Текст книги "Он не хотел предавать"

Автор книги: Феликс Меркулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Винчестер спал сном младенца на составленных в ряд стульях, накрыв курткой голову. Тяжелые ботинки, которые он забыл сменить с наступлением теплого сезона, валялись под столом. Свежевыстиранные носки сохли на радиаторе батареи. Георгий карандашом пощекотал его босые ступни. Эдик вздрогнул, вскочил и сел, соображая, где он и что с ним.

– Ехал бы домой, – подсказал Георгий.

– А! – отмахнулся Винчестер. – Возьмите что успел настричь. Остальное – завтра.

Он зевнул и потянулся так, что захрустели суставы.

– Ладно, пусть завтра, – согласился Георгий. – Езжай домой, полуночник.

Неприметное двухэтажное строение на пересечении двух старинных переулков в районе Якиманки принадлежало военному ведомству, посему на городских планах не значилось. Каким образом Яцеку удалось оформить это строение в долговременную аренду – секрет, но, зная Михальского, удивляться не приходилось. Яцек, в отличие от Гольцова, умел проворачивать многие такие вощи и потому ездил на джипе, а Гольцов довольствовался старой «шестеркой».

На первом этаже здания размещалось частное охранное агентство «Кондор» – детище и вотчина Михальского. На второй этаж вела крутая железная лестница, прилепившаяся к внешней стене здания. Лестница, похожая на корабельный трап и заканчивавшаяся балконом, с высоты которого открывался вид на памятник Петру Первому, купола храма Христа Спасителя и вообще – московский пейзаж. Гостей Яцек уверял в том, что поэтесса Марина Цветаева некогда жила рядом, в доме, на месте которого сейчас высился трехметровый бетонный забор и коробка засекреченного военного объекта. На самом деле Яцек выдумывал. Дом Цветаевой стоял не здесь, а в арбатских заулках, в районе Тверской.

В окнах первого этажа горели огни – рабочий день в агентстве кончался за полночь. Именно поэтому Яцек оборудовал себе холостяцкую берлогу прямо над офисом. Удобно: можешь одновременно быть и дома, и на работе. Мечта!

«Хороший дом, верная жена – что еще нужно мужчине, чтобы спокойно встретить старость?» – любил Яцек с пафосом цитировать слова Черного Абдуллы, вводя новичка к себе в дом. Насчет верной жены он заливал, но хорошим домом мог хвастать с чистой совестью: квартира, занявшая второй этаж и мансарду, и вправду того стоила.

Георгий поднялся по лестнице, открыл незапертую металлическую дверь и поздоровался с Альмой. Альма грустно посмотрела на него снизу вверх и шевельнула хвостом. «Яцек дома?» – спросил у нее Георгий. Альма по-собачьи ответила (одними бровями), что хозяин наверху, в мансарде. Ладно хоть дома. С Яцека вполне станет отправиться за сигаретами в ближайший киоск, оставив дверь квартиры открытой. Он гордился тем, что красть в его берлоге нечего. Самые ценные предметы принадлежали к «недвижимому имуществу»: джакузи и чугунные радиаторы парового отопления. Всем остальным Яцек готов был пожертвовать.

– Witaj! – крикнул Георгий снизу. – Co porabiasz?

– Teraz! – ответил сверху Яцек. – Czekaj.

Языком шляхетных предков Яцек овладел уже в зрелом возрасте, когда работал в Комитете госбезопасности Литовской ССР. С тех пор Гольцов – полиглот по природе – соревновался с другом в чистоте произношения.

Ожидая, когда Яцеково «Сейчас!» претворится в жизнь, Георгий подогрел в микроволновке пиццу и открыл бутылку пива. В мансарду Георгий подниматься не стал. Особенностью Яцековых апартаментов было полное отсутствие стен, перегородок и вообще всего, что призвано скрывать личную жизнь от посторонних глаз. Единственной уступкой общественной морали была кубическая конструкция из стеклоблоков, скрывающая в себе санузел, а так – и внизу, где располагались прихожая и кухня, и наверху, где помещалась гостиная и спальня, – стены отсутствовали. Однажды, открыв незапертую дверь квартиры и услышав обычное Яцеково: «Proszk wejњж» – Георгий легкомысленно поднялся наверх и… быстро сбежал вниз, чертыхаясь про себя и злясь на Михальского, ибо роль третьего лишнего в некоторых житейских ситуациях не доставляет удовольствия нормальным людям. Но особенно испугалась девушка. Она обиделась и ушла, хлопнув дверью. Сердилась она на Михальского, но виноватым-то себя чувствовал Георгий. С тех пор он, как в басне про уху, наверх «к Демьяну ни ногой».

