Текст книги "Берлинская ночь (сборник)"
Автор книги: Филипп Керр
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 58 страниц)
Для тех, кто свято верил в Фатерланд, поражение в войне стало своего рода возрождением, крушением патриархальных устоев общества. Из истории Берлина, разрушенного тщеславием мужчин, можно было извлечь горький урок: когда война проиграна, солдаты похоронены, а стены разрушены, город состоит из одних женщин.
С такими мыслями я шел мимо серого гранитного ущелья, которое скрывало все еще работающую по инерции шахту. Показался маленький паровоз, тянущий груженные углем платформы. На одной из платформ тесной группой сгрудились оборванные женщины. До меня донеслись обрывки фразы: «Теперь уже не до любви». Я никогда не забуду их запыленных лиц и борцовских фигур. Но и сердца, думается, у них были столь же большие, как их бицепсы.
Улыбаясь в ответ на насмешливое женское улюлюканье и едкие шуточки о том, где, мол, мои руки и не помешало бы приложить их к восстановлению города, я помахал им тростью, как бы указывая на причину своей немощи, и поспешил на Песталоцциштрассе. Там жил Фридрих Корш, мой старый друг, коллега по уголовной полиции, а теперь – комиссар полицейского участка Берлина, где господствовали коммунисты, который и сообщил мне, где найти жену Эмиля Беккера.
Я отыскал нужный мне дом под номером 21 – поврежденное бомбой пятиэтажное здание с бумажными занавесками на окнах. С внутренней стороны входной двери висела записка, которая предупреждала: «Ненадежная лестница! Опасна для жизни посетителей». К моему счастью, фамилии жильцов и номера квартир были написаны мелом на той же двери. Оказалось, что фрау Беккер живет на первом этаже.
Я прошел по темному сырому коридору к ее двери. Возле стоявшего рядом с дверью умывальника старая женщина сдирала с влажной стены большие куски плесени, складывая их в картонную коробку.
– Вы из Красного Креста? – спросила она.
Я сказал, что нет, постучал в дверь и стал ждать.
Женщина улыбнулась.
– Вы знаете, все в порядке, нам здесь хорошо. – В ее голосе слышалась боль.
Я постучал снова, на этот раз громче, и услышал приглушенный скрежет открывающейся задвижки.
– Мы не голодали. Бог помогает нам, – продолжала старуха, показывая мне содержимое своей коробки. – Посмотрите, здесь даже растут свежие грибы. – Она оторвала кусок плесени от стены и съела его.
Наконец дверь открылась, и я на миг от возмущения лишился дара речи: фрау Беккер, заметив старуху, решительно отстранила меня, выскочила в коридор и с руганью прогнала пожилую женщину прочь.
– Мерзкая старая нахалка! – никак не могла успокоиться она. – То и дело приходит сюда и ест эту плесень. Сумасшедшая. Круглая идиотка.
– Вне всякого сомнения, она что-то жевала, – заметил я с отвращением.
Фрау Беккер устремила на меня пронзительный взгляд сквозь очки.
– А вы, собственно говоря, кто такой и что вам нужно? – бесцеремонно спросила она.
– Мое имя – Бернхард Гюнтер... – начал было я.
– А, слышала о вас, – нетерпеливо перебила взвинченная женщина. – Вы из криминальной полиции.
– Да, я действительно работал там.
– Тогда вам лучше зайти. – Фрау Беккер захлопнула за мной двери и тотчас закрыла на задвижку, как будто смертельно чего-то боялась. Заметив мое удивление, она, как бы оправдываясь, добавила: – Сейчас смутные времена, нужно быть осторожным.
– Да, вы правы.
Она проводила меня в холодную гостиную. Я окинул взглядом обшарпанные стены, потертый ковер и старую мебель – ее было немного и за ней тщательно ухаживали. Это, похоже, единственное, что фрау Беккер могла сделать при такой сырости.
– Шарлоттенбург выглядит не так уж плохо, – попытался я завязать разговор, – куда лучше других районов.
