Текст книги "Берлинская ночь (сборник)"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 58 страниц)

– Что именно она собирала? – поинтересовался граф.

– Старые тюбики из-под зубной пасты. Я думаю, что этот металл...

– Спасибо, инспектор. Я знаю, в чем ценность тюбиков от зубной пасты.

– Да. – И он вновь заглянул в свои записи. – Сообщают, что ее видели на Фейербахштрассе, Торвальдсенштрассе и Мюнстердам. Мюнстердам проходит в южном направлении мимо кладбища, и церковный сторож утверждает, что видел девушку из Лиги, похожую по описанию на Ирму, около 8.30 вечера. Он полагает, что она шла на запад в направлении Бисмаркштрассе. Возможно, возвращалась домой, так как сказала родителям, что вернется около 8.45. Разумеется, она так и не вернулась.

– Есть какие-нибудь зацепки? – спросил я.

– Никаких, – ответил он твердо.

– Спасибо, инспектор. – Я прикурил и поднес зажженную спичку к самокрутке Ильмана. – Очень хорошо, – сказал я, выпуская дым. – Итак, что у нас есть? Пять девушек, приблизительно одного возраста, все соответствуют арийскому типу, который мы так хорошо знаем и любим. Другими словами, все они блондинки, настоящие или крашеные. После убийства третьей рейнской девы полиция арестовывает Йозефа Кана за попытку изнасилования проститутки. Короче, он пытался уйти, не заплатив.

– Типичный еврей, – сказал Лоббес. Некоторые засмеялись.

– Случилось так, что у Кана был с собой нож, и довольно острый, к тому же он привлекался раньше к уголовной ответственности за мелкую кражу и хулиганское нападение. Очень удобно. Полицейский из участка на Грольманштрассе, который его арестовал, решил попытать счастья и вытащить из колоды козырного туза. Он потолковав с молодым Йозефом, довольно туповатым малым, и вот, после красноречивых увещеваний и тяжелых кулаков, Вилли удается убедить Йозефа подписать признание.

Господа, теперь я бы хотел представить фрау Калау фон Хофе. Я говорю «фрау», поскольку она не разрешает называть себя доктором, хотя имеет степень доктора, видимо, потому, что, как все мы знаем, место женщины дома, чтобы растить солдат для партии и готовить мужу обед. Она психиатр и признанный специалист в области этой неприятной загадки, именуемой «психология преступника».

Я облизал глазами аппетитную женщину на дальнем конце стола. На ней была юбка из дорогой ткани «магнолия» и белая марокеновая блузка, волосы на голове великолепной формы собраны в тугой пучок. Она улыбнулась, достала из портфеля папку и открыла ее.

– "В детстве Йозеф Кан перенес острый энцефалит во время эпидемии этой болезни, поразившей детей Западной Европы в 1915 – 1926 годах. Эта болезнь приводит к изменению личности. После острой фазы болезни дети становятся нервными, раздражительными, агрессивными и могут даже утратить моральные устои. Они попрошайничают, воруют, лгут и бывают жестокими. Они непрерывно говорят и становятся неуправляемыми в школе и дома. Часто наблюдается ненормальное сексуальное любопытство и ненормальное сексуальное поведение. У постэнцефалитных подростков иногда проявляются некоторые черты этого синдрома, особенно несдержанные сексуальные порывы, это, несомненно, имеет место и у Йозефа Кана. У него также развивается болезнь Паркинсона, что говорит о его физической деградации".

Граф фон дер Шуленберг зевнул и посмотрел на часы. Но доктора это совершенно не смутило. Наоборот, похоже, она нашла такое поведение забавным.

– "Несмотря на явные преступные наклонности, – продолжала она, – я не думаю, что Йозеф мог стать убийцей какой-нибудь из этих девушек. Обсудив судебные доказательства и факты этого дела с профессором Ильманом, я считаю, что эти убийства предполагают определенный уровень предварительной подготовки, на который Кан просто не способен. Кан может совершить убийство в приступе бешенства и оставить жертву там, где она упадет".

