Текст книги "Брошенное королевство"

Автор книги: Феликс Крес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

– Ты говорил, что Шернь нарушает законы, которым подчиняется и которые сама установила.

Что-то она все же запомнила.

– Сама, не сама… Достаточно того, что были определенные законы, а теперь их больше нет. Математик Шерни, о! – Он ткнул себя пальцем в грудь. – Видишь? Так приглядись внимательнее. Дедушке сто лет с лишним, и полжизни он строил математические модели, которые рассыпались словно песочные замки, подмытые волной. А таких дедов полно было многие столетия, и все они считали и считали.

– Что значит – все рассыпалось? В Шерни больше ничего не действует?

– Сразу уж так и «ничего»… Кое-что действует. Но мы говорим о математике, ибо у нас нет иного языка, с помощью которого можно описать Шернь. Если отбросить ее математическое описание, то, собственно, неизвестно, какая она. А это описание, в свою очередь, подтверждается лишь потому, что Шернь, как и математика, подчиняется определенным нерушимым законам… Видишь ли… – Он немного подумал, как бы это объяснить, и в конце концов выбрал самый простой способ. – Два плюс два равняется четырем. Если иногда оно равняется пяти или ста семидесяти одному, то это уже не уравнение, это уже не математика. Достаточно, чтобы вся эта богатая наука рухнула – и рассыплется все остальное. Если в лоне Шерни два плюс два не всегда равно четырем, а вместо этого может равняться чему угодно, то уже ничего не известно. Знание о Шерни, красавица, – точная наука, здесь нет места рассуждениям, вернее, рассуждать могут историки-философы Шерни, но не математики.

– Почему?

– Что «почему»?

– Почему они могут рассуждать, а математики нет?

– Потому что философия не опирается на подобного рода фундаментальные принципы, напротив, она готова отрицать любой принцип, предлагая взамен другие.

– И какой в том смысл?

– Спроси философов, – усмехнулся он. – Именно они придумали, почему им можно рассуждать.

– Здесь нет ни одного философа.

Он слегка повел плечом.

– Они тоже строят свои модели. Например, они построили модель мира, в котором живые существа, наделенные разумом, не осознают существования созидательной силы, наличие которой к тому же невозможно доказать. Ни теоретически, ни каким-либо иным образом.

– Вообще не понимаю… Они не знают о том, что их создало?

– Именно так. Не знают.

– То есть… они думают, будто их нет?

– Нет. Они только думают, будто нет Шерни… вернее, не знают, есть ли она и какая она.

Она изо всех сил напрягала воображение, но вскоре начала недоверчиво улыбаться.

– Не пытайся себе этого представить, – посоветовал он, – ибо не сумеешь, так же, как не сможешь охватить воображением бесконечность. Просто прими это как данность, и все.

– Ведь это глупо, и к тому же совершенно невозможно. Зачем созидательной силе, такой, как наша Шернь, скрываться от тех, кому она дала разум? И вообще, каким образом она могла бы это сделать? Это ведь примерно так, как если бы я пыталась скрыть от себя самой, что существую.

– Но можно ли философам строить модели разных реальностей и смотреть, что там происходит? Ведь можно.

Девушке не доводилось постоянно вращаться ни в мире философии, ни в мире математики, и она не умела мыслить абстрактно. Она снова улыбнулась.

– И что происходит с таким миром, в котором каждый думает, будто его нет?