– Может быть, и так, – сказала она, – но, приди вы вечером, стучали бы до потери сознания, я бы ни за что не открыла. По ночам здесь повсюду снуют крысы.
Тем временем она подняла фанерку с кушетки, и на мгновение во мраке комнаты мне показалось, что я оторвал ее от составления головоломки. Приглядевшись повнимательнее, я различил множество пакетов с сигаретной бумагой «Оллешау», мешки с окурками, собранный в кучки табак и сомкнутые ряды закрученных сигарет.
Я сел на кушетку, вынул пачку «Уинстона» и предложил ей сигарету.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарила она и заложила сигарету за ухо. – Я покурю позже. – Но я не сомневался, что она продаст ее вместе с остальными.
– И сколько же стоит одна сделанная вами сигарета?
– Около пяти марок. Я плачу сборщикам пять долларов за сто пятьдесят окурков. Из них выходит примерно двадцать хороших сигарет, за которые можно получить десять долларов. Уж не собираетесь ли вы написать об этом статью в «Тагесшпигель»? Я уверена, вы здесь из-за моего паршивого мужа, не так ли? Но я уже давно не видела его и надеюсь никогда не увидеть снова. Полагаю, вам известно, что он в венской тюрьме.
– Да, я знаю об этом.
– Смею вас уверить, когда американская военная полиция сообщила мне о его аресте, я была рада. Он ушел от мен"! – ладно, это еще можно забыть, но никогда не прощу, что он бросил нашего сына.
Для меня не имело значения, когда фрау Беккер превратилась в ведьму – до или после того, как от нее удрал муж. Но на первый взгляд она показалась мне принадлежащей именно к тому типу женщин, от которых сбегают мужья. У нее были узкие губы, выдающаяся вперед нижняя челюсть и маленькие острые зубы. Но раньше, чем я объяснил цель моего визита, она недвусмысленно намекнула на оставшиеся у меня сигареты, которые успокоили ее настолько, что она начала отвечать на мои вопросы.
– Что же произошло на самом деле? Вы можете мне рассказать?
– Как мне сказали, он застрелил американского армейского капитана в Вене и был задержан на месте преступления.
– А полковник Порошин? Вы что-нибудь знаете о нем?
– Вас интересует, можно ли ему доверять? Ну, он – иван. – Она презрительно усмехнулась. – Вот все, что вам нужно знать. – Она отрицательно покачала головой и быстро добавила: – Они познакомились здесь, в Берлине, в связи с одной из махинаций Эмиля, как я полагаю, связанной с пенициллином. Эмиль говорил, что полковник заразился сифилисом от какой-то девицы, которой был страстно увлечен, во что мне мало верится. Так или иначе, это оказался наихудший вид этого заболевания, который сопровождается отеками, и сальварсан ему совершенно не помогал. Эмиль достал для него пенициллин. Ну, я думаю, вы знаете, как трудно достать такое ценное лекарство. Это одна из причин, по которой Порошин пытается помочь ему. Все они одинаковы, эти русские. У них есть не только мозги в голове, но и щедрые сердца, а вот благодарность Порошина идет прямо из его мошонки.
– А другая причина? – Она недоуменно нахмурила брови. – Вы сказали, что это одна из причин.
– Да, конечно. По моим соображениям, готовность Порошина помочь Эмилю связана не только с его заболеванием. Я совсем не удивлюсь, если окажется, что Эмиль работал на него.
– У вас есть какие-либо доказательства? Он часто виделся с Порошиным здесь, в Берлине?
– Я не могу сказать ни «да», ни «нет».
– Но разве ему инкриминируют что-то еще, кроме убийства? Его ведь не обвиняют в шпионаже?
– А какое это имеет значение? У них и так достаточно оснований, чтобы повесить его.
– Но вы не знаете, как американцы умеют работать. Если он шпион, то они захотят узнать все. Эти люди из американской военной полиции, они расспрашивали о товарищах вашего мужа?
