Текст книги "Берлинская ночь (сборник)"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 58 страниц)

– Что случилось потом?

– Я посетила пару баров и приехала сюда.

– Ты видела, чем кончилась история с Вероникой?

– Они уехали вместе с ней, Гельмут и этот другой мужчина.

– Значит, они куда-то ее повезли? Лотта угрюмо пожала плечами:

– Наверное, да.

– И куда же они могли ее повезти? Я встал и пошел в ванную.

– Не знаю.

– Напрягись и подумай.

– Ты поедешь за ней?

– Ты же сказала, что ей досталось. – Я начал одеваться. – И к тому же я ее во все это втянул.

– Ты? Как это?

Заканчивая одеваться, я рассказал, как, вернувшись с Кенигом из Гринцига, объяснил, каким образом, на мой взгляд, следует тюкать пропавшего человека, в данном случае доктора Хайма.

– Я сказал, что хорошо бы проверить места, которые Хайм часто посещал. – А вот о чем я не стал говорить Лотте, так это о том, что я надеялся, настолько далеко дело не зайдет. Мюллер, а также, возможно Небе и Кениг будут арестованы Белински и его людьми из КРОВКАССа, и тогда необходимость искать Хайма отпадет сама собой. Мне показалось, что я убедил Кенига подождать, пока не закончится встреча в Гринциге, а потом с моей помощью начинать поиски этого мертвого дантиста.

– Почему они решили, что ты сможешь найти его?

– До войны я служил детективом в берлинской полиции.

– Я должна была догадаться, – фыркнула она.

– Не обязательно, – сказал я, поправляя галстук и запихивая сигарету в свой рот, пахнувший кислятиной, – а вот я конечно же должен был догадаться, что твой самонадеянный дружок сам отправится на поиски Хайма, и с моей стороны глупо было думать, что он станет ждать. – Я залез в пальто и взял шляпу. – Как ты полагаешь, не могли они отвезти ее в Гринциг? – спросил я Лотту.

– Ты знаешь, мне кажется, они собирались поехать к Веронике на квартиру. Но если ее там нет, то в Гринциге стоит поискать, впрочем, как и везде, где угодно.

– Ну, будем надеяться, что она дома. – Говоря это, я нутром чувствовал: скорее всего, ее там нет.

Лотта встала. Пелерина прикрывала ее грудь и верхнюю часть туловища, но оставляла открытым жгучий кустик, который раньше так убедительно звал, что теперь я мучился, точно ободранный кролик.

– А как насчет меня? – спокойно спросила она. – Что мне делать?

– Тебе? Прикрыть это волшебство, – я кивнул на ее наготу, – и ехать домой.

Глава 33

Утро выдалось ярким, чистым и прохладным. Когда по пути во внутренний город я пересекал парк напротив новой городской ратуши, ко мне направились две белочки, чтобы поздороваться и, если посчастливится, позавтракать. Но, подобравшись поближе, они увидели мрачную тень на моем лице и почувствовали запах страха от моих носков, а возможно, даже поняли, что за тяжелый предмет оттягивает карман моего пальто, – и передумали. Умные маленькие создания. В конце концов, не так давно этих зверушек в Вене стреляли и ели. Поэтому они поспешили по своим делам, славные меховые комочки.

В том мрачном месте, где жила Вероника, привыкли, что люди, по большей части мужчины, приходят и уходят в любое время дня и ночи, и даже будь хозяйка дома самой ярой мужененавистницей из лесбиянок, то и в этом случае сомневаюсь, что она обратила бы на меня хоть малейшее внимание, встретив на лестнице. Но поблизости никого не было, и я беспрепятственно прошел в комнату Вероники.

Мне не пришлось взламывать дверь – она была широко распахнута, как, впрочем, и все имевшиеся в комнате ящички и дверцы. Я подумал, зачем они так трудились, если единственная улика, которая была нужна, по-прежнему висела на спинке стула, там, где ее оставил доктор Хайм.

– Глупая сука! – сердито пробормотал я. – Зачем избавляться от тела человека, если оставляешь его костюм в комнате?