– Он не знает, что его создало, и создало ли вообще, так звучит исходная посылка, – снова укоризненно напомнил он. – Постарайся понять ее смысл. А смысл в следующем: ты осознаешь, что существуешь, но не осознаешь существование Шерни… Ну так вот, моделей много. – Таменат насмешливо скривился. – Это философы могут строить любые предположения и бредить сколько влезет, никто им дурного слова не скажет, – примирительно заметил он, хотя, впрочем, философов не слишком уважал. – Не осознавая существования такой силы, как Шернь, приходится догадываться, какая она на самом деле. Или, вернее, нужно ее выдумать, поскольку – и тут ты права – невозможно жить без ответа на вопрос, чем я являюсь и откуда я взялся. Разум, подобный человеческому… ибо кошачий – необязательно… не терпит пустоты и на фундаментальные вопросы должен найти какой-то ответ. Но там, где нет знания, вместо него появляются лишь воображаемые представления, а затем вера, что эти представления… по крайней мере близки к истине. Проблема в том, что это ничего не стоит, так же как, впрочем, любая гипотеза, которую невозможно доказать. Что можно построить на голой вере? Все, что захочешь, только не науку, поэтому вернемся в исходную точку. В итоге возник страшный мир, в котором спор в защиту собственных представлений ведется не рациональными аргументами, ибо их нет, а попросту на мечах. Всегда, когда не хватает доводов в поддержку собственных убеждений, остается сила. К счастью, это только модель. Под небом Шерни подобного рода спор невозможен. Пока.

– Почему пока?

– Вот именно. Дело в том, что те смешные модели могут, как ни странно, когда-нибудь пригодиться. Ибо если Шернь рухнет, то уверяю тебя как математик: я не сумею доказать, что она вообще существовала. Самое большее – что она теоретически возможна. Модели – мои, математические – будут равны по ценности головоломкам, впрочем, это будут никакие не модели, лишь висящие в пустоте конструкции. А таких не относящихся ни к чему математических конструкций, внутренне непротиворечивых и весьма сложных, можно построить бесконечно много… только зачем? Примерно то же самое, что производить бесчисленные механизмы из зубчатых колес, все будет превосходно крутиться, сцепляться… только зачем? Ведь ни у кого нет сомнений, что какие-то шестерни могут подходить к другим, к чему все это строить? – Старик старался говорить образно, чтобы девушка поняла его выводы. – Не знаю, что тогда будет, и тут, увы, придется уступить поле философам… Если Шернь действительно исчезнет… развалится, рассыплется… скажем ли мы самим себе: «Нас нет», или, вернее, утратим ли мы ощущение того, что мы есть, что мы существуем? Никто сегодня на этот вопрос не ответит, Ридарета, и наверняка не ответит на него математик, мои знания здесь бесполезны. Возможно, без Шерни нас в самом деле нет, возможно, мы лишь ее эманации?.. Я могу доказать лишь то, что между Шерером и Шернью имеются определенные зависимости, которые можно выразить с помощью чисел, – с неподдельной грустью закончил он. – Но если я потеряю точку опоры?

– Ты мне когда-то уже говорил об этих… моделях Полос. Математических моделях. Я вообще не понимаю, что это значит.

– Но что-то ты все же запомнила?

Она посмотрела на него невинным взглядом лани и вывалила язык, словно загнанная собака.

– Что эти законы Шерни… как там? Неопровержимы. Так же как, например, тот закон, что брошенный в воду предмет становится легче настолько, насколько…

– Да, да, «настолько-насколько», именно. – Таменат не скрывал сарказма. – Неопровержимый закон. А о неопровержимых законах я сегодня уже говорил. В мире, в котором мы живем, действуют такие законы. В Шерни действуют другие, но столь же неопровержимые. Математик Шерни обнаруживал такие законы и описывал их с помощью символов и чисел, а историк-философ рассуждал о том, что из этого следует, чему служит, ну и все такое прочее. – Математик все же с некоторым превосходством смотрел на «рассуждающих». – Ну так вот, эти законы Шерни, похоже, как раз перестали действовать. Правда, лишь некоторые, даже, может быть, немногие, но это не имеет значения, ибо неизвестно, что там составляет единое целое, а что нет, если два плюс два может быть… сколько угодно. Там, наверху, все рассыпается, а на Шерер падают обломки этой когда-то совершенной машины и заваривают тут основательную кашу. Да пусть бы даже и так. Хуже всего то, что невозможно просчитать, насколько горяча эта каша.

– А можно было просчитать?

