Текст книги "Брошенное королевство"

Автор книги: Феликс Крес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

16

Ее благородию Н. Тевене

в Рапе

Дорогая подруга!

Как обычно, прости мне неясное (вернее, ясное только для тебя) содержание этого письма. Ты знаешь, что я не доверяю гонцам и дорогам, по которым они ездят, и тем более ты знаешь, что подобное письмо осложнило бы мне жизнь, попав в нежелательные руки. Однако я спокойна, и ты наверняка меня поймешь.

Конечно, Тевена понимала… Одно слово. Достаточно было одного слова, из которого бы следовало, кто автор письма. Если бы стало известно о тайных связях наместницы трибунала с разбойниками, это могло бы основательно подорвать то положение, которое она занимала.

Много лет назад я вернулась в край, который люблю, так как в нем творилось нечто дурное. У меня были друзья, могущественные друзья, с которыми я делила всю свою жизнь. Я просила их о помощи, но они отказали, ибо ценили покой и достаток. Я понимала их и понимаю, но никогда не скрывала, что все же осуждаю их за подобное отступничество. Вряд ли стоит удивляться, что годы спустя, когда те же самые друзья в свою очередь попросили о помощи меня, я колебалась. Но сейчас я хочу наконец написать, что я решила. Конечно, я знаю, что ты уже не с нами, но я тем более не знаю, где их искать, так что, может быть, ты сумеешь каким-то образом передать от меня весточку. Выше я написала, что они просили меня о помощи, но вынуждена поправиться: нет, не попросили. Они не просили ни о чем, лишь молча дали понять, что я не должна ни в чем им мешать. Сейчас я, подумав, говорю: хорошо, я не буду мешать. Не буду, принимая во внимание старую дружбу и, как говорится, память о старых добрых временах. Но сейчас у меня моя собственная жизнь, и я уже не могу связать ее с жизнью кого-то другого. Я не хочу быть врагом тех, кого я любила, но уже не в состоянии их поддержать. Я согласна остаться в стороне, и думаю, что это немало. Взамен прошу лишь о том, чтобы к моему нейтралитету отнеслись с уважением.

Тева, я обрадовалась, узнав, что ты можешь сюда приехать. Ничто мне не доставит сейчас большей радости, и добавлю, что в последнее время у меня немного поводов радоваться. Приезжай, прошу тебя. Ты знаешь, где меня искать. Как ты написала, мы не становимся моложе. Я рада, что по крайней мере тебя я не должна просить о невмешательстве, хорошо, что ты сама его выбрала. Приезжай, жду тебя,

твоя старая подруга.

Тевена не поверила ни единому слову.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Смертельные враги

17

Ведшая через Бадор, Громб и Рахгар дорога была словно позвоночником Тяжелых гор. Удивительно ровная и прямая, она тем не менее считалась таковой только здесь, среди диких вершин и перевалов. Она позволяла проехать верхом, но о повозках уже не шло и речи; они добирались только до Бадора.

Проклятый Полосами край, которым считался Громбелард (а проклятый якобы потому, что именно над ним шла в далеком прошлом война двух сил, Шерни и Алера), действительно напоминал какой-то полумертвый, обманутый мир, где не имелось ничего, кроме ветра, дождя, туч и голых скал. Тяжелые горы, хотя и более низкие, чем Княжеские вершины в Армекте, были достаточно высоки, чтобы на их вершинах долго лежал снег. Но он не лежал там никогда. В краю, где все всегда мерзли, промокшие от дождя и продуваемые пронизывающим ветром, в действительности было очень тепло. Среди бессмертных туманов перемещались клубы поднимающегося с земли пара. Что-то согревало этот негостеприимный край, и притом словно снизу… Феномен этот положил начало бесчисленным громбелардским легендам, среди которых больше всего привлекали внимание легенды о живых горах. Громбелардцы верили, что Тяжелые горы живые, что где-то под скалами пульсирует в широких, словно Реки, венах кровь; что кое-где слышны удары могучего сердца; что пронизывающий ветер – это дыхание гор. В мире, где созидательная сила склонилась к земле, говоря всем: «Я существую», кружило множество мифов, жили своей жизнью разнообразные предрассудки и верования – такие, как идея об армектанской Непостижимой Арилоре, госпоже войны и смерти, военной судьбы. Это была никакая не богиня, а просто странное бытие, сама война и все с ней связанное, а главным образом именно судьба, добрая или злая. Чем-то подобным являлась Эниветта, госпожа суши и мать-кормилица земля, именем которой назвали самое спокойное море Шерера. Армектанцы боялись Просторов, а на море Эниветты почти никогда не бывало штормов. В Громбеларде не встречалось подобных мифов; простые и полудикие обитатели этого края создали лишь образ чудовищного монстра, по хребту которого сами бегали. Но они по-своему любили этого монстра, чувствуя себя в безопасности среди покрывающей его чешуи.