Я с грохотом задвинул ящик комода. От сотрясения один из трогательных эскизов Вероники стал медленно опускаться на пол, подобно огромному мертвому листу. Кениг, наверное, просто от злости перевернул здесь все вверх дном. А затем увез ее в Гринциг. Учитывая важную встречу, намеченную на сегодняшнее утро, вряд ли они повезут ее куда-нибудь еще. И это в том случае, если они уже не прикончили девушку. С другой стороны, если Вероника рассказала им правду обо всем случившемся – что пара друзей помогла ей избавиться от тела Хайма после того, как он умер от сердечного приступа, – то тогда (если она, конечно, не стала упоминать имени Белински и моего собственного) они, возможно, отпустили ее. Но эти выродки способны избивать ее просто для того, чтобы окончательно удостовериться, все ли, что знала, она рассказала им. И к тому времени, как я приеду, чтобы постараться помочь ей, меня уже разоблачат как человека, который выбросил тело Хайма.

Я вспомнил рассказы Вероники о ее жизни судетской еврейки в военное время. Как приходилось прятаться в туалетах, грязных подвалах, буфетах и на чердаках. А потом – шесть месяцев в лагере для перемещенных лиц. Тяжелая жизнь – так описала ее Лотта Хартман. Но чем дольше я думал об этом, тем больше утверждался в мысли, что у Вероники было очень мало того, что действительно можно назвать жизнью.

Я поглядел на свои часы: почти семь. До начала встречи оставалось три часа и еще больше до прибытия Белински с «кавалерией», как он выразился. И оттого, что люди, которые увезли Веронику, были теми, кем они были, я стал подумывать, что, скорее всего, она так долго не проживет. Похоже, у меня не осталось выбора: нужно самому ехать и вызволять ее.

Я вытащил револьвер, большим пальцем открыл шестизарядный барабан, и прежде чем спуститься вниз, проверил, все ли патроны на месте. На Кэртнерштрассе я остановил такси и велел водителю ехать в Гринциг.

– Куда именно в Гринциге? – спросил он, отъезжая от тротуара.

– Скажу, когда мы туда доедем.

– Вы – босс, – сказал он, подъезжая на скорости к Кольцу. – Я почему спросил? В такое время утром там все будет закрыто. А что вы собираетесь на прогулку в Горы, не похоже: слишком на вас приличное пальто. – Машину затрясло на огромных выбоинах. – И вы не австриец, судя по акценту. Говорите как пифке, сэр. Я прав?

– Пропусти эти университеты жизни, хорошо? Я не в том настроении.

– Хорошо, сэр. Я просто подумал, вдруг вы ищете, где бы повеселиться. Видите ли, сэр, всего в нескольких минутах езды от Гринцига, по дороге в Кобенцль, есть отель. – Он крепко ухватился за руль, так как машину тряхнуло на очередной выбоине. – Сейчас там нечто вроде лагеря для перемещенных лиц, и найдутся девочки, которых вы можете поиметь всего за несколько сигарет. Даже утром, если пожелаете. А мужчина, на котором такое дорогое пальто, как у вас, мог бы взять даже двух или трех сразу и заставить их устроить презабавное зрелище. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. – Он цинично засмеялся. – Некоторые из этих девушек, сэр, выросли в лагерях для перемещенных. У них мораль кроликов, да! Они все что угодно сделают, поверьте мне, сэр, я знаю, что говорю: сам держу кроликов. – При мысли обо всем этом он засмеялся. – Я мог бы устроить что-нибудь для вас, сэр. На заднем сиденье. За маленькие комиссионные, конечно.

Не знаю, почему я вообще обратил внимание на его болтовню. Возможно, просто не люблю сводников или мне не очень понравилось его лицо, чем-то напоминавшее Троцкого.