– Собственно, в этом и заключалась моя работа, девочка… Когда Полосы пребывали в равновесии, любое его нарушение, любое отступление от действующих в Шерни законов, то есть феномен или флюктуация, находило свое отражение в Шерере. Чаще всего это называется Трещинами Шерни, но на самом деле это вызванные аномалиями Полос нарушения законов, действующих в нашем мире. Обычно весьма мелкие. – Он на мгновение нахмурился, подыскивая подходящий пример. – Ты видела на ярмарках фокусников, которые могут отгадать скрытые от их взгляда фигуры, читают закрытые надписи? Не все из них ловкие обманщики. Это отражение феномена, постоянного искажения нескольких Полос, имеющего некое неизменное значение. Или – тебе приходилось оказываться в точно такой же ситуации, как когда-то, хотя это и невозможно? У тебя не бывало впечатления, будто нечто когда-то уже было?

– Неоднократно. – Девушка не скрывала облегчения каждый раз, когда у нее была возможность сослаться на собственный конкретный опыт.

– Флюктуация. Столь часто встречающаяся, что в качестве среднего значения ее включают в большинство расчетов. Отклонение, появляющееся настолько часто, что оно… является нормой, – он упрощал как только мог, опасаясь, что у прекрасного Рубина лопнут редко использовавшиеся мозговые извилины. – Все было столь здорово посчитано, и вдруг – взяло и сдохло. В отношении Шерни что-либо посчитать уже невозможно. Хорошо же с этой точки зрения выглядит моя жизнь, посвященная работе, которая пошла прахом, если вообще была работой – скорее забавой, подсчетом овец, которые мне снились…

– Но это касается только Шерни?

– Ну да, пожалуй. Шерера – в той степени, что он лежит под ее Полосами, и эти падающие обломки…

– Шерер разваливается?

– И не думает. Мои модели показывали, что будет совсем иначе. Странно, но почему-то он не разваливается.

– Ну тогда и плевать на Шернь, – торжественно заявила она, словно все еще находилась среди своих разбойников-моряков. – Пусть разваливается, мне она вовсе не нравилась. Для чего она тут нужна?

– Мне казалось, что для всего.

– Когда-то ты говорил, что скорее мир для чего-то нужен Шерни.

Она была не столь глупа, как ей хотелось казаться.

– Все равно. Ну нет, не все равно, – опомнился он. – Однако… взаимозависимости и то, о чем мы говорили… Законы, правящие Шернью, имели свое отражение здесь, – снова повторил он. – Она создала этот мир, во всяком случае, жизнь и разум.

– Ладно, хватит, – прервала она, наконец утомившись; она и так выдержала дольше, чем он предполагал. – И это все, что нас сюда привело?

Таменат немного помолчал. Все ли? И да, и нет… В некотором смысле он сказал ей все. Теперь он размышлял, стоит ли ему перейти к подробностям. Например, к таким, как Рубин Дочери Молний – символ двух Темных Полос, когда-то отторгнутых Шернью. Эти две Полосы до сих пор действовали нормально… по крайней мере, было на то похоже. Создавалось впечатление, что Рубины Дочери Молний – а в особенности самый большой из Рубинов, Риолата – единственные Брошенные Предметы, с помощью которых еще можно было обращаться к Полосам…

– В основном все, – сказал он.

Она не заметила этого «в основном».

– Ты кого-то знаешь в этом городе?

– Знал. И рассчитываю на то, что он до сих пор тут живет.

– Ну и?

Это человек, который может задать много неудобных вопросов. Странный человек, а таких не следует недооценивать. Я хотел сперва отдохнуть с дороги, поесть, осмотреться, послушать, что говорят и о ком. Потратить на это дня три. Я ничего ни о чем не знаю, а мне предстоит поселиться у того, кто, возможно, знает все обо всем.

– У нас есть какие-то тайны?

