Текст книги "Она была такая хорошая"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Кожа сплошь усыпана веснушками, но хоть, слава богу, прыщей нет.

Люси отступила от зеркала, чтобы увидеть себя целиком. Она не вылезала из клетчатой юбки, застегнутой спереди большой английской булавкой, серого свитера с поддернутыми рукавами да из жалких, поношенных башмаков. Правда, у нее были еще три юбки, но те уж совсем износились. Да ей наплевать на тряпки. К чему они ей? Ох, и зачем только она ушла из оркестра!

Люси одернула свитер, чтобы он поплотней обтянул ее. Груди у нее начали расти в одиннадцать лет, но через год это, слава богу, прекратилось. Но ведь, наверное, они снова станут расти? Она знала одно упражнение, которое увеличивало грудь, – его показала на уроке гигиены мисс Фихтер. Она вычитала про него в „Америкэн Постчур Мансли“ – на обложке этого номера еще стояли на головах и улыбались во весь рот малыши – близнецы в белых трусиках. И она не понимает, над чем тут смеяться, говорила мисс Фихтер, это относится и к упражнению, необходимому для всякой уважающей себя женщины, которая хочет быть здоровой и привлекательной. Если они возьмут в постоянную привычку упражнять мускулы, пока еще молоды, им никогда не придется краснеть за свой вид. В этой школе слишком много девочек, которые совершенно не следят за собой, заявила мисс Фихтер таким тоном, будто хотела сказать – „врут“ или „воруют“.

Вначале надо было вытянуть руки перед грудью, а потом ударять кулаком правой по открытой ладони левой и наоборот, и проделывать это необходимо не меньше двадцати пяти раз, напевая для ритма, как мисс Фихтер: „Мне нужно, нужно, нужно беречь мой бюст“.

Встав перед зеркалом – она предварительно заперла дверь, – Люси попробовала, как это у нее получается без слов. Интересно, долго это надо делать, чтобы подействовало? „Да-дам, – отсчитывала она, – да-дам… – да-дам“.

Ох как она будет скучать по оркестру! А по мистеру Валерио! Но она больше не могла маршировать рядом с этими девчонками – они просто уродки. А Люси – нет! И теперь никто не сможет сказать, будто она одна из них. Отныне ее будут видеть с Элли Сауэрби и больше ни с кем. Постель у Элли была с белым балдахином из органди, а рядом стоял удобный туалетный столик с зеркалом – за ним они будут делать уроки в дождливые дни. В хорошую погоду можно выходить в сад и читать на солнышке или просто прогуливаться по окрестным улицам, посматривая на травку и болтая о том, о сем. Если к их возвращению уже стемнеет, Сауэрби скорее всего пригласят ее поужинать. По воскресеньям они будут звать ее с собой в церковь, а потом оставлять на обед. Миссис Сауэрби такая внимательная, так мягко говорит и назвала ее „дорогой“, как только они познакомились, Люси тогда – вот дура – чуть было не ответила ей реверансом. А в пять с шумом заявится мистер Сауэрби. „Папаша-хохотун пришел!“ – крикнет он, смачно поцелует жену прямо в губы, хотя она полная, почти седая и носит резиновые чулки (у нее больные вены, сказала Элли). Она обычно называла отца „хохотун“, а он ее – „красотка“, и, хотя эти глупые шутки и коробили Люси, ей все же было очень приятно, что наконец-то она встретила истинно счастливую семью.

Итак, она распрощалась с оркестром. А Элли – с ней. Встретившись в школьном дворе, Элли небрежно роняла: „Салют!“ – и шла себе дальше. С неделю Люси еще объясняла это тем, что Элли ждет ответного приглашения. Но как позвать ее в гости, если у нее не было случая даже заговорить с Элли. Да и представься он, кто знает, согласилась бы Элли прийти? Потянулись долгие две недели – Элли не обращала на нее никакого внимания, а потом Люси как-то увидела, что она сидит в кафетерии за одним столом с самыми что ни на есть глупыми и пустыми девицами во всей школе, и подумала: ну что ж, если она предпочитает таких подруг, ладно – и пошло, и пошло…

А потом, на исходе февраля, обнаружила в своем ящике записку:

„Привет, Незнакомка!

