Текст книги "Она была такая хорошая"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Не надо, – остановил он ее, когда Люси попробовала вырваться. – Доверься мне. Я только поглажу колено.

– Это просто смешно, Рой. Я тебе не верю.

– Клянусь. Ни дюйма выше. Ну, Люси, что тут страшного?

 
Взгляд твоих глаз мне не забыть,
Когда ты сделал, милый,
Такую надпись на коре:
„Любить – так до могилы!“
 

Они продолжали целоваться.

– Видишь? – сказал он через несколько минут. – Разве я двигал руку? Ну, двигал?

– Нет.

– Значит, мне можно верить, ведь верно?

– Да, – сказала она, – только, пожалуйста, не делай так языком.

– Почему? Разве тебе больно?

– Ты просто возишь им по зубам, Рой. Какой в этом смысл?

– Тут масса смысла! Это же от страсти!

– Ну, а мне не нужно никакой страсти.

– Ладно, – сказал он, – успокойся. Я думал, тебе так нравится. Извини.

– Чему тут нравиться, Рой…

– Ладно!

 
Странный мальчик,
Очарованный, околдованный мальчик,
Говорили, он странствовал долго
По далеким морям и горам…
 

– Здорово, – сказал Рой. – Прямо выдающаяся вещь. Малый, который ее написал, наверное, вот так и живет.

– А что это?

– „Неиспорченный мальчик“. А малый, который это все написал, и сам такой. Тут просто громадный смысл. Только послушай.

 
Это он мне признался при встрече —
Лишь любить стоит людям учиться,
И еще – быть любимым в ответ.
 

– Люси, – прошептал Рой. – Давай пересядем назад.

– Нет. Ни в коем случае.

– О, черт! Для тебя настроение просто ничего не значит. Не замечала за собой?

– Но мы ведь никогда не сидим там. Ты только так говоришь, а на самом деле хочешь лежать.

– Просто там руль не мешает. Так ведь удобней, Люси. Да и почище – я только сегодня днем там прибрал.

– Ну, а я все равно не хочу…

– А я хочу, и, раз так, сиди здесь одна, мне-то что!

– Погоди, Рой…

Но он уже выскочил из машины, залез на заднее сиденье и растянулся там во весь рост – головой прислонился к дверце, а ноги высунул в окошко.

– Ты права – я лежу. А отчего бы и не полежать? Это моя машина.

– Я хочу домой. Ты обещал меня отвезти. Это просто смешно.

– Тебе-то, конечно, смешно. Нет, девочка моя, теперь я понимаю, почему ты с Элли так дружна! Два сапога пара. – И он пробормотал что-то невнятное.

– Ну-ка повтори, что ты сказал!

– Я сказал „две динамистки“, вот что.

– Как это понимать?

– Ох, – простонал он, – выбрось это из головы.

– Рой, – сказала она зло и повернулась к нему на коленях, – все это уже было на прошлой неделе.

– Верно! Мы сидели сзади. И ничего ужасного ведь не произошло.

– Потому что я этого не допустила, – сказала она.

– Вот и сейчас не допускай, – отозвался он. – Послушай, Люси, – он сел и попытался обнять ее. Но она отстранилась. – Ты прекрасно знаешь, я с тобой считаюсь. Но ты, – сказал он, развалясь на сиденье, – хочешь только фотографироваться, и больше ничего, а что там другой человек чувствует… Что я, по-твоему, ничего не чувствую? Ну да ладно, что тут говорить…

– Ох, Рой, – и она выскочила из машины, как в тот ужасный вечер неделю назад. Рой так стремительно распахнул дверцу, что она закачалась на петлях.

– Иди сюда, – прошептал он.

И снова принялся твердить, как сильно он ее любит, а сам все крутил и вертел пуговицы ее платья.

– Все так говорят, Рой, когда хотят того, чего ты. Пожалуйста, перестань. Я не хочу. Честное слово.

– Но я ведь не вру, – сказал он, и его рука, привычно сжимавшая ее колено, вдруг поползла вверх, словно огонь по запальному шнуру.

– Нет, нет…

– Да! – крикнул он в исступлении. – Прошу тебя!