Яцек спустился вниз в халате, дал пять и развалился на диване в позе крайне утомленного человека. Шорохи, доносящиеся сверху, свидетельствовали о пребывании там очередной пассии.

– Молоток, что заехал, у меня к тебе дело, – сказал Яцек.

– У меня к тебе тоже.

– Выкладывай.

Георгий вынул из пакета винчестер:

– Могут твои ребята покопаться в нем и сказать, что там есть?

– Срочно?

Георгий развел руками: как обычно!

Яцек взял с пианино мобильник, позвонил вниз, в агентство. Через минуту поднялся программист. Однако, поскольку компьютер стоял наверху, пришлось ждать, пока пассия не спустится вниз. Яцек отправился проводить ее до машины. Очаровательное существо удалилось, покачиваясь на высоких шпильках, как тростинка, колеблемая ветром. Георгий невольно проводил ее взглядом.

На винчестере Юры обнаружился скрытый каталог. При обращении к нему через Windows компьютер выдавал корректную фразочку: «You do not have permission to open this file», что в переводе с буржуйского означало «валите вы куда подальше». Ожидание затягивалось. И хотя ни один спец – от сантехника до квантового механика – не любит давать прогнозов, Георгий рискнул поинтересоваться, надолго ли затягивается возня.

– В принципе любительщина, – отозвался программист. – Но… построил любитель ковчег, а профессионалы построили «Титаник». Надо повозиться.

Яцек вскоре вернулся, открыл себе бутылку пива и сел рядом с другом на диван.

– Когда ты поменяешь машину? – спросил он. – Это просто позор, ездить на таком драндулете.

Георгий понял, что сейчас речь зайдет о каком нибудь финансовом предложении, и заранее настроился ответить «нет». Михальский не унимался долго. Он убеждал, уговаривал, обольщал, рисовал блестящие перспективы, прикидывался обиженным и использовал еще тысячу и один грязный метод. Гольцов невольно посочувствовал тем женщинам, которых угораздило понравиться Яцеку: устоять перед его напором казалось невозможным.

У входа раздался звонок.

– Это ко мне, – вскочил Георгий. – Извини, забыл предупредить.

– Ничего, – не удивился Яцек, – я привык, все чувствуют себя здесь как дома.

На правах хозяина он все же сходил к двери и впустил гостя.

– Знакомьтесь, – представил вошедшего Гольцов. – Олег Мочалов, я тебе о нем рассказывал. А это мой друг Яцек Михальский. Хозяин этого вертепа.

– Очень приятно, – пожимая Яцеку руку, ответил следователь.

– Военный совет в Филях? – хмыкнул радушный хозяин. – Чем могу быть полезен?

– Тем, что заткнешься и предложишь человеку сесть.

– Заметь, Гольцов, в твоих словах кроется логическое противоречие. Если я заткнусь, то как смогу предложить ему сесть?

– Не обращай внимания, – посоветовал Георгий немного обескураженному следователю. – Он на самом деле не такой придурок, только прикидывается.

– Да, на самом деле я белый и пушистый, – подтвердил Яцек. – Ну хоть выпить-то твоему следователю можно предложить?

– Можно? – переспросил гостя Георгий.

Олег Мочалов смущенно мотнул головой: валяйте, не сахарный.

– Это другой разговор, – подобревшим, тоном отреагировал Михальский.

Расположились на диване. Через пару минут спустился программист, сказал, что все поставил, компьютер качает, если что – зовите, и убрался восвояси.

– Итак, господа, – начал Гольцов, когда они остались втроем, – у меня две новости. Хорошая и плохая. С какой начнем?

Яцек и следователь ответили одновременно.

Мочалов:

– С плохой.

Михальский:

– С хорошей.

– Надеюсь, информация пока останется между нами, – глядя на следователя, предупредил Гольцов.