– Это было бы прекрасно, – сказал я очень жестко, наклонившись вперед, – если бы не русская ловушка в столе, на которую я наткнулся на Украине. Партизаны укрепили гранату позади ящика, который оставили полуоткрытым, положив внутрь бутылку водки, и протянули проволоку к чеке. Так вот, граната взорвалась. Взрывом с моего живота начисто смело мясо и два овоща. Я чуть не умер сначала от шока, потом от потери крови. А когда я, в конце концов, вышел из комы, то чуть не умер от горя. Признаюсь тебе, стоит теперь увидеть хотя бы кусочек сливы – от расстройства схожу с ума. И не исключено что как-нибудь убью первого попавшегося мужчину – из зависти.

Водитель опасливо поглядел через плечо.

– Извините, – сказал он, нервничая. – Я не хотел.

– Не стоит об этом говорить, – заявил я, почти улыбаясь.

Наконец мы миновали желтый дом, и я приказал водителю ехать к вершине холма, так как решил подойти к дому Небе сзади, со стороны виноградников.

На счетчике было шесть шиллингов, когда я велел водителю остановиться, именно эту сумму он у меня и попросил, причем руки его заметно дрожали, когда он брал деньги. Минуту спустя я вспомнил, что счетчики на венских такси стояли старые, и было принято умножать плату, значившуюся на них, на пять, чтобы получить требуемую сумму. Однако таксист с перепугу, похоже, забыл свою арифметику, машина с ревом уже мчалась прочь.

Стоя на грязной тропинке рядом с дорогой, я думал о том, почему не придержал свой рот закрытым, ведь намеревался же попросить водителя подождать немного. Теперь, если я действительно найду Веронику, у меня будут проблемы с тем, как отсюда выбраться. Черт бы побрал меня и мой умный язык, подумал я. Бедный ублюдок всего лишь старался услужить. Но в одном он ошибался: дальше по Кобенцльгассе было открыто кафе. Я решил, что если меня застрелят, то пусть уж не на голодный желудок.

Кафе оказалось уютным местечком, если только вам нравятся чучела. Я сел под чучелом ласки, уставившейся на меня глазами-бусинками, которая, похоже, при жизни болела сибирской язвой, и стал ждать, пока владелец плохо набитых чучел не притащится к моему столу.

– Да благословит вас Господь, сэр, – сказал он. – Чудесное утро.

Я отшатнулся от его дыхания, скорее напоминавшего винные пары.

– Вы, как видно, уже им наслаждаетесь, – сказал я, снова давая волю своему умному языку.

Он непонимающе пожал плечами и принял у меня заказ.

Пятишиллинговый венский завтрак, который я в одно мгновение проглотил, имел такой вкус, будто его готовил чучельник в свободное от основной работы время: в кофе плавала гуща, булочка была почти такой же свежести, как и кусок слоновой кости, а яйцо таким твердым, словно его принесли из каменоломни. Но я съел все это. В голове у меня было столько всего, что я, возможно, съел бы и ласку, если бы ее усадили на кусочек жареного хлеба.

Выйдя из кафе, я некоторое время шел по дороге, потом перелез через стену в виноградник Артура Небе.

Вокруг – ни души. Виноградные лозы, посаженные аккуратными рядами, были еще молодыми и едва доходили мне до колен. Там и сям на высоких тележках располагались устройства, похожие на заброшенные реактивные двигатели, но это оказались горелки быстрого действия, которые использовались по ночам во время заморозков, чтобы защитить побеги. Они и сейчас еще не успели остыть. На поле площадью около ста квадратных метров едва ли можно было спрятаться. Я подумал, как Белински сможет разместить своих людей. Придется либо ползти на брюхе вдоль всего поля, либо держаться очень близко к стене, пробираясь вдоль нее к деревьям, что находятся сразу же за желтым домом и его хозяйственными постройками.

Добравшись до деревьев, я затаился, стараясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки жизни, однако ничего такого не заметил и медленно пошел вперед, пока не услышал голоса. Рядом с самым большим наполовину обшитым досками строением, похожим на сарай, стояли и разговаривали два незнакомых мне человека. У каждого за спиной виднелся металлический ранец, резиновым шлангом соединенный с длинной тонкой металлической трубкой, которую они держали в руках, – какое-то хитроумное приспособление для опрыскивания растений.