У меня приняли заявление в Северо-западный колледж (представляешь!), и теперь я могу наконец-то вздохнуть посвободней. Встретимся у флагштока в половине четвертого (очень прошу).

Твоя замученная образованием коллега Элли, выпускница школы Либерти-Сентра – 49-й год, Северо-западного колледжа – 53-й год“.

Но на Люси это не произвело такого впечатления, как в сентябре. Прежняя Люси, которая бросила оркестр ради чести стать подругой Элли Сауэрби, представлялась ей, в лучшем случае, десятилетней дурочкой. Это было не только непохоже на нее, а прямо против всех ее правил. Настоящая дурость, и слабость, и ребячество. И хотя Люси довольно-таки крупно презирала Элли, к себе она относилась не лучше. Прежде всего ей совершенно наплевать (и тут она ни капли не кривит душой), что они живут в самом шикарном районе города. Когда по воскресеньям они ездили всей семьей на прогулку (она еще была настолько мала, что ее таскали за собой куда вздумается), мать не упускала случая показать дом, который отец чуть было не купил однажды в этом районе, и Люси просто из себя выходила. Как будто важно, где вы живете и сколько у вас денег, а не то, что вы из себя представляете! Вот у Сауэрби и дом за тридцать тысяч долларов, и постоянная прислуга, и денег хватает, чтобы на четыре года послать дочь в Северо-западный колледж, а все-таки факт остается фактом – их собственной дочке далеко до Люси Нельсон.

Для Элли самым главным в жизни были тряпки. Нигде, кроме магазина Маршалла в Уиннисоу, Люси не видела столько юбок разом, как у Элли в ее огромном (во всю стену) шкафу с раздвижными створками. Иногда в дождливые дни, когда они делали уроки у Сауэрби (точь-в-точь как она себе представляла в начале знакомства), Люси сквозь открытую дверцу шкафа видела туалеты Элли. И только через несколько минут ей удавалось опустить глаза в книгу и попытаться найти строчку, на которой она остановилась. А как-то раз, когда вдруг потеплело и в пальто, которое Люси надела утром в школу, к трем часам стало чересчур жарко, Элли предложила ей вытащить любой старый свитер из ящика комода и надеть. Только старья-то там и не было.

А однажды Люси, ничего не подозревая, надела свитер из чистого кашемира. Уже выйдя в сад, она ненароком глянула на ярлык – и у нее просто перехватило дыхание. Но тут Элли позвала ее забивать крокетные воротца, к тому же миссис Сауэрби ее видела, когда она проходила через гостиную. Да и она, спускаясь с лестницы, в свою очередь, видела, как скривилось лицо миссис Сауэрби, когда она заметила, что обвислую клетчатую юбку Люси венчает бледно-лимонный свитер Элли. „Веселитесь“, – сказала миссис Сауэрби, но – как слишком поздно поняла Люси – думала она совсем о другом. Вернуться и сменить кашемировый свитер на бумажный или даже из овечьей шерсти – значило бы признать себя виноватой в том, что выбрала его совершенно сознательно, хотя на самом деле она взяла первый попавшийся. Она вовсе не думала, кашемир это или нет, когда вытаскивала свитер из набитого ящика, а только удивилась – до чего же мягкий! Она его взяла вовсе не потому, что у нее глаза завидущие, и, чтобы не подкреплять подозрений миссис Сауэрби, лучше уж сегодня больше не попадаться ей на глаза. Она не хочет зависеть ни от Элли и ни от кого другого из ее семьи… Так и проходила в свитере до той самой минуты, пока, уходя домой, не влезла в свое тяжелое зимнее пальто.

Вскоре после этого Элли взялась подровнять ей челку. Люси все время повторяла:

– Только немножко. Прошу тебя, Элли… Мне нельзя открывать лоб.

– Ну вот – совсем другое дело! – сказала Элли, когда они обозрели результаты в зеркале в ванной. – Теперь хоть лицо видно.

– Ты слишком много отхватила.

– Ничего подобного. Взгляни на свои глаза.

– А что такого?

– Дурочка! Да у тебя прекрасные глаза. Какой цвет, а за твоей челкой их совсем не видно было.

– Да?

– Слушай, а если зачесать волосы вверх? Давай попробуем.

– Не надо – голова выйдет совсем квадратная…

– Только взглянем, Люси.

– Но ничего не срезай.