Мочалов утвердительно кивнул:

– Ладно, тогда начну по порядку. Это письмо от директора по связям с общественностью команды «Эрроуз». – Он протянул следователю распечатку.

«Уважаемый мсье Г. Гольцофф!

В ответ на Вашу просьбу предоставить Вам информацию о причинах пожизненной дисквалификации нилота «F-1» нашей команды Пьера Луи Леже сообщаю, что подобное решение принято на спортивном совете Федерации автоспорта в связи с выдвинутыми против Леже обвинениями в поведении, несовместимом с членством в рядах Федерации.

С глубоким уважением… мадам

С. Перриш».

– Три раза перечитал и ничего не понял, – честно признался Мочалов. – Что-то сильно скользко написано.

– Это не все. У Гошки главный козырь всегда в рукаве, – буркнул Яцек. – Не тяни кота за хвост. Гольцов, выкладывай!

– А это информация из банка данных Интерпола, – положил Георгий на стол следующую бумажку. – В феврале девяносто пятого года на шоссе Ницца-Канн наш Лежнев попал в аварию. Женщина, сидевшая с ним в машине, погибла. Факт преступления доказан не был, и все же случай попал в архив полиции как прецедент. Опытный гонщик на новеньком спортивном «феррари», в котором не было никаких механических неполадок, просто не справился с управлением и врезался в бетоноукладчик. Странно, согласитесь.

– Наркотики? – быстро сообразил Мочалов. – Колес нажрался?

– Чист как младенец. Ни грамма алкоголя, ничего. Именно поэтому и подозрительно. А через два месяца на совете Федерации Леже пожизненно дисквалифицировали. Спрашивается, за что?

– Значит, было что-то еще, что не вошло в официальные релизы, – предположил Михальский. – Они решили на всякий случай умыть руки.

– Логично, – подтвердил Мочалов.

– Вчера я позвонил в субрегиональное бюро Интерпола в Марселе, – продолжил Гольцов. – Они контролируют тот регион. Сегодня мне переслали официальную информацию, ну и кое-что удалось выяснить неофициально. Короче говоря, у нашего Лежнева была богатая поклонница. Немолодая. Правдивее сказать, старая. На двадцать лет его старше…

– Лихо!

– Незадолго до смерти старуха изменила завещание в пользу Леже. Доказать, что он ее убил, не смогли. Из приватного разговора со знакомым интерполовцем из Марсельского бюро я, между прочим, выяснил, из-за чего Леже сначала оправдали, а потом вышибли из команды. В двух словах расклад такой: накануне всей этой заварухи генеральный спонсор команды «Эрроуз» – французский мультимедийный концерн – должен был продать тридцать пять процентов своих акций «Лионскому кредиту». По совместительству президент концерна является руководителем команды. Он сильно протежировал Лежнева. Все скандалы в деловом мире имеют свойство вымещаться в дензнаках. Поэтому, как только Лежнев позвонил адвокату команды, тот связался напрямую с президентом…

– Шираком? – округлил глаза Мочалов.

– С президентом концерна. Тот понял, что, если утром разразится скандал, акции пойдут вниз, сделка не состоится… В общем, он ночью лично прибыл в отделение жандармерии, забрал Леже, договорился с родственниками покойницы – они не стали подавать в суд… Дело замяли. Но Леже так облажался, что делать ему в спорте стало нечего. Через два месяца ему вынесли приговор на Федерации о пожизненной дисквалификации.

– Однако, – заметил Мочалов, – дешево отделался.

– И наследство не оспорили? – спросил Яцек.

– Нет. Получил все сполна. Дом в Марракеше она ему оставила и еще что-то.

– Скотина…

– У меня возникает вопрос, – сказал Яцек, – а кто был инициатором убийства Завальнюка? Леже или Кричевская?

– Она, конечно! – воскликнул Мочалов. – Только она.

Михальский воздержался от высказываний. Вопросительно посмотрел на друга.

– А мне все же кажется, что Леже, – сказал Гольцов. – У него был криминальный опыт. У Кричевской такого опыта не было.