Наконец они закончили беседовать и пошли в противоположный конец виноградника, будто бы для того, чтобы начать свою атаку на бактерии, грибы и насекомых, которые не давали развиваться растениям.

Я подождал, пока они не удалились на изрядное расстояние, только потом покинул свое укрытие под деревьями и вошел в сарай.

Запах прокисших фруктов ударил мне в нос. Большие дубовые чаны и баки расположились под открытыми балками потолка, словно огромные сыры. Я прошел по каменному полу из конца в конец помещения и, выйдя с другой стороны, натолкнулся на дверь в следующее строение, расположенное под прямым углом к дому.

Эта вторая хозяйственная постройка была забита сотнями дубовых бочек, лежащих на боку, точно в ожидании, когда придут гигантские сенбернары и соберут их. Вниз, в темноту, вела лестница. Казалось, это весьма подходящее место для тюрьмы, поэтому я включил свет и спустился, чтобы все осмотреть. Но моему взору предстали только тысячи бутылок вина, каждая полка была снабжена маленькой доской с написанными мелом номерами, которые, должно быть, для кого-то что-либо означали. Я вернулся наверх, выключил свет и остановился подле окна. Судя по всему, Вероника находилась в доме.

Мне был хорошо виден маленький, мощенный булыжником двор, который находился к западу от дома. Напротив открытой двери сидел, таращась на меня, здоровенный черный кот. Рядом с дверью находилось окно строения, очень похожего на кухню. На подоконнике виднелся какой-то большой блестящий предмет: то ли горшок, то ли чайник. Через некоторое время кот медленно подошел к окну, возле которого я стоял, и громко замяукал. Одну или две секунды он смотрел на меня своими зелеными глазищами, а потом без видимой причины убежал. Я, продолжая наблюдать за кухонной дверью и окном, через несколько минут решился покинуть комнату с бочками и пошел через двор.

Я не преодолел и трети пути, как услышал щелкающий звук затвора и почти одновременно почувствовал, как холодная сталь уперлась мне в шею.

– Руки за голову, – произнес голос не очень отчетливо.

Я сделал то, что мне приказали. Пистолет, прижатый к моему уху, казался достаточно тяжелым, чтобы быть 45-го калибра. Подходящая игрушка, чтобы избавить меня от половины черепа. Я вздрогнул, когда дуло уткнулось между моей челюстью и яремной веной.

– Дернись только, и станешь помоями для свиней на завтра, – сказал невидимый мне человек, шлепая по моим карманам и вытаскивая оттуда револьвер.

– Ты знаешь, что герр Небе меня ждет? – попытался я завести разговор.

– Не знаю никакого герра Небе, – хрипло возразил неизвестный, будто его язык не шевелился как следует. Мне, естественно, не хотелось поворачиваться и убеждаться в этом.

– Да, правильно, он ведь изменил фамилию.

Я изо всех сил старался вспомнить новую фамилию Небе и тем временем почувствовал, как человек за моей спиной отошел на несколько шагов.

– Теперь иди направо, – приказал он мне. – По направлению к деревьям. И смотри не наступи ненароком на шнурки и не споткнись обо что-нибудь.

Он, казалось, был большим, не слишком умным и говорил по-немецки с каким-то странным акцентом: похоже на прусский, но не очень, пожалуй, больше на старый прусский, на котором говорил мой дед; почти так же, я слышал, говорили по-немецки в Польше.

– Послушай, ты совершаешь ошибку. Почему бы тебе не спросить твоего босса? Меня зовут Бернхард Гюнтер. Сегодня утром в десять часов будет собрание, и я должен присутствовать на нем.

– Еще и восьми нет, – проворчал мой конвоир. – Почему же ты явился так рано? И почему не вошел в парадную дверь, как обычные посетители, а пробирался по полям да еще рыскал в пристройках?

– Я пришел раньше потому, что у меня в Берлине пара винных магазинов, – соврал я. – Вот и решил осмотреть поместье.

– Ты осматривал профессионально, как шпион. – Он идиотски захихикал. – А у меня приказ пристреливать шпионов на месте.

