Текст книги "Берлинская ночь (сборник)"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 58 страниц)

Среди машин, аккуратно выстроившихся в ряд, вычислить серую «бугатти-ройял» Красного Дитера труда не составило. В кабине я первым делом вскрыл «бардачок»: рядом с маленьким бумажным пакетиком с белым порошком лежал большой револьвер с длинным стволом – из тех, что пробивают дверь из красного дерева толщиной восемь сантиметров. Времени на то, чтобы проверять заряжен – не заряжен, у меня не было, но вряд ли Красный держал у себя револьвер потому, что играл в индейцев или ковбоев.

Я лег на землю и спрятался под днищем большого «мерседеса» с открытым верхом, стоявшего рядом с «бугатти». В этот же момент из пожарного выхода появился мой преследователь и, прижавшись к стене, спрятался в ее тени. Я не двигался, ожидая, когда он окажется на аллее, залитой лунным светом.

Минута проходила за минутой, но из темноты не доносилось ни звука и никакого движения тоже не было заметно. Тут я сообразил, что он прошел вдоль стены, прячась в ее тени, в конце аллеи благополучно ее пересек и теперь, наверное, приближается к машинам.

В подтверждение этих мыслей позади под каблуком хрустнул камешек, и я затаил дыхание. Большим пальцем я медленно и неуклонно оттягивал курок револьвера, пока наконец не раздался еле слышный щелчок, после чего можно было снять предохранитель. Повернувшись на бок, позади себя я увидел пару ботинок в обрамлении задних колес автомобиля. Ботинки переместились вправо, за «бугатти», и, догадавшись, что обладатель их направляется к машине – дверь оставалась наполовину открытой, – я пополз в противоположную сторону, чтобы выбраться из-под «мерседеса». Согнувшись так, что моя голова была на уровне окон автомобиля, я чуть отошел назад и спрятался за огромным багажником. Когда я решился выяснить, что поделывает мой приятель, то зафиксировал его у заднего колеса «бугатти» приблизительно в том же положении, в каком находился я сам, только смотревшим в другую сторону. Нас отделяло друг от друга не больше двух метров. Я осторожно выступил вперед и поднял револьвер до уровня его головы – расстояние вытянутой руки не назовешь серьезным.

– Брось оружие, – приказал я. – Или я с Божьей помощью проложу туннель сквозь твою чертову башку.

Человек замер, но пистолета не бросил.

– Не волнуйся, друг. – Он отпустил рукоятку своего автоматического маузера, и револьвер повис на скобе его указательного пальца. – Не возражаешь, если я поставлю его на предохранитель? Эта детка начинает палить от любого толчка. – Он говорил медленно и холодно.

– Сначала сдвинь свою шляпу на лицо. А затем поставь предохранитель, как будто твоя рука в мешке с песком. И помни, что с такого расстояния я не промахнусь. А мне не хотелось бы заляпать машину Красного салатом из твоих мозгов.

Он натянул шляпу на глаза и, поставив маузер на предохранитель, бросил его на землю. Оружие, когда оно лежит на щебенке, кажется безобидной игрушкой.

– Это Красный сказал, что я тебя выслеживаю?

– Заткнись и повернись. Руки вверх.

Человек в коричневом костюме команду выполнил, но запрокинул голову назад, чтобы хоть что-то видеть из-под полей шляпы.

– Ты собираешься пришить меня?

– Это будет зависеть от тебя.

– В каком смысле?

– В том смысле, что мне надо выяснить одну вещь. Кто тебе платит?

– Как считаешь, мы можем заключить сделку?

– Я что-то не вижу у тебя товара. Чем ты собираешься торговать? Либо ты отвечаешь на мой вопрос, либо вздрагиваешь ноздрями. Вот и весь разговор.

Он усмехнулся:

– Убить человека – это не так просто, как ты думаешь.

– Неужели? – Я ткнул его пистолетом в подбородок, а затем провел дулом по щеке и покрутил под скулой. – Боюсь, что ты слишком самоуверен. Уж если ты заставил меня пустить в ход пушку, лучше шевели языком сейчас, не то тебе не придется пошевелить им вообще.

