; глаза у нее всегда почти закрыты, так что цвета не разглядеть, но зоркая на диво!»
И мисс Алисия Клери прибавляет, что в течение получаса таинственная ваятельница безмолвно «прощупывала ладонями все ее тело с головы до ног», словно массажистка из русской бани. Она останавливалась на миг лишь для того, «чтобы нацарапать карандашом на бумажке какие-то цифры и линии, которые она показывала вам очень быстро».
А в это время «длинный луч света» скользил по нагому телу позировавшей, словно следуя за ледяными ладонями ваятельницы; «она как будто бы рисовала светом».
– Так что же? – спросил Эдисон.
– Так вот что! – отвечал лорд Эвальд. – Судя по первому голосу Гадали, такому дальнему, эта миссис Эни Сована, должно быть, прелюбопытная особа!
– Ну-ну! – сказал Эдисон. – Как вижу, вы немало размышляли вечерами у себя в коттедже и попытались самостоятельно проникнуть в суть дела. Хорошо. Уверен, частично вы догадываетесь, в чем тут тайна; но кто мог бы вообразить, какое случайное и в то же время из ряда вон выходящее обстоятельство позволило мне завладеть этой тайной! Вот доказательство тому, что ищущие обрящут.
Вы помните, не правда ли, историю некоего Эдварда Андерсона, которую я рассказывал вам там внизу? То, что вы хотите узнать от меня, – всего лишь окончание истории; вот оно.
Эдисон задумался на миг, потом продолжал:
– Разорение и самоубийство мужа потрясли миссис Андерсон, она внезапно оказалась без крова, даже без хлеба, а у нее было двое детей, десяти и двенадцати лет; и теперь они могли рассчитывать лишь на весьма сомнительное милосердие нескольких банальных знакомых из мира коммерции; все это привело к тому, что она захворала и недуг обрек ее на полное бездействие, это был сильнейший невроз, один из тех, что признаны неизлечимыми, – она впала в летаргический сон.
Я уже говорил вам, как ценю характер этой женщины и – прошу понять меня верно, милорд, – ее разум… А потому, к счастью для себя, я догадался прийти на помощь обездоленной – как некогда вы пришли на помощь мне! – и во имя давней дружбы, которую несчастье еще упрочило, я поместил обоих детей в лучшие учебные заведения и принял меры, дабы защитить их мать от нищеты.
Прошло немало времени.
Я не часто наведывался к болящей, но при посещении не раз имел случай наблюдать, как протекают эти странные и упорные приступы сна, во время которых она разговаривала и отвечала мне, не открывая глаз. В настоящее время описано немало случаев летаргического сна; известно, что некоторые лица пребывали в гаком состоянии по три месяца кряду, не принимая никакой пищи. В конце концов (ибо я одарен, насколько могу судить, достаточно развитой восприимчивостью), я задумался над тем, не удастся ли мне исцелить странный недуг миссис ЭниАндерсон.
При этом имени, которое изобретатель подчеркнул интонацией, лорд Эвальд невольно вздрогнул от удивления.
– Исцелить? – пробормотал он. – Уж, пожалуй, преобразить, не так ли?
– Возможно, – продолжал Эдисон. – О, в тот вечер, когда мисс Алисия Клери после внушения, длившегося меньше часа, впала в гипнотический сон, я заметил, по вашему спокойствию, что вы наслышаны о новейших опытах, проводившихся самыми видными нашими специалистами в этой области. Этими опытами доказано, что Магнетизм как Наука – и древняя, и недавняя одновременно – бесспорная и позитивная реальность, и существование нервных флюидов такая же очевидность, как существование флюидов электрических.
Так вот, сам толком не помню почему, но только мне пришло в голову прибегнуть к магнетическому воздействию в надежде, что хотя бы оно облегчит страдания несчастной! Я рассчитывал, что с помощью магнетизма мне удастся избавить ее от неодолимого недуга – от телесного оцепенения. Я изучил самые надежные методы; затем применил их и, призвав на помощь все свое терпение, два месяца подряд почти ежедневно проводил сеансы. И вот внезапно после явлений обычного порядка стали наблюдаться совсем другие явления – малопонятные покуда с точки зрения Науки, но она найдет им объяснения не сегодня-завтра: во время глубокого летаргического сна у больной возникли периоды ясновидения, абсолютно загадочные.