– Да не буду, не буду, дурочка, я просто хочу взглянуть, что получится.

Вот так же Элли захотела взглянуть, что получится из клетчатой юбки Люси, если попробовать отпустить подол на три дюйма по новой моде.

И как только она позволила это Элли – вот что глупо и непонятно. Она ведь презирала Элли, так почему же она разрешила ей обращаться с собой как с куклой? И ее родителям относилась ничуть не лучше, если не хуже. Да кто такая миссис Сауэрби? Тщеславная мещанка, и больше ничего. Что же касается мистера Сауэрби, Люси его еще не раскусила. Папа Уилл тоже любил избитые шутки, отец в детстве называл ее Люся-Гуся и думал, что это ужас как смешно, но мистер Сауэрби острил без передыху да еще во весь голос. Всякий раз, когда он бывал в гостиной, Люси старалась как можно медленнее идти из спальни Элли в ванную комнату в конце холла. „Мне блевать от этого хочется! – кричал он жене на кухню. – Блевать, и только!“ И затем как можно громче читал из газеты, чем на этот раз взбесил его Гарри Трумэн. Однажды он позвал: „Айрин, пойди сюда, Айрин!“ И когда она подошла, похлопал ее по заду и спросил (на этот раз негромко, но Люси, которая затаив дыхание замерла в коридоре на втором этаже, все же расслышала): „Как здоровьишко, Пусик?“ Ну разве могло ей понравиться, как он разговаривал с миссис Сауэрби и какие выражения употреблял? И конечно, она ни за что не поверит, что миссис Сауэрби, которая так задирает нос, это может нравиться. Она нисколько не сомневается, что все эти поцелуйчики и объятия миссис Сауэрби терпит через силу. И Люси испытывала к ней чуть ли не жалость.

С другой стороны, мистер Сауэрби действительно был героем, и им гордился весь Либерти-Сентр. Когда он возвращался с войны, вереницу автомобилей, двигавшихся к вокзалу на его встречу, возглавила машина самого мэра. Люси тогда еще училась в младших классах, но прекрасно помнила речь, которую он произнес у них в школе, – она произвела отрезвляющее впечатление на тех, кто решил, будто худшее уже позади. Выступление мистера Сауэрби было посвящено тому, „как сделать этот мир более подходящим для жизни“ или – в восторженной передаче мальчишек – „как, черт подери, сделать этот богом проклятый мир более подходящим для жизни, чтоб его разнесло!“. Чего надо больше всего опасаться, так это угрозы безбожного коммунизма, сказал мистер Сауэрби. А на другой же день на первой полосе местной газеты Уиннисоу появилась редакционная статья, призывавшая майора Сауэрби выдвинуть свою кандидатуру в конгресс на выборах 1946 года. Элли говорила, что он решил отказаться только потому, что мама не хотела, чтобы Элли переводилась в другую школу, а это было б неизбежно, если они должны будут переехать в Вашингтон. Ей уже пришлось менять школу из-за войны – она училась в Северной Каролине и в Джорджии, вот почему иногда, сама того не замечая, она начинает говорить с южным акцентом. Элли любила рассказывать, как ее отец разговаривал по телефону с самим губернатором и заявил, что не хочет, чтобы губернатор подумал, будто долг перед семьей для него выше долга перед отечеством, и так далее и тому подобное. Каждый раз Элли передавала этот разговор по-разному, однажды даже так, будто он происходил прямо в губернаторском особняке. Не менялся только тон рассказов – бесконечно самодовольный.

Конечно, Люси нравилась щедрость Элли, и потом она была девочка добродушная – это так, но терпеть, чтобы Элли снисходила до нее, она не намерена. Когда Элли начала возиться с клетчатой юбкой, Люси так разозлилась, что чуть не убежала. Она бы так и сделала, но Элли уже распорола подол и накалывала новую длину, а сама Люси в рубашке и блузке сидела на туалетном столике и смотрела из-за занавесок, как кузен Элли, бывший джи-ай, возится со своим „Гудзоном“.