– Может, есть, может, нет…

Она взглянула на него с холодной насмешкой. За свою жизнь она насмотрелась столько странного, что с сожалением взирала на любого, кто делал таинственное лицо. Таменат был прав, доказывая Глорму, что прошлое для нее словно сон – но сон этот был очень ярким. Она помнила даже чересчур много, больше, чем предполагал ее почтенный спутник. И ей наскучили чужие тайны. Даже сама о том не зная, она смотрела на мир глазами кота.

– Так есть у нас тайны или нет?

Он вздохнул. Собственно, он сам не был в этом уверен.

– Этот человек многое знает о Шерни.

– Посланник?

– Где там… Когда-то он был помощником посланника. Я хотел поговорить с ним… как раз о том, о чем только что разговаривал с тобой.

– И ты боишься… – она не договорила.

– Собственно, я не знаю, кто теперь этот человек, – с некоторым трудом объяснялся Таменат. – Купец. А кроме того? В Шерере как будто ничего не происходит, но «ничего» в смысле действующих в мире механизмов. Помимо этого происходит многое, разваливается Вечная империя. Знания, которыми обладает этот человек, легко продать. Может, он кому-то их продал?

– Кому? Какая польза от таких знаний?

– Тяжелые горы – необычный край, девочка-Рубин, а за ними лежит еще более странный, Ромого-Коор, Безымянный. Непредсказуемая Шернь… непредсказуемая с недавних пор… лежит там на земле и создает в мире такие мелочи, как, например, феномен замедления времени. Не знаю, как можно использовать знания о том, что происходит с Шернью, – честно признался он, – но вместе с тем я уверен, что кто-то их все же использует. Я не хочу оказаться перед лицом того, кто, возможно, является… скажем, экспертом трибунала по вопросам Шерни, и представиться тем, кто намерен докапываться до сути с ней происходящего. Может, до нее докапывается уже кто-то другой? Подруга моего сына, бывшая подруга, теперь занимает здесь важный пост. Возможно, она уже знает, что с Шернью творится нечто странное, возможно, знает даже больше меня, а такие знания можно применить хотя бы для интриг, для реализации собственных политических замыслов – так я себе это представляю. Те, кто копается в политике, даже дерьмо порой могут использовать в своих целях. А княгиня – представительница императора сама когда-то впуталась в некую странную историю, в немалой степени связанную с Шернью. Поэтому я хочу сперва осмотреться, поразнюхать, что происходит в Лонде. Послушать, что говорят и о ком. Знаешь, как легко убрать старого деда и глупую козу, которые суют нос куда не надо?

Она пожала плечами.

– Два плюс два – четыре, правильно, математик? В городе мы уже осмотрелись, а теперь сядем в какой-нибудь корчме, поедим, послушаем, что говорят. И о ком… Так? Превосходно, глупая коза очень рада. Потом вернемся на корабль. Похоже, что он простоит в Лонде несколько дней, капитан за небольшую плату наверняка разрешит нам переночевать.

– Неплохая мысль. – Таменат искоса взглянул на нее, во второй раз отметив, что у этой странной девушки все же есть мозги и она умеет ими пользоваться. Ее обычная болтовня успешно это скрывала; он в очередной раз пообещал себе, что не станет ее недооценивать.

– Там какая-то таверна. – Она показала пальцем на вывеску с курицей, плывущей то ли на перевернутой лодке, то ли на трупе. – Устраивает?

Он кивнул, и они пошли.

4

Сколь бы странным это ни казалось, в Лонде, столице Громбеларда, не было дворца княгини – представительницы императора – во всяком случае, дворца в полном смысле этого слова. Когда-то, в Громбе, властительница провинции занимала старую крепость, много раз перестраивавшуюся; даже холодная и неудобная, она по крайней мере являлась хоть каким-то подобием вице-королевской резиденции. Но в Лонде не было никаких старых крепостей. Маленький прибрежный форт, древний, как сам Громбелард, мог самое большее служить комендатурой громбелардской армии и флота. Именно для данной роли его и предназначили, впихнув туда еще управление порта.