– А за что она ему отвалила шестьсот тысяч долларов? За красивые глаза? Именно его криминальный опыт и был ей нужен, поэтому она его и наняла, – горячился Мочалов. – Это хитрая, коварная бестия, хоть с виду ангелочек. Вы ее просто не знаете! Вы рассуждаете, как Малышев. Наверняка она ему тоже навешала лапши, рассказала о своей горькой бабьей доле, как ей в жизни попадались мужики все сплошь мерзавцы. Знаю, слышал! Все они, когда попадутся, говорят одно и то же.

– Кто – все?

– Да суки вот такие.

Яцек переглянулся с Георгием.

– Меня уже разобрало любопытство, что за штучка такая? – сказал Яцек.

– Если бы мы нашли Леже, – мечтательно протянул Мочалов, – дело было бы сделано!

– Допустим, нашли. Толку? – спросил Михальский. – Он валит на нее, она на него. Ее слово против его слова. При этом у нее – первоклассный адвокат, связи, бабки, а у него – криминальное прошлое плюс лицо нерусской национальности. Переживешь еще одно оправдание Кричевской? Она тебя в порошок сотрет, как обещала.

Мочалов слегка скис.

– А как Кричевская будет реагировать, если узнает, что Леже взяли? – нарушил молчание Гольцов.

– Ну если она заказчица убийства, то эта новость ее огорчит, – ответил следователь.

– А если она невиновна, то…

– Да виновна она!

– «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», – заржал Яцек, а следователь густо покраснел.

– А если она невиновна, то вздохнет с облегчением и постарается свести с Леже личные счеты, – закончил свою мысль Георгий. – Одну минуту подождите.

Он пошел наверх, где все это время работал компьютер, считывая информацию с Юриного винчестера. Он решил ничего не говорить Мочалову и Яцеку, пока не убедится, что на винчестере есть или, наоборот, нет того, что он искал.

Поняв, что оказался прав, Георгий не испытал радости. Он почему-то сразу вспомнил, что Вероника Николаевна стояла рядом и смотрела, как он вывинчивает мелкие шурупы и снимает корпус системного блока с компьютера, стоящего на столе в комнате ее сына. Она не понимала, зачем он это делает. Георгий объяснился туманно: потерялся документ, возможно, у Юры на винчестере сохранилась копия. Мать ничего не понимала ни в компьютерах, ни в работе сына. Она доверяла Гольцову. Он воспользовался этим.

Георгию запомнилась маленькая крестообразная отвертка Юры, которая торчала в подставке для канцпринадлежностей, а рядом – карманный календарь с иконой Георгия Победоносца. На книжном стеллаже рядом с рабочим столом – подписное собрание сочинений Чехова с потертыми, зачитанными корешками, и другие книги…

Когда он спустился вниз, оказалось, что Яцек и следователь ведут оживленную беседу о качестве выпивки.

– Название «джин» произошло от голландскою слова «дженевер» – можжевельник, – просвещал Яцека скромный следователь. – Ученый из Лейденского университета в семнадцатом веке искал средство от бессонницы и настаивал на спирту ягоды можжевельника. А джин «Бомбей Сапфир» уже английский. В его состав входят всякие экзотические снадобья, например «райские зерна», флорентийский касатник, ягоды кубебы.

Яцек недоверчиво принюхался к своему стакану, словно пытался по запаху вычислить аромат «райских зерен». По лицу Гольцова он догадался, что случилось что-то плохое, и спросил:

– Ну? Что?

– Олег был прав. Малышев предупредил Лежнева об аресте, – оказал Георгий.

Наступила тишина. Все посмотрели в его сторону.

– Он отправил сообщение по Интернету со своего домашнего компьютера, – объяснил Гольцов.

– Как ты узнал? – спросил Мочалов.

– Забрал его винчестер и подключил к машине Яцека. К счастью, а может, к несчастью, но Юра сохранил текст письма. Вот, можете читать.

Он положил на стол лист бумаги.

«Здравствуйте!

Вы меня не знаете. Я офицер Российского бюро Интерпола, пишу вам по просьбе Л. К. Ваше местонахождение установлено полицией, вы взяты под наблюдение. Со дня на день будет издано международное уведомление о вашем аресте и экстрадиции в Россию. Ваше появление в Москве крайне нежелательно и тяжело для Л. К. Без вас ее ситуация решится быстрее в ее пользу. Постарайтесь исчезнуть! Это просьба Л. Со своей стороны, рекомендую немедленно уехать арендованным автомобилем в Италию, оттуда паромом в Грецию, оттуда сразу же самолетом в Дамаск или Амман. Оттуда можете лететь куда угодно, кроме стран Европы и Северной Африки. Передаю вам слова Л. К.: «Без жертвы нет удачи», чтобы вы поверили, что я пишу по ее поручению.