Ильман кивнул.

– Анализ его признания обнаруживает множество расхождений с фактами, – сказал он. – Кан заявляет, например, что для удушения пользовался чулком. Однако экспертиза ясно доказывает, что жертвы были задушены голыми руками. Далее, он утверждает, что наносил удары ножом в живот. Однако экспертиза показала, что ножевых ударов в живот не было, у всех жертв перерезано только горло. Кроме того, четвертое убийство совершено, когда Кан был уже арестован. Могло ли это убийство быть делом рук человека, который пытался скопировать три предыдущих случая? Нет, в прессе не было ни слова о первых трех убийствах. Поскольку все четыре убийства похожи друг на друга, все они совершены одним и тем же человеком. – Он с улыбкой обратился к фрау Калау фон Хофе: – Желаете что-нибудь добавить, мадам?

– Только то, что этим человеком не мог быть Йозеф Кан, – сказала она. – Йозеф Кан стал жертвой мошенничества, которое, как считают некоторые, невозможно в «третьем рейхе».

Улыбаясь, она закрыла папку и села на свое место. Затем открыла свой портсигар. Предполагается, что женщинам, а особенно докторам, не свойственно курить, но я видел, что она это делает с удовольствием.

Следующим заговорил граф:

– Учитывая предоставленную информацию, можно ли спросить у рейхскриминальдиректора, будет ли снят запрет на освещение этого дела в прессе? – Его ремень скрипнул, когда он наклонился над столом, видимо, чтобы лучше расслышать ответ Небе. Сын известного генерала, который был послом в Москве, молодой фон дер Шуленберг имел большие связи. Не получив от Небе ответа, он добавил: – Я не знаю, каким другим способом можно убедить родителей, что над жизнью их дочерей нависла опасность, если не дать официальную информацию в прессе. Естественно, я позабочусь о том, чтобы все потенциальные жертвы проявляли бдительность на улице. Однако для моих людей из городской полиции было бы легче, если бы определенную помощь оказало министерство пропаганды рейха.

– Криминологии известны факты, – мягко сказал Небе, – когда шумиха в прессе придает решительности преступнику, я уверен, что фрау Калау фон Хофе это подтвердит.

– Совершенно верно, – сказал она. – Убийцам иногда нравится читать о себе в газетах.

– Однако, – продолжал Небе, – я позвоню в министерство пропаганды и выясню, нельзя ли предупредить девушек, возможно через прессу, быть более осторожными на улице. Любая подобная кампания должна получить благословение обергруппенфюрера. Он очень заботится о том, чтобы в прессе не появлялось ничего, что могло бы вызвать панику среди женщин Германии.

Граф кивнул.

– Теперь, – он взглянул на меня, – у меня есть вопрос к комиссару.

Он улыбнулся, но у меня не было особых иллюзий на этот счет. Он производил впечатление человека, прошедшего ту же школу надменного сарказма, что и обергруппенфюрер Гейдрих. Мысленно я пришел в состояние боевой готовности в ожидании первого удара.

– Как детектив, блестяще проведший следствие по широко известному делу Гормана, не поделитесь ли вы с нами вашими предварительными соображениями по этому делу?

Его бесцветная улыбка производила впечатление вымученной, словно он изо всех сил сжимал мышцы своей задницы. По крайней мере, мне так казалось. Как заместитель бывшего вождя штурмовиков, графа Вольфа фон Хелльдорфа, который, как известно, был таким же гомосексуалистом, как и покойный шеф СА Эрнст Рем, Шуленберг вполне мог иметь задницу, способную соблазнить близорукого карманника.

Чувствуя, что такой наглой манерой задавать вопросы можно произвести еще большее впечатление, он добавил:

– Может быть, вы опишете характер человека, которого нам следует искать?