И тут миссис Эни Андерсон стала моей тайной. Поскольку она пребывала в состоянии напряженного и сверхвосприимчивого оцепенения, мне удалось быстро развить одно свойство, присущее мне от природы, – свойство передавать свою волю на расстоянии; я развил его до предела и теперь ощущаю, что в состоянии посылать нервные импульсы настолько действенные, что могу оказывать почти неограниченное влияние на некоторые натуры и притом всего за несколько – не дней, о нет! – часов. И вот мне удалось установить настолько изощренную связь с необыкновенной сновидицей, что, зарядив магнетическим флюидом два железных кольца, собственноручно мною выкованных из одного и того же слитка (разве это не из области магии в чистом виде?), я вручил одно миссис Андерсон – вернее, Соване, – другое взял себе, и теперь достаточно, чтобы мы оба надели эти кольца, и она тут же не только испытывает воздействие моей воли, но как бы оказывается – духовно, магнетически и воистину – рядом со мною, понимает меня и повинуется мне, даже если ее тело, погруженное в сон, находится за двадцать миль от меня. Она и во сне держит в руке телефонную трубку, и в ответ на мои слова, которые мне довольно произнести шепотом, я услышу ее голос. Сколько раз мы с нею беседовали так, пренебрегая пространством на вполне научной основе!
Я только что сказал – Сована. Вы, верно, помните: ясновидицы по большей части в конце концов начинают говорить о себе в третьем лице, как дети. Эти женщины ощущают себя как бы отделенными от собственного тела, от всех своих органов чувственного восприятия. В моменты ясновидения многим из них присуща странная привычка называть себя фантастическим именем, неведомо откуда взятым, – возможно, они делают это, чтобы еще острее ощутить эту отделенность, забыть еще решительнее о своей физической личности – или социальной, если хотите, – и они ТРЕБУЮТ, чтобы, обращаясь к ним во время транса, их называли только этим потусторонним именем, а на истинное не отзываются. И вот однажды, прервав внезапно фразу на полуслове, миссис Андерсон сказала мне – с простотою, которая обезоружила бы самых неверующих, – следующие незабываемые слова: «Мой друг, я помню Эни Андерсон, которая спит в том мире, где пребываете и вы; но здесь мне вспоминается другое мое я, имя которому с давних-предавних пор – Сована».
– Какие диковинные вещи довелось мне нынче услышать! – пробормотал молодой лорд, слушавший изобретателя в немом изумлении.
– О да! Право, мы как бы оказались в области экспериментов… граничащей, воистину, с «Миром фантазии»!" – продолжал Эдисон. – Во всяком случае, странная эта просьба, пустячная она будь или законная, на мой взгляд, заслуживала, чтобы с нею считались, а потому во время наших бесед я именую миссис Андерсон лишь тем причудливым именем, которое она мне сообщила.
Я делаю это тем охотнее, что духовная сущность бодрствующей миссис Андерсон и духовная сущность ясновидицы, пребывающей в трансе, ничем, по-моему, не схожи. Вместо очень простой женщины, чрезвычайно достойной и даже чрезвычайно умной, но с весьма ограниченными, должен признаться, взглядами – женщины, которую я хорошо знаю, – возникает во время транса другая, многоликая и незнакомая. Обширные познания, странное красноречие, проникновенная идеальность той, которая во сне именует себя Сованой, – все это не поддается логическому объяснению! Не удивительное ли явление такая двойственность? А между тем общепризнанно, что явление это – хотя и в не столь интенсивной форме – наблюдается и прослеживается у всех лиц, подвергающихся воздействию серьезного магнетизера, и об исключительности Сованы можно говорить лишь в том смысле, что ее весьма своеобразный невроз —.пример некоего патологического совершенства.