Поторопитесь!»

– Дурак! Какой дурак! – простонал Яцек, качая головой.

– Любопытно, что Кричевская плела Юре на этот раз? Ведь все улики, казалось, оборачивались против нее: подсунуть мужу водителя-профи, гонщика с темным прошлым, – это высший пилотаж наглости.

– Она такая и есть, – заметил Мочалов, – наглая и самоуверенная. Даже не заметает как следует следы, действует в открытую. Что бы она ни наплела, но Юра ей поверил.

– Интересно, а когда Малышев понял, что Кричевская его дурит? – вслух подумал Яцек.

Простой на первый взгляд вопрос вызвал легкое замешательство в рядах бойцов.

– Как – когда? Ну… Понятно, что незадолго до того, как застрелился, – ответил Мочалов.

– Понятно, что не после, – в тон ему съязвил Михальский.

– А если без ерничанья?

– А если без, – посерьезнел Яцек, – смотрите: вот Малышев летит с Кричевской в самолете. Она ему бает о своей несчастной доле, он сочувствует, дальше – больше, туман в мозгах и так далее… Верю! – воскликнул он тоном Станиславского. – Убедительно. Допускаю, что так оно было. Затем что? Затем Малышеву совершенно случайно вот этот дурень Гошка поручает навести справки о похожей автокатастрофе. И Малышев узнаёт, что наш любимый друг Петя Лежнев уже однажды вляпался по самое не могу в идентичную аварию. Малышев моментально понял, что эту информацию можно использовать как дышло. Смотря к кому она попадет.

– Да уж, попала бы она тогда ко мне! – мечтательно протянул следователь.

По тону его читалось, что, если бы до суда над Кричевской ему попала эта бумага, Мочалов мог бы с полным правом воскликнуть: «Полцарства за коня!» – если коня приравнять к трудовой биографии «простого русского парня» Пьера Луи Леже.

– С этим моментом мне все тоже более-менее ясно. Допускаю, что в самолете Кричевская взрыхлила почву…

– И полила ее французскими духами, – вставил Георгий.

– Да хоть бы и слезами. Она валила все на шофера, а себя выставляла жертвой обстоятельств. Ты, Гошка, правильно сказал. Если смотреть предвзято, то улики все против Лежнева: это у него одно недоказанное убийство в прошлом, а у Кричевской все в ажуре. Малышев принимает соломоново решение: ни вашим, ни нашим. После этого он навещает Кричевскую в Бутырке. Так?

– Так, – подтвердил Мочалов.

– Она убеждает Малышева предупредить Леже, чтобы его не сцапали. Неважно, что плела, но логично все укладывается, не так ли?

– Так.

– Кстати! – неожиданно осенило Мочалова. – Если Кричевская знала контактные координаты Лежнева… Значит, они поддерживали связь? Значит, и у него должны были иметься ее контактные координаты?!

Георгий чуть дернулся на стуле, покосился на следователя: молодец, дело говоришь, но подожди пока, не перебивай.

– Ну? – поторопил он Яцека.

– Баранки гну. Повторяю вопрос: как Малышев понял, что его, откровенно говоря, поимели? Что произошло?

Молчание было ему ответом. Сам же Яцек и продолжил:

– Допустим, Малышев ее любил и поверил ей. На суде Кричевскую оправдали. Зачем стреляться? Впору шампанское пить. Впору на Сейшельских островах проматывать миллионы покойника, если Малышев верит, что Кричевская их честно унаследовала. А он вдруг бах – и застрелился. Не находите в этом маленькой логической неувязочки?

Яцек обвел присутствующих взглядом победителя.

– Можно допустить, что у Малышева были другие мотивы кроме личных симпатий к Кричевской, – глядя в сторону, ответил Георгий. – Допустим, Кричевская посулила Малышеву золотые горы, а у Юры – невеста. Семью заводить – нужны бабки, своя квартира нужна, да мало ли что еще! Заела человека нищета.