– Думаю, я смогу помочь в этом вопросе, – откликнулась Калау фон Хофе.

Граф раздраженно дернул головой в ее направлении.

Она достала свой портфель и положила на стол большую книгу. Затем еще одну и еще, до тех пор пока на столе не выросла стопа высотой с лакированные сапоги графа.

– Предвидя такой вопрос, я принесла несколько книг по психологии преступника: «Профессиональный преступник» Гейндла, отличный «Справочник по сексуальным преступлениям» Вульфена, «Сексопатология» Хиршфельда, «Преступник и его судьи» Ф. Александера...

Для него это было слишком. Он собрал свои бумаги на столе и встал, нервно улыбаясь.

– Пожалуй, в другой раз, фрау фон Хофе. – Затем щелкнул сапогами, сдержанно поклонился присутствующим и вышел из комнаты.

– Сволочь! – пробормотал Лоббес.

– Все в порядке, – произнесла фрау Калау, добавив к стопке книг несколько номеров «Немецкого полицейского журнала». – Нельзя научить того, кто не хочет учиться.

Я улыбнулся, оценив ее холодную находчивость, а также прекрасную грудь, обтянутую блузкой.

После окончания совещания я ненадолго задержался в комнате, чтобы побыть с ней наедине.

– Он задал трудный вопрос, на который у меня не было ответа, – сказал я. – Спасибо вам, что пришли мне на помощь.

– Не стоит благодарности, – ответила она, укладывая книги в портфель. Я взял одну из них и взглянул на обложку.

– Знаете, мне бы хотелось услышать ваш ответ. Можно пригласить вас выпить?

Она взглянула на часы и улыбнулась. – Да, пожалуй.

Бар «Последняя инстанция» в конце Клостерштрассе у старой крепостной стены был излюбленным местом полицейских из Алекса и судебных чиновников из ближайшего Суда последней инстанции, по которому бар и получил свое название.

Внутри он был отделан темным деревом. Около стойки из желтой керамики с большим насосом для разлива пива, украшенным сверху фигурой солдата семнадцатого века, стояло огромное кресло из зеленой, коричневой и желтой плитки, тоже украшенное фигурами и головами. Оно производило впечатление очень холодного и неудобного трона, на котором восседал хозяин бара Варншторф, темноволосый бледный человек, одетый в рубашку без воротника и внушительных размеров кожаный фартук, служивший одновременно сумкой для мелочи. Когда мы вошли, он тепло поздоровался со мной, указал на уютный столик в конце зала и принес два пива. Сидящий за соседним столом человек энергично расправлялся с невиданной величины поросячьей ногой.

– Заказать что-нибудь поесть? – спросил я.

– Теперь, когда я посмотрела на него, нет, – сказала она.

– Понимаю, что вы имеете в виду. Это производит отталкивающее впечатление, не так ли? Можно подумать, что, воюя с этим куском, он пытается заслужить Железный крест.

Она улыбнулась, и мы помолчали. Затем она спросила:

– Вы думаете, война будет?

Я посмотрел на свое пиво, будто надеясь прочитать ответ на его поверхности. Пожал плечами и покачал головой:

– Вообще-то я не очень слежу за событиями в последнее время. – И поведал ей о случившемся с Бруно Штальэкером и о моем возвращении в уголовную полицию. – Но разве не вас я должен спрашивать об этом? Ведь именно вы, как специалист по психологии преступника, лучше других можете разобраться в образе мыслей фюрера. Как по-вашему, его поведение подпадает под статью 51 Уголовного кодекса?

Теперь была ее очередь искать ответ на поверхности пива.

– Мы ведь не настолько знаем друг друга, чтобы вести подобные разговоры, не так ли?

– Полагаю, что да.

– Однако кое-что я вам скажу. Вы читали когда-нибудь «Майн кампф»?

– Эту смешную книжонку, которую бесплатно вручают молодоженам? Может быть, именно по этой причине я и не женюсь.