И стал без конца повторять „верь мне“ и „прошу тебя“, а она не знала, как остановить его, – разве что подняться и вцепиться ему зубами в горло, которое оказалось вдруг прямо над ее лицом. Он говорил „прошу тебя“, и она тоже повторяла „прошу тебя“, она не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться, а он навалился на нее всей своей тяжестью: „Не вырывайся, я люблю тебя, ангел, верь мне, верь мне“, – и вдруг в ее памяти всплыло имя „Бэбз Иген“.

– Рой!..

– Я люблю тебя. Правда, люблю.

– Что ты делаешь?

– Ничего, о мой ангел, мой ангел…

– Нет, делаешь.

– Нет, мой ангел, даже не собираюсь.

– Перестань, Рой! Не надо! Немедленно перестань! – вскрикнула она.

– Ох, черт! – сказал он, садясь, и она наконец смогла высвободить ноги.

Люси отвернулась к окну. Стекло запотело. Она боялась смотреть на Роя – а вдруг он раздетый.

– Ты что, ненормальный? – выговорила она с трудом.

– Что ты хочешь этим сказать? Это почему же я ненормальный? Просто я человек! Мужчина!

– Ты не имеешь права заставлять меня! Вот что я хочу сказать! А я этого не хочу – ни по-хорошему, ни по-плохому. Давай пересядем вперед. И приведи себя в порядок. Поехали домой. Сейчас же.

– Но ты же сама хотела? Ты даже не сопротивлялась.

– У меня руки были стиснуты. Ты поймал меня в ловушку. Ничего я такого не хотела. А ты, ты даже не подумал о том, чтобы остеречься. Тебе-то все равно… Ты что, совсем спятил? Ничего у тебя не выйдет!

– Да подумал я!

Люси была поражена:

– То есть как?

– Я пробовал кое-что раздобыть.

– Пробовал? Значит, ты заранее все решил, ты обдумывал это целый день?

– Но у меня же ничего не вышло! Так или нет?

– Все равно ты пытался. Ты обдумывал это целый день…

– Но я ничего не сделал!

– Я не понимаю тебя и даже понимать не хочу. Отвези меня домой. И оденься, прошу тебя.

– Я одет. И все время был одетым. Проклятье, ты даже не представляешь, что я пережил днем. Тебе бы только на своем настоять, вот и все. Господи, да ты просто вторая Элли – самая настоящая динамистка!

– Что это такое, в конце концов?

– Я таких вещей при девушках не говорю, Люси. Я к тебе отношусь с уважением! Это, по-твоему, ничего не значит? Знаешь, где я был сегодня? Я скажу, мне нечего стыдиться – я делал это только для тебя. Что бы ты там ни думала.

И пока она одергивала рубашку и поправляла юбку, Рой рассказал ей обо всем. Битый час он слонялся возле магазина Форестера, поджидая, когда миссис Форестер уйдет наверх и оставит своего старикашку одного за прилавком. Но оказалось, что она лишь вышла в кладовую, и, едва Рой сунулся в аптеку, она уже сидела за кассой в полной боевой готовности – он даже не успел выскочить обратно.

– Ну, что мне было делать? Взял пачку жевательной резинки. Коробку мятных лепешек. А что тут еще придумаешь? В любом магазине в городе знают моего отца. Куда ни пойдешь – „Эй, Рой, как дела солдатского папаши?“ И все видят нас вместе. Люси. Уж, верно, они понимают, что мы встречаемся. И что они решат – для кого я стараюсь? Думаешь, я не думал об этом? Должен я заботиться о твоей репутации или нет, ты как думаешь? О чем только мне ни приходится думать, пока ты себе знай посиживаешь целый день в школе.

Почему-то это сбило ее с толку. И верно, чего же она хотела от него? Чтобы он купил эти штуковины? Но ведь он никак не мог предположить, что они ему сегодня понадобятся! Не потерпит она, чтобы он заранее, за много часов решал такие вещи, а потом изображал порыв страсти… Она не позволит, чтобы он ее обманул, не позволит, чтобы он обращался с ней как с уличной потаскухой.

– Но ты ведь был в армии, – сказала она.