Она пожала плечами.
– Насколько я помню, нет.
– Если они заподозрили его в шпионаже, то будут копать, пока не установят, какого рода, информацию он собирал. Они обыскали квартиру?
Фрау Беккер отрицательно покачала головой.
– Так или иначе, я надеюсь, что его повесят, – горько сказала она. – Так можете и передать ему, если увидите.
– А когда вы в последний раз видели его?
– Год назад. Он вернулся из советского лагеря для военнопленных в июле и через три месяца сбежал.
– Когда он попал в плен?
– В феврале сорок третьего года под Брянском. – Она поджала губы. – Подумать только, я три года ждала этого мерзавца, отвергала всех других мужчин. Я хранила себя для него, и видите, какова благодарность. – Внезапно какая-то мысль мелькнула у нее в голове. – Вам нужны доказательства, что он замешан в шпионаже. Так вот скажите, как, по-вашему, могло случиться, что ему удалось освободиться? Ответьте мне. Каким образом он смог вернуться домой, когда другие до сих пор еще там?
Наверное, обман моей собственной жены заставил меня перейти на сторону Беккера. И, кроме того, я услышал достаточно для того, чтобы понять: я должен ему помочь, чем смогу и даже больше того. Поднявшись, чтобы уйти, я сказал:
– Я тоже был в советском лагере для военнопленных. И провел там времени не меньше, чем ваш муж, однако шпионом не стал. – Я подошел к двери, открыл ее и задержался на мгновение. – Сказать вам, каким я стал? С полицейскими, с такими людьми, как вы, фрау Беккер, с такими, как моя собственная жена, которая не позволяет мне прикоснуться к ней, с тех пор как я вернулся домой. Сказать вам, каким я стал? Я стал недоброжелательным.
Глава 6Как говорят, голодный пес съест и грязный пудинг. Но голод влияет не только на ваше представление о чистоте. Он делает вялым мозг, притупляет память, не говоря уже о половом влечении, вызывает чувство полной апатии. Поэтому для меня не было сюрпризом, что в течение 1947 года, гонимый чувством голода, я несколько раз попадал в разные сомнительные истории, По той же причине я принял довольно неразумное решение, а именно: занялся, в конце концов, делом Беккера, дабы унять требования своего пустого желудка.
До войны роскошный отель «Адлон» славился на весь Берлин. Теперь же, превращенный в руины, он удивительным образом оставался открытым для гостей, а в связи с тем, что располагался он в советском секторе, пятнадцать его номеров обычно занимали русские офицеры. Маленький ресторан в цокольном этаже не только выжил, но и процветал. И все потому, что его посещали исключительно немцы, расплачиваясь продовольственными карточками за завтрак или ужин без боязни быть вышвырнутыми из-за стола при появлении более состоятельных американцев или британцев, что частенько случалось в большинстве других ресторанов Берлина.
Весьма экзотический вход в «Адлон» располагался среди груды булыжников на Вильгельмштрассе, неподалеку от бункера фюрера, где Гитлер встретил свою смерть и который теперь запросто можно было посетить, вручив пару сигарет одному из полицейских, призванных отгонять людей от него. И никто не усматривал ничего странного в том, что после окончания войны все берлинские полицейские разжирели, словно преуспевающие купцы.
Я пообедал чечевичным супом, «гамбургером» из репы и консервированными фруктами, попутно обдумывая дело Беккера, расплатился купонами и подошел к стойке для регистрации постояльцев отеля, чтобы позвонить.
На мой звонок в Советском военном представительстве в Карлсхорсте ответили довольно быстро, но, казалось, прошла вечность, пока меня соединили с полковником Порошиным. Не помогло и то, что я говорил по-русски, дабы ускорить его вызов; единственное, чего я этим добился, – это подозрительный взгляд местного швейцара. Наконец мне ответил Порошин, судя по голосу, искренне довольный тем, что я изменил решение. Мы условились, что через пятнадцать минут на Унтер-ден-Линден, около портрета Сталина, меня будет ждать штабной автомобиль.