Коричнево-черные горные города, бывшие когда-то цитаделями разбойников-рыцарей, обросшие вспомогательными поселениями, очередными укреплениями и новыми пристройками, завоеванные Армектом, долго служили Вечной империи. Они не расцвели, ибо в Громбеларде это было невозможно, но окрепли, утратили свою дикость, став просто труднодоступными городами, местом пребывания имперских урядников и сильных военных гарнизонов, центрами ремесла и торговли. За несколько лет от всего этого ничего не осталось.

Очень сильный отряд, настолько сильный, что численность его не удавалось сразу оценить – длинная колонна конных и пеших воинов, – добрался по дороге до предместий Громба, недавней столицы Громбеларда. Позади остались Рикс и Бадор – разоренные, одичавшие, но все еще хоть как-то походившие на города: границы Армекта и Дартана располагались настолько близко, что многое, хотя бы древесина, туда доставлялось, существовали какие-то остатки торговли, основанной главным образом на натуральном обмене. Но Громб, орлиное гнездо в самом центре Тяжелых гор, был трупом, скелетом города. От предместий мало что осталось. Общедоступное сырье, камень, использовалось здесь в намного большей степени, чем в других краях Шерера, и только потому стены многих домов все еще стояли. Но крыш не было вовсе. Каждый кусок дерева давно уже пошел на растопку, во всем предместье напрасно пришлось бы искать хоть щепку. Ни одной скамейки, ни одного табурета или стола; никаких дверей, оконных рам, а уж тем более мостика над быстрым ручьем, который удалось преодолеть только вброд. На фоне обглоданного до костей предместья маячила заброшенная городская стена, черная и угрюмая, с разинутой пастью ворот, из которых, естественно, давно уже вырвали створки и даже зубчатую решетку. В таком городе, как Громб, раз уж он был брошен, древесины на топливо для банды разбойников могло хватить, наверное, до скончания века. Но разве кто-то об этом подумал? В течение нескольких последних лет дома поджигали ради забавы при каждом грабеже, уничтожив все, что можно, – пока вдруг не выяснилось, что за дровами нужно ехать в Армект. В Тяжелых горах почти ничего не росло, с начала времен дрова и древесный уголь доставляли из низин. Но – кто об этом знал?

И все же кое-какая древесина в городе имелась. Возле главной улицы предместья на четырех массивных копьях были нанизаны, словно бусы на шнурок, десятка полтора голов. Рядом с самыми старыми, прогнившими и обглоданными птицами, виднелись головы посвежее, покрытые плотью, но из-за этого более вонючие. Самые приличные, лишь слегка зеленовато-синие, торчали на концах копий. Рот одной из этих вполне приличных голов был залеплен дерьмом, которое дождь смывал на подбородок и остатки шеи. Громбелардское клеймо лжеца и изменника.

Конные и пешие воины подходили по дороге, собираясь у заставы.

Громадного роста всадник на тяжелом гнедом коне смотрел на длинный ряд вооруженных людей, все еще тащившихся по горному тракту.

