Текст книги "Берлинская ночь (сборник)"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 58 страниц)

Глава 7

– Ты опять поздно пришла вчера вечером, Кирстен, – сказал я.

– Разве я тебя разбудила? – Раздетая, она выскользнула из постели и подошла к зеркалу в полный рост, стоявшему в углу нашей спальни. – По-моему, ты сам вчера поздно вернулся, – парировала она, рассматривая свое тело. – Как хорошо снова пожить в теплой квартире. Откуда у нас уголь?

– Клиент заплатил за услуги.

Наблюдая, как она расчесывает свои пушистые волосы, поглаживает ладонью живот, приподнимает и без того высокую грудь, внимательно рассматривает свое лицо – плотно сжатый тонко очерченный рот и выдающиеся скулы – и, наконец, как она поворачивается, изгибаясь, чтобы оценить плавную линию бедер, глядя на ее тонкую руку с болтающимися на пальцах кольцами, ставшими немного великоватыми, я читал, точно по книге, мысли, витающие у нее в голове: она привлекательная зрелая женщина и намерена полностью наверстать упущенное ею время.

Подавив в себе обиду и раздражение, я, сгорбившись, выбрался из постели и обнаружил, что все еще прихрамываю.

– Ты выглядишь прекрасно, – вяло сказал я и захромал в кухню.

– Звучит довольно скромно для любовного сонета, – ответила она с вызовом.

На кухонном столе опять лежали продукты из бара: пара банок супа, кусок настоящего мыла, несколько талонов на покупку сахарина и пакет презервативов.

По-прежнему раздетая, Кирстен вошла на кухню вслед за мной и смотрела, как я изучаю ее улов. Интересно, была ли она с тем же американцем или их у нее несколько?

– Я смотрю, у тебя опять вчера хватало работы, – сказал я, приподняв пакет с парижскими презервативами. – И сколько же в них калорий?

Кирстен засмеялась, стыдливо прикрыв рот рукой:

– У хозяина их уйма под стойкой. – Она села на стул. – Я подумала, что было бы неплохо... Ты же знаешь, мы уже давно не занимались любовью. – Она немного раздвинула ноги, как бы позволяя мне увидеть чуть больше ее роскошного тела. – Сейчас как раз подходящее время, если желаешь.

Мы быстро покончили со всем этим, причем она отнеслась к происходящему почти с профессиональным безразличием, будто ей поставили клизму. Едва я закончил, она направилась в ванную с легким румянцем на щеках, неся использованный парижский презерватив, точно дохлую мышь, обнаруженную под кроватью.

Спустя полчаса, одетая и готовая отправиться на работу, она задержалась в гостиной, где я разгребал золу в печке, собираясь добавить еще немного угля, какое-то время смотрела, как я разжигаю огонь, и наконец сказала:

– Ты хорош в этом деле.

Пока я раздумывал, что представляют собой ее слова – комплимент или сарказм, она поцеловала меня на прощание и ушла.

Утро выдалось очень холодным, и я с удовольствием начал день в публичной библиотеке на Харденбергштрассе. Библиотекарем оказался мужчина с таким множеством шрамов вокруг рта, что невозможно было разглядеть его губы, пока он не начал говорить.

– Книг о берлинском Архивном центре, – сказал он голосом, который вполне мог принадлежать морскому льву, – у нас нет, но припоминаю: несколько месяцев назад были две газетные статьи, одна – в «Телеграф», а другая, по-моему, в Военном правительственном информационном бюллетене.

Он подобрал свои костыли, проковылял на одной ноге к каталожному ящику и через несколько минут нашел ссылки на две эти статьи: одна из них, опубликованная в мае в «Телеграф», представляла собой интервью со служащим в Центре офицером – подполковником Гансом У. Гельмом, а другая была историческим очерком о Центре, написанным в августе кем-то из младшего состава.

Я поблагодарил библиотекаря, который любезно объяснил мне, где найти библиотечные копии обеих публикаций.

– Вам повезло, что пришли сегодня, – сказал он. – Завтра я уезжаю в Гисен за своим новым протезом.