Полдень выдался влажным, и я, постояв минут десять в дверях «Ад-лона», возле узенькой служебной лестницы, неторопливо направился вверх по Вильгельмштрассе. Оставив за спиной Бранденбургские ворота, я подошел к огромному портрету товарища Председателя, установленному в центре улицы. По обе стороны портрета расположились два плаката поменьше с изображением серпа и молота.
Поджидая машину, я не мог отделаться от ощущения, что Сталин пристально смотрит на меня, по-видимому, этот эффект был преднамеренно задуман художником. Глаза на портрете были глубокими, черными и колючими, а под тараканьими усами скрывалась тяжелая, как вечная мерзлота, улыбка. Меня всегда удивляло, что находились люди, которые относились к этому кровожадному монстру, как к дядюшке Джо[42]; мне он казался таким же добродушным, как царь Ирод.
Подъехал автомобиль Порошина, звук его мотора утонул в гуле пролетавшей над городом эскадрильи истребителей Як-3. Сидя в машине, я беспомощно озирался на заднем сиденье, а широкоплечий водитель с татарским лицом жал акселератор «БМВ» и на большой скорости гнал автомобиль в восточном направлении, к Александр-плац, затем к Франкфуртералле и Карлсхорсту.
– Я всегда полагал, что немецким гражданским лицам запрещено ездить в штабных автомобилях, – сказал я водителю по-русски.
– Верно, – ответил он, – полковник предупредил, что, если нас остановят, мне придется выдать вас за арестованного.
Татарин громко захохотал, заметив в моих глазах неподдельный страх, а мне осталось одно утешение: пока мы мчимся с такой бешеной скоростью, нас остановит только противотанковое орудие.
Через несколько минут мы приехали в Карлсхорст.
Поселок из нескольких десятков вилл со скаковым кругом, Карлсхорст, прозванный «маленьким Кремлем», был теперь полностью изолированной русской территорией, на которую немцы могли попасть только по специальному разрешению. Или, как я, под защитой флажка на капоте автомобиля Порошина. Мы миновали несколько контрольно-пропускных пунктов и наконец остановились перед старинным зданием госпиталя Святого Антония на Цеппелинштрассе, где теперь размещалась Советская военная администрация Берлина. Автомобиль затормозил и остановился в тени постамента высотой метров пять, увенчанного огромной красной советской звездой. Водитель Порошина вышел из машины, щеголевато открыл мне дверцу и, не обращая внимания на караульных, проводил меня вверх по лестнице к парадной двери. На мгновение я замешкался в дверях, осматривая блестящие новенькие автомобили и мотоциклы марки «БМВ».
– Здесь кто-то продает автомобили? – поинтересовался я.
– Они с завода «БМВ» в Айзенахе, – гордо сказал мой водитель. – Теперь уже русского.
С тягостными мыслями по этому поводу я и остался дожидаться в приемной, пропахшей карболкой. Самым выдающимся украшением комнаты был портрет Сталина с лозунгом внизу, который гласил: «Сталин – мудрый учитель и защитник трудового народа». Даже Ленин на картине, значительно меньших размеров, чем портрет мудреца, судя по выражению его лица, казалось, был озадачен этим высокопарным высказыванием.
Я увидел два портрета тех же самых известных персонажей и на стене кабинета Порошина, расположенного на верхнем этаже здания представительства. Тщательно отглаженный оливково-коричневый китель молодого полковника висел за стеклянной дверью шкафа, а сам он был одет в черкеску, подпоясанную черным кушаком. Что касается чистоты его мягких хромовых сапог, то он сошел бы в них за студента Московского университета. Он оставил свой бокал и вышел из-за стола, когда татарин ввел меня в его кабинет.
– Садитесь, пожалуйста, господин Гюнтер, – сказал он, указывая на деревянный венский стул. Татарин ждал, когда его отпустят. Порошин наполнил свой бокал и поднес мне для экспертизы.