– Это на Алеутах-то! Дальше только Берингово море и – Россия! Знаешь, как у нас шутили: „На Алеутах женщина за каждым деревом!“ Только деревьев-то там и нет, Люси, поняла? Чем я, думаешь, там занимался? С утра до вечера выписывал накладные. Сыграл восемнадцать тысяч партий в пинг-понг. Как ты не можешь понять? – воскликнул он, в негодовании сползая вниз по сиденью. – В армии! – повторил он зло. – Ты думаешь, я был в гареме!

– А как же тогда с другими?..

– Не было у меня никаких других! Никогда! За всю жизнь!

– Ну, – сказала она мягко, – я этого не знала.

– Но так оно и есть, черт меня побери! Мне двадцать лет, чуть ли не двадцать один, но это вовсе не значит, что я занимался этим с каждой встречной-поперечной. Прежде всего она мне должна понравиться как человек. Ты слушаешь дуру Элли, а она и сама не знает, чего несет. И хочешь знать, почему я не встречаюсь с Обезьянкой Литтлфилд, – да просто потому, что я ее не уважаю. Да. И она мне совсем не нужна. Я даже не знаю ее толком. И хватит об этом. Давай забудем все это. И поставим на этом точку. Раз ты слушаешь всякую ерунду, что обо мне говорят, раз сама не видишь, что я за человек, тогда извини меня, Люси, но катись ты к черту!

Он любит ее. Правда, любит. Он сказал, что люди видят их вместе. А она как-то не брала этого в расчет. Она встречается с Роем Бассартом, с парнем, которому уже двадцать, который успел отслужить в армии. И все кругом видят это.

– …а в Уиннисоу? – говорила она тем временем. И кто ее заставляет продолжать этот разговор?

– Ну, может, в Уиннисоу эти штуки прямо раздают на улицах, не знаю…

– Ты мог бы попробовать достать там, вот и все, что я хотела сказать.

– А какой смысл? Послушать тебя, так даже зайти к Форестеру на Бродвей, и то уже чересчур. Так что зачем мне это доставать? Кого я обманываю? Сам себя? Целый божий день я болтался под окнами и высматривал, когда смоется эта карга, а для чего, спрашивается? Ты бы возненавидела меня еще больше, вот и все. Верно? Что же мне в таком случае остается? Разве не так, Люси, – разве ты бы согласилась, если бы я их достал?

– Нет!

– Ну вот теперь мне все ясно! Очень хорошо! – он рванул ручку дверцы. – Едем домой! Больше я не выдержу. Я, между прочим, мужчина и, между прочим, живу не только чувствами: природа, если хочешь знать, требует своего! И я не позволю так с собой обращаться какой-то там школьнице. А мы только и делаем, что обсуждаем меня, каждый мой шаг, каждое движение! По-твоему, это очень романтично? По-твоему, такими и должны быть отношения между мужчиной и женщиной? А по-моему, нет. Секс – в жизни человека одно из высочайших переживаний, как физических, так и духовных, будь то мужчина или женщина. Но ты одна из тех типичных американских девиц, которые вбили себе в головы, будто это постыдно… Ну хорошо, Типичная Американская Дева! Я парень добрый и покладистый, и вывести меня из терпения, Люси, дело нелегкое. Но тебе это удалось! Поэтому все, точка, поехали!

Она не шелохнулась. На этот раз он сердился по-настоящему, а не для того, чтобы обмануть или обхитрить ее.

– Ну, а теперь в чем дело? – осведомился он. – Теперь что не так?

– Мне хочется, чтобы ты знал, Рой, – сказала она, – дело вовсе не в том, что я тебя не люблю.

Он скорчил недоверчивую мину:

– Вот как?

– Да.

– Ну, знаешь, тогда ты здорово умеешь скрывать свои чувства.

– Я не скрываю, – сказала она.

– Еще как!

– А вдруг ты не любишь меня? Вдруг это совсем не то? Откуда мне знать, что это правда?

– Говорю тебе, я не вру!

Она не ответила, он приблизился к машине.

– Ты только говоришь про любовь, – сказала Люси, – а имеешь в виду совсем другое.

– Я теряю голову, Люси. Но я не вру. Я теряю голову: знаешь, бывает вдруг на тебя накатит… И потом я люблю музыку, и она меня возбуждает. Но я не вру.

Что он хотел этим сказать? Она даже толком не поняла…

Он опять влез в „Гудзон“. Погладил ее по голове.