– Ну, предположим, я запою. Что тогда? Ты меня отпустишь?

– Чтобы ты снова за мной охотился? Ты меня, наверное, за дурака держишь?

– Тогда как я должен поступить, чтобы убедить тебя, что я этого не сделаю?

Я отступил на шаг.

– Поклянись жизнью матери.

– Клянусь жизнью моей матери, – сказал он с готовностью.

– Прекрасно. Так кто же твой клиент?

– Ты меня отпустишь, если я скажу?

– Да.

– Поклянись жизнью своей матери.

– Клянусь жизнью моей матери.

– Ну хорошо. Его зовут Хауптхэндлер.

– И сколько он тебе платит?

– Три сотни сейчас и...

Он не закончил предложение. Шагнув вперед, я ударил его толстым концом револьвера так, что он потерял сознание. Удар был жестким, и расчет заключался в том, что он должен был прийти в себя, но очень не скоро.

– Моя мать умерла, – сказал я, а затем поднял с земли его маузер и побежал назад, к машине.

Инга сделала большие глаза, когда увидела, в каком состоянии находится мой костюм – весь в грязи и масле. Мой лучший костюм.

– Тебе что, не понравился лифт? Ты просто прыгнул вниз, что ли?

– Что-то в этом роде.

Под сиденьем я нащупал пару наручников, которые хранились там вместе с пистолетом. Затем я подал назад – где-то метров семьдесят – по направлению к аллее. Владелец коричневого костюма лежал без сознания там, где я его оставил. Я протащил его по аллее к стене и приковал наручниками к железным прутьям окна. Он тихонько стонал, пока я его тащил. Значит, живой. Вернувшись к «бугатти», я положил в «бардачок» револьвер Красного, а оттуда взял пару пакетиков с белым порошком. Я предполагал, что Красный Дитер не будет держать в машине поваренную соль, но все-таки понюхал пакетик. И сразу узнал запах кокаина. Пакетиков было совсем немного, не больше чем на сто марок, и предназначались они, скорее всего, для самого Дитера.

Я запер машину, сунул ключи в выхлопную трубу, как он просил, а затем вернулся к коричневому костюму и оставил в его нагрудном кармане парочку пакетиков. Этим заинтересуются парни из Алекса, подумал я.

Действительно, не решившись убить, я не придумал ничего другого, чтобы хоть немного убедить себя самого в том, что он не станет доводить до конца дело, за которое взялся.

Сделки можно заключать только с теми людьми, которые при встрече держат в правой руке рюмку шнапса, а не посторонние предметы.

Глава 14

Все утро моросил теплый мелкий дождичек, словно кто-то непрерывно брызгал из садового пульверизатора. Я поднялся отдохнувшим и бодрым. Пожалуй, во мне было не меньше энергии, чем в упряжке ездовых собак.

Мы встали, позавтракали какими-то мексиканскими консервами и выкурили по сигарете. Кажется, я даже насвистывал во время бритья, Инга заглянула в ванную комнату и так и осталась стоять: мы молча долго смотрели друг на друга.

– Учитывая то, что накануне кто-то пытался тебя прикончить, – наконец сказала она, – сегодня ты выглядишь просто замечательно.

– Я всегда считал, что прикосновение косы старухи-смерти особенно возбуждает вкус к жизни. Ну, и еще привлекательная женщина.

– Ты мне так и не рассказал, почему он хотел тебя убить.

– По той простой причине, что ему заплатили за это.

– Кто? Человек из клуба?

Я вытер лицо и проверил, не осталось ли где щетины. Нет, выбрито хорошо, можно отложить бритву.

– Помнишь, вчера я позвонил Сиксу домой и попросил дворецкого оставить записку своему хозяину и Хауптхэндлеру?

– Да, ты просил передать им, что напал на след.

– Я полагал, что это побудит Хауптхэндлера сделать ход. И он его сделал. Только гораздо быстрее, чем я думал.

– Значит, ты считаешь, что это он нанял человека и заплатил за то, чтобы убить тебя?

– Я не считаю, я знаю это.

Инга прошла за мной в спальню, где я надевал рубашку, и смотрела, как я вожусь с запонкой на руке, которую я ушиб, а она забинтовала.