А теперь пришло время сообщить вам, милорд, что после кончины прекрасной мисс Эвелин Хейбл, искусственной девы, я счел своим долгом продемонстрировать Соване гротескные реликвии, привезенные мною из Филадельфии. Одновременно я сообщил ей о проекте, уже достаточно четко вырисовывавшемся, моей Гадали. Вы не поверите, с какой сумрачной радостью – в ней было как бы что-то мстительное! – Сована встретила и одобрила мой план! Ей не терпелось, чтобы я принялся за работу! И мне пришлось приступить, а затем я втянулся в эту работу до такой степени, что отложил на два года все осветительные затеи, которые должен был довести до конца на благо Человечеству, и потерял немало миллионов, с улыбкой будь сказано! Наконец, когда все детали сложного внутреннего устройства андреиды были изготовлены, я собрал их воедино и продемонстрировал Соване будущий призрак: полное рыцарское вооружение для юной девушки, еще не озаренное видимостью жизни.
Сована – она словно была во власти странной сосредоточенной экзальтации – потребовала объяснить ей все сокровенные тайны механизма, чтобы, изучив его в целом, обрести способность при случае ВОПЛОТИТЬСЯ В НЕМ И ОЖИВИТЬ ЕГО СОБСТВЕННОЙ «СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОСТЬЮ».
Я был потрясен этим смутным замыслом и в кратчайший срок со всей изобретательностью, на какую только был способен, разработал сложнейшую систему механизмов, невидимых индукторов и новейших конденсаторов; я присоединил к ним валик-двигатель, в точности соответствующий тому, который обеспечивает Гадали возможность двигаться. Когда Сована в совершенстве овладела искусством управлять этой системой, она однажды без предупреждения прислала андреиду сюда, в лабораторию, когда я заканчивал одну работу. Признаюсь вам, видение это вызвало у меня изумление и ужас, каких я еще не испытывал в своей жизни. Творец страшился творения.
«Каков же окажется этот фантом, когда станет двойником живой женщины!» – подумалось мне.
И с того часа я приступил к расчетам, тщательнейшим и всесторонним, чтобы встретить во всеоружии тот день, когда ради какого-нибудь смельчака я попытаюсь осуществить то, что мы с вами уже осуществили. Поскольку – и об этом следует помнить! – в этом создании далеко не все иллюзорно! И в серебряных доспехах, словно бы облекавших юную деву, под покрывалами, прятавшими электрическую ее природу, перед вами предстало воистину неведомое существо, воистину идеал, воистину Гадали: пусть я знаю миссис Андерсон, но заверяю вас: КТО ТАКАЯ СОВАНА, Я НЕ ЗНАЮ!
При этих словах, многозначительно произнесенных ученым, лорда Эвальда пробрала дрожь; Эдисон продолжал задумчиво:
– Сована, которая, сомкнув глаза, покоилась в своем подземном прибежище под листвой и светящимися цветами, отрешившись от груза плоти, неуловимым видением перетекала в Гадали! Ее руки, сиротливые, как руки покойницы, управляли каждым движением андреиды: она шла в поступи Гадали, говорила ее устами – помните этот странный дальний голос? – таким голосом говорит она в своем священном трансе! Мне довольно было пересказать, шевеля губами, но беззвучно, то, что говорили вы, – и тогда Незнакомка – она ведь Незнакомка и для меня, и для вас – понимала вас и отвечала вам устами фантома.
Откуда говорила она? Где внимала нам? Кем стала? Что это за флюид – существование его бесспорно, – который, подобно легендарному перстню Гигеса, наделяет своего носителя даром вездесущности и невидимости, духовно преображает его? С кем, в сущности, мы имеем дело?
Вопросы без ответов.