Читая эти статьи, я диву давался: ну и оперативно действуют американцы! Но, пожалуй, с некоторыми архивными документами сотрудникам Центра просто повезло. К примеру, войска 7-й армии США по чистой случайности наткнулись на полный архив с характеристиками всех членов нацистской партии, причем не где-нибудь, а на фабрике по вторичной переработке бумаги неподалеку от Мюнхена. Судя по всему, туда их привезли, чтобы уничтожить, но не успели. Руководство Центра приступило к созданию наиболее исчерпывающего архива, с помощью материалов которого можно было бы совершенно точно установить, был ли тот или иной человек нацистом. Наряду с личными делами руководителей нацистской партии, архивные фонды Центра содержали и списки рядовых членов НСРПГ, переписку партии, служебные характеристики сотрудников СС, документы службы контрразведки, данные СС о расовой принадлежности, отчеты о заседаниях Верховного суда нацистской партии и Народного суда и много чего еще, начиная с досье на членов Национал-социалистической учительской организации и кончая бумагами с подробным описанием юности Гитлера.

Когда, покинув библиотеку, я шел к станции метро, в голову пришла мысль: никогда бы не поверил, что нацисты могли быть настолько глупы, что описывали в документах свою деятельность столь исчерпывающе и с компрометирующими подробностями.

Я вышел из метро, как оказалось, на остановку раньше, чем было нужно, – на станции в американском секторе, которая по каким-то неведомым мне причинам, похоже не имеющим ничего общего с оккупацией города, называлась «Хижина дяди Тома», и пошел вниз по Аргентинишеалле.

Берлинский Архивный центр располагался на хорошо охраняемой территории в конце Вассеркэферштайг – в вымощенном булыжником тупике. Кругом высокие ветвистые деревья, неподалеку – небольшое озерцо. За проволочным ограждением виднелась череда зданий. К главному двухэтажному корпусу, окрашенному в белый цвет, с зелеными ставнями на окнах, вела взбегающая вверх тропинка. На вид – идиллическое место. Вскоре я вспомнил, что здесь прежде располагался штаб форшунгсамта – нацистского телеграфного и телефонного центра.

Солдат в будке у ворот – громадный негр с редкими зубами – подозрительно уставился на меня, когда я остановился перед его контрольно-пропускным пунктом. Вероятно, он привык иметь дело с людьми в автомобилях или с военным транспортом, а не с одиноким прохожим.

– Что тебе нужно, фриц? – спросил он, прихлопывая руками, обтянутыми шерстяными перчатками, и переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться.

– Я был другом капитана Линдена, – сказал я на ломаном английском. – Недавно узнал ужасную новость и пришел высказать наше с женой искреннее огорчение. Капитан был так добр к нам, знаете, он даже отдавал нам свой паек. – Я достал из кармана короткую записку, предусмотрительно написанную мною заранее. – Не будете ли вы так добры передать это полковнику Гельму?

Интонация солдата сразу же изменилась.

– Да, конечно, непременно отдам. – Он взял записку и принялся смущенно вертеть ее в руках. – Очень хорошо, что вы не забыли Линдена.

– А это несколько марок на цветы, – сказал я, сокрушенно качая головой. – И визитная карточка. Мы с женой хотели бы сами положить цветы на его могилу, пришли бы на похороны, будь они в Берлине, но полагаем, что родные заберут его тело на родину.

– Да нет, сэр, – сказал часовой. – Похороны состоятся в Вене, утром в эту пятницу. Так пожелала семья: куда меньше хлопот, чем везти тело через океан домой, как я полагаю.

Я пожал плечами:

– Для берлинца Вена так же далеко, как Америка. В наши дни путешествовать нелегко. – Я вздохнул и взглянул на часы. – Ну, мне пора, до дому путь неблизкий. – Повернувшись, чтобы уйти, я застонал и, схватившись за колено, с искаженным лицом опустился на дорогу напротив шлагбаума; моя трость со стуком упала на мостовую. Хитрость удалась: солдат покинул свой пост.