– Знаешь, – я испытывал потребность, мне хотелось высказаться, – после всего, что произошло ночью, у меня осталось столько же вопросов, сколько ответов я получил. Не могу обнаружить логику в происходящем. Все время пытаюсь решить головоломку, состоящую из двух элементов. Драгоценности и бумаги – вот содержимое сейфа Пфарров. Составные части, которые никак не стыкуются. Что мы еще имеем? Фрагменты убийства, которые, в свою очередь, не монтируются с теми, которые связаны с ограблением.

Инга прищурилась и стала похожа на умную кошку. Иногда женщины смотрят на нас так, что мужчина, неизвестно почему, чувствует себя идиотом и потом только удивляется, как эта мысль не пришла ему в голову. Признаться, поначалу это вызвало у меня раздражение, но, когда она заговорила, я понял, каким был болваном.

– А может, здесь изначально никакой головоломки нет и не было? Или ты пытаешься выстроить одну модель из двух элементов, а имеешь дело с двумя моделями?

Для того, чтобы смысл этих слов дошел до моего сознания, потребовалось какое-то время.

– Ну, черт! Конечно же, именно так!

Соображения, которые высказала Инга, для меня явились настоящим откровением: я пытался распутать одно преступление, когда речь шла о двух.

Мы оставили машину на Ноллендорфплац в тени эстакады городской надземки. По мосту над нашими головами пронесся поезд, наполнив грохотом всю округу. Но каким бы оглушительным ни был этот шум, он не мог стряхнуть сажу, которую годами исторгали трубы гигантов Темпельхофа и Нойкелъна и которая оседала на стенах домов, окружавших площадь и знававших лучшие времена. Мы двигались по направлению к Шенебергу, району мелкой буржуазии. Нам предстояло разыскать на Ноллендорфштрассе пятиэтажный дом, в котором обитала Марлен Зам.

На пятом этаже нам открыл дверь молодой человек в форме штурмовика какого-то особого подразделения СА, какого именно, я определить не сумел. На вопрос, здесь ли живет фрейлейн Зам, он ответил утвердительно и добавил, что он ее брат.

– А кто вы такой?

Передав свою визитную карточку, я спросил, не могу ли поговорить с его сестрой. Молодой человек не скрывал, что наше вторжение некстати, и я, признаться, усомнился в их родстве – солгать не трудно. Он пригладил свою густую, цвета соломы шевелюру и, прежде чем пропустить нас, бросил быстрый взгляд через плечо.

– Сестра отдыхает, но я все-таки попробую что-нибудь выяснить для вас, господин Гюнтер.

Он закрыл за нами дверь и попытался придать своему лицу более приветливое выражение. Из-за толстых губ возникала отдаленная ассоциация с типичной негритянской улыбкой. Именно так, во всю ширь, он и улыбался, но при этом его голубые глаза оставались холодными, и он все время переводил взгляд с меня на Ингу, а с Инги на меня, как будто следил за игрой в теннис.

– Пожалуйста, подождите минутку.

Когда он ушел, Инга показала на стену, где над буфетом висели целых три портрета фюрера.

– Они определенно перестраховались, демонстрируя свою верность режиму.

– Разве ты не знаешь, что придумали в Вулворте: купи двух фюреров, и третий получишь бесплатно.

Зам вернулся в сопровождении крупной красивой блондинки с несколько меланхоличным носом и выступающей вперед челюстью, что придавало ее лицу какую-то сдержанность. При этом казалось, что ее короткая, тренированная шея почти не гнется, а такие руки, цвета бронзы, можно обычно встретить у лучников или теннисистов. Это и была его сестра Марлен. Когда она своей пружинистой походкой вошла в прихожую, я про себя подумал, что фигурой Марлен напоминает камин в стиле рококо.

Нас пригласили в небольшую скромную гостиную, где мы втроем устроились на дешевом диванчике, обитом коричневой кожей, а ее брат остался стоять, опираясь рукой о дверь и с подозрением поглядывая на меня с Ингой. За стеклянными дверцами высокого шкафа из орехового дерева стояли спортивные кубки в таком количестве, что их бы хватило на призы какой-нибудь школе, и не одной, наверное.