Рой. Она никогда его так не называла, да и вообще еще никак к нему не обращалась. Похоже, что и он не знал, как ее зовут, и даже не узнавал в ней девушку из Молочного Бара Дэйла. А Люси не раз видела его у своей стойки с того сентябрьского дня, когда мельком встретилась с ним у Элли, и до февраля, возвратившего ей благосклонность Сауэрби. Иногда он попадался ей на глаза на Бродвее со своим альбомом для эскизов. А в те долгие месяцы, когда ей пришлось обходиться без оркестра и без Элли и она каждый день после школы торчала в библиотеке, несколько недель подряд она сталкивалась с ним у выхода. Он уходил – она приходила. Он дружил с Дэйлом, и как-то раз Люси видела его за серьезным разговором с библиотекаршей мисс Брункер – значит, объяснить его постоянное одиночество просто застенчивостью нельзя. Наверное, ему нравится быть одному, а значит, он, по всей вероятности, интересный человек. Кроме того, она знала, что его отец – мистер Бассарт, неизменный председатель на заседаниях школьного совета, – слывет самым строгим, но и самым справедливым учителем. И еще она знала, что Рой только-только вернулся из армии – два года прослужил на самых Алеутах.

Элли все время подшучивала над ним.

– Он воображает, будто похож на Дика Хеймса. А как ты думаешь?

– Я не знаю.

– Не будь он моим кузеном, мне, наверное, казалось бы, что в нем что-то есть. Но я слишком хорошо знаю его, – добавила она многозначительно и тут же крикнула из окна: – Рой! Спой, как Дик Хеймс. Не ломайся, Люси никогда не слышала тебя, Рой. Ну, изобрази Воэна Монро. Теперь ты больше всего похож на него – ты ведь у нас такой зрелый мужчина! Спой „Балерину“, Рой, ну спой „И вот я признаюсь вам вновь“. Ну, пожалуйста, Рой! Просим! Умоляем тебя на коленях.

Люси заливалась краской, а Рой корчил гримасу или говорил что-нибудь вроде: „Когда ты будешь себя вести, как полагается в твоем возрасте?“, „Элли, Элли, ну когда ты только повзрослеешь?“

Рою шел двадцать первый год. Она видела его то на Бродвее, когда он задумчиво брел, похлопывая себя по бедру альбомом для эскизов, то за стойкой Молочного Бара, где он сидел вечерами и крутил перед собой бутылку кока-колы, бренча кубиками льда, то в уикенды у Сауэрби, когда, раскинувшись в мягком кресле, он обсуждал свое будущее с дядей Джулианом. Он был на распутье – именно так Рой сказал однажды в субботу, и Люси услышала и запомнила это.

Кем он станет? Художником? Бизнесменом? А вдруг и правда махнет в Швецию? Или выкинет что-нибудь такое неожиданное, чего и представить нельзя? Как-то раз он при ней сказал дяде, что ему причитается не только армейское пособие, но и солдатские льготы на покупку дома. Так что, коли ему захочется, он может хоть сейчас купить дом и жить-поживать. Тут дядя Джулиан захохотал, а Рой сказал: „Фыркай сколько тебе вздумается, старина, но так оно и есть. Меня не заставишь на кого-то там вкалывать, если только я сам не захочу“.

– Куда это ты смотришь? – сказала Элли с кровати, где сидела, подшивая юбку.

Люси отпустила краешек занавески.

– Не на Роя, надеюсь, – добавила Элли.

– Да просто так, ни на что в особенности, – холодно ответила Люси.

– Потому что можешь не тратить на него времени, – сказала Элли, перекусывая нитку. – Знаешь, на кого он заглядывается?

– На кого?

– На Обезьянку Литтлфилд.

Неожиданно для Люси сердце ее сжалось.

– Роя сейчас интересует только с-е-к-с. Ну, и он себе выбрал правильную девочку, просто на все сто.

– Кого?

– Литтлфилд.

– Он что, гуляет с ней?

– Еще не знает, стоит ли снизойти. А может, только притворяется. Он мне говорит: „Она что, совсем ребенок или у нее голова уже варит? Мне не хочется даром терять время“. Я говорю: „Не беспокойся, Рой. Она не ребенок“. А он мне: „Что ты имеешь в виду?“ А я ему: „Знаю я, почему она тебе нравится, Рой“. А он возьми да и покрасней. Ясное дело, про нее все всё знают, а Рой делает вид, будто только сегодня родился.

Тут уж Люси постаралась показать, что кто-кто, а она в курсе дела.