– Я не стану ждать, пока все подойдут, – сказал он одному из сопровождавших его всадников, у которого под серым плащом виднелся редкий в этих краях железный нагрудник, а у седла был подвешен разноцветный треугольный щит. – Поедем вперед.

Мелодичный дартанский язык совершенно не подходил к разрушенному городу, черным скалам, моросящему дождю и низким тучам.

Повернувшись к другому, великан обратился к нему, на этот раз по-громбелардски:

– Бери тех, кто уже здесь. «Трон!» – добавил он, напоминая о военном кличе, который должен был послужить опознавательным знаком.

– Ваше благородие? – спросила симпатичная женщина с луком в руке. Мокрые от дождя волосы облепили ее шею и лицо. Она чуть дрожала от холода, но явно не собиралась жаловаться.

– Ясное дело, Энита, – ответил Крагдоб, снова по-дартански. – Как всегда. Ни во что не вмешивайся, стой где-нибудь в стороне и следи только, нет ли кого у меня за спиной. Застрели любого, кто там окажется, и на этот раз не задумывайся, свой это или чужой. Там никого не должно быть.

– Да, господин. – Она покраснела, вспомнив, что в случившейся на улицах Бадора стычке из-за ее промедления командир получил удар ножом.

Товарищ Крагдоба уже созвал несколько десятков вооруженных людей. Глорм развернул коня и в сопровождении четырех дартанских рыцарей направился к маячившим в конце улицы воротам. Сразу же за ним поехала лучница, тоже в обществе четверых – это были слуги дартанцев, вооруженные арбалетами и мечами. Поскольку ей было поручено охранять командира, она не могла одновременно отбиваться от каких-нибудь здоровяков, несущихся на нее с железом. Ей требовался собственный эскорт.

Глорм поторопился на два дня. Многие люди (и один кот) приложили все усилия, чтобы сидящие в Громбе банды только послезавтра намеревались начать высматривать Басергора-Крагдоба. Вооруженный легион, впереди которого шло отборное передовое охранение из лучших знатоков гор, поглотил или пожрал каждого, кого встретил на своем пути.

Только теперь, у самой заставы Громба, стало более чем ясно, что переход войска Крагдоба перестал быть тайной.

Это уже не имело значения. Некий… Бехегал? Бехегал, кажется так, Глорм действительно не помнил его имени, и не из показного презрения. Этот самый Бехегал все тянул и тянул с тем, чтобы послать в Бадор своих людей. Он не выполнил ни одного пункта договора; Рбит согласился даже пощадить его солдат, если Бехегал повесится на воротах Громба. Висел ли он там? Нет, не висел. Вместо этого пришло известие, что он грозно потрясает своим мужским достоинством и до сих пор именует себя Крагдобом. Настоящий Крагдоб не мог надивиться, что главарь нескольких – якобы весьма многочисленных – банд вообще обладает каким-то авторитетом, несмотря на то, что отдает своих подчиненных на заклание. Каким чудом эти подчиненные не склонили его к тому, чтобы принять предложение Рбита? И в самом деле, многое изменилось в Громбеларде.

По дороге к воротам перед свитой командира выдвинулись десятка полтора обрадованных приближающимся приключением воинов, которые до сих пор составляли авангард и успели уже немного отдышаться и даже подкрепиться за четверть мили до заставы, пока ждали подхода главных сил. Теперь они первыми преодолели темный туннель и разбежались по ближайшим переулкам, ища спрятавшихся арбалетчиков, а впрочем, вообще кого-нибудь. Но никого не нашли. Приближаясь к воротам, Крагдоб слышал вой своего передового охранения, пение и издевательские крики, призывавшие «честных горожан» выйти на улицу, поскольку прибыли гости. У самых ворот его опередил следующий отряд – это уже была ударная колонна, которой предстояло не столько высматривать тайных убийц, сколько силой расчищать дорогу перед своим вождем. Но где же враг?

Энтузиазм воинов Басергора-Крагдоба не имел предела.