В Лонде наводило ужас странное сооружение, уже сто лет являвшееся резиденцией Имперского трибунала. Странное и омерзительное – ибо некто решил соединить в одно целое армектанскую простоту и громбелардскую грубую солидность, добавив для красоты дартанское изящество. В итоге возник архитектурный монстр, к тому же поражавший своими размерами, поскольку это было самое большое строение в городе. После переноса столицы в Лонд урядников трибунала попросили покинуть здание и переселили в окрестные дома (из которых вышвырнули законных обитателей, заплатив позорно низкую компенсацию). Все вместе, то есть здание и занятые дома, огородили стеной, создав нечто, названное Имперским кварталом – похоже, в насмешку над империей. Что ж, можно было сказать – какая империя, такой и квартал; какая провинция, такая и княжеская резиденция. Все там было сделано кое-как, на скорую руку и неподобающим образом.

Княгиня-представительница сперва отказывалась поселиться в здании, которое превращало в посмешище занимаемый ею пост, и сдалась лишь тогда, когда стало ясно, что лучшей резиденции в Лонде попросту нет. Так что сооружение назвали дворцом. Она не переставала удивляться тому, что в этом «дворце» столько лет соглашались сидеть урядники Имперского трибунала. Но наместники судьи в Лонде открыто предпочитали, чтобы их несколько недооценивали. Внешняя сторона и пышные символы могущества империи имели куда меньшее значение, нежели успешная борьба с заурядными злоупотреблениями и преступлениями. Наместники Лонда традиционно отличались добродушным нравом – таков был здешний стиль власти, такова была местная мода. Никто не знает, сколько легионов можно было бы составить из наивных людей, которые чересчур легкомысленно отнеслись к румяному толстяку или меланхоличному заморышу, сидевшему в странном здании, а теперь рисовали черточки на стенах своих камер в тюремных казематах… Ибо Имперский трибунал в Лонде в течение многих лет действовал успешнее всех во всей Вечной империи, а в особенности с тех пор, как портовый город на краю света приобрел ранг столицы.

Предыдущий наместник судьи трибунала не был, правда, добродушным толстяком или мрачным заморышем, но зато он вообще не походил на урядника: еще не старый, высокий, мускулистый, он говорил и вел себя с простотой, свойственной офицеру легиона. Однако он являлся человеком неглупым, трудолюбивым и добросовестным; трибунал под его руководством отнюдь не пришел в упадок. Женщине, занявшей этот пост после него, не пришлось заново наводить порядок. Ей были переданы все дела как самого Лонда, так и провинции, поскольку в разваливающемся Громбеларде северный порт стал последним оплотом Вечной империи еще до того, как сюда перенесли столицу.

Вечером того же дня, когда Таменат и его спутница прибыли в Лонд, перед воротами в стене, окружавшей Имперский квартал, появился человек, закутанный в плащ и с капюшоном на голове. Он обменялся несколькими словами с охранявшими ворота солдатами, после чего прошел в приоткрытую калитку. Подобные личности часто появлялись в квартале – никто из шпионов трибунала не хотел, чтобы его узнали. Ведь для всех они были обычными жителями Лонда – пекарями, нищими, корчмарями и торговцами.

Занятые империей дома ничем не отличались от других, по крайней мере внешне, поскольку внутри многие из них существенно перестроили, пробивая новые двери, разрушая или, напротив, возводя лестницы, выравнивая перегородки. Благодаря этому занятым своими делами урядникам не приходилось выбегать с важными документами на улицу, что положительно влияло как на темп, так и на качество работы. Закутанный в плащ незнакомец направился прямо к одному из домов, перед которым стояли стражники, представился им, так же как и солдатам у ворот, уступил дорогу нескольким выходящим из здания, после чего сам вошел внутрь. Он миновал несколько комнат, побольше и поменьше, в основном пустых, обустроенных как приемные – главными предметами обстановки в них были стоявшие вдоль стен лавки. На втором этаже комнаты выглядели побогаче, так же и третий этаж. На последнем посту стояли солдаты в мундирах, отличавшихся от уставных образцов Громбелардского легиона. Однако личные гвардейцы княгини – представительницы императора с некоторого времени являлись скорее охраной первой наместницы верховного судьи, так что их присутствие у дверей высокопоставленной урядницы никого не удивляло. Человека в капюшоне снова подвергли допросу, на этот раз долгому и доскональному. Простой вояка с мечом мог похвастаться наличием не только широких плеч, но и мозгов; в это подразделение идиотов не брали. Наконец, признав доводы гостя, солдат сказал:

– Наместницы нет, но если дело действительно срочное, я прикажу ее найти. По твоему явному требованию, ваше благородие, и под твою ответственность, – предупредил он. – Я уже знаю, что ты имеешь право видеться с ее высокоблагородием в любое время, но я обязан тебе напомнить, что никто не вправе злоупотреблять подобными привилегиями.

– И все же прошу разыскать наместницу.

– Ты знаешь, что делаешь, ваше благородие.

Сказав это, он позвал слугу и отдал распоряжение.

Предупреждение стражника не было брошено на ветер. Наместница Арма весьма ценила свое время, и не одному уже пришлось пожалеть об излишнем усердии. Щедрая к тайным урядникам, доказавшим, что они ей полезны, она умела быть беспощадной и суровой к неудачникам. Ее подчиненным приходилось овладевать искусством оценки всевозможных сведений; зерна предварительно следовало отделить от плевел. Ее высокоблагородие не без оснований полагала, что урядник, не умеющий самостоятельно принимать решения и не умеющий думать, в рядах трибунала совершенно лишний. А впрочем, лишний вообще.

Незнакомец в капюшоне повернулся к солдатам спиной и начал внимательно разглядывать ковер на стене, словно видел его в первый раз, что на самом деле было не так, поскольку около полугода назад он уже посещал этот дом. Уверенность в себе, которую он демонстрировал стражнику, во многом служила тому, чтобы рассеять его собственные сомнения. Шпион не мог оценить, действительно ли он достаточно тщательно отделил зерно от плевел… Взвешивая все «за» и «против», он пришел к выводу, что лучше показаться чересчур усердным, чем быть обвиненным в нерадивости, но насколько верное решение он принял, должно было вскоре выясниться. А заодно и то, нужен ли он трибуналу…

Наместница появилась довольно быстро, видимо, она находилась в том же или не далее чем в соседнем здании, в которое вела пробитая в стене дверь. С легковооруженной невольницей рядом, не говоря ни слова, она кивнула гостю и повела его в глубь своих комнат. Остановилась она только в третьей – это был ее личный кабинет. Рыжеволосая телохранительница, отличавшаяся слегка перезрелой красотой Жемчужины Дома, встала у нее за спиной. Наместница села и некоторое время внимательно разглядывала соглядатая с закрытым лицом.

– Ну? Так и будешь стоять, господин, и пугать своим капюшоном? Я тебя никому не выдам, можешь стащить с головы этот мешок.

Она даже приподняла брови, когда гость последовал ее совету, открыв почти мальчишеские черты. Ему могло быть самое большее года двадцать три, и он отличался просто невероятной красотой. Сорокадвухлетняя наместница пожалела о том, что совсем уже увяла; впрочем, особо хороша собой она не была никогда. Лишь роскошные золотые кудрявые волосы, рассыпавшиеся по плечам и спине, остались такими же, как и годы назад. Она редко их заплетала, иногда лишь скрепляла заколкой сбоку.

Но столь прекрасные и вместе с тем мужественные черты этого парня невозможно было забыть. Ее высокоблагородие нахмурилась, вспомнив не только имя, но и другие подробности. Жалеть тут не о чем, ибо этот чудесный мужчина так или иначе оставался для женщин недоступен. Он питал склонность к собственному полу и, насколько она помнила, исключительно к нему. Ну разве это не преступление?