– Что ж, по-человечески очень даже понятно, – оценил Михальский.

– А застрелился Малышев потому, что Кричевская его обула. Обманула, исчезла и гроша ломаного за труды не дала. Вот он и впал в тоску. Тоже понять можно: таких дров наломал, служебный подлог совершил, знал, что рано или поздно все всплывет. Да и совесть, наверное, стала мучить…

– Ага, – процедил Яцек. – Натощак это особенно часто случается.

Гольцов нахмурился, замолчал.

– Тебе как эта версия? – задал Яцек вопрос следователю.

Мочалов скривился. Молча порылся в черной прокурорской папке и извлек позапрошлогодний, изрядно помятый и надорванный на корешке номер журнала «Медведь».

Покраснев, объяснил:

– Взял с собой на всякий случай.

Журнал открылся на развороте, и все сразу стало очевидно без слов и философских выкладок.

– Это Любовь?

При одном взгляде на женщину, раскинувшуюся в смелой позе на медвежьей шкуре перед горящим камином, любые финансовые доводы казались оскорбительными.

– Только кастрат может служить такой женщине за деньги, – резюмировал Михальский. – Что-то произошло в промежутке между этим письмом и судом над Кричевской. Ты знаешь, когда Малышев отправил это письмо?

– Знаю, – кивнул Георгий. – Одиннадцатого февраля.

– А вышла Кричевская на свободу когда?

– Двадцать седьмого, – с содроганием вспомнил Мочалов. – Никогда этот день не забуду.

– Действуй, – кивнул другу Михальский. – У тебя есть отрезок в шестнадцать дней. Что произошло с Малышевым в это время?

В три часа ночи было принято решение разойтись. Уже в прихожей, пожимая руку новоиспеченным коллегам, Мочалов вдруг задержался и, вежливо кашлянув, сказал:

– Я только одного не понял. Какая из этих хреновых новостей была хорошей?

Георгий хлопнул себя рукой полбу:

– Идиот!

И, виновато улыбнувшись, сообщил друзьям, едва не рухнувшим от подобной забывчивости:

– Совсем из головы вылетело. Полиция Нидерландов вышла на Леже. Он взят под наблюдение.

3

Просыпаться не хотелось. На самом дне глубокого сна шевелила щупальцами мысль: «Спать… Спать… Не надо просыпаться». В начале шестого солнце залило апельсиновым цветом шторы. Любовь на ощупь нашла в ящике прикроватной тумбы черную повязку для глаз – непременный атрибут спокойного сна в тропиках. Натянула повязку на лицо и зарылась в шелковые подушки. Спать… Спать…

Ночь здесь гораздо короче необходимых для сна восьми часов. Точнее, ночь наступает слишком рано – в восемь вечера. Здесь нет заката. Раскаленный солнечный шар висит, висит над пляжем – и вдруг срывается, падает и тонет в океане, и наступает тьма – призыв к веселью, магии искусственного освещения ночных клубов. В два часа ночи возвращаешься из ресторана, а в пять утра белый день уже слепит глаза, врывается под закрытые веки, будит, тормошит, требует: подъем, подъем!

О господи, как болит голова!

Она пошарила рукой по тумбочке, отыскивая коробочку со снотворным, но под руку попадалось все что угодно, кроме таблеток. Сон между тем улетучился. Теперь даже со снотворным она не сможет уснуть. Нужно подняться, сесть, заказать завтрак: кофе, воду и блины с икрой, – действия, доведенные до автоматизма. Пока жуешь, можно временно не думать о главном. Но сколько ни оттягивай, возвращение к реальности неизбежно.

Этой ночью Леже устроил драку в казино и размахивал пистолетом под носом у опешивших американцев. Во время ареста в его кармане был обнаружен пакет с кокаином. Эту ночь он провел в тюрьме. Из-за него сегодня ей предстоит отправиться вместо пляжа в Филипсберг и провести часа три в сером двухэтажном здании Court House, похожем на молитвенный дом, с часами и колоколом на башне.

На лице Лежнева не осталось и следа от пережитой аварии. Белоснежные зубы снова хищно обнажались в улыбке. Он сделал пластическую операцию носа, и теперь его римский профиль завораживал четкостью контура. В сочетании с азиатским разрезом глаз – ни дать ни взять Киану Ривз собственной персоной. Жаль, ни один пластический хирург не может прибавить Лежневу роста хоть на пядь, а то бы стал неотразимым.