И в том не было ничего странного. Глорм не солгал Тевене – он приехал в Громбелард не за золотом, скорее наоборот – очень много его привез с собой. Убогая жизнь громбелардских головорезов благодаря этим деньгам в одно мгновение превратилась в сказку. Три золотых казались каждому целым состоянием, никогда не виданным. Глорм оплатил свою почти полутысячную армию, потратив примерно столько же, сколько в Роллайне выкладывал за хорошую лошадь. Всего вдвое меньше стоила в свое время Энита, невольница первого сорта, уступавшая только Жемчужинам. Это был другой мир и совершенно другие деньги. Грабившие пограничные селения бандиты тяжко зарабатывали себе на жизнь; подобно одержимым поэтам, они занимались своим ремеслом главным образом для удовольствия и души, ибо заработок, или награбленная добыча, была именно такой, какую удавалось отобрать у крестьян. Тяжелый, неблагодарный труд, никем не ценимый. Кроме еды, некоторую ценность имели еще женщины, но они расходовались столь быстро, что трудно было ими натешиться – особенно если учесть, что никто не мог забрать женщину себе, они являлись общей собственностью банды. Добытые инструменты и мелкие предметы обстановки выменивали у бродячих торговцев подозрительной внешности, не боявшихся ездить в Рикс (поскольку в Бадор отправлялись лишь настоящие герои). На фоне такой добычи и доходов три золотых выглядели настоящим богатством. Крагдоб вернулся и сразу дал все: славу, кровавую резню и деньги. Не в силах поверить в свое счастье, воины шли в Громб с камнем на душе, так как смертельно боялись, что сидящие в городе банды захотят присоединиться к их армии. Это означало, что придется делиться славой, богатством и счастьем; и теперь воины мчались по улице, с ужасом думая, что кто-то готов сдаться и принести присягу на верность Крагдобу. Ради всех Полос Шерни… скорее, скорее! Следовало оторвать всем головы, прежде чем они успеют крикнуть!

Дикая банда неслась по улицам, ища противника. Назначенному Глормом офицеру приходилось сдерживать подчиненных, поскольку Басергор-Крагдоб вовсе не собирался переходить на галоп, чтобы догнать свое войско.

Очередные входящие в Громб стаи расходились направо и налево, перетряхивая кварталы разрушенных, ободранных домов.

Сквозь шум усиливающегося дождя и свист ветра в щелях щербатых стен откуда-то спереди пробился рев. Собравшиеся со всего города местные шайки выбрались наконец навстречу гостям; скорее всего затем, чтобы с ними драться, а может быть, просто поприветствовать – никто не мог разобраться. Никто, впрочем, разбираться не хотел, а меньше всего это было нужно Крагдобу. Приобретение еще двух-трех сотен бандитов значило для него гораздо меньше, чем страшная слава, подтвержденная их поголовным уничтожением. Волки Басергора-Крагдоба бросились на шакалов… как его? ах да, Бехегала… рыча «Трон!» так, как если бы они ревели: «Прочь! Наше! Не подходи!» Громб, к сожалению, на самом деле не остался пуст, там сидели какие-то… готовые к ним присоединиться, страшно, страшно. Убить, трон, всех убить!

Банда помчалась дальше. На месте первой стычки лежали одни трупы, десятка полтора. Неизвестно, сколько своих, сколько врага. Лишь одно тело – без руки и с выпущенными кишками – еще со стоном ползло куда-то, явно оставленное на потеху вождю. Великан-всадник на гнедом лондере сдержал усмешку, когда из-за его спины просвистела легкая стрела, прекратив мучения полутрупа; усмешку же он сдержал главным образом потому, что она была невеселой. Ему нравилась эта молодая женщина, но он уже понимал, что несмотря на все старания, для нее никогда не будет места в Тяжелых горах. Зря он взял ее с собой. Раздобыть хорошие стрелы для лука в горах было неизмеримо сложно… Симпатичная дартанка не могла понять, что здесь жизнь не имеет никакой ценности – в отличие от стрелы.