– Впечатляющая коллекция, – сказал я как бы в пространство. Мне иногда кажется, что если оценивать мое искусство светской беседы по пятибальной шкале, то больше двойки я ни за что не получу.

– Пожалуй, – сказала Марлен, потупившись с видом скромницы.

Ее брат этим качеством явно не обладал.

– Моя сестра – спортсменка. И если бы не травма, она сейчас участвовала бы в Олимпиаде и защищала честь Германии. Она бегунья.

Инга и я что-то промычали в знак сочувствия. Марлен взяла мою визитную карточку и прочитала еще раз.

– Чем я могу помочь вам, господин Гюнтер?

– Меня пригласила Немецкая страховая компания для расследования обстоятельств гибели Пауля Пфарра и его жены. Мы обращаемся ко всем, кто их знал, чтобы установить подробности их гибели. Это позволит моему клиенту быстрее решить вопросы, связанные с оплатой.

– Понятно. – Марлен глубоко вздохнула. – Конечно-конечно.

Я подождал, не произнесет ли она что-нибудь более вразумительное, но не дождался, и мне пришлось ее чуть-чуть подтолкнуть.

– Если я не ошибаюсь, вы работали секретаршей господина Пфарра в министерстве внутренних дел.

– Да, это так.

Она оставалась непроницаемой, как настоящий карточный игрок.

– Вы и сейчас там работаете?

– Да, – сказала она по-прежнему безразлично, не меняя тона.

Я вопросительно посмотрел на Ингу, но в ответ она лишь приподняла идеально подрисованную бровь.

– Скажите, отдел господина Пфарра по проблемам коррупции в руководстве рейха и Немецком трудовом фронте все еще существует?

Несколько секунд она изучала носки своих туфель, а потом посмотрела мне прямо в глаза.

– А кто вам об этом сказал? – Она говорила ровным тоном, но я понял, что мои слова ее ошеломили.

Теперь важно было развивать наступление.

– Может быть, его убили именно потому, что кому-то не понравилось, что он совал свой нос в чужие дела, а если более прямо – в чужие тайны?

– Я... я понятия не имею, почему его убили... Послушайте, господин Гюнтер, я думаю...

– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Герхард фон Грайс? Это друг Премьер-министра, профессиональный шантажист по совместительству. Вы знаете, что сведения, которые он передал вашему шефу, стоили ему жизни?

– Я в это не верю, – сказала она, но потом спохватилась: – Я не буду отвечать на ваши вопросы.

Я сделал вид, что не слышал этого.

– А что вы скажете о любовнице Пауля – Еве, или Вере, или как там ее зовут? Может быть, вы знаете, почему она скрывается? Или ее тоже нет в живых?

Ее веки задрожали, как чашка на блюдце в вагоне-ресторане скорого поезда. Она задохнулась от возмущения и вскочила на ноги.

– Пожалуйста! – произнесла она, и глаза ее наполнились слезами.

Брат Марлен сделал жест наподобие судьи, разнимающего боксеров на ринге.

– Я думаю, достаточно, господин Гюнтер. Не вижу оснований, по которым вы могли бы продолжать этот допрос, да еще в такой манере.

– Почему же? Уверен, что вашей сестре приходилось видеть, как в Гестапо допрашивают людей. В такой же манере или в другой, куда хуже этой.

– Это не имеет значения. Мне ясно, что ей неприятно отвечать на ваши вопросы.

– Странно. – Меня это почти веселило, но я пришел точно к такому же выводу. Однако, перед тем как захлопнуть за собой дверь, я обернулся и добавил: – Я не принадлежу ни к какой партии, и единственное, что меня интересует, – это правда. Если вы передумаете, советую сразу же со мной связаться. Я занялся этим делом совсем не для того, чтобы кого-то бросить волкам на съедение.

* * *

– Никогда бы не подумала, что ты такой рыцарь, – сказала Инга, когда мы уже были на улице.

– Ты забываешь, что я закончил школу детективов-донкихотов и у меня был высший балл по науке Благородных Чувств.