– И что плохого в том, если на тебя вдруг накатит!

– А если откатит, тогда что? – спросила она. Ей вдруг показалось, что все это уже с ней было. – Что будет завтра, Рой?

– Ну, Люси! – произнес он и вновь принялся целовать ее. – Ну, ангел.

– А как же Обезьянка Литтлфилд?

– Я же тебе сказал, я даже толком не знаком с ней… Ну ангел, ну, пожалуйста, – бормотал он, укладывая ее на новые чехлы, которые приобрел после покупки машины. – Ты, ты одна, только ты…

– А завтра…

– Завтра будет то же самое. И послезавтра, и потом…

– Рой, перестань, не надо.

– Но я ничего не делаю.

– Не обманывай!

– Ангел, – стонал он в самое ухо.

– Рой, нет, пожалуйста…

– Ничего, – шептал он, – не бойся…

– О нет!

– Все будет в порядке, клянусь, – сказал он, а потом стал уверять, что ничего не случится – ему рассказывали на Алеутах, как избежать риска.

– Только поверь мне, – молил он, – поверь мне…

И Люси так хотелось верить, что она поверила.

Когда Люси оставалась всего неделя до окончания школы, Рой получил письмо из „Училища фотографии и художественного оформления“ под названием „Британия“, основанного, как сообщалось в проспекте и приложенной к нему брошюрке, в 1910 году. Письмо извещало, что училище имеет удовольствие занести Роя в списки первокурсников, начинающих занятия в сентябре, и возвращает фотографии, которые он вложил в свое заявление, – дюжину портретов Люси.

На маленьком импровизированном празднике (Элли и Джой, Рой и Люси, мистер и миссис Бассарт), который он устроил в честь Роя, дядя Джулиан заявил – все они в долгу перед Люси Нельсон за то, что она так здорово выходит на снимках. Она тоже заслужила награду, и, раз так, он дарит ей поцелуй. Люси до сих пор еще не решила для себя, как к нему относиться, и, увидев его приближающиеся губы, пережила не слишком приятный момент и едва не отшатнулась. Дело было не только в том, как мистер Сауэрби вел себя с женой или как он выражался. И даже не в том, что мужчина пяти футов и пяти дюймов, насквозь пропахший сигарами, не казался ей таким уж привлекательным. Просто в последний месяц Люси несколько раз казалось, будто она перехватила слишком пристальный взгляд Джулиана, устремленный на ее ноги. Неужели Рой рассказывал дяде, чем они занимаются? Нет, поверить этому она не могла… Он, конечно, мог знать, что они ездят в „Рай“, но ведь туда ездила и Элли с Витстоуном – правда, они только обнимались, а дальше не заходили. По крайней мере, Элли так говорила, ну, а родители, конечно, ей верили. Нет, никто ничего не знает, и мистер Сауэрби, наверное, просто смотрел в пол или даже совсем мимо нее, а она воображала, будто он глядит на ее ноги. Ведь, в конце концов, ей всего восемнадцать, а он как-никак отец Элинор, да и ноги у нее не бог весть какие; во всяком случае, она так считает. И как только она могла подумать (это было в одну из суббот, когда она осталась с ним одна в доме), будто он хочет пойти за ней в комнату Элли и овладеть ею. Нет, похоже, она тоже помешалась на сексе. Наверное, им действительно пора прекратить этим заниматься, но Роя теперь не удержишь, он тащил ее туда каждый вечер, да и нельзя сказать, чтобы ей это не нравилось, но нравится не нравится – не в том дело… А в чем же? Именно этот вопрос обычно задавал Рой, когда она начинала говорить: „Не надо, не сегодня…“ Почему тогда вчера было можно?

Но как бы там ни было, мистер Сауэрби чмокнул ее в щеку, да так громко, что все рассмеялись, а миссис Сауэрби глядела на них и делала вид, что ей тоже смешно. И тут Люси сделала нечто неожиданное – во всяком случае, она совершила один из самых необъяснимых поступков в своей жизни: смущенная тем, что вот так, при всех говорят, какая она привлекательная, и взволнованная тем, что она словно член семьи на этом празднике и в этом доме, Люси неловко передернула плечами, густо покраснела и, в свою очередь, поцеловала дядю Джулиана. „Браво!“ – выкрикнул Рой и зааплодировал, а миссис Сауэрби перестала делать вид, что ей весело.