Замусоренная грязная улица вела к центру города. Дождь постепенно превращал ее в реку.

На рыночной площади виднелось сооружение, напоминавшее лагерь кочевников; повсюду стояли какие-то хибары, не то палатки, не то тенты. Догорал костер, отданный на милость дождя; высокие шесты, поддерживавшие полотняную крышу, кто-то опрокинул – уже одно это доказывало, в какой спешке обитатели покидали лагерь. Среди хибар и уродливых клеток, внутри которых выли ни на что не похожие четвероногие и двуногие твари, среди груд мокрого мусора, вырванных из мостовой камней, сломанного оружия, каких-то остатков, отбросов, костей и где попало выкопанных выгребных ям, окутанные вездесущим удушливым смрадом, метались заманенные в ловушку воины из передового отряда Крагдоба. Дома вокруг площади, где, видимо, обитали самые важные здешние персоны, судя по незначительным разрушениям, послужили убежищем бесчисленным арбалетчикам, посылавшим стрелу за стрелой. В вечной громбелардской серой мгле, пронизанной дождем, под небом, которого почти можно было коснуться, сновали десятки разъяренных людей, зачастую раненых, пытавшихся ворваться в здания – иногда это удавалось, а иногда нет. Падали трупы. Подбежали новые толпы, штурмуя дом за домом. Дикие вопли усилились: штурмующих атаковали сзади новые группы обороняющихся, притаившиеся до этого в какой-то из боковых улиц. Рбит, похоже, ошибся; возможно, он недооценил численность гарнизона Громба.

Откуда-то выскочила еще одна банда, выбрав своей целью небольшую группу всадников, которые как раз сходили с лошадей. Неожиданно нападающие бросились им навстречу.

Четверо, бежавшие плечом к плечу с возвышавшимся над ними великаном, столкнулись с впятеро более многочисленной толпой – и результат был таким, будто кто-то швырнул камнем в дыню. Для всеми презираемого, обросшего полуправдами и сказками дартанца, сына рода, чтившего воинские традиции предков, среди вопящей банды головорезов не было достойного противника. С длинными мечами в руках, со щитами, которыми никто в этом краю не пользовался, поскольку в горах они были только помехой, прикрытые легкими доспехами и шлемами воины убивали со сноровкой, приобретенной за всю жизнь, проведенную за упражнениями под бдительным оком отца, с опытом, накопленным во время минувшей войны с Армектом. То и дело звенело вражеское оружие о кирасу, слышались глухие удары о щиты, но над всем этим беспомощным грохотом и звоном, скрежетом сталкивающихся мечей, многочисленными воплями и стонами, царил особый лязг, раздававшийся, когда скрещенные клинки двух мечей преграждали путь вражескому оружию, отталкивая его в сторону, – и тотчас же одно острие находило короткий путь к телу противника. Легенда о громбелардском воине, не имеющем себе равных в Шерере, оживала на глазах перепуганных бандитов, которые привыкли не к такому врагу. Группа из пяти воинов одним ударом разбила в пух и прах вражеский отряд и рассеялась, поскольку каждому требовалось место. В самой середине схватки с кошачьей изворотливостью двигался человек, фигура которого полностью противоречила представлениям о подобной подвижности. Короткий гвардейский меч в левой руке всегда был скрещен с другим, который он держал в правой, чтобы остановить удар топора или дубины, но против вражеских мечей в поединке он играл роль щита – причем щита смертоносного. Подобного здесь никогда прежде не видели. По Тяжелым горам бегали многие выдающиеся рубаки, но никто из них не обладал подобной быстротой и силой. Руки взаимодействовали друг с дружкой, чтобы мгновение спустя совершенно независимо – словно они принадлежали двум разным людям – парировать и наносить удары, часто сопровождавшиеся разворотом или полуоборотом могучего тела. Невероятно плавный, ошеломляющий танец великана, казавшегося неспособным на столь молниеносные действия. Лишь однажды откуда-то прилетела легкая стрела, но в ней не было нужды: топорник, в которого она попала, испустил дух с клинком в горле еще до того, как ощутил стрелу в спине; никто, впрочем, эту стрелу даже не заметил. Подошедшая на помощь своему главарю банда остановилась неподалеку от сражающихся, с диким ревом взирая на картину, которая была воплощением легенды. Никто не смел присоединиться к резне. Каждому из этих воинов до конца жизни предстояло рассказывать о том, что он видел в двадцати шагах перед собой своего короля и вождя, устилающего землю вокруг трупами с невероятной легкостью, невероятно… красиво! Да, именно красиво. Дикие горные разбойники, если не видели красоты в бою, то не видели ее вообще. В этом краю не было ничего красивого. Впрочем, свой взгляд они радовали недолго, всего несколько мгновений. Подвергшаяся кровавой расправе группа местных разбежалась во все стороны; две трети ее были безнаказанно вырезаны, а продолжалось это не дольше, чем требовалось, чтобы досчитать до десяти. На прощание струи дождя рассек топор, поднятый с земли громадной рукой, и один из убегающих полетел вперед еще быстрее, когда лезвие ударило его между лопаток с треском и хрустом, непонятным для того, кто не принимал участия в битве. Удар оружия всегда звучал подобным образом, но тело, по которому его нанесли, могло издавать звуки, которые трудно было себе представить и даже понять, откуда они вообще взялись…