– С вами все в порядке? – спросил он, подбирая трость и помогая мне встать.

– Русская шрапнель. Время от времени она дает о себе знать. Все пройдет через минуту-другую.

– Эй, идите-ка сюда в будку и передохните пару минут. – Негр проводил меня за шлагбаум и, отворив маленькую дверь, пропустил внутрь.

– Спасибо. Очень любезно с вашей стороны.

– Любезно? Да о чем речь, вы же друг капитана Линдена...

Я с трудом сел, потер почти не болевшее колено и спросил:

– А вы хорошо его знали?

– Я? Я же рядовой. Нет, не могу сказать, что хорошо знал его время от времени мне приходилось возить капитана.

Я улыбнулся и покачал головой.

– Пожалуйста, говорите помедленнее. Я плохо знаю английский.

– Я возил его время от времени, – повторил солдат погромче и изобразил руками, будто крутит баранку. – Вы говорите, он отдавал вам свой паек?

– Да, капитан был очень добр.

– Это похоже на Линдена. Он раздавал много пайков. – Солдат помолчал, вспоминая что-то. – Есть тут одна пара, капитан заботился о них прямо как сын. Всегда возил им продукты. Может, вы знаете их: Дрекслеры.

Я вздохнул и задумчиво потер подбородок.

– Это не те ли супруги, что живут в... – я щелкнул пальцами, как будто вспоминал название улицы, вертящееся у меня на языке, – ну, как же это...

– В Штеглице, – сказал он, подсказывая мне. – На Хандьериштрассе.

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, я подумал о других. Извините.

– Нет, ничего.

– Полиция, наверное, вас много расспрашивала после убийства капитана Линдена?

– Нет. Они ничего не спрашивали. Ведь того парня, который сделал это, уже поймали.

– Поймали? Отлично. И кто же он?

– Какой-то австриец.

– Но почему он это сделал, неизвестно?

– Кто знает? Наверное, сумасшедший. А как вы познакомились с капитаном?

– В ночном клубе «Веселый остров».

– А, знаю такой. Правда, я там никогда не был. По мне, лучше местечки на Кудам: бар «Ренни» и клуб «Ройяль». А Линден часто ходил в «Веселый остров». У него было много друзей-немцев, и они любили ходить туда.

– Еще бы! Он так хорошо говорил по-немецки.

– Это точно, сэр. Как на своем родном языке.

– Мы с женой удивлялись, почему у него нет невесты, даже предлагали познакомить его с несколькими прекрасными девушками из хороших семей.

Солдат пожал плечами.

– Полагаю, ему было не до того: очень занят, – он хихикнул, – с девицами другого сорта. Он любил тесные контакты.

Через мгновение я понял, что он имеет в виду, говоря о «тесных контактах», – то, чем занимался с моей женой тот, другой американский офицер. Я нажал на колено, как бы испытывая его на прочность, и встал.

– Вам действительно лучше? – участливо спросил солдат.

– Да, благодарю. Вы так любезны.

– Бросьте, вы же друг капитана Линдена...

Глава 8

Я расспросил о Дрекслерах в местном почтовом отделении Штеглица на Синтенисплац – тихой площади, прежде поросшей травой, а теперь распаханной под огороды.

Начальница почтового отделения – кокетливая женщина с копной локонов на затылке – любезно сообщила мне о том, что Дрекслеры, как и большинство проживающих поблизости горожан, берут письма на почте. Поэтому, объяснила она, номера их дома и квартиры на Хандьериштрассе ей неизвестны. И добавила, что в последнее время они не утруждают себя визитами на почту, накопилось много корреспонденции для них. Она таким тоном сказала это «не утруждают», что захотелось узнать, почему она так не любит этих Дрекслеров. На мое предложение захватить для них почту я получил поспешный отказ. Это было весьма некстати. Правда, она милостиво разрешила мне при случае напомнить им, чтобы зашли и забрали корреспонденцию, поскольку она причиняет ей неудобство.