– Плохо, что у тебя не было высшего балла по искусству вести допрос. Ты знаешь, ее просто затрясло, когда ты предположил, что любовницы Пфарра тоже нет на свете.

– Ну что я, по-твоему, должен был делать – выбивать из нее признание?

– Я хочу сказать о другом. Плохо, что тебе не удалось ее разговорить. Вот и все. Но, кто знает, может, она еще передумает?

– Я на это не рассчитываю. Если она действительно работает на Гестапо, то вряд ли относится к людям, которые карандашом подчеркивают любимые строки в Библии. А ты обратила внимание на эти мускулы? Не сомневаюсь, что она у них там главный специалист по хлысту и резиновой дубинке.

Мы сели в машину и двинулись на восток, по направлению к Бюловштрассе. У парка Виктории я притормозил.

– Выходи, пройдемся немного. Хочется глотнуть свежего воздуха.

Инга подозрительно принюхалась. Воздух был насыщен тяжелыми испарениями с близлежащей пивоварни Шультхайса.

– Пожалуй, духи я буду покупать себе сама. Ты непременно выберешь не то.

Мы поднялись на холм, где молодые берлинские художники, а вернее, то, что от них осталось, продавали свои картины с изображением неких идиллических сценок, безупречных с нацистской точки зрения. Инга не стеснялась в выражениях по этому поводу.

– Тебе когда-нибудь приходилось видеть такое дерьмо? Глядя на этих мускулистых крестьян, связывающих пшеницу в снопы или пашущих свои поля, можно подумать, что мы живем в какой-то сказочной стране. Это новые братья Гримм.

Инга фыркала и не могла остановиться, а мне она особенно нравилась, когда возбуждалась и не сдерживала себя, даже если говорила при этом слишком громко, хотя в результате мы оба могли загреметь в концлагерь.

В конце концов, не исключаю, что, если бы время и терпение позволяли, она смогла бы поколебать меня в представлениях о том, что есть истинное искусство. Но сейчас приходилось размышлять совсем о другом. Я взял ее за руку и потащил к картинам, на которых были штурмовики с квадратными подбородками, а рядом стоял их автор, по виду никак не ариец.

Я говорил очень тихо. Как только мы вышли из дома Замов, мне показалось, что за нами следят.

Она осторожно огляделась. По базарчику слонялись какие-то люди, но вроде бы никто не проявлял к нам особого интереса.

– Не думаю, чтобы ты с ходу вычислила, кого мы тут интересуем. Все-таки работает профессионал.

– Ты думаешь, это Гестапо?

– Это не единственная банда легавых в городе Берлине. Где тут собака зарыта, в принципе, догадаться несложно. Они разнюхали о том, что я занимаюсь этим делом, и поняли, что я не спрошу у них разрешения, когда мне придется перебежать им дорогу.

– И как же теперь быть?

Ее лицо было озабоченным, но я улыбнулся ей.

– Ты знаешь, я всегда считал, что это неплохое развлечение – подергать кого-нибудь за хвост. Особенно если в конце аттракциона выясняется, что это хвост Гестапо.

Глава 15

Утренняя почта состояла всего из двух писем, и оба были доставлены непосредственно авторами. Скрывшись от любопытного взгляда Грубера – он провожал конверты глазами голодного кота, – я открыл их и в меньшем конверте не обнаружил ничего, кроме билета на Олимпиаду – на сегодняшние соревнования по легкой атлетике. На обратной стороне были обозначены инициалы «М.3.» и цифра «2 часа».

На другом конверте стояла печать министерства авиации, и в нем лежал листок с записью субботних телефонных разговоров между Хауптхэндлером и Ешоннеком. Был зафиксирован и еще один телефонный разговор – мой собственный, когда я звонил из кабинета Хауптхэндлера. Я бросил конверт и бланк в корзину для мусора и стал размышлять о том, успел ли уже Ешоннек купить ожерелье и как мне следует действовать, если сегодня вечером придется сопровождать Хауптхэндлера в аэропорт Темпельхоф.

С другой стороны, если Хауптхэндлер уже избавился от ожерелья, то сложа руки сидеть и ждать вечера понедельника, чтобы вылететь в Лондон, он не будет. Вероятнее всего, ожерелье он продаст за валюту, и Ешоннеку требуется время, чтобы собрать деньги.