– Ну, а я читала. И обратила внимание на отрывок из этой книги длиной в семь страниц, где Гитлер неоднократно говорит о венерических болезнях и их последствиях. Он заявляет, то искоренение венерических болезней является задачей германской нации.

– Боже, вы полагаете, что он сифилитик?

– Я ничего не утверждаю. Я только рассказываю, что написано в великой книге фюрера.

– Но эта книга появилась в середине двадцатых годов. Если он подцепил это тогда, то его сифилис должен перейти сейчас в третью стадию.

– Вас, возможно, заинтересует, что Йозеф Кан и ему подобные в психиатрической лечебнице Херцеберга – это люди, чье слабоумие является прямым результатом заболевания сифилисом. Для них характерны противоречивость высказываний, перепады настроения, от эйфории к апатии, эмоциональная неуравновешенность. Классические признаки такого больного – слабоумная эйфория, мания величия и приступы сильной паранойи.

– Господи, единственное, что вы забыли – это идиотские усики, – мрачно сказал я и закурил. – Ради Бога, смените тему. Поговорим о чем-нибудь более веселом, например нашем убийце. Вы удивитесь, но я действительно начинаю понимать его мотивы. Я имею в виду будущих молодых матерей. Этих детородных машин, которые будут производить на свет новых солдат для партии. Что касается меня, я обеими руками за эти побочные продукты асфальтовой цивилизации – бездетные семьи с бесплодными от природы женщинами, по крайней мере, до тех пор, пока мы не избавимся от режима резиновых дубинок. Хотя какая разница – одним психопатом больше, одним меньше, если все общество состоит из психопатов?

– Вы плохо знаете то, о чем говорите. Каждый из нас способен на жестокость. Каждый из нас – скрытый преступник. Жизнь – всего лишь постоянная попытка сохранить цивилизованную оболочку. Многие убийцы-садисты понимают, что у них это может прорваться только случайно. Например, Петер Кюртен. Внешне он был таким добродушным, что никто из тех, кто его знал, не мог и подумать, что он способен на такие страшные преступления.

Она порылась в своем портфеле и, смахнув рукой со стола крошки, положила между двумя нашими кружками тонкую книжечку в голубой обложке.

– Это работа Карла Берга, судебного патолога, который имел возможность в течение длительного времени изучать Кюртена после его ареста. Я знакома с Бергом и очень высокого мнения о его работе. Он – основатель дюссельдорфского Института судебной и социальной медицины и некоторое время работал в дюссельдорфском уголовном суде. Книга «Садист» – это, возможно, одно из лучших исследований по психологии убийцы, которое когда-либо было сделано. Могу дать вам ее почитать, если хотите.

– Спасибо. Я прочту.

– Она многое сделает для вас понятным, но чтобы глубже проникнуть в психологию такого человека, как Кюртен, вам следует почитать вот это.

Она снова порылась в своем портфеле. «ШАРЛЬ БОДЛЕР. ЦВЕТЫ ЗЛА» – прочитал я на обложке.

Я открыл книгу.

– Стихи? – Я с удивлением взглянул на нее.

– О, не смотрите с таким подозрением, комиссар. Я совершенно серьезно. Очень хороший перевод, и вы найдете гораздо больше, чем думаете, поверьте мне. – Она улыбнулась.

– Я не читал стихов с тех пор, как зубрил Гёте в школе.

– И что вы о нем думаете?

– Разве могут франкфуртские юристы быть хорошими поэтами?

– Интересное наблюдение. Ну что ж, будем надеяться, что о Бодлере у вас сложится более благоприятное мнение. А сейчас, боюсь, мне пора. – Она встала, и мы пожали друг другу руки. – Когда прочтете книги, можете занести их мне в Институт Геринга на Будапештерштрассе. Он как раз через дорогу от «Аквариума» зоопарка. Мне интересно узнать мнение сыщика о Бодлере.