Да, хуже некуда. А впрочем, что бы Люси ни делала, ей не приходилось рассчитывать на одобрение миссис Сауэрби. Эта безвкусная, претенциозная особа была настроена против Люси уже хотя бы потому, что Люси больше всех повлияла па решение Роя. А хотя бы и так – ей-то какое дело. Конечно, Рой выбрал училище в Форт Кине не из-за того, что там хорошо преподают и, если уж говорить начистоту, не из-за того, что у него какой-то там особый талант фотографа, а из-за того, что Люси собиралась учиться именно в этом городе.

И то, что Рой руководствовался этим, было приятно. Но, с другой стороны, она лишний раз убеждалась, что Рой – далеко не тот серьезный молодой человек с большим будущим, каким она представляла его, пока не познакомилась поближе. Да, он не такой, каким она его представляла, но, по правде говоря, и хуже он оказался далеко не во всем. Во-первых, он вовсе не такой грубый и неотесанный, каким казался вначале. И нельзя сказать, чтобы он не считался с людьми, а уж с ней особенно… Едва Рой перестал рисоваться и бояться ее (а она поняла, что он боялся ее не меньше, чем она его), как превратился в очень деликатного и мягкого человека. Своей доброжелательностью он даже напоминал мистера Валерио, а это в ее устах было комплиментом.

Он не пытался командовать ею, а она боялась, что это неизбежно, принимая во внимание его возраст и армейские привычки. Никогда, ни в чем он, что называется, не давил на нее – только в вопросах секса, да и тут она была твердо уверена: стоит ей решить (хотя бы сегодня вечером) кончить с этим делом – и так оно и будет, да и как он может ее заставить? Он и с самого начала, конечно, не мог ее заставить – только почему она поняла это так поздно? Ну, скажем, они бы тогда расстались и больше не увиделись. Но разве это такая трагедия? По правде говоря, Люси то и дело открывала в Рое черты, которые были ей не по душе. Временами ей даже казалось, будто это она на два с половиной года старше Роя, а не наоборот. Прежде всего она просто терпеть не могла, когда он мычал ей песенки прямо в ухо. И пусть ему двадцать один год и он имеет право голоса – а Рой повторял это всем и каждому, – иногда он казался ей совсем ребенком. Временами он нес законченную чепуху. Вот хотя бы – в машине он без конца повторял, что любит ее… Ну разве это не глупо? А что, если это правда? А может, он говорит так потому, что боится, что без этих слов она ему больше не разрешит? Господи, да ведь знала она, знала, знала: не надо было тогда заниматься этим в машине. Нельзя этого делать, если люди не женаты, а уж с человеком, за которого и выходить не собираешься, – тем более. Мы должны это прекратить! Но теперь это было бы так же глупо, как глупо было начинать тогда, в первый раз… Нет, надо вообще порвать с ним.

Да, она была в смятении, даже в тот удивительный, радостный вечер у Сауэрби, который начался с того, что дядя Джулиан (так Рой уговаривал ее называть его) поцеловал Люси, словно она член семьи, а закончился тем, что он вынул из холодильника бутылку французского шампанского – пробка хлопнула и… Но как она могла поверить, когда все они стояли вокруг него с поднятыми стаканами и кричали хором „за будущее Роя“, как она могла поверить – хотя сомнения и одолевали ее с каждым днем все сильнее, – что никакого будущего у него нет.

После окончания школы она начала работать в Молочном Баре по летнему расписанию: ежедневно с десяти до шести, кроме среды и воскресенья. Как-то в среду в середине июля они с Роем поехали в Форт Кин приглядеть ему комнату – он должен был переехать в сентябре. Рой осматривал одну меблированную комнату за другой, потом возвращался к автомобилю, где сидела Люси, и заявлял: нет, ему это не подходит – то в комнате плохо пахнет, то хозяйка выглядит подозрительной, то кровать страшно короткая, а уж от этого он достаточно натерпелся за полтора года на Алеутах. В одном месте, где ему все пришлось по вкусу: огромная комната, кровать, на которой до этого спал муж хозяйки (а росту в нем было шесть футов пять дюймов!), чистенькая уборная, и еще дают полку в холодильнике, – не было отдельного входа…

Ну, сказала Люси, давай-ка все-таки туда, где он есть.