– Сеймен? – спросила она, откидываясь на спинку кресла. – Я помню, ты оказал трибуналу очень важные услуги… Что там у тебя?

Собственно, она испытывала благодарность к гостю, оторвавшему ее от скучных занятий, которые могли немного подождать.

Юноша даже не ожидал, что суровая наместница его узнает (и зря, поскольку он на самом деле когда-то оказал немалые услуги), но быстро взял себя в руки. Он прекрасно говорил по-громбелардски, но с довольно отчетливым гаррийским акцентом; впрочем, само имя и лицо доказывали, что он не был родом из Края Туманов.

– Ваше высокоблагородие поручила многим городским разведчикам наблюдать за портом и путешественниками, сходящими с кораблей на берег. Нам было приказано немедленно сообщать любые сведения об указанных людях вашему благородию.

На лице наместницы отразилось нескрываемое оживление; наблюдательный Сеймен заметил даже легкий румянец, появившийся на ее щеках.

– Да, это очень важно, – быстро сказала она. – Кто-то приехал?

– Собственно… не знаю, ваше высокоблагородие.

– Как это понимать?

– Мужчина и женщина, ваше высокоблагородие. Дело в том, что ни он, ни она не подходят под описание, которое нам дали. – Молодому шпиону хотелось побыстрее оставить самое худшее позади. – Мужчина – настоящий гигант, но он старик и к тому же калека, у него нет левой руки, так что, кроме роста, ничто не связывает его с человеком, которого я высматривал. Женщина привлекает внимание исключительной красотой и повязкой на глазу. Но я все же пришел сюда, так как оба приплыли на корабле, который, несмотря на дартанский флаг, наверняка пришел с Агар.

– Почему? – машинально спросила она, движимая старой привычкой собирать сведения обо всем. – Почему именно с Агар?

– Потому что это каравелла, а на каравеллах только жители Островов оставляют косой парус на бизань-мачте вместе с прямыми парусами на первых двух мачтах. Снаряженный на островной манер торговый корабль, если и ходит под дартанским флагом, то наверняка лишь по причине реестров морской стражи. Чтобы торговать, он должен иметь законопослушного судовладельца. Разве что его и в самом деле, а не только для вида, недавно купил какой-то дартанец, но если так рассуждать, то вообще нельзя быть ни в чем уверенным.

Молодой человек умел как думать, так и излагать свои мысли; она поздравила себя с тем, что верно оценила его при первой встрече.

– Короче говоря, с агарского корабля сошли на берег два человека, которые, хотя и не соответствуют описанию, показались тебе подозрительными?

– Они очень необычные. Мужчина явно не тот, кого нам описывали, ни о каком переодевании не может быть и речи, поскольку этот человек действительно стар, очень стар, невозможно представить, чтобы ему было пятьдесят лет, хотя он и держится как молодой. Впрочем, может быть, я и не обратил бы внимания на эту пару… хотя на самом деле их трудно не заметить… если бы не его рост. Нам велели высматривать великана, настоящего гиганта, и этот старик как раз таков. Не знаю, видел ли я когда-либо столь рослого человека. – Парень поднял руку над головой и недоверчиво улыбнулся; хоть сам он и не был низкорослым, ему показалось, что придется еще подпрыгнуть, чтобы показать рост новоприбывшего. – Я не знал, что по этому поводу думать, хоть и не этого человека мне описывали, но все же странно, ваше высокоблагородие… Я жду великана с Агар, и действительно приплывает великан с Агар, хотя, похоже, не тот… – Он замолчал, не зная, как толком объяснить. – Я подумал, что… может быть, где-то вкралась ошибка, не знаю, насколько описание соответствует… – Он снова замолчал.

Наместница оперлась локтями о стол и задумалась, положив подбородок на руки. Она понятия не имела, кого, собственно, увидел ее симпатичный соглядатай, но она не удивлялась тому, что он пришел к ней с этим известием. Она наверняка поступила бы на его месте так же. И все-таки парень был достаточно смел. Несмотря на сомнения, он пришел к ней – с чем? С предчувствием. Вопрос, чего стоило это предчувствие.