– Не хотите ли немного овальтина, господин Гюнтер?
– Овальтина? Нет, спасибо, я ненавижу лекарства.
– Неужели? – В его голосе звучало удивление. – А мне он нравится.
– По-моему, еще слишком рано отправляться спать, не правда ли?
Порошин продолжал с улыбкой:
– Может, вы предпочитаете немного водки? – Он открыл ящик стола, вынул бутылку, затем стакан и поставил их передо мной на стол.
Я налил себе полный стакан. Краем глаза я увидел, как татарин с вожделением взглянул на мой стакан и сглотнул. Порошин тоже это заметил. Он наполнил другой стакан и поставил его на картотечный шкаф – прямо над головой солдата.
– Это казачье отродье нужно дрессировать, как собак, – объяснил он. – Для них пьянство – почти религиозный обряд. Не так ли, Ерошка?
– Так точно, – тупо произнес тот.
– На днях он устроил погром в баре, оскорбил официантку, ударил сержанта. Я бы за это его расстрелял. А может, это сделать сейчас, а, Ерошка? Как только ты дотронешься до этого стакана без разрешения. Ты понял?
– Так точно.
Порошин достал большой тяжелый револьвер и положил его на стол, тем самым подчеркивая серьезность своего намерения. Затем снова сел.
– Думаю, вы довольно хорошо осведомлены об армейской дисциплине, господин Гюнтер. Где, вы говорили, служили во время войны?
– Я не говорил об этом.
Он откинулся на спинку стула и положил обутые в сапоги ноги на край стола. Водка в моем стакане задрожала и перелилась через край, когда он задел книгу для записей.
– Ах да, действительно не говорили. Но могу себе представить, что с вашей квалификацией вы, должно быть, служили в органах разведки.
– Какую квалификацию вы имеете в виду?
– Бросьте, уж очень вы скромный. Хорошо говорите по-русски, работали в криминальной полиции. Как сказал адвокат Эмиля, вы вместе с Беккером работали в Берлинской комиссии по расследованию убийств, причем вы были комиссаром. Это довольно высокий пост, не так ли?
Я сделал изрядный глоток водки и постарался сохранить спокойствие, ведь подспудно ожидал чего-либо в этом роде.
– Я служил рядовым солдатом и даже не состоял в партии.
– Как теперь выясняется, членами партии были считанные единицы. Удивительно, не правда ли? – Он улыбнулся и приветственно поднял указательный палец. – Оставайтесь таким же скромным, если вам это нравится, господин Гюнтер, но я наведу о вас справки, запомните мои слова, причем исключительно ради собственного любопытства.
– Иногда любопытство похоже на Ерошкину жажду, – сказал я, – лучше оставить его неудовлетворенным. За исключением бескорыстного интеллектуального любопытства, которым обладают лишь философы. Ответы, знаете ли, иногда разочаровывают. – Я допил водку и поставил стакан на книгу записей рядом с его сапогами. – Но я пришел сюда без шифра в носках и лишь для того, чтобы поговорить об изложенном вами деле, полковник. Не лучше ли угостить меня сигаретой из тех, которые вы курили утром, и удовлетворить мое любопытство, сообщив по крайней мере один или два факта по этому делу?
Порошин наклонился вперед и стукнул о стол открытым серебряным портсигаром.
– Угощайтесь, – сказал он.
Я взял сигарету и прикурил от причудливой серебряной зажигалки, отлитой в виде артиллерийского орудия, затем осмотрел ее критически, будто оценщик из ломбарда. Порошин раздражал меня, хотелось как-то отыграться на нем.
– Хорошая добыча, – сказал я. – Это немецкое полевое орудие. Вы купили эту вещицу или никого не оказалось дома, когда вы позвонили в дверь?
Порошин прикрыл глаза, фыркнул, затем встал и направился к окну. Он открыл раму и расстегнул ширинку.