Элли продолжала:

– Я и говорю ему: „Уж ее-то любят не за то, какой она там человек“. А он мне: „Ну вот об этом я и спрашивал тебя, Элли, что она за человек“. – „А ты лучше Билла Эллиота спроси про нее, Рой, если еще не спрашивал“. А он мне: „А я и не знал, что она с ним гуляла“. – „Было, да сплыло, Рой. Но теперь даже он ее ни капельки не уважает. Остальное пусть тебе подскажет воображение“. А он знаешь что мне сказал? „Иди играй со своими малявками, Элли“. Он рассказывает моему отцу все свои армейские подвиги по части секса, и папка ему разрешает, а я считаю – зря. Знаешь, над чем они хохочут там, внизу?

– Да нет, не знаю.

– Ну, они там часто хохочут. И как ты думаешь, что их веселит?

– Секс?

– Он только об этом и думает. Я имею в виду Роя, – добавила Элли.

К апрелю резинка солдатских носков Роя уже порядком растянулась и ослабла. Теперь каждый раз, когда девушкам приходилось переступать через его ноги („Извините, кузен, но, может, вы все-таки подвинетесь?“ – говорила Элинор), Люси видела между спустившимися носками и мятыми, полинявшими брюками бледную полоску его худых ног. Месяц начался удивительно жаркой, совсем летней неделей, которая пронеслась над всем Средним Западом и почти за одну ночь заставила расцвести форзицию в саду Сауэрби. Однажды Люси подошла к окну и увидела, что Рой стягивает рубашку через голову. И хотя Люси тут же повернулась к Элли, перерывавшей ящик в поисках шорт для Люси, его гладкое, округлое тело, перегнувшееся через открытый верх машины, стояло у нее перед глазами до самого вечера.

А перед маем Рой обзавелся фотоаппаратом, и стал скупать фотожурналы. Тогда-то он и заявился к Элинор и сказал, что ему нужно сделать несколько черно-белых этюдов на природе. Ему нужна девушка – позировать под деревом, которое он уже выбрал. Для этого может сойти и Элли.

Элли вспыхнула; у нее были темные блестящие волосы и карие глаза, которые временами становились дымчатыми. Когда она не сердилась, то казалась Люси не только самой хорошенькой, но и самой воспитанной и умной девушкой. Ей можно было дать девятнадцать или даже все двадцать, и она это прекрасно знала.

– Слышь, Рой, – сказала она, съезжая на южный говор, – чего бы тебе не позвать Обезьянку Литтлфилд? Для тебя она может согласиться сниматься и полуголой, не хуже Джейн Рассел, твоей любимой артистки.

– Слушай, – ответил он, скорчив гримасу, – я даже толком не знаком с этой Литтлфилд. И в жизни не видел кино с Джейн Рассел, ей-ей.

– Так я тебе и поверила. У вас в армии все стенки были обклеены ее карточками, а в кино ты ее не видел.

– Слушай, Элли, ты что, Скарлетт О’Хара из „Унесенных ветром“? Мне нужно сделать этюд. Так что отвечай: да или нет. Я не намерен торчать тут весь день.

Элли ответила, что подумает, а потом все же поднялась к себе и переоделась в новое белое платье, попутно рассказывая Люси, какие письма писал Рой из армии тете Элис. Сплошь об одном с-е-к-с-е. И это родителям!

Они поехали к реке. Люси отправилась „прокатиться с ними“. Так сформулировал Рой свое предложение, когда она заявила, что, пожалуй, пойдет домой: „Можете прокатиться с нами, если охота. Я ведь денег не спрашиваю“; разговаривая с ней, он не переставал накачивать недавно купленным маленьким насосом передние шины, которые, по его мнению, немного спустили.

Свою модель (а она была именно моделью, натурой, и он надеялся, Элли понимает, что это значит) Рой поставил под большим дубом возле старой пристани. Элли казалось, что она лучше выйдет в профиль, и она порывалась глядеть на Уиннисоу, но Рой хотел, чтобы она смотрела вверх, на дерево. Через каждые несколько кадров он подбегал к ней и оттягивал какую-нибудь ветку, чтобы тени падали в нужные места.

– Интересно бы узнать, – сказала Элли, – что он имеет в виду под нужными местами.

– Я говорю в техническом смысле, Элинор. И вообще помолчи.