Презираемые в Громбеларде дартанцы платили той же монетой. Для гвардейцев Крагдоба на мостовой лежали всего лишь животные; только что закончившаяся схватка вовсе не была благородным сражением с достойными противниками. Один из воинов в кирасе наклонился, чтобы оторвать от одежды хрипящего бандита тряпку и вытереть кровь с меча. Он наступил на вспоротый живот лежащего, отчего раздался как хриплый рев, так и чавкающий звук раздавливаемых кишок, после чего дернул сильнее. Вытерев оружие, он подал мокрую тряпку командиру.

Дождь то ослабевал, то усиливался, но уже не лил как из ведра.

Среди уродливых хибар на площади, в домах, а также где-то дальше, в глубине города, все еще продолжалась драка, погоня, резня по углам, отовсюду доносились завывания, непонятные крики, перемежавшиеся опознавательным боевым кличем. Посреди вонючего лагеря (лившаяся с неба вода не в силах была смыть этот смрад) какой-то воин обгрызал остатки жареного мяса с найденной у костра кости. Он поделился с товарищем, но, увидев приближающегося предводителя, струсил, поскольку объедался лакомствами, вместо того чтобы искать врага. Вскрикнув, он неосмотрительно выпустил изо рта кусок, снова в отчаянии заорал и помчался куда-то, следом за товарищем, у которого в ногах было еще больше разума. Споткнувшись о труп со стрелой в животе, он замахал руками, грохнулся на землю, разбрызгав локтями лужу, вскочил и сразу же побежал дальше, исчезнув между стенами хибар.

Глорм подошел к угасающему огню и присел. Он попытался разжечь пламя, подвинув дальше обгоревшие куски дерева, но дождь был чересчур сильным. Сломав одну из жердей, на которых держался опрокинутый тент, он бросил ее на остатки костра. Однако вода выиграла поединок с огнем, и пламя погасло. Крагдоб выпрямился и огляделся с высоты своего роста. Дома вокруг площади были захвачены или как раз захватывались, сражение переместилось куда-то дальше. У полутора десятков легко раненных, которым тяжело было бегать по городу, нашлось, однако, достаточно сил, чтобы искать у погибших полезные вещи. Раны могли подождать, урожай – нет. Тот тут, то там стонал или скулил какой-нибудь нашпигованный стрелами полутруп, но на таких жаль было времени – колотые раны все равно не заживали. Лишь одного несчастного кто-то пытался перевязать, может быть, брат или верный друг. Остальным приходилось самим искать свой путь к Полосам или дожидаться конца сражений в Громбе, ибо только тогда тяжелораненые могли рассчитывать на глоток водки и милосердный клинок, ускорявший их последнее путешествие.