– Одни неприятности с этим овальтином, – сказал он, по-видимому ничуть не смущенный моей попыткой оскорбить его, – и мочегонит же, скажу я вам. – Начав мочиться, он оглянулся через плечо на татарина, который так и стоял перед шкафом со стаканом водки на нем. – Пей и убирайся, свинья.
Солдат, не раздумывая, одним глотком опустошил стакан и быстро вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.
– Если бы вы видели, в каком виде такая деревенщина, как он, оставляет после себя туалет, поняли бы, почему я предпочитаю мочиться в окно, – объяснил Порошин, застегиваясь. Он закрыл раму и вернулся на свое место. Его сапоги опять оказались на столе. – Мои русские парни временами делают жизнь в этом секторе несносной. Благодарю Бога за таких людей, как Эмиль. Он умеет развлечь при случае, и к тому же очень состоятельный. Он мог достать практически все. Забыл, как называют таких типов на черном рынке?
– Оборотистые Хайни.
– Да, так. Если хотелось развлечься, Эмиль тотчас все организовывал. – Он засмеялся своим воспоминаниям, что меня здорово покоробило. – Я никогда не встречал мужчины, у которого было столько знакомых девушек. Конечно, все они проститутки, впрочем, это не слишком серьезное преступление в наши дни, не так ли? Зато какие красотки, скажу я вам!
– Это красотки его любят.
– Эмиль был также весьма изобретательным, переправляя товар через границу. Вы называете ее зеленым кордоном, не так ли?
Я кивнул:
– Да, если вы имеете в виду леса.
– Ловкий контрабандист и зарабатывал большие деньги. Пока он не вляпался в эту историю, прекрасно жил в Вене: большой дом, шикарный автомобиль и хорошенькая подруга.
– Вы когда-нибудь пользовались его услугами? Я имею в виду не красоток.
Порошин повторил:
– Эмиль мог достать все.
– Его услуги включали поставку информации?
Он пожал плечами:
– Время от времени. Но Эмиль делал все исключительно ради денег. Сомневаюсь, что он не занимался тем же самым в пользу американцев. Однако в этом случае он получал работу от австрийца по имени Кениг, который занимался рекламным бизнесом. Его компания называлась «Рекло и Вербе Централе», он имел офисы здесь, в Берлине, и в Вене. Кенигу было нужно, чтобы Эмиль регулярно брал образцы товаров из офиса в Вене и перевозил их в Берлин. Как он говорил, эта работа слишком важная, чтобы доверить ее почте или курьеру. Сам же Кениг ездить не решался, так как, по его словам, боялся денацификации. Эмиль, конечно, подозревал: посылки содержат кое-что еще помимо рекламируемых товаров, но оплата была достаточно хорошей, чтобы не задавать вопросов. Он многократно приезжал в Берлин, и каждый раз без каких-либо особых проблем, во всяком случае он так думал.
Какое-то время дела с поставками Эмиля шли без сучка, без задоринки. Привозив сигареты или какой-либо другой контрабандный товар в Берлин, он прихватывал и посылки от Кенига, вручал их человеку по имени Эдди Холл и получал деньги. Проще не придумаешь.
Так вот, приехав в Берлин в очередной раз, Эмиль как-то вечером отправился в ночной клуб «Веселый остров» в Шенеберге. Там он случайно встретил этого Эдди Холла, причем изрядно подгулявшего. Он познакомил Эмиля с американским армейским капитаном по имени Линден, Эдди представил Беккера как «венского курьера их фирмы». На следующий день Эдди позвонил Эмилю и извинился за то, что был пьян, а также посоветовал ради собственной безопасности забыть о встрече с капитаном Линденом.