К четырем часам у них разгорелась такая ссора, какой никогда еще не было, и больше того – Рой ни с кем так никогда не скандалил, даже со своим папашей. Он выбрал самый лучший вариант, во всех отношениях лучший, доказывал Рой, но она ничего не слушала, а только яростно мотала головой и твердила: нет, если он хочет ее видеть, в комнате должен быть отдельный вход. Вдруг он закричал: „Плевать мне на это – мне ведь там жить, а не тебе!“ – развернул „Гудзон“ и погнал назад в дом с заветной кроватью.

Договорившись с хозяйкой, он вернулся в машину, достал из ящичка для перчаток дорожную карту и на ее обложке старательно нарисовал прямоугольник. „Моя комната“, – пояснил он, стараясь не глядеть на Люси. Комната была угловая, на первом этаже и с четырьмя окнами – по два на каждой стене. Все они выходили на широкую веранду, окруженную кустами, и были совсем как четыре отдельных входа: когда стемнеет, можно спокойно входить и выходить, словно в двери… Ну, что она скажет? Есть у нее на этот счет мнение или она действительно решила никогда больше с ним не разговаривать?

– Я уже высказала свое мнение, – ответила Люси. – Но оно для тебя совсем ничего не значит.

– Очень даже значит.

– Но ведь ты поступил по-своему. И все равно снял эту комнату.

– Да! Потому что она мне понравилась!

– Ну, тогда мне больше нечего сказать, Рой.

– Люси, но ведь речь идет лишь о комнате! Эка важность! Подумаешь! И зачем ты все это устраиваешь?

– Это не я устраиваю, а ты.

– Я? Да что я такого делаю?

– Опять ведешь себя как ребенок.

Прежде чем отправиться в Либерти-Сентр, Рой повез Люси к Женскому колледжу. Он подкатил к самому тротуару, чтобы Люси могла еще раз взглянуть на свое будущее обиталище. Между городским центром и колледжем простирался Пендлтон-парк. Здание колледжа было построено в 1890 году, и вначале в нем помещалась подготовительная школа для мальчиков. В тридцатые годы школа прогорела, и здание пустовало вплоть до самой войны – тогда его передали в ведение войск связи. После победы участок, постройки и все остальное приобрели власти штата, в это время расширявшие сеть учебных заведений. Так что, конечно, это был вовсе не обвитый зеленым плющом университетский городок, какие видишь в кино или в книжках. Казармы, наспех построенные военными, – длинные, некогда желтые здания – использовались под классы, а ректорат и общежития располагались в старом, похожем на крепость строении из серого камня, напоминавшем окружной суд в Уиннисоу, которое выходило почти на улицу. И все же, увидев его, Люси подумала: „Осталось всего пятьдесят девять дней“.

– Где твоя комната? – поинтересовался Рой, высовываясь из окошка.

Она не ответила.

Напротив колледжа тянулась улица лавок и закусочных, одна из которых называлась „Студенческой кофейней“. Рой спросил:

– Слушай, как насчет кока-колы в этой кофейне?

Ответа не последовало.

– Ангел, правда же, я всегда с тобой считаюсь, и ты это знаешь. Твое мнение для меня очень важно. Но надо ведь мне где-нибудь жить, а? Ну, Люси, постарайся меня понять. В этом нет ничего детского или младенческого, что бы ты там ни говорила.

– Да, Рой, – ответила она наконец, – тебе надо где-нибудь жить.

– Не будь такой язвой, Люси, не надо так. Я тебе задаю простой вопрос, а ты только издеваешься. Мне обязательно надо спать по восемь часов, если я хочу заниматься так, чтобы от этого была польза. Разве нет? Значит, длинная кровать для меня просто необходимость. Ну что, по-твоему, я опять говорю глупости?

Ей подумалось: „Да ты сроду ничего умного не сказал!“.

– Нет, – произнесла она, потому что тут он взял ее за руку. Вид у него и впрямь был несчастный.

– Тогда что же ты сердишься? Ладно, Люси, какой смысл ссориться? Давай выпьем кока-колы, а? И поедем домой. Ну, давай мириться. К чему портить день? Послушай, может, простишь ты мне мой смертный грех или решила вечно тянуть эту волынку?