– С удовольствием, а пока вы можете высказать свое мнение о докторе Ланце Киндермане?

– Киндермане? Вы знаете Ланца Киндермана?

– Немного.

Она посмотрела на Меня с пристальным интересом.

– Для полицейского комиссара в вас слишком много неожиданного. Да, именно так.

Глава 7
Воскресенье, 11 сентября

Я люблю помидоры слегка недозрелые. Сладкие, но в то же время твердые, с гладкой, прохладной кожицей – как раз такие и хороши в салат. Если помидор немного полежит, то его кожица начинает морщиться и он становится слишком мягким, а на вкус даже кисловатым.

То же самое и с женщинами. Только эта, пожалуй, еще не совсем созрела для меня – слишком много прохлады. Она стояла в дверях и нагло рассматривала меня с головы до ног, как бы оценивая мои способности в качестве любовника.

– Что вам угодно? – спросил я.

– Я занимаюсь сбором пожертвований для нужд рейха. – Она состроила глазки и показала матерчатую сумку, как бы в подтверждение своих слов. – Экономическая программа партии. Меня впустила консьержка.

– Вижу. Конкретно, что вы хотите?

Девица удивленно подняла брови, и я подумал: неужели папаша не знает, что ее еще можно лупить, как маленькую?

– Ну, у вас есть что-нибудь?

В ее голосе слышалась легкая насмешка. Довольно смазливая девица. В гражданской одежде сошла бы за девушку лет двадцати, но с этими двумя хвостиками на голове, в грубых ботинках, в аккуратной белой блузке, заправленной в длинную синюю юбку, и жакете из коричневой кожи, какую носят члены Лиги немецких девушек, она выглядела не более чем на шестнадцать.

– Я посмотрю и, может быть, найду кое-что, – сказал я.

Меня забавляла ее манера держаться как взрослая женщина, что похоже, подтверждало слухи о девушках из Лиги, об их сексуальной распущенности, а также о стремлении забеременеть в лагере «Гитлерюгенда» с такой же готовностью, с какой они зубрили историю Германии, обучались шитью и навыкам первой помощи.

– Я думаю, вам лучше войти.

Она неторопливо вошла, с таким надменным видом, словно была одета в норковую шубку. Бегло осмотрелась по сторонам. Похоже, на нее ничто не произвело впечатления.

– Чудесное местечко, – пробормотала она.

Закрыв дверь, я положил сигарету в пепельницу на столе в прихожей и сказал, чтобы она там подождала.

Потом я прошел в спальню и заглянул для проформы под кровать, где посреди пыли и ворса от ковра лежал чемодан со старыми рубашками и полотенцами. Когда я встал и отряхнулся, то увидел, что девица стоит в дверях спальни и курит мою сигарету. С вызывающим видом она выдохнула кольцо дыма в мою сторону.

– Я думал, добропорядочные девушки не курят, – заметил я, пытаясь скрыть свое раздражение.

– Правда? – ухмыльнулась она. – Нам много чего нельзя. Нельзя это, нельзя то. Сейчас все запрещается. Но, если ты не можешь делать запретные вещи, пока молодая, и получать от них удовольствие, какой смысл вообще рисковать?

Она откачнулась от стены и вышла из комнаты.

«Вот сучка», – подумал я, следуя за ней в гостиную.

Она шумно затянулась, как будто всосала ложку супа, затем пыхнула на меня еще одним кольцом дыма. Вот бы схватить ее за волосы и закрутить их вокруг ее смазливой шейки!

– И вообще, – сказала она, – одна вонючая сигарета не сделает погоды, а?

Я рассмеялся.

– А что, я произвожу впечатление такого барахла, который только и может курить дешевые сигареты?

– Нет, не производишь, – заявила эта нахалка. – Как тебя зовут?

– Платон.

– Подходящее имя. Ну что ж, Платон, можешь меня поцеловать, если хочешь.