Несколько недель спустя – Эмиль уже вернулся в Вену – ему позвонил этот капитан Линден и назначил встречу в каком-то баре. Американец интересовался рекламной фирмой «Рекло и Вербе». Эмиль мало что мог ему рассказать, но то, что Линден оказался в Вене, его насторожило. Он решил, если Линден здесь, то в его услугах, возможно, уже нет нужды и пришел конец легкой наживе. Некоторое время он скрытно ходил за Линденом по Вене. Через пару дней Линден встретился с каким-то мужчиной, и Эмиль проследил их до заброшенной киностудии. Спустя несколько минут внутри раздался выстрел, и мужчина вышел один. Эмиль подождал, когда он уйдет, затем вошел в здание и обнаружил мертвое тело капитана Линдена и большую партию краденого табака. Он конечно же ничего не сообщил в полицию, так как старался иметь с ней как можно меньше дел.
На следующий день Кениг и еще один человек – не спрашивайте его имени, я не знаю, – навестили его. Они сказали, что пропал их американский друг и они беспокоятся, уж не случилось ли с ним чего. И, зная о службе Эмиля в криминальной полиции, попросили его заняться этим делом за солидное вознаграждение. Эмиль согласился, клюнув на легкий способ заработать деньги, да еще, вероятно, и разжиться тем даровым табаком.
День или два Эмиль со своими ребятами наблюдали за студией. Не заметив ничего подозрительного, они вернулись туда с фургоном и напоролись на интернациональный патруль. Парни Эмиля оказались любителями пострелять – их уложили на месте, а Эмиля арестовали.
– Известно, кто их подставил?
– Я просил моих людей в Вене выяснить это. Оказалось, его задержали по анонимному доносу. – Порошин многозначительно улыбнулся. – Теперь другая сторона дела. У Эмиля был пистолет фирмы «Вальтер» модель «П-38». Он прихватил его с собой, когда отправлялся в студию. После ареста ему предъявили пистолет в качестве вещественного доказательства, и он заметил, что это вовсе не его «П-38», так как его имел отличие: изображение германского орла на рукоятке. Местный эксперт по баллистике быстро идентифицировал его как то самое оружие, из которого убили капитана Линдена.
– Так значит, кто-то подменил пистолет Беккера, – сказал я.
– Причем это не так-то просто заметить, не правда ли? Все очень ловко подстроено. Человек с орудием убийства возвращается на место преступления, с тем чтобы забрать украденный им табак. Надо сказать, довольно серьезное обвинение.
Я сделал последнюю затяжку перед тем, как погасить сигарету в серебряной настольной пепельнице Порошина, и взял другую.
– Я сомневаюсь, что смогу что-то сделать, – сказал я. – Разбавлять вино водой – не в моих правилах.
– Эмиль напуган, его адвокат доктор Либль сказал мне, что вы должны найти этого Кенига. Кажется, он сбежал.
– Бьюсь об заклад, именно так он и сделал. Вы думаете, это Кениг совершил подлог, когда приходил к Беккеру?
– Похоже на то. Кениг или тот, кто был с ним.
– Вы что-нибудь знаете о Кениге и его рекламной фирме?
– Нет.
Послышался стук в дверь, и в кабинет Порошина вошел офицер.
– Ам Купферграбен на линии, – произнес он по-русски. – Они говорят, это срочно.
Я насторожился. В Ам Купферграбен находилась самая большая тюрьма МВД в Берлине. Именно туда вели следы множества перемещенных и пропавших без вести немцев – я знал это по роду своих занятий: стоило навострить уши.
Порошин взглянул на меня и, похоже, догадался, о чем я думаю, потому что сказал офицеру:
– Это подождет, Егоров. Есть еще звонки?
– Цайссер из К-5.
– Если этот нацистский ублюдок хочет говорить со мной, будь он проклят, то пусть ждет за дверью. Так ему и скажи. А теперь оставь нас, пожалуйста. – Он подождал, пока дверь закроется за его подчиненным, и спросил: – К-5 говорит вам о чем-то, Гюнтер?
– А должно о чем-то говорить?
– Нет, не сейчас, но, может, со временем? – Не закончив свою мысль, он взглянул на часы. – Нам пора расстаться. У меня назначена встреча. Егоров займется оформлением необходимых вам документов – билета, визы, продовольственных карточек, австрийского паспорта. У вас есть фотография? Нет? Ну да ладно. У Егорова должна быть одна. Да, кстати, думаю, вам не помешает наше новое разрешение на торговлю табаком, оно дает право продавать сигареты в Восточной зоне и обязывает всех советских военнослужащих по возможности содействовать его обладателю. Это поможет вам избежать многих неприятностей.