После визита на почту я решил попытать счастья в полицейском управлении Шенеберга рядом с Грюневальдштрассе. Путь мой лежал в пугающей тени стены, которая будто стояла на цыпочках, вытянувшись вперед, затем мимо здания, почти неповрежденного, где отсутствовала только угловая балюстрада, что вызвало у меня ассоциацию с преждевременно попробованным свадебным тортом. Повернув направо, я наткнулся на ночной клуб «Веселый остров», где, как я знал, Беккер познакомился с капитаном Линденом. Это оказалось мрачное, унылое заведение с дешевой неоновой вывеской, и я был чуть ли не рад, что оно закрыто.

За столом в районном управлении восседал полицейский с лицом, длинным, как ноготь большого пальца китайского мандарина. Но парень был не прочь услужить и, порывшись в местных регистрационных документах, сообщил мне, что имя Дрекслеров не значится в списках уголовных преступников района Шенеберг.

– Это еврейская чета, – объяснил он. – Юристы. Их хорошо знают в округе, они, можно даже сказать, пользуются дурной славой.

– Да? Почему же?

– Как вы понимаете, вовсе не потому, что нарушают закон. – Жирный палец сержанта отыскал их имя в толстой книге и остановился на графе с адресом. – Вот. – Хандьериштрассе, дом семнадцать.

– Спасибо, сержант. Так что вы хотели сказать насчет их репутации?

– А вы их друг? – подозрительно спросил он.

– Да нет.

– Ну, они из того сорта людей, которые вечно всем недовольны. Они не могут забыть все, что произошло. А я вот, например, думаю, что нет ничего плохого в том, чтобы забыть кое-что из нашего прошлого.

– Простите меня, сержант, но чем конкретно они занимаются?

– Они охотятся за так называемыми нацистскими военными преступниками.

Я понимающе кивнул:

– Да, теперь я знаю, почему они не пользуются особой любовью.

– То, что случилось, непоправимо. Но мы должны восстановить все и начать жизнь снова. И едва ли мы сможем сделать это, если война станет преследовать нас, как дурной запах.

Мне нужно было получить еще кое-какую информацию от него, и поэтому я с ним согласился, а затем спросил о «Веселом острове».

– Местечко то еще! Не хотел бы я, чтобы меня застала там жена. Им заведует девица лёгкого поведения по имени Кати Фиге. Там обретается много таких, как она, но, заметьте, никогда не бывает беспорядков, не считая неприятностей со случайно подвыпившими янки, что нельзя назвать беспорядками. Кстати, если слухи верны, то все мы, по крайней мере находящиеся в американском секторе, скоро будем янки.

Я поблагодарил его и направился к двери.

– И еще один вопрос, сержант, – Сказал я, поворачиваясь на каблуках. – Эти Дрекслеры, они поймали когда-либо хоть одного военного преступника?

Лицо сержанта расплылось в лукавой улыбке.

– Нет, даже если бы мы могли им чем-то помочь.

Дрекслеры жили неподалеку, к югу от районного управления полиции, в недавно отремонтированном здании напротив маленькой школы. На мой стук в дверь их квартиры на верхнем этаже ответа не последовало.

Я закурил сигарету, чтобы избавиться от сильного запаха дезинфицирующего средства, зависшего над лестничной площадкой, и постучал снова. Посмотрев под ноги, я заметил на полу под дверью два сигаретных окурка, которые почему-то никто не подобрал. Нагнувшись поднять их, я обнаружил, что запах усилился. Не разгибаясь, я прижал свой нос к щели между полом и дверью. От проникающего из квартиры воздуха перехватило горло и легкие. Я быстро отвернулся от двери, и с кашлем половина содержимого моего желудка выплеснулась на нижний марш лестницы. Отдышавшись, я выпрямился и помотал головой, пытаясь прийти в себя. Трудно представить, чтобы кто-нибудь мог жить в квартире с таким воздухом. Я поглядел вниз – никого – и, отступив от двери, с силой ударил по замку здоровой ногой, но дверь даже не шелохнулась. Я еще раз оглянулся на лестничную клетку, чтобы посмотреть, привлек ли кого-либо поднятый мною шум, и, никого не обнаружив, ударил снова.