– Ты ведь не потаскушка, правда?

– А разве ты не слышал кличку, которую придумали для девочек из Лиги? Лига немецких матрасов. Товар повседневного спроса для немецких мужчин.

Она обвила руками мою шею и выдала несколько кокетливых гримас, которые, вероятно, долго разучивала перед зеркалом.

Но, несмотря на молодость, ее дыхание имело какой-то затхлый привкус. Из любезности я ответил на ее поцелуй, сжав руками ее юные груди и ощущая под пальцами упругие соски. Затем обхватил ее пухлую попку влажными ладонями и притянул поближе. Ее наглые глазенки еще больше округлились, и она прижалась ко мне. Но, признаюсь, меня это не соблазнило.

– Платон, ты умеешь рассказывать сказки на ночь? – захихикала барышня.

– Нет, – сказал я, еще крепче сжимая ее руками. – Но я знаю массу страшных сказок. Таких, в которых злые тролли варят заживо и пожирают красивых, но испорченных принцесс.

Во взгляде ярко-голубых наглых глазенок промелькнуло сомнение, я задрал ей юбку и стал стаскивать трусики, тогда-то улыбка и самоуверенность окончательно сползли с ее физиономии.

– О, я бы тебе мог рассказать много таких историй, – мрачно произнес я. – Историй, которые рассказывают своим дочкам полицейские. Ужасные и отвратительные, от которых девушкам снятся кошмары, а их отцы только рады этому.

– Прекрати! – Она нервно засмеялась. – Ты меня пугаешь.

Теперь уже окончательно сообразив, что все идет не так, как она думала, девчушка судорожно попыталась натянуть трусики, но я все-таки сдернул их вниз, обнажив гнездышко у нее между ногами.

– Они радуются, потому что их красивые маленькие дочки будут бояться заходить в дома к незнакомым мужчинам, чтобы не наткнуться на злого тролля.

– Пожалуйста, господин, не надо, – жалобно произнесла она.

Я шлепнул ее по голому заду и оттолкнул от себя.

– Считай, что тебе повезло, принцесса: я сыщик, а не тролль, а то бы тебя превратили в кетчуп.

– Вы полицейский?! – судорожно глотнула она, и у нее из глаз чуть не брызнули слезы.

– Именно так, я – полицейский. И если ты еще раз попадешься мне и будешь изображать начинающую шлюху, я уж позабочусь, чтобы твой отец хорошенько отлупил тебя, ясно?

– Да, – прошептала она и быстро натянула трусики.

Я поднял с пола кучу старых рубашек и полотенец и сунул ей в руки.

– А теперь марш отсюда, пока я сам тебя не выставил.

Она в ужасе вылетела из моей квартиры, как будто я был самим Нибелунгом.

Я закрыл за ней дверь, но запах и ощущение этого аппетитного маленького тела и неудовлетворенное желание преследовали меня так долго, что мне пришлось выпить и принять холодную ванну.

Похоже, в этом сентябре кругом разгорались такие страсти, которые дымились, как проржавевший взрыватель, готовый рвануть в любую Минуту. Вот если бы и горячую кровь судетских немцев в Чехословакии можно было бы так же легко успокоить, как я успокоил себя!

Полицейские знают, как растет преступность в жару. В январе и феврале даже самые отчаянные преступники сидят дома в тепле. Позже, в тот же день, читая книгу профессора Берга «Садист», я удивился, как много жизней было спасено только потому, что холод и сырость помешали Кюртену выйти на улицу. Однако девять убийств, семь покушений на убийство, сорок поджогов – довольно внушительное число.

По словам Берга, Кюртен рос в семье, где насилие было привычным, он стал преступником в раннем возрасте; совершил ряд мелких краж и отсидел несколько раз в тюрьме. Затем в возрасте тридцати восьми лет женился на женщине с сильным характером. У него всегда были садистские наклонности: он мог мучить кошек и другую бессловесную тварь. Теперь же ему приходилось держать себя в узде. Но когда жены не было дома, Кюртен уже не мог сдерживать себя и шел совершать жуткие садистские преступления, за что и приобрел страшную славу.