– По нынешним временам сразу и не поймешь, что такое нужные места. Все зависит от того, что у тебя на уме.

– Прошу тебя, смотри на ветки. Этюд будет называться „Чудо весны“, поэтому смотри вверх, а не на меня.

– Прошлым вечером я кое-что слышала, Рой.

– Что слышала?

– Как вы смеялись. И я знаю, что вас рассмешило.

– Ну хорошо, что?

– Догадайся.

Когда они уже собирались ехать домой, Элли спросила:

– А почему ты не сфотографировал мою подругу?

Он тяжело вздохнул.

– Ну ладно. Один кадр, уж так и быть!

Рой повернулся и поискал Люси глазами:

– Ну, куда она делась? Я не собираюсь торчать тут весь день.

Элли показала на берег, где из воды выступали старые, почерневшие сваи.

– Эй! – позвал Рой. – Хочешь сняться? Если хочешь, давай поскорей, а то уже пора уходить.

Люси взглянула в его сторону.

– Нет, – сказала она.

– Люси, иди же сюда! – позвала Элинор. – Рою нужна фотография с блондинкой.

Рой постучал пальцем по лбу.

– Откуда ты это взяла? – спросил он.

– Ты ей нравишься, – шепнула Элли.

– В самом деле? Откуда ты знаешь, Элинор?

– Гляди прямо перед собой в объектив.

Люси встала под деревом по стойке смирно, и Рой сделал снимок: один. Люси заметила, что он впервые не сверился с экспонометром.

Отпечатав снимки, Рой показал ей фотографию. Она уже уходила домой, когда он побежал вслед за ней по садовой дорожке.

– Эй!

Она не смогла сдержаться и обернулась. Он трусил по дорожке, переваливаясь и загребая ногами.

– Вот, – сказал он. – Хочешь?

И едва она взяла снимок из его рук, добавил:

– А то ведь я собирался выбросить. Не слишком здорово.

Свирепо поглядев на него, она сказала:

– Ты с кем говоришь, ты! – швырнула ему фотографию и в гневе зашагала домой.

Вечером он заявился в Молочный Бар Дэйла, где Люси работала с семи до десяти по понедельникам, вторникам и средам, а по пятницам и субботам – до половины двенадцатого, и нарочно сел так, чтобы ей пришлось взять его заказ: жареный сыр с беконом и томатами.

Люси положила перед ним сандвич, Рой сказал:

– Очень неудачно получилось сегодня, – он откусил кусок: – Ты уж извини.

Она круто повернулась и пошла по своим делам.

Когда, в конце концов, ей все же пришлось вновь подойти к нему и спросить, не хочет ли он чего-нибудь еще, он снова извинился, на этот раз очень искренне и ничего при этом не жевал.

– Платите в кассу, – ответила она, протягивая счет.

– Я знаю.

Но она-то присмотрелась к нему за эти месяцы – он был всегда до того занят своей персоной, что оставлял деньги на стойке.

– Только вы никогда этого не делаете, – сказала она резко и пошла прочь, чувствуя, что на этот раз была не права.

Ну и конечно же, он пошел за ней прямо за стойку. И улыбка у него была от уха до уха.

– Чего не делаю?

– Платите в кассу, пожалуйста.

– Когда вы кончаете работать?

– Никогда.

– Послушайте, я правда извиняюсь. Я хотел сказать, что снимок получился неудачно с технической точки зрения.

– Заплатите в кассу, пожалуйста.

– Послушайте. Но я же действительно извиняюсь. Послушайте… Я же не вру, – добавил Рой, когда она не ответила. – Да и с чего бы я стал врать? – возразил он, поддергивая брюки.

После закрытия он ждал ее у бара в машине. Только очень ей нужно, чтобы ее подвозили. Люси сделала вид, что не замечает его.

– Эй! – сказал он, и машина медленно двинулась следом за ней. – Я просто хочу оказать тебе любезность.

Она повернула с Бродвея на Франклин-стрит, машина за ней.

Проехав в молчании квартал, он сказал:

– Ну серьезно, что тут плохого, если я хочу оказать тебе любезность…

– Послушай, ты! – сказала она; сердце у нее билось, словно с ней только что произошло страшное несчастье. – Послушай, ты, – повторила она опять, – оставь меня в покое! – И тут-то он к ней и прилип.