Вспомните, каким естественным движением подалась Гадали к фотографическому изображению прекрасной Алисии, появившемуся на экране. А движение, которым там, внизу, она подалась к измерителю теплоизлучения планет? Вспомните, как подробно и точно Гадали описала наряд мисс Алисии Клери, когда та в вагоне читала телеграмму? Известно ли вам, каким немыслимым образом стало возможно это сверхтайное ясновидение? А вот: вы ведь были пронизаны, пропитаны нервным флюидом вашей живой красавицы, ненавистной и любимой! Если помните, было мгновение, когда Гадали взяла вас за руку, чтобы подвести к мерзкому ящику, в коем покоятся останки театральной звезды. Так вот, нервный флюид Сованы вступил во взаимодействие с вашим, ибо Гадали сжала вашу руку. Поскольку, невзирая на расстояние, между вами и вашей любовницей существовали незримо связывавшие вас нити, флюид Сованы устремился по ним к их средоточию, иными словами, к мисс Алисии Клери, ехавшей в Менло-Парк.
– Возможно ли! – полушепотом проговорил лорд Эвальд.
– Невозможно, но это так, – отвечал физик. – Вокруг нас столько иных явлений, с виду невозможных, что вышеописанное не слишком меня удивляет, ведь я из числа тех, кому никогда не забыть, сколько понадобилось небытия, дабы сотворить Вселенную.
Так вот, ложем той, которая видит столь странные сны, служит стеклянная плита на изолирующих подставках; когда Сована покоилась на подушках, под рукою у нее была индукционная клавиатура, клавиши которой, передавая слабые электрические заряды, поддерживали циркуляцию тока от нее к андреиде и обратно. Прибавлю: между обоими флюидами существует такое сродство, что меня не удивляет – особенно, если принять в расчет всю обстановку, – явление из области сверхъясновидения, которое мы наблюдали.
– Минутку, – прервал лорд Эвальд, – разумеется, достойно всяческого восхищения уже то обстоятельство, что электричество само по себе в состоянии передавать на неограниченные расстояния все известные нам движущие силы – настолько, что, если верить сообщениям, публикующимся везде и всюду, завтра, может статься, оно преобразует в сияющий свет мощную и слепую энергию водопадов и потоков, до сих пор пропадавшую всуе; может быть, даже энергию морских приливов. Но это все же как-никак понятно, поскольку существуют вполне вещественные проводники, по которым и передается мощь флюида! А вот передать ПОЧТИ МАТЕРИАЛЬНО мою живую мысль… как допустить, что подобное возможно осуществить на расстоянии без индукторов, хотя бы самых неприметных?
– Прежде всего, – ответил физик, – расстояние в данном случае – лишь некая иллюзия. А затем, вы забываете о многочисленных фактах, ставших недавно достоянием экспериментальных наук: так, не только нервный флюид живого существа, но даже свойства некоторых веществ передаются «на расстоянии», оказывая свое воздействие на человеческий организм, и при этом не имеют места ни внушение, ни индукция. Самые убежденные позитивисты из числа современных медиков не раз наблюдали своими глазами следующее явление: вот перед нами определенное количество склянок, герметически закупоренных и завернутых; в каждой из них какое-то вещество, но я не знаю, какое именно. Беру наугад одну из склянок и подношу – на расстояние в десять-двенадцать сантиметров – к затылочной впадине человека, страдающего… ну, скажем, истерией – и вот через несколько минут мой пациент корчится в конвульсиях, блюет, чихает, вопит или засыпает – в зависимости от свойств вещества, находящегося в склянке. Вот так! Если это смертоносная кислота, наш больной выкажет симптомы отравления именно этой кислотой, а затем может последовать и кончина. Если это определенного сорта бальзам, он впадет в религиозный экстаз с соответствующими галлюцинациями, всегда священного характера, даже если сам он придерживается совсем другой веры. Если это хлористые соединения – хлористое золото, скажем, – близость сосуда к его коже вызывает такое жжение, что он кричит от боли. Где в каждом из этих случаев проводники? При наличии подобных неоспоримых фактов, повергающих экспериментальные науки в законнейшее недоумение, почему бы мне не предположить, что, возможно, существует некий новый флюид, смешанный по природе, синтезирующий в себе и нервный, и электрический, содержащий нечто от флюида, направляющего к северу острие любой магнитной стрелки, и нечто от флюида, заставляющего цепенеть птицу, над которой бьет крыльями ястреб.