Когда позавчера Любовь увидела его в холле отеля, то не смогла сдержаться от яростного выкрика:

– Ты?! Что ты здесь делаешь?

Он заржал:

– Полегче на поворотах, милая, и не верти так головой, вывихнешь шейный сустав. А это очень неприятно, знаю по личному опыту.

– Чего тебе? Говори быстрее, мне некогда.

Лежнев повысил голос, чтобы слышали вокруг, но сказал по-русски:

– Ты мне немного недоплатила за убийство твоего мужа.

Любовь позеленела.

– Я сейчас позову охрану. Я тебя впервые вижу!

Он разозлился:

– Зови! Мне плевать. Меня ищут, а ты выкрутилась. Тебе не кажется, что это несправедливо? Ты мне что обещала? Что никто не узнает. Я свою часть работы выполнил, а ты? Ты меня завалила. Плати!

И хотя разговор на повышенных тонах велся по-русски, в их сторону уже косились любопытные американские миллионерши «элегантного возраста», как говорят галантные французы.

К ним подошел секьюрити в белом костюме и темных очках. Обратился к Любови по-французски:

– Вам нужна помощь?

– Спасибо, нет.

Он смерил Леже рентгеновским взглядом:

– Вы уверены?

Но Любовь уже пришла в себя после неожиданной встречи с Лежневым и придумала, как себя с ним вести. Она очаровательно улыбнулась охраннику:

– Все хорошо. Небольшая семейная ссора.

Секьюрити кивнул и отошел на исходную позицию. Стал в нише меж малахитовыми колоннами и замер, как его двойник – фальшивый рыцарь в доспехах в нише напротив. Дети любили постучать этого рыцаря по кирасе и, услышав гулкий, пустой звук внутри, с хохотом броситься наутек…

– Ладно. Ты нрав, нам нужно поговорить. – Любовь протянула Лежневу руку. – Идем обедать, я приглашаю.

– Нет. – Он высвободился, посмотрел на часы. – Сейчас я занят.

– Чем ты занят? – рассмеялась она, глядя на его пеструю рубашку в пальмах.

– Договорился с Паскалем поехать понырять с масками.

Паскалем звали хозяина катера, который возил туристов на острова. Значит, Леже здесь давно, раз успел с ним познакомиться. Следил за ней?

– Встретимся впять, – сказал он.

– В пять у меня массаж.

– Значит, отменишь его, – приказал он.

Скот! Он еще смеет командовать.

– Возле ресторана «Ранчо».

– Нет, – возмутилась она. – Меня там все знают.

– Вот и отлично, а меня здесь еще никто не знает. Будет повод познакомиться.

Любовь молча развернулась. Леже на ходу поймал ее за локоть:

– И помни, детка. Мы с тобой повязаны.

Он нажал ей на кончик носа, как ребенку.

Хам, скот, вонючий шоферюга, ничтожество, неудачник! Неужели теперь ей не отделаться от него до конца жизни?

Леже опоздал на полтора часа. Ни разу в жизни никого она не ждала полтора часа! Явившись, он сразу заявил, что дико голоден, и потребовал вести его ужинать в «Ранчо». Напрасно она упрашивала его поехать в другое место. Лежнев настоял на своем. Он умел настаивать. Усевшись за столиком и потягивая аперитив, он с наглым видом рассматривал официанток в бикини со страусовыми перьями, словно они только что сошли со сцены «Лидо».

– Где ты теперь? – спросила Любовь, разглядывая его стильный пиджак от Ферре.

Судя по внешнему виду, Лежнев не бедствовал.

– Неважно, – ответил он.

– Чем занимаешься?

– Не твое дело.

Любовь поняла: он ей мстит – и в знак примирения заказала шикарный обед. Пока Леже ел, она рассказала о своих злоключениях – о тюрьме, о суде, стараясь давить на жалость. Он презрительно ухмыльнулся, демонстрируя полное отсутствие сочувствия к ее проблемам. Отхлебнул предложенный Любой скотч, поморщился:

– Дрянь! – выплеснул скотч в кактус.

Потребовал:

– Хочу пива.