Берт пишет, что садизм Кюртена носил сексуальный характер. Семейные обстоятельства создали благоприятную почву для сексуальных отклонений, а его предыдущий жизненный опыт только способствовал их развитию.

В течение двенадцати месяцев, отделявших арест Кюртена от казни, Берг часто общался с ним и обнаружил в нем таланты и незаурядный характер. Он был умен, обаятелен, обладал отличной памятью и острой наблюдательностью. Но Берг подчеркивал внушаемость Кюртена. Еще одна примечательная черта – тщеславная гордость, которая проявлялась в заботе о своей внешности и в том, как он водил за нос дюссельдорфскую полицию – столько, сколько хотел.

В заключение Берг делал не очень приятный вывод для любого цивилизованного члена общества: Кюртен не попадает под определение сумасшедшего по статье 51, его действия были не вынужденными и не преднамеренными, а откровенно и неподдельно жестокими.

Но если это все еще можно было как-то переварить, то от чтения Бодлера я стал чувствовать себя, как бычок на скотобойне. Не требовалось особого воображения, чтобы согласиться с фрау Калау фон Хофе – этот довольно мрачный французский поэт очень верно изобразил психику таких, как Ландрю, Горман или Кюртен.

Однако в его стихах было и нечто большее. Нечто более глубокое и универсальное, чем просто ключ к психике закоренелого убийцы.

В бодлеровском интересе к насилию, в его ностальгии по прошлому, в его описании мира смерти и разврата я слышал эхо сатанинской литании, которая была вполне современной, и видел бледный облик другого преступника, того, чья злая воля имела силу закона.

У меня не очень хорошая память на слова. Я плохо помню даже текст национального гимна. Но некоторые из стихов Бодлера запали мне в душу, как въедается запах смеси мускуса и дегтя.

Вечером я решил навестить вдову Бруно у нее дома в Целендорфе. Это был мой второй визит после смерти Бруно, и я захватил с собой часть его вещей из нашего офиса, а также письмо из страховой компании, в котором она сообщала, что признает иск, посланный мною от имени Кати.

В этот раз у нас было еще меньше тем для разговора, чем в предыдущий, однако я просидел у нее целый час, держа Катю за руку и пытаясь с помощью нескольких рюмок шнапса проглотить комок, стоявший у меня в горле.

– Как Генрих воспринял смерть отца? – неловко спросил я, услышав, что мальчик распевает в своей спальне.

– Он еще ничего не сказал об этом, – ответила Катя, в ее голосе сквозь горечь пробивалось некоторое раздражение. – Думаю, он поет, чтобы не думать о случившемся.

– Горе по-разному влияет на людей, – попытался я хоть как-то оправдать мальчишку. А про себя подумал, что это совсем не так. Когда мой отец скоропостижно скончался, я был не намного старше Генриха, но ко мне с безжалостной прямотой пришло понимание неизбежности моей собственной смерти. Естественно, реакция Генриха не оставила меня равнодушным.

– Но почему он поет именно эту песню?

– Он вбил себе в голову, что в смерти его отца замешаны евреи.

– Какая чушь! – сказал я.

Катя вздохнула и покачала головой.

– Я говорила ему об этом, но он меня не слушает.

Прежде чем уйти, я задержался у двери в комнату Генриха, слушая его сильный молодой голос:

Заряжайте ружья,

Чистите клинки.

Убьем еврейских гадов!

Прочь с нашего пути!

На какое-то мгновение я испытал непреодолимое желание открыть дверь и врезать этому молокососу. Но что бы это дало? Что тут можно сделать? Нужно оставить его в покое. Можно по-разному бороться со своим страхом, некоторые пытаются сделать это с помощью ненависти.