– Худой, толстый?

– Тот старик? – Сеймен беспомощно огляделся. – Даже смотреть страшно, ваше высокоблагородие… Плечистый, как двое легионеров. Думаю, будь у него обе руки, он мог бы схватить осла за задние ноги и дать мне им по башке. – Разведчик почувствовал, что его позиция укрепилась, и врожденная смелость взяла верх; за свою судьбу он уже не опасался. – Богатырь, силач, ваше высокоблагородие. Так он, по крайней мере, выглядит. Будто… будто сам Басергор-Крагдоб вернулся в Громбелард. Ваше высокоблагородие знает, тот знаменитый бандит из горных легенд… – Он замолчал, удивленный пристальным испытующим взглядом наместницы; стало ясно, что он чересчур разошелся и, похоже, слишком осмелел, что позволяет себе тратить впустую ее время, и хуже того, напоминать об имени разбойника, за которым трибунал и легионы безуспешно гонялись многие годы. – Прошу прощения, ваше высокоблагородие. Я…

– Вооруженный? – спросила она тем же тоном, что и прежде.

– Нет. Ни он, ни женщина.

– Что они делали после того, как сошли на берег?

Сеймен рассказал так коротко и сжато, как только мог.

– Но, похоже, они не нашли ночлега, что, в конце концов, не столь уж и удивительно, – закончил он. – И вернулись на корабль.

– Может, они уплывут?

– Нет, наверняка нет. Старик носил с собой набитый дорожный мешок, похоже, тяжелый даже для него. С собой не берут все свои вещи лишь затем, чтобы прогуляться с ними в толпе.

Она кивнула.

– Если мне не изменяет память, ты живешь с другом, который… знает, в чем заключается твоя работа?

– Он мне иногда помогает.

Она внимательно посмотрела на него.

– Я не выдаю ему никаких тайн, – поспешно сказал он, поняв, что снова сморозил глупость. – Только…

– Так-так, хорошо, хорошо, – проговорила она, слегка язвительно и вместе с тем сурово. – Не выдаешь. Как я понимаю, ты за него ручаешься?

– Да, ваше высокоблагородие.

Он слегка покраснел. Наместница подумала о том, что было причиной этого румянца. То ли он понял, что у него слишком длинный язык, то ли он чересчур стыдлив и его смутил разговор о любовнике. Впрочем, вряд ли он настолько впечатлителен. Лишь гаррийцы сурово клеймили подобные связи, как противные природе и так далее, мол, все это мерзость, извращение, в старые времена такого не бывало… Но ведь он и в самом деле был, похоже, гаррийцем или каким-нибудь островитянином. Ничего удивительного, что сбежал на континент. В Дартане любовные утехи мужчин вызывали насмешки, но не враждебность; в Армекте к ним относились как к любой человеческой слабости – кого волнует, чем двое по собственной воле занимаются между собой? Здесь же, в Громбеларде, на мужчин-любовников обычно смотрели с легким сожалением, но и с пониманием. В конце концов, для солдат в том не было ничего необычного; в Тяжелых горах не каждая банда таскала с собой женщин, и бывали дни, когда в промокших от дождя укрытиях не один искал общества другого… Арма вдруг поняла, что ей нравится этот молодой соглядатай – и даже не потому, что он такой симпатичный. В глубине души она сильно подозревала, что этот мальчик просто не знает настоящих удовольствий… но вместе с тем понимала, что большинство женщин именно так реагирует на мужчин, которые столь демонстративным образом отказывают им во внимании. Неожиданно ей захотелось рассмеяться. Пришел соглядатай с интригующим известием, но что там известие… Наместница трибунала думает о его пропадающем впустую мужском достоинстве. Она сдержала улыбку, ничем не показывая своего настроения.