– Подожди минутку. – Я повернулся и почувствовал, как он ударил меня пистолетом, словно дубинкой. Падая, я успел увидеть высокого мужчину с бритой головой и какой-то перекошенной челюстью. Он схватил меня за загривок и поднял на ноги, и я удивился, почему мне никогда не приходило в голову зашить в эту часть пальто лезвие бритвы. Миновав деревья, мы спустились по склону к площадке, где стояло несколько здоровенных мусорных ящиков. Через крышу маленькой кирпичной хижины поднимался дымок, источая тошнотворный запах. Здесь они сжигали мусор. Рядом с несколькими мешками, в которых, кажется, был цемент, лежал на кирпичах лист ржавого железа. Человек приказал отодвинуть его.

Теперь я понял: он латыш, огромный, глупый латыш, и если он работает на Артура Небе, то, возможно, был в латвийском подразделении СС, обслуживающем польские лагеря смерти, скажем Освенцим. Латыши слыли отъявленными антисемитами в то самое время, как Моше Мендельсон был одним из любимых сыновей Германии.

Я оттащил железный лист, прикрывавший нечто вроде старого водостока или помойной ямы. Вонь стояла ужасающая. В этот момент я снова увидел кота. Он появился между двумя бумажными мешками с надписью «Окись кальция», которые находились рядом с ямой, и презрительно мяукнул, как будто говоря: «Я предупреждал тебя, что кое-кто караулит во дворе, но ты не захотел меня слушать». Едкий запах извести поднимался из ямы, и от него у меня по коже забегали мурашки. «Ты прав, – мяукнул кот, словно герой произведений Эдгара По, – окись кальция – это дешевая щелочь для обработки кислой почвы. Вполне уместная штука на винограднике. Но она также называется негашеной известью и является очень эффективным соединением для ускорения разложения человеческого тела».

Я с ужасом осознавал, что латыш и в самом деле собирается убить меня, а я тем временем старался определить, что у него за акцент, точно какой-нибудь ученый филолог, и вспомнить химические формулы, которые учил в школе.

В этот момент я впервые хорошенько его разглядел: высокий и дородный, как цирковая лошадь, но прежде всего в глаза бросалось его лицо. Вся правая сторона была изуродована, как будто он держал за щекой изрядную порцию жевательного табака; правый широко открытый глаз выглядел так, будто был сделан из стекла. Он, возможно, мог бы поцеловать мочку собственного уха. Ему, наверное, и приходилось делать это самому, так как человек с таким лицом, скорее всего, был начисто лишен чьей-либо привязанности.

– Становись на колени около ямы, – прорычал он, как неандерталец, которому не хватает парочки жизненно важных хромосом.

– Неужели ты убьешь старого товарища? – сказал я, отчаянно пытаясь вспомнить новую фамилию Небе или хотя бы один из латвийских полков. Звать на помощь я побоялся, так как знал: в случае чего, он пристрелит меня без малейшего колебания.

– Это ты – старый товарищ? – Он без особого видимого затруднения усмехнулся.

– Оберштурмфюрер в Первом латвийском, – сказал я с малоубедительной беззаботностью.

Латыш плюнул в кусты и тупо уставился на меня своим выпученным глазом. Пистолет, большой автоматический кольт вороненой стали, по-прежнему глядел мне прямо в грудь.

– Первый латвийский, да? Да ты же говоришь не как латыш.

– Я пруссак, – сказал я. – Наша семья жила в Риге. Мой отец работал на верфи в Данциге и женился на русской. – Для пущей убедительности я сказал несколько слов на русском, хотя и не помнил, была ли Рига больше немецко– или русскоговорящая.

Его глаза сузились, причем один гораздо больше другого.

– И в каком же году был создан Первый латвийский?

Я с трудом сглотнул и стал вспоминать. Кот подбадривающе мяукнул. Рассудив, что создание латвийских эсэсовских полков должно было следовать за операцией «Барбаросса», осуществленной в 41-м, я сказал:

– В сорок втором.

Он ужасно ухмыльнулся и покачал головой с медленным садизмом.