Он сделал сотни ее фотографий. Как-то раз они чуть не целый день ездили по окрестностям на его „Гудзоне“ – все искали подходящий фон. Ему хотелось найти мрачный амбар с провалившейся крышей, а им попадались только огромные, свежепокрашенные сараи. Однажды он сфотографировал ее на фоне белой школьной стены при ярком свете полдня, так что челка смотрелась соломенно-белой, голубые глаза казались глазами статуи, а серьезное лицо словно изваянным из камня. Он назвал фотографию „Ангел“.

После этого он начал целую серию этюдов ее головы, озаглавив серию „Явления ангела“. Сперва он то и дело говорил, чтобы она не хмурилась, не таращилась, не морщила лоб, не повторяла каждую минуту: „Это же смешно!“, но вскоре Люси стала меньше стесняться, и он перестал делать ей замечания. Он чуть не каждый день говорил ей, что у нее просто фантастические „планы лица“, и вообще она куда лучшая модель, чем Элли, которая все делает напоказ, а за душой у нее ничего нет. Он заявил, что таких, как Элли, хоть пруд пруди в любом журнале. А в ее лице есть что-то свое, неповторимое. В полчетвертого он встречал ее у школы, и они отправлялись в очередную фотографическую экспедицию. А вечером он поджидал ее в машине у Молочного Бара, чтобы отвезти домой. Во всяком случае, первую неделю так оно и было.

Как-то он спросил, можно ли зайти к ней на минутку, но она ответила, ни в коем случае. А с тех пор, как она согласилась поехать с ним на другой берег реки, в рощу, которую Загородная Комиссия Уиннисоу называла „Райская прохлада“ и которую все школьники звали „Райская услада“, он, к счастью, больше об этом не спрашивал. Здесь Рой тушил фары, включал радио и изо всех сил старался склонить ее, что называется, пойти до конца.

– Рой, я хочу уйти. Честное слово.

– Почему?

– Я хочу домой. Ну, пожалуйста.

– Ты же знаешь – я люблю тебя.

– Не говори так. Не надо.

– Ангел, – сказал он и дотронулся до ее лица.

– Перестань. Ты чуть не попал мне в глаз.

– „Твой вздох как песня, – запел он, вторя радио, – а голос – скрипка, и это во-о-олшебство…“

– Рой, я тебе ничего не разрешу. Так что давай поедем.

– А я ничего и не прошу. Кроме одного – верь мне. Только поверь мне, – сказал он, снова пытаясь просунуть пальцы между пуговицами ее форменного платья.

– Рой, ты порвешь мне платье.

– Ничего подобного, если ты не будешь вырываться. Только поверь мне.

– Не понимаю, что это значит. Ты говоришь-говоришь, а стоит мне поверить, ты начинаешь лезть дальше. А я не хочу.

Но он уже напевал ей на ухо:

 
Без золотой палочки
Или заклятий
Сказки начинаются,
В твоих объятьях!
 

– О Люси! – сказал он.

– Не надо! – вскрикнула она, потому что тут он будто случайно положил локоть ей на колени.

– О, не вырывайся, не вырывайся, Люси, – шептал он, ввинчивая локоть все дальше и дальше, – поверь мне!

– Перестань! Пожалуйста!

– Но это же только локоть.

– Мне пора домой!

Прошло три недели. Она сказала – раз его только это и интересует, ей кажется, им вообще незачем встречаться. Он сказал – нет, его интересует не только это, но он взрослый мужчина и не думал, что она окажется одной из тех девчонок, которые ничего не смыслят в жизни. Он не думал, что она окажется профессиональной девственницей, динамисткой, вроде Элли, если она знает, что это такое. Она не знала, и он сказал, что слишком уважает ее, чтобы объяснять. Все дело в том, что он никогда бы не стал с ней встречаться, если бы не уважал ее, – это для него превыше всего, да он бы ни за что не пригласил ее прокатиться, знай он, что она не отнесется к обычным ухаживаниям как взрослый человек, ведь до свадьбы у всех так. Она сказала – ухаживать это одно, а он хочет совсем другого. Пусть она перестанет сопротивляться, и ему больше ничего не надо, сказал он. А она сказала – стоит ей перестать сопротивляться, как ему надо все больше и больше. Ну, так она не Обезьянка Литтлфилд. А он сказал – если на то пошло, может, тем хуже для нее. А она сказала – ну тогда и беги к ней, раз тебе только это и нужно. А он сказал – может, я так и сделаю. А когда на другой день она вышла из школы, „Гудзона“ не было. И Элли уже успела уйти, она давно – почти целый месяц – перестала ждать Люси, с тех самых пор как Рой затеял свои „Явления ангела“. Люси просто не знала, куда деваться. Опять нечего делать.