Не дождавшись от Лежнева сочувствия, Любовь перешла к делу:

– Сколько ты хочешь?

Ковыряя во рту зубочисткой, он небрежно бросил:

– Двести кусков и ту бумажку, которую ты выкупила у козла комиссара, чтоб он сдох.

– Хорошо.

Любовь решила не торговаться, чтобы не раздражать его. Потом что-нибудь придумает. Сейчас с ним надо по шерстке, по шерстке…

– Двести тысяч долларов при условии, что больше я тебя не увижу.

Лежнев кивнул.

– Мне твоя рожа тоже не доставляет удовольствия, – нагло заявил он.

Лучше бы он снова дал ей оплеуху!

– Бумажку, как ты говоришь, я не отдам. Это будет моя гарантия, что ты снова не станешь меня преследовать.

– «Гарантия», «преследовать»! – с издевкой повторил он. – Детка, будь проще. Гони все. Иначе…

– Иначе?

– Мне терять нечего. И если придется выбирать, где сидеть, то лучше я сяду за убийство в тулонскую тюрьму, чем еще раз окажусь в твоей сраной Москве. Сыт я по горло родиной предков. А Франция меня России не выдаст. На родине я раньше засветился, так что лет семь посижу спокойно в Тулоне в камере с телевизором. А вот тебе за убийство мужа придется сидеть в ГУЛАГе.

Любовь подумала, что кретин свою выгоду знает.

– ГУЛАГа давно нет.

– Да? А Сибирь осталась? От бумажки Тораньяна тебе ведь никакой выгоды.

– А тебе?

– А мне она дорога как память.

Любовь пересилила свое отвращение к нему, притворилась лапочкой:

– Дорожные чеки «Томас Кук» тебя устроят?

– Ни хрена. Гони наличность.

Через час Леже встал без объяснений и ушел, предупредив ее на прощание:

– Даю день на обналичку. Завтра я тебя сам найду.

Он ушел, а она так и не узнала, чем он теперь занимается и в каком отеле живет. Впрочем, его судьба не повод для головной боли, о себе бы подумать.

И как чувствовала, что Лежнев еще доставит ей неприятности. Не успела выплатить ему и половины, как этот придурок вляпался в скандал…

Лениво шевелящиеся щупальца мысли подсказывали Любови единственно верное решение: немедленно собрать чемоданы, выкупить билет на сегодняшний рейс и улететь, оставив Лежнева там, где ему и следует находиться ближайшие сто лет.

Несколько минут она наслаждается воображаемой свободой, но ощущение радости тает, сменяется чувством опустошенности и страха. Любовь прекрасно понимает, что, выйдя на волю, он ее разыщет.

«Малышка, запомни, мы с тобой повязаны», – скажет он с кривой усмешкой, нажимая на ее нос, как на кнопку.

Проходя через малахитовый холл отеля, Любовь задержалась у стойки портье. На стойке разложены соблазнительные каталоги авиакомпаний, обещающих перенести вас моментально в любую точку земного шара.

– Писем для мадам Алькальде нет? – спросила она.

В отеле она зарегистрировалась под своей первой фамилией по старым водительским правам, в которых подделала срок действия. Портье неожиданно ответил: есть. Для леди в парео (хотя сейчас на ней деловой белый костюм) есть письмо.

Любовь взяла протянутый голубой конверт без обратного адреса, с французским штемпелем и логотипом экспресс-почты. У нее упало сердце: такие письма присылал ее московский адвокат. Между ними был уговор: никаких фамилий, никаких подписей, никаких личных адресов. Адрес отеля, фамилия ее первого мужа… Она не понимала, что могло заставить адвоката написать ей, но само собой разумеется: не с днем ангела он хотел ее поздравить. Обязательно в письме какая-то неприятность. Она это физически ощущала сквозь шелковистую бумагу конверта.

Любовь вскрыла письмо и пробежала глазами несколько строчек. Попыталась улыбнуться, хотя больше всего ей хотелось заплакать.

Неужели все повторится? Неужели снова начнется ад, как тогда, и все из-за пронырливого карьериста с фамилией от слова «мочалка»? Ну почему ей так не везет? Сколько кругом бандитов, почему этот следователь зациклился на ней? Что, кроме нее, ловить больше некого? Да по сравнению с другими она просто невинный младенец.