В стоявшей ближе всего клетке лежало какое-то уродливое создание, в котором с большим трудом можно было узнать связанного в клубок мужчину, у которого было отрезано все лишнее, включая пальцы и уши. Ему могло быть как двадцать лет, так и шестьдесят пять. В клетку набросали всего, что только могло прийти в голову, несчастный лежал среди отбросов, о происхождении которых лучше не задумываться. Что-то из них напоминало кусок человеческой кожи; возможно, что в обреченного швыряли частями кого-то из близких. Ему также вернули все отрезанные пальцы – или почти все, никто ведь их не считал. Дальше, на стене каменного дома (Глорм ни с того ни с сего вспомнил, что когда-то это был дом богатого купца, платившего достаточно приличную дань), висело безголовое и полунагое тело старой – наверняка старой, поскольку оно было покрыто отвратительными морщинами – женщины. О нем забыли, а может быть, просто никому не хотелось его снимать? Голова наверняка венчала одно из копий в предместье. Старая баба в горах? Кому взбрело на ум тащить сюда… такое?

В этом прекрасном городе страшно, по-настоящему страшно воняло, смрад казался густым. Именно от этого Басергор-Крагдоб успел отвыкнуть. В Дартане и даже на Агарах воздух был чист, не считая некоторых портовых переулков. Впрочем, в Громбеларде когда-то тоже. Деревни высоко в горах – да. Там сидели такие же люди, как теперь здесь, в Громбе, находившие удовольствие и развлечение в том, чтобы раздирать трупы и швырять друг в друга дерьмом, мочившиеся там, где удобно, а лучше всего на голову спящему товарищу, что считалось шуткой, отличной шуткой. Но в имперских городах никто не хотел распространения заразы.

Глорма затошнило. Смотреть он мог на что угодно, но обоняния, к сожалению, не потерял. Уже в Бадоре у него с этим появились проблемы, он никак не мог привыкнуть. Но то, что обнаружилось здесь, превосходило все вообразимое. Невозможно было пройти через этот лагерь и не наступить в размытую дождем блевотину или дерьмо. Оглянувшись, он увидел Эниту, которую выворачивало наизнанку, и позеленевшую физиономию дартанца – и это переполнило чашу. Он тоже проблевался, впрочем, совершенно демонстративно.

– До завтра здесь должен быть порядок, – сказал он, протягивая руку к бурдюку с вином, висящему у седла Гальватора. – Я не собираюсь ни ходить по хлеву, ни командовать срущими себе под ноги свиньями. Все слышали?

Кто-то услышал. Проходивший неподалеку разбойник таращил глаза и поддакивал, уверенный, что Басергор-Крагдоб до конца жизни запомнит его лицо и привлечет к ответственности за беспорядок или щедро вознаградит за порядок. Он готов был прямо сейчас бежать за товарищами, вытаскивать их из идущего где-то сражения и гнать на уборку рыночной площади в Громбе.

Крагдоб прополоскал рот вином, сплюнул, напился и, завязав бурдюк, бросил его бледной Эните. Она поблагодарила неуверенным кивком.

– Найди мне дом, – сказал он по-дартански одному из гвардейцев. – Самый приличный, такой, в котором поместимся мы все. Будет хорошо, если рядом окажется что-нибудь вроде конюшни, хотя бы какой-то сарай. Там, – он показал на другой конец площади, – когда-то стояла корчма, даже довольно приличная. Посмотри, что от нее осталось. А ты, – повернулся он ко второму, – возьми Лучку в качестве переводчицы и проследи, чтобы мне нашли этого… Бехегала. Лучше всего мертвого. Если его схватили, то пусть сразу зарежут и не морочат мне голову, только сперва пусть удостоверятся, что это действительно он. Труп пусть отнесут в предместье, здесь он мне не нужен, но там должен внушать страх, по крайней мере какое-то время. Для начала с уважением отнесемся к местным обычаям, потом они нам уже не понадобятся.