Он действительно чуть не плакал. Нет никакого смысла спорить с ним дальше, это ясно. И тут ее осенило (какая жалость, что эта мысль не пришла ей в голову раньше – тогда и ссориться бы не пришлось): она больше не пойдет в его комнату, сколько бы там в ней ни было окон или даже настоящих дверей. Только и всего.

– Ладно, – сказала она, – давай выпьем кока-колы.

– Ай да моя девочка, – проговорил Рой, целуя ее в нос, – ай да моя старушка!

Начиная с этого дня она совершенно твердо поняла – Рой не для нее. И вечером отказалась поехать с ним в „Рай“. Он сразу помрачнел, насупился и, казалось, вот-вот заплачет, и тогда Люси сказала – дело в том, что она плохо себя чувствует. По случайному совпадению это было правдой, но дома она обвела жирной черной чертой день, когда скажет ему, что между ними все кончено. А заодно и перечеркнула сегодняшнее число, значит, ей осталось прожить в Либерти-Сентре пятьдесят восемь дней…

Но до самого воскресенья ей так и не удалось объявить Рою свое решение: на следующий вечер они собирались на ярмарку в Селкирк вместе с Элли и Джо, с которыми теперь – когда Люси работала только днем – встречались по крайней мере раз в неделю; а в пятницу Рой хотел поехать с ней в кино в Уиннисоу на „Свидание с Джуди“, и, наконец, в субботу у Сауэрби была вечеринка. Джулиан устраивал ее для своих друзей, и поэтому, когда он сказал, чтобы „Дылда“ прихватил с собою „Блондиночку“, Люси втайне это было не менее приятно, чем Рою. С каждым днем мистер Сауэрби нравился ей все больше, а кое-какие его черты даже восхищали ее. Как сказал Рой, он и правда плевал на чужое мнение – говорил, что хотел, и делал, что вздумается. Язык у него, конечно, грубоватый, это так, но против того, что он постоянно называет ее „Блондиночкой“ – хоть это и довольно пошло, – она не возражала. Как-то вечером он даже обнял ее за талию и сказал (в шутку, конечно, и предварительно подмигнув Рою): „Когда тебе надоест смотреть вверх на этого Дылду, Блондиночка, и захочется взглянуть на кого-нибудь покороче, сообщи мне“.

Не будь этой субботней вечеринки у Сауэрби, она бы, конечно, обвела кружком не воскресенье, а пятницу. Но ее пригласил сам хозяин, и отказаться было просто невозможно. Ну что ж, пожалуй, не будет никакого вреда, если она подождет до воскресенья, и к тому же не придется торчать дома три лишних вечера. Даже с Роем и то лучше, чем сидеть в душной комнате и слушать, как родственники на веранде качаются в своих качалках, или лежать без сна, покуда по отцовским шагам на лестнице она не определит (просто так – для истории), пьяный он или трезвый на этот раз.

Лето она переносила тяжелее всего – окна и двери были распахнуты настежь, и она особенно остро и болезненно ощущала присутствие всех этих несносных людей. Стоило ей услышать, как кто-то, такой знакомый и ненавистный, зевает совсем рядом, и она впадала в настоящее исступление, особенно если настроение было паршивое. Но теперь она являлась домой не раньше полпервого, когда все уже обычно спали (хотя слышать, как храпят эти несносные люди, тоже радости мало – лишний раз вспоминаешь, что они все здесь, поблизости). Вместо того чтобы коптиться взаперти с семьей в эдакую жару, лучше уж сидеть себе с Роем на скамейке у реки, где тебя обдувает ветерок, и всматриваться в черную тихую воду под мостом. Она может раздумывать о колледже и Форт Кине – скорее бы удрать из дому! – а Рой будет время от времени напевать, ведь голос у него, по правде говоря, вовсе неплохой, во всяком случае, так ей казалось, когда она мечтами уносилась в это близкое будущее. Он пел под Воэна Монро и Дика Хеймса или изображал, как „Король“ Нэт Коул исполняет „Неиспорченного мальчика“, Мел Блэнк – „Лесного дятла“, а Рой Бэджер – „Однажды, влюбившись в Эми…“ (Рой считал, что похож на него фигурой). Когда они посмотрели „Жизнь Джолсона“, Рой стал изображать несравненного Ола. Он так и объявлял, когда они сидели рука об руку в те душные вечера последнего лета несчастливой и трудной юности Люси: „Леди и джентльмены! Перед вами несравненный, неповторимый и единственный Ол Джолсон!“