Я сварил кофе и стал ждать возвращения Инги. Небо окончательно затянуло облаками, и я представил себе, как она будет довольна, что торжественное открытие Олимпиады пройдет под аккомпанемент дождя. Плохо только, что и я тоже должен буду промокнуть насквозь... Как она это называла? «Самый грандиозный обман в современной истории».

Когда она появилась, я рылся в шкафу в поисках своего старого прорезиненного плаща.

– Безумно хочется курить! – Она бросила сумочку на стул и достала сигарету из пачки, лежавшей у меня на столе. Мой старый плащ ее определенно развеселил. – Ты что, собираешься в этом выйти на улицу?

– А что? Фрейлейн-чемпионка все-таки решилась. Я получил по почте билет на сегодняшние соревнования. Она предлагает в два часа встретиться на стадионе.

Инга посмотрела в окно.

– Пожалуй, ты прав, – рассмеялась она. – Без плаща не обойтись. Польет как из ведра. – Она положила ноги на стол. – Ну что ж, а я посижу здесь и постараюсь все продумать.

– Я вернусь самое позднее к четырем часам. А потом нам придется поехать в аэропорт.

Она нахмурилась.

– Ах да, я и забыла. Хауптхэндлер собирается сегодня в Лондон. Прости, если я покажусь слишком наивной, но как ты собираешься действовать в аэропорту? Подойдешь к нему и к его спутнице и спросишь, сколько они получили за ожерелье? А они, наверное, откроют чемоданы и сумки и предложат тебе пересчитать купюры? И все это в зале для пассажиров?

– Так просто и так гладко, конечно, не бывает. Жизнь не настолько любезна, чтобы предложить нам заранее подумать о том, что произойдет, если...

– Ты говоришь об этом с такой грустью!

– Однажды у меня в запасе был – я так полагал – козырной король, я на него рассчитывал...

– И карта оказалась битой?

– Что-то в этом роде.

Я замолчал, услышав шаги в приемной. В дверь постучали, и мотоциклист в чине капрала авиационного корпуса национал-социалистов вручил мне большой конверт цвета буйволовой кожи – близнец того, который я чуть раньше отправил в корзину для мусора. Я расписался в квитанции, после чего капрал поднял руку в нацистском приветствии и быстро вышел из комнаты.

В конверт было вложено несколько листков машинописного текста с изложением телефонных разговоров Ешоннека и Хауптхэндлера за предыдущий день. Ешоннек, торговец бриллиантами, оказался особенно активным собеседником, ему пришлось обсуждать с разными людьми проблемы, связанные с покупкой большой суммы американских долларов или английских фунтов.

– В яблочко, – резюмировал я, знакомясь с последней беседой Ешоннека и Хауптхэндлера. У меня в руках было доказательство, которого я так ждал, – подтверждавшее мое предположение относительно связи между личным секретарем Сикса и торговцем бриллиантами:

они обсуждали время и место встречи.

– Ну, что там? – Инга уже не в силах была сдерживать любопытство.

– Мой главный козырь. Мне его все-таки подбросили. Сегодня Ешоннек и Хауптхэндлер встречаются в пять часов вечера в Грюневальде. У Ешоннека должна быть с собой сумка, набитая валютой.

– И кто, черт возьми, тебя информирует? – Инга нахмурилась. – Сам Хануссен – Великий ясновидец?

– Этого человека правильнее называть импресарио. Он предлагает нашему вниманию очередной номер программы, представление назначается на сегодня, на пять часов.

– И при этом у него есть друзья-штурмовики, которые будут сопровождать тебя до места, указанного в билете? Я правильно понимаю?

– Тебе этот спектакль не понравится.

– А если я рассержусь, у тебя начнется изжога, так?

Я закурил. Мысленно я подбросил монету и проиграл. Правильнее все ей рассказать.

– Ты помнишь этот труп в лифте?

– Ну как это можно забыть?

Инга поежилась.