– Я думал, в вашей зоне спекуляция запрещена, – сказал я, стараясь понять причину столь вопиющего бюрократического лицемерия.
– Она и действительно запрещена, – сказал Порошин без тени смущения. – Но есть официально разрешенный черный рынок. Он позволяет нам получать доходы в иностранной валюте. Неплохая идея, как вы думаете? Вы, естественно, получите несколько блоков сигарет, чтобы все выглядело правдоподобно.
– Кажется, вы все продумали. А как насчет денег?
– Их доставят вам на дом вместе с документами. Послезавтра.
– Из какого источника я получу деньги? От доктора Либля или из ваших сигаретных концессий?
– Либль пришлет мне деньги позже, а пока все расходы берет на себя Советское военное представительство.
Мне такой расклад не очень понравился, но альтернативы не было. Придется взять деньги от русских и ехать в Вену. Не надеяться же, что деньги заплатят в мое отсутствие!
– Хорошо, – ответил я. – Еще один вопрос. Что вы знаете о капитане Линденс? Вы говорили, Беккер встречался с ним в Берлине. Американец здесь служил?
– Да, я совсем забыл рассказать вам о нем. – Порошин встал и подошел к шкафу с картотекой, на котором татарин оставил пустой стакан, открыл один из ящиков и долго перебирал карточки, пока не нашел нужную.
– Капитан Эдвард Линден, – начал читать он, возвращаясь к столу. – Родился в Бруклине, Нью-Йорк, 22 февраля 1907 года. Закончил Корнуэлльский университет в 1930 году, получив ученую степень по немецкому языку, служил офицером по денацификации в 97-й службе контрразведки, формально числился в 26-м пехотном полку, расположенном в лагере Королевского следственного центра в Оберузеле. Недавно был назначен в берлинский Архивный центр в качестве офицера связи КРОВКАССа – Центрального бюро расследований военных преступлений и подрывной деятельности. Боюсь, сведений не густо.
Он положил карточку напротив меня. Странные, похожие на греческие буквы занимали не более половины листа.
– Я не силен в кириллице, – признался я. Порошину мои слова, судя по всему, показались неубедительными. – А что представляет собой американский Архивный центр?
– Берлинский Архивный центр – кстати, его здание в американском секторе на окраине Грюневальда – это хранилище министерских и партийных документов нацистов, захваченных американцами и англичанами в конце войны. Материалы центра довольно обширны. Есть, скажем, подробные характеристики на всех членов Национал-социалистической партии Германии, поэтому не составляет труда быстро установить, когда люди лгут в своих денацификационных анкетах. Готов поклясться, там есть и ваше имя.
– Как я уже сказал, никогда не был членом партии.
– Нет, – осклабился он, – конечно же нет. – Порошин задвинул картотечный ящик на место. – Вы только подчинялись приказам.
Он явно не верил мне, как не поверил, что я не способен разобраться в византийском алфавите Святого Кирилла, но в этом он в конце концов сам смог убедиться.
– Теперь, если больше нет вопросов, я вас покину: через полчаса мне нужно быть в Государственной опере в Адмиральском дворце. – Он снял черкеску, выкрикнул имена Ерошки и Егорова, открыв дверь, и быстро надел китель.
– Вы когда-нибудь были в Вене? – спросил он, поправляя ремень портупеи под погоном.
– Нет, никогда.
– Люди там похожи на архитектуру, – сказал он, придирчиво изучая свое отражение в оконном стекле. – Они кажутся такими открытыми, искренними, что создается впечатление, будто все, интересующее вас, лежит на поверхности. Но на самом деле они совсем другие. Вот с кем с удовольствием бы работал! Все жители Вены рождены быть шпионами.