 
О, как мы танцевали
Под вечер нашей свадьбы,
Плясали и плясали…
 

Пятьдесят восемь дней. Пятьдесят семь… Пятьдесят шесть…

В субботу на вечеринке у Сауэрби Люси имела долгую и серьезную беседу с отцом Роя – они впервые разговаривали по-настоящему – и с удивлением услышала, как уверенно она убеждает мистера Бассарта, что он может не тревожиться относительно будущего Роя. Мистер Бассарт сказал, что он все-таки не может представить, откуда у Роя этот внезапный интерес к фотографии. Педагогический опыт давно научил его не слишком доверять мгновенным порывам молодежи, ибо под напором первых трудностей от этих порывов, как правило, не остается и следа. Он действительно испытывает известное облегчение оттого, что наконец-то закончились долгие месяцы топтания „в трясине полусырых мыслей“, как он это называет, но теперь его беспокоит, тот ли это выбор, от которого Рой не отступится и перед лицом трудностей. А как думает Люси? Что вы, сказала Люси, Рой действительно увлечен фотографией, тут нет никаких сомнений.

– А почему вы так уверены? – спросил мистер Бассарт своим невыразительным голосом.

Она лихорадочно перебрала мысли и сказала, что интерес к фотографии у Роя не так уж и неожидан – ведь это поистине счастливая возможность объединить его новое увлечение рисованием со старой привязанностью к типографскому делу.

Мистер Бассарт погрузился в размышления.

Тогда она покраснела и добавила:

– В известном смысле так оно и есть, мистер Бассарт…

– Что ж, это довольно тонкое наблюдение, – наконец произнес он без улыбки, – но насколько оно соответствует действительности, об этом еще надо подумать. Ну, а каковы ваши собственные планы? Я имею в виду в области дальнейшего образования.

Покрываясь потом под новенькой блузкой в крестьянском стиле, купленной специально для вечеринки, она стала перечислять… Развить логическое мышление… Самодисциплина… Общий рост знаний… Больше узнать о мире, в котором мы живем… Лучше узнать себя…

Она не знала, когда надо остановиться (как в прошении о выдаче стипендии), но тут мистер Бассарт сказал в перерыве между пунктами ее программы: „Это все очень достойные цели“, – и тогда она сочла, что достаточно потрудилась, чтобы произвести на него впечатление, и замолчала.

А он – Люси это только потом поняла – не задал ни одного вопроса о ее семье. Видно, эта тема его интересовала не больше, чем Джулиана Сауэрби; похоже, мужчины предпочитают судить о вас не по родственникам, а по тому, что вы за человек. Только Айрин Сауэрби и миссис Бассарт (моментально подпавшая под влияние сестры) ставили ей в вину то, за что Люси никак не могла отвечать. Остальных, в том числе и Роя, к их чести, не интересовали старые сплетни.

Каждый вечер, с самого начала лета, Рой заезжал за ней домой. К его появлению Люси уже была готова – она не хотела, чтобы он слонялся по дому и вступал в разговоры с ее родственниками. Однажды, когда ей показалось, что он пробует вызвать ее на откровенность, Люси его так оборвала, что Рой никогда уже к этому не возвращался. Случилось это после того, как он познакомился со всеми ее родственниками. Они собрались после обеда в гостиной, но не успел Рой войти, как Люси торопливо представила его им и тут же вывела за дверь.

По дороге в кино Рой сказал:

– Слушай-ка, а знаешь, твоя мама очень даже ничего себе.

– Знаю.

– Угадай, кого она мне напоминает.

– Не представляю.

– Дженнифер Джонс.

Она ничего не ответила.

– Послушай, ты смотрела „Песнь о Бернадетте“? [2]2
  Фильм американского режиссера Генри Кинга (1943 год) о жизни святой Бернадетты (1844–1879), канонизированной католической церковью.


[Закрыть]