– Меня нанял Герман Геринг, чтобы я нашел этого человека, живым или мертвым. – Тут она не могла не изумиться. – Вот так, и я попросил его поставить подслушивающие устройства на телефоны Ешоннека и Хауптхэндлера. Он мою просьбу исполнил. – Я помахал этими листочками у нее перед носом. – Вот результат. Помимо всего прочего, это означает, что теперь я могу позволить себе сообщить его людям, где искать фон Грайса.

Ответом мне было молчание. Разозлившись, я глубоко затянулся, а затем раздавил сигарету в пепельнице.

– Я хочу тебе кое-что пояснить, Инга. От предложений Германа Геринга так просто не отказываются. Особенно если хочешь сохранить в целости собственную голову.

– Разумеется.

– Поверь, мне бы не хотелось работать с клиентом, у которого служащие – головорезы с автоматами.

– Почему ты раньше ничего не говорил мне об этом, Берни?

– Когда Геринг доверяет информацию такому человеку, как я, значит, ставка в игре очень и очень высокая. В интересах безопасности тебе и не следовало знать об этом. Ну, а теперь я вынужден был ввести тебя в курс дела.

И я снова помахал перед Ингой машинописными листками.

– Конечно, ты не мог ему отказать. Я не хотела обидеть тебя. Просто я была, скажем так, несколько удивлена. Спасибо, что ты обо мне заботишься, Берни. И еще я рада, что ты уже можешь кому-то сообщить о том бедолаге.

– Именно это я сейчас и сделаю.

Голос у Ринакера был усталый и раздраженный.

– Ну что, наглец, ты что-нибудь раскопал? Мне сдается, что терпение Толстого Германа тает стремительно – как слой варенья в еврейском бисквите, когда он попадает тебе в рот. Если ты звонишь просто так, для порядка, я приеду к тебе сейчас и принесу собачья дерьмо на ботинках.

– Что с тобой, Ринакер? Ты что, присматриваешь себе место в морге? Что случилось?

– Брось молоть чепуху, Гюнтер. Выкладывай, что там у тебя.

– Ладно, только слушай внимательно. Я только что нашел того парня. К сожалению, это уже «выжатый лимон».

– Он мертв?

– Как житель Атлантиды. Пилотирует кухонный лифт в заброшенном отеле на площади Шамиссо. Дорогу узнаешь по запаху.

– А документы?

– В топке, где жгут мусор, я обнаружил гору пепла, и это все.

И как ты думаешь, кто это сделал?

– Извини, но это уже ваша работа. Моя задача была отыскать, и я ее выполнил. Передай боссу, что счет я ему отправлю по почте.

– Большое спасибо, Гюнтер, – сказал Ринакер, но в голосе его не было и намека на благодарность. – Ты...

Но я не дал ему договорить, а предпочел поскорее распрощаться, ограничившись отрывистым «До свидания».

Я оставил Инге ключи от машины, предупредив, что в половине пятого мы встречаемся на улице сразу за домиком Хауптхэндлера, стоящим на берегу. От станции «Зоопарк» по специальной линии городской железной дороги я собирался доехать до Спортивного поля рейха, но сначала решил проверить, нет ли слежки, и для этого покружил по городу.

Я быстро прошел вверх по Кенигштрассе и сел в трамвай, второй номер, который довез меня до рынка Шпиттель. Там я вышел и дважды обошел фонтан «Шпиндлер брунен», прежде чем спуститься в подземку. Я проехал одну остановку, вышел на станции Фридрихштрассе и вновь оказался на улице.

В рабочее время это самая загруженная улица Берлина, и здешний воздух сильно отдает запахом карандашных стружек. Увиливая от зонтов и американцев, лихорадочно листающих свои бедекеры, чуть не угодив под колеса фургона «Рудесдорфские мятные конфеты», я пересёк Тауберштрассе и Егерштрассе, миновал отель «Кайзер» и Главное управление сталелитейных заводов Сикса. Двигаясь по направлению к Унтер-ден-Линден, проскользнул между машинами на Францозишештрассе и на углу Беренштрассе нырнул в Галерею кайзера. Вдоль здания галереи располагались дорогие магазины – место паломничества туристов, которые толкутся постоянно на углу Унтер-ден-Линден, у отеля «Вестминстер». Так что здесь проще избавиться от «хвоста», особенно если подвернется такси. На машине я добрался до станции «Зоопарк», а оттуда – до Спортивного поля рейха.