Он кивнул в сторону Эниты. Воины Крагдоба, слегка подшучивая над непопулярным в Громбеларде оружием, сразу же прозвали ее Лучкой, поскольку «лучница» казалось им слишком длинным. Таким образом девушка-гвардеец получила военное прозвище, которым столь же втайне, как и открыто гордилась.

Крагдоб еще немного постоял у погасшего костра.

– Ну нет, мы все же найдем место, где не так воняет, – наконец раздраженно сказал он. – Здесь жил король блевотины, падали и дерьма. Уходим с этой площади. По дороге, на улицах, еще можно выдержать. И пусть кто-нибудь проверит, кто это. – Он показал на полуживое существо за решеткой. – Вообще стоит проверить клетки, может, в них сидят какие-нибудь разведчики Рбита. Они могут знать что-нибудь интересное.

Указанная Крагдобом корчма действительно годилась для жилья; у нее даже имелось полкрыши. Мало того, она до сих пор оставалась корчмой. Нигде, даже в Громбе, невозможно было жить без хоть каких-то развлечений. Корчмарь вылез из подвала, где прятался в пустой бочке из-под вина, и заплакал навзрыд, увидев великана, перед которым его поставили. Басергор-Крагдоб не знал, как к этому относиться. Глотая слезы, корчмарь ползал на четвереньках, пытаясь обнять его колени. Король Гор с немалым трудом узнал человека, под крышей у которого не раз когда-то гостил и который добросовестно ему платил, ибо это обеспечивало ему неприкосновенность. Корчмарь знал Басергора-Крагдоба и был без малого одним из его людей, а точнее говоря – одним из людей Армы, поскольку именно ей он посылал подслушанные сведения. Потом наступила тяжелая пора: во время очередных беспорядков он потерял семью, но слишком поздно принял решение бежать из Громба и в итоге остался, используя все свое хитроумие и предприимчивость, чтобы спасти жизнь. Он до сих пор привозил из Лонда самое отвратительное пойло; ему это позволяли, поскольку кто-то же должен был это делать. Из рассказа несчастного следовало, что в Громбе осталось довольно много подобных ему жителей. До сих пор уцелели несколько оружейных мастеров и мечников, поскольку оккупировавшим город бандам требовались их услуги. Остались и другие ремесленники, хотя и немногочисленные, а лучше всего жилось двоим негодяям, содержавшим публичные дома. За гроши они выкупали пленниц у банд, грабивших пограничье, и привозили сюда. Один из этих негодяев был какой-то важной персоной, он содержал собственный вооруженный отряд и с ним повсюду считались. Слушая постаревшего корчмаря, который выглядел лет на семьдесят, хотя ему сравнялось пятьдесят пять, Глорм думал о том, многие ли из подобных несчастных пережили очередную заварушку, ту, которая именно сейчас подходила к концу. Возможно, все-таки многие. Эти люди уже успели научиться заботиться о собственной жизни.

Главное, что здесь были какие-то ремесленники и торговцы. Рбит, правда, сообщал об этом, но Крагдоб не слишком верил. Нечистые на руку торговцы и дикие корчмари, довольно многочисленные в Риксе, уже почти полностью отсутствовали в Бадоре, и казалось невозможным, чтобы еще выше в горах, то есть в Громбе, удалось их найти. И тем не менее… Разумные существа умели выживать в любых условиях.

Сделав это ценное открытие, Басергор-Крагдоб приказал корчмарю заняться гостями. Хозяин снова расплакался – у него ничего не было, только самое худшее вино и спрятанный под полом бочонок водки, да еще подпорченная солонина, пользовавшаяся здесь таким успехом, что и ее приходилось прятать. Король Гор велел распаковать собственные припасы, которые уже прибыли на спинах тридцати мулов, и поручил корчмарю ими заняться, сообщив, что вскоре подойдут новые караваны, идущие следом за его армией.