Вечером, когда она шла домой из Молочного Бара, к тротуару подъехала машина.

– Эй, малышка, хочешь, подвезу?

Она не повернула головы.

– Эй, Люси! – Он нажал гудок и подъехал поближе к обочине. – Это же я. Ну, прыгай, – он распахнул дверь, – ну, ангел!

Она сердито взглянула на него:

– Где ты пропадал сегодня, Рой?

– Да тут поблизости.

– Я серьезно спрашиваю, Рой. Я тебя ждала.

– Ну ладно, забудь это. Иди сюда.

– Не указывай, что мне делать. Я не Обезьянка Литтлфилд.

– Надо же! А я-то вас перепутал.

– Как это понимать?

– Да никак – просто шутка.

– Где ты был? С ней?

– Скучал по тебе. Ну, брось, давай подвезу.

– Нет. Пока ты не попросишь извинения за свое поведение утром.

– Но что я такого сделал?

– Ничего особенного – не сдержал свое слово, не явился на свидание, только и всего.

– Но ведь мы поссорились, – сказал он. – Разве не помнишь?

– Если так, тогда чего же ты здесь? Рой, я не позволю тебе так вести…

– Ладно! Прошу прощения.

– В самом деле? Или просто так говоришь?

– Да! Нет! Ну залезай же в машину. Поедешь?

– Тогда проси прощения, – сказала она.

– Прошу!

Она забралась в „гудзон“…

– Рой! Куда это ты вздумал ехать?

– Да никуда. Ведь еще рано.

– А я хочу, чтобы ты сразу отвез меня домой.

– Отвезу, отвезу. Что, разве когда-нибудь не отвозил?

– Поворачивай, Рой. Не стоит начинать все сначала.

– А может, мне надо поговорить с тобой. Может, я хочу еще поизвиняться.

– Рой, это вовсе не смешно. Я хочу домой. Перестань сейчас же.

Миновав последний квартал, он свернул на проселок, немедленно выключил фары (так полагалось по неписаным законам „Рая“), чтобы не мешать другим парочкам, и выехал на уединенную поляну. Тут Рой выключил и задние фары, щелкнул радио и поймал „Звезды эстрады у вас дома“. Дорис Дэй пела „Это волшебство“.

– Ну, детка, ты подумай, какое дикое совпадение – это же наша песня – без дураков! – сказал Рой, мягко пытаясь притянуть к себе ее голову. – „Без золотой палочки или заклятий…“ – запел он.

Люси напрягла шею, противясь его руке, и, когда он склонился к ней, губы ее были сжаты, а глаза широко открыты…

– Ангел, – сказал он.

– Ты говоришь прямо как в кино. Перестань.

– Ладно… – проговорил он, – ну ты и мастер испортить настроение.

– Послушай. Я ведь собиралась домой.

– Да отвезу я тебя, отвезу! Ты, между прочим, могла бы и подвинуться, – сказал он. – Ну, может, ты сдвинешься? Пожалуйста. Я ведь не могу править, когда прямо сижу на руле. Ясно?

Люси отодвинулась, но не успела она опомниться, как он прижал ее к дверце и стал осыпать поцелуями.

– Ангел, – шептал он. – О ангел. Ты пахнешь, как весь Молочный Бар.

– Ты же знаешь, я там работаю. Извини.

– Но мне нравится этот запах, – и не успела она ответить, как он прижался к ее губам. Он отпустил ее с глубоким вздохом, только когда кончилась песня. Потом подождал, пока объявят, кто будет петь дальше.

– Не вырывайся, Люси, – шептал он, поглаживая ее волосы. – Не надо, ни к чему. – Потом стал подпевать Маргарет Уайтинг „У дерева в лучах журчит наш ручеек“ и просунул руку ей под рубашку.