Двухэтажное здание стадиона снаружи выглядело не таким большим, как я себе представлял, и даже непонятно было, как в нем разместятся люди, валившие туда толпами. Только попав внутрь, я понял, в чем заключается секрет архитектора: дело в том, что арена находилась в углублении, на несколько метров ниже поверхности земли.

Мое место оказалось недалеко от гаревой дорожки. Рядом со мной сидела довольно почтенного вида женщина, которая приветливо улыбнулась, когда я садился. Место справа от меня – которое, как я полагал, предназначалось для Марлен Зам – все еще оставалось свободным, хотя шел уже третий час. Я как раз взглянул на часы, когда хлынул настоящий ливень, и я с благодарностью воспользовался любезностью моей соседки, нырнув под ее зонтик. Кого-то она должна была облагодетельствовать в этот день, и ее избранником стал я. Она показала на западную часть стадиона и дала мне маленький бинокль.

– Там будет сам фюрер.

Я поблагодарил ее и, хотя не испытывал никакого интереса, навел бинокль на возвышение на трибуне, где сидели мужчины в сюртуках в окружении вездесущих офицеров СС; надо сказать, насквозь промокших. Инге доставило бы удовольствие это зрелище, подумал я. Однако что касается фюрера, то его пока не было.

– Вчера он появился только около пяти, – объяснила моя почтенная соседка. – Хотя никто не осудил бы его, если бы он вообще не пришел в такую отвратительную погоду. – Она заметила, что ни в руках, ни на коленях у меня ничего нет. И решила продолжить шефство. – Я вижу, у вас нет программки. Вы хотите узнать, что сегодня будет?

Я сказал, что хотел бы, но, к ужасу своему, понял, что она вознамерилась сама зачитать мне текст.

– Сначала будет забег на четыреста метров с барьерами. Затем полуфинал и финал бега на сто метров для мужчин. Надо заметить, что, скорее всего, немцы уступят этому Оуэнсу, негру из Штатов. Я смотрела вчера, как он бежит, – это газель.

Я уже приготовился к непатриотичной реплике по поводу так называемой расы господ, как появилась Марлен Зам, избавив меня от неприятностей, которые я мог бы себе доставить своей вечной неосторожностью.

– Спасибо, что пришли, господин Гюнтер. Извините меня за вчерашнее. Я была не слишком вежлива с вами. Вы приходили, чтобы помочь, я понимаю.

– Конечно.

– Я не могла уснуть ночью, все вспоминала ваши слова насчет... – тут она чуть запнулась, – Евы.

– Вы имеете в виду любовницу Пауля Пфарра?

Она кивнула.

– Ева – ваша подруга?

– Не самая близкая, вы понимаете, но все-таки приятельница. И сегодня рано утром я приняла решение. Я просила вас прийти сюда, так как уверена, что за мной следят. Поэтому я и опоздала. Мне нужно было убедиться, что я от них ускользнула.

– "От них" – это от Гестапо?

– Ну, понятно. Не от Международного же олимпийского комитета, господин Гюнтер.

Мы рассмеялись одновременно, а я отметил про себя, что она похорошела, когда ее замкнутость сменилась откровенностью. Под плащом терракотового цвета – воротник она расстегнула – просматривалось платье из синей хлопчатобумажной ткани, и благодаря глубокому вырезу, видно было, как она загорела. Она полезла зачем-то в свою объемистую сумку из коричневой кожи.

– Ну, так вот. – Марлен заметно нервничала. – О Пауле. После его смерти, как вы догадываетесь, мне не раз пришлось отвечать на разные вопросы.

– И о чем вас спрашивали? – Это был дурацкий вопрос, но она восприняла его спокойно.

– Обо всем. Думаю, что на каком-то этапе они даже подозревали, что я была любовницей Пауля. – Она вытащила из сумочки темно-зеленый настольный календарь и протянула его мне. – Это я никому не показывала. Настольный календарь Пауля, точнее, его личный календарь. Официальный, который я для него вела, я передала Гестапо.