Дверь со стуком открылась, и ужасный ядовитый запах хлынул на меня с такой силой, что я пошатнулся и чуть было не покатился вниз по лестнице. Прикрыв нос и рот лацканом пальто, я ринулся в темную квартиру, с трудом ориентируясь среди неясных контуров, подошел к окну, раздвинул тяжелые бархатные портьеры и распахнул створки рамы.

От мерзкого запаха у меня выступили слезы на глазах, и я глубоко вдохнул свежий воздух. Дети, возвращавшиеся из школы домой, помахали мне, и я слабо ответил на их приветствие.

Дождавшись, пока сквозняк немного проветрит комнату, я нырнул в глубь квартиры в поисках сам не знаю чего. По моему мнению, вещество с таким запахом могло предназначаться для борьбы с паразитами размерами не менее чем слон.

Возле двери в спальню я споткнулся о какой-то предмет на полу. Это оказался дешевый жестяной поднос, каких много в кафе или барах.

По выражению лиц супругов Дрекслер, лежавших бок о бок на постели, можно было подумать, что они все еще спят. Я откинул стеганое одеяло и расстегнул пижаму господина Дрекслера, обнажив сильно вздувшийся живот с выступившими венами и волдырями, похожий на сыр с синими прожилками. Я слегка надавил на него пальцем – твердый. Я знал, если нажать сильнее, то раздастся треск выходящих из трупа газов, свидетельствующий о разложении внутренних органов. По-видимому, смерть супругов наступила как минимум неделю назад.

Я снова накрыл их одеялом и вернулся в гостиную. Какое-то время я беспомощно разглядывал книги и бумаги, лежавшие на столе, бессмысленно пытаясь отыскать какие-то улики, но все еще не мог отделаться от неуловимого чувства безысходности и понял, что лишь понапрасну теряю время.

Выйдя на улицу, под перламутрового цвета небо, я направился в сторону станции городской железной дороги, когда мой взгляд наткнулся на любопытный предмет. На улицах Берлина до сих пор валялось полным-полно ненужного военного снаряжения, и я не обратил бы на него внимания, если бы не знал причины смерти Дрекслеров. На груде булыжников в сточной канаве лежал противогаз. Я потянул его за резиновый ремень, и мне под ноги скатилась пустая жестяная банка. В один миг размытые контуры сценария убийства обрели реальные образы и краски. Я отбросил противогаз и опустился на корточки, чтобы прочесть надпись на ржавой металлической поверхности банки: «Циклон-Б. Отравляющий газ. Опасен для жизни! Хранить в сухом прохладном месте! Защищать от солнца и огня. Использовать с предельной осторожностью».

Я мысленно представил себе человека, стоящего под дверью квартиры Дрекслеров. Поздняя ночь. Нервничая, он наполовину выкуривает пару сигарет, затем надевает противогаз и поправляет ремешки, чтобы удостовериться, плотно ли он прилегает к телу. Убедившись, что все в порядке, человек открывает банку с кристаллической синильной кислотой, которая при контакте с воздухом сразу же превращается в жидкость. Он опрокидывает содержимое банки на взятый с собой поднос и быстро просовывает его под дверь квартиры Дрекслеров. Супруги мирно посапывали во сне, постепенно теряя сознание, когда газ «Циклон-Б», впервые испытанный на человеке в концентрационных лагерях, начал блокировать поступление кислорода в кровь. Преступник счел маловероятным, что Дрекслеры оставят открытым окно в такую погоду, но наверняка он на всякий случай подложил что-нибудь под дверь – пальто или одеяло, – чтобы препятствовать поступлению свежего воздуха в квартиру и предохранить от смерти кого-либо еще в доме. Даже небольшая доза этого газа считается смертельной. Пятнадцать – двадцать минут спустя, когда кристаллы полностью растворились, убийца, весьма довольный, что газ сделал свое тихое смертельное дело и что еще двое евреев – не важно, по какой причине, – присоединились к шести миллионам своих погибших соплеменников, поднял пальто, снял противогаз, подобрал пустую банку (поднос, оставшийся в квартире, его не волновал, потому что на нем не осталось следов: он наверняка надел перчатки, чтобы управляться с газом «Циклон-Б») и ушел в ночь.