– В сорок третьем, – сказал он, приближаясь на пару шагов. – Это было в сорок третьем. Теперь становись на колени, или я тебе кишки выпущу.

Я медленно опустился на колени возле края ямы, чувствуя через, ткань брюк, как влажна земля. Я повидал достаточно эсэсовских убийств, чтобы понять, что он задумал: выстрел в затылок, мое тело падает прямехонько в готовую могилу, сверху бросается несколько лопат извести. Он обошел меня, сделав большой круг. Кот уселся понаблюдать, аккуратно обернув вокруг лап хвост. Я закрыл глаза и стал ждать.

– Райнис, – позвал чей-то голос. Прошло несколько секунд, но я не осмеливался посмотреть назад, дабы убедиться, что спасен.

– Все в порядке, Берни, можешь встать. – Я с шумом выдохнул свой страх. Неуверенно, с дрожащими коленками, поднялся с земли возле края ямы и повернулся, чтобы увидеть Артура Небе, стоящего в нескольких метрах от урода латыша. К моему раздражению, он усмехался.

– Рад, что тебя это так повеселило, доктор Франкенштейн, – сказал я. – Твой чертов монстр чуть меня не убил.

– А о чем вообще ты думал, Берни? – сказал Небе. – Райнис только лишь выполнял свою работу.

Латыш кивнул угрюмо и убрал свой кольт в кобуру.

– Этот тип подглядывал, – сказал он мрачно, – и я его поймал.

Я пожал плечами:

– Утро чудесное. Я захотел осмотреть Гринциг и как раз восхищался твоим поместьем, когда этот Лом Чейни сунул мне пистолет в ухо.

Латыш достал мой револьвер из кармана куртки и передал его Небе.

– У него была пушка, герр Нольде.

– Собрался немного пострелять, так, Берни?

– В наши дни не мешает быть осторожным.

– Рад, что ты так думаешь, – сказал Небе. – Тогда мне не придется извиняться. – Он взвесил на руке мое оружие, а потом убрал его в карман. – Тем не менее, если не возражаешь, я его пока подержу у себя. Некоторые наши друзья нервничают из-за пистолетов. Напомни мне, чтобы я тебе его вернул, когда будешь уходить. – Он повернулся к латышу: – Все в порядке, Райнис. Ты прекрасно справился со своей работой. Пойди позавтракай.

Монстр кивнул и пошел к дому; кот последовал за ним.

– Спорим, он сможет съесть столько арахиса, сколько сам весит.

Небе сухо улыбнулся:

– Некоторые держат злых собак, чтобы обезопасить себя. У меня есть Райнис.

– Да, надеюсь, он приучен к дому. – Я снял шляпу и платком вытер лоб. – Я бы не пустил его дальше входной двери, держал во дворе на цепи. Он думает, где он? В Треблинке? Ублюдок хотел пристрелить меня, Артур.

– О я в этом не сомневаюсь. Ему нравится убивать людей.

На мое предложение сигареты Небе отрицательно покачал головой, но ему пришлось помочь мне зажечь мою, так как рука у меня дрожала как будто разговаривала с глухим апачем.

– Он латыш, – объяснил Небе, – служил капралом в рижском концентрационном лагере. Когда русские взяли его в плен, они топтали ему голову и ботинками изуродовали челюсть.

– Поверь мне, я понимаю, что они чувствовали.

– У него парализована половина лица и слегка повреждены мозги. Он и раньше был жестоким убийцей, а сейчас стал больше похож на животное, даже такой же преданный, как собака.

– Ну, должны же быть у него хорошие качества? Рига, да? – Я мотнул головой на открытую яму и мусоросжигательную печь. – Спорим, что эта система по уничтожению отходов позволяет ему чувствовать себя как дома! – Я благодарно затянулся сигаретой и добавил: – Если уж на то пошло, вы оба чувствуете себя здесь, как дома.

Небе нахмурился.

– Думаю, тебе надо выпить, – спокойно сказал он.

– Вот уж не откажусь! Только чтобы в выпивке не было извести. Полагаю, я навсегда потерял вкус к ней.