Оставалось только изумляться простоте содеянного.

Глава 9

Где-то в заснеженной темноте вверх по улице прогрохотал джип. Я вытер рукавом запотевшее окно и увидел отражение знакомого мне лица.

– Господин Гюнтер, – произнес мужчина, когда я обернулся. – Я так и подумал, что это вы.

Тонкий слой снега запорошил ему волосы, и его квадратной формы голова с торчащими, совершенно круглыми ушами напоминала ведерко для льда.

– Бог мой, Нойман! – воскликнул я. – Я был абсолютно уверен, что ты погиб.

Он стряхнул с головы снег и снял пальто.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? Моя девушка еще не пришла.

– С каких это пор у тебя появилась подружка, Нойман? В конце концов, за одну ты уже поплатился.

Он нервно дернулся.

– Послушайте, если вы собираетесь...

– Успокойся, – примирительно сказал я. – Садись. – Я махнул официанту. – Что ты будешь?

– Благодарю, только пиво. – Он сел и стал критически разглядывать меня прищуренными глазами. – Вы почти не изменились, господин Гюнтер. Немного постарели, слегка поседели и довольно сильно похудели – но все такой же.

– Я особенно не задумываюсь, что из себя представляю, но если ты полагаешь, что я хоть чуть изменился... – сказал я многозначительно, – то знай: все, сейчас тобой сказанное, почти слово в слово совпадает с описанием восьмилетней давности.

– Неужели прошло столько лет с тех пор, как мы в последний раз виделись?

– Да, с начала Второй мировой войны. А ты все еще подслушиваешь через замочную скважину?

– Господин Гюнтер, да вы ничего не знаете? – фыркнул он. – Я теперь тюремный надзиратель в Тегеле.

– Ушам своим не верю. Ты же бесчестен, как ворованное кресло-качалка.

– Ей-богу, господин Гюнтер, сущая правда. Янки доверили мне охранять нацистских военных преступников.

– И ты, уж надо думать, вовсю стараешься?

Наш разговор прервал официант.

– Вот ваше пиво, – сказал он, ставя кружку перед Нойманом.

Я начал было говорить, но американцы за соседним столиком разразились громким смехом. Затем один из них – сержант – сказал что-то еще, и теперь захохотал уже и Нойман.

– Он утверждает, что не верит в братские связи с нами, – объяснил Нойман. – Говорит, мол, не хочу я относиться к хорошенькой фрейлейн как к собственному брату.

Я с улыбкой оглянулся на американцев.

– Нойман, а говорить по-английски ты выучился, работая в Тегеле?

– Конечно. Я и еще много чему научился.

– Ну, скажем, информатором ты и прежде был хорошим.

– К примеру, – начал он, понизив голос, – я слышал, что Советы остановили на границе британский военный поезд и отцепили два вагона с немецкими пассажирами. Якобы это месть за образование Бизонии. – Под Бизонией он подразумевал объединение британской и американской зон Германии. Нойман отхлебнул немного пива и пожал плечами. – Не исключено, что начнется еще одна война.

– Очень сомневаюсь, – ответил я. – Животы надорвут.

– Не знаю, может быть.

Он отставил кружку, достал коробку с нюхательным табаком, который предложил мне. Я отрицательно покачал головой и скривился, наблюдая за тем, как он взял щепотку и заложил ее в ноздрю.

– Вы участвовали в боевых действиях во время войны?

– Ну, Нойман, тебе ли не знать... Кто же задает такие вопросы в наши дни? Или ты хочешь, чтобы я спросил, как ты достал денацификационное удостоверение?

– Смею вас уверить, что я получил его вполне законно. – Он вынул из бумажника и развернул листок. – Я никогда ни в чем предосудительном не участвовал. Вот здесь так и сказано: «Свободен от нацистской заразы», и я горжусь этим. Я даже в армии не был.

– Только потому, что тебя не призывали.

– Я свободен от нацистской заразы, – зло повторил он.

– Должно быть, это единственная из всех существующих зараз, которой у тебя никогда не было.

– Кстати, а что вы здесь делаете? – усмехнулся он в ответ.

– Время от времени захожу сюда отдохнуть.

– Но я ни разу вас здесь не видел, хотя частенько наведываюсь в это заведение.

– Довольно уютное местечко, не правда ли? Вот только не пойму, неужели твое жалованье тюремщика так велико, что позволяет развлекаться в подобных местах?

Нойман уклончиво пожал плечами.

– Наверняка ты выполняешь чьи-то поручения, – предположил я.

– Как и вы, не так ли? – Он едко улыбнулся. – Держу пари, что вы здесь по делам.

– Возможно.

– Могу помочь.

– Ну что ж, не откажусь. – Я вынул свой бумажник и показал ему пятидолларовый банкнот. – Ты слышал что-нибудь о человеке по имени Эдди Холл? Он иногда приходил сюда. Занимается рекламным бизнесом. Его фирма называется «Рекло и Вербе Централе».

Нойман сглотнул и уныло уставился на банкнот.

– Нет, – сказал он огорченно. – Я не знаю его, но могу кое-кого расспросить. Бармен – мои друг. Он мог бы...

– Я уже его спрашивал. Парень не из разговорчивых, но, похоже, он тоже не знает Холла.

– Эта рекламная контора, как, вы сказали, она называется?

– "Рекло и Вербе Централе". Находится на Вильмерсдорферштрассе. Я наведался туда сегодня днем, и мне сказали, что господин Эдди Холл отправился по делам в центральный офис фирмы в Пуллахе[43].

– Ну, значит, он там. В Пуллахе.

– Но я никогда не слышал о такой фирме и не могу себе представить, чтоб в Пуллахе были какие-либо компании.

– Может, вы ошибаетесь?

– Что ж, – сказал я. – Теперь моя очередь удивляться.

Нойман улыбнулся и кивнул на пять долларов, которые я стал засовывать назад в бумажник.

– За эти деньги я мог бы рассказать вам все, что знаю об этом месте.

– Ну выкладывай.

Он кивнул, и я бросил ему через стол банкнот.

– Это уже лучше. Пуллах – небольшой городишко под Мюнхеном. Там располагается штаб почтового цензурного ведомства армии США. Кстати, почта всех военнослужащих в Тегеле проходит через него.

– И это все?

– А что бы вы еще хотели знать? Среднее годовое количество осадков?

– Ну ладно. Не думаю, что все изложенное тобой мне о чем-нибудь говорит, но в любом случае спасибо.

– Может, сообщить вам, если этот Эдди Холл вдруг появится здесь?

– А почему бы и нет? Завтра я отбываю в Вену. Когда доберусь, пошлю тебе телеграмму с адресом, где остановлюсь, на тот случай, если ты что-то разузнаешь. Расчет – после получения информации.

– Мой Бог! Вот бы туда поехать. Знали бы вы, как я люблю Вену.

– Ты никогда не производил на меня впечатление космополита, Нойман.

– Я полагаю, вас не затруднит передать письма нескольким австрийцам в Вене.

– Что? Стать почтальоном для нацистских военных преступников? Нет уж, уволь.

Допив пиво, я взглянул на часы.

– Ты думаешь, она придет, твоя девушка?

Я встал, собираясь уйти.

– А который час? – спросил он, нахмурив брови.

Я показал ему циферблат «Ролекса» на моем запястье. Часы я уже почти решил не продавать. Нойман поморщился, рассмотрев, который час.

– Похоже, девушка над тобой посмеялась.

Он печально покачал головой.

– Да, видимо, она уже не придет. Ах, эти женщины...

Я дал ему сигарету.

– В наши дни единственная женщина, которой можно доверять, – это чужая жена.

– Да, прогнивший мир, господин Гюнтер.

– Не говори о нашем разговоре никому, договорились?