Текст книги "Том 8. Стихотворения. Рассказы"

Автор книги: Федор Сологуб

 
В томно-нагретой теплице
Алая роза цветет;
Рядом, в высокой светлице
Юная дева живет.
 
 
Роза, как дева соседка,
Никнет, грустна и больна;
Юная дева нередко
Плачет, оставшись одна.
 
 
Розе мечтается поле,
Солнце, сияющий луг,
Деве – лазурная воля,
Счастье и любящий друг.
 
 
Роза сквозь окна теплицы
Видит простой василек,
А под окошком девицы
Бедный поет пастушок.
 
 
Краше цветков ароматных
Розе цветок полевой.
Лучше блестящих и знатных
Деве красавец босой.
 

 
Хотя б вы нам и обещали
Завоевание луны,
Но все еще небес скрижали
Для ваших крыл запрещены.
 
 
И все еще безумство радо
Ковать томительные сны
Над плитами земного ада
Под гулы тусклой глубины.
 
 
И все еще разумной твари
Века недоли суждены
Томиться в длительном угаре
Всегда сжигаемой весны.
 

 
Бедная птица Додо!
Где ты построишь гнездо?
 
 
Было  уютно в гнездышке старом, —
Сгублена роща ярым пожаром.
 
 
Птенчиков огненный шквал
Горькой золой заметал.
 
 
Весело было в гнездышке милом, —
Стала вся роща полем унылым.
 
 
Будет над рощей летать
И без конца тосковать.
 

О.Н. Бутомо-Названовой

 
О, если б в наши дни гоненья,
Во дни запечатленных слов,
Мы не слыхали песнопенья
И мусикийских голосов,
 
 
Как мы могли бы эту муку
Безумной жизни перенесть
Но звону струн, но песен звуку
Еще простор и и воля есть.
 
 
Ты, вдохновенная певица,
Зажги огни, и сладко пой,
Чтоб песня реяла, как птица,
Над очарованной толпой,
 
 
А я прославлю звук звенящий,
Огонь ланит, и гордый взор,
И песенный размах, манящий
На русский сладостный простор!
 

 
–  Я любила, я любила.
Потому и умерла. —
Как заспорить с любой милой,
Как сказать: – С ума сошла! —
 
 
– Мне покойно в белом гробе.
Хорошо, что здесь цветы.
Погребенья час не пробил,
И еще со мною ты.
 
 
– Все минувшее бесследно
Я – совсем уже не та,
Но не бойся любы бледной,
Поцелуй мои уста.
 
 
– Были пламенны и алы,
Вот, – недвижны и бледны.
Милый, пей их нежный холод,
Снова тки, как прежде, сны.
 
 
– Не хочу, чтоб скоро умер,
Мне одной пускаться в путь,
Без тебя в прохладном доме
Хоть немного отдохнуть.
 
 
– Я любила, я любила,
Оттого и умерла. —
Как заспорить с любой милой,
Как сказать: – С ума сошла!
 

 
Сжигаемый пламенной страстью,
Мечтатель, творец и тиран,
Играя безмерною властью,
Царил на Руси Иоанн.
 
 
Он крепко слился поцелуем
С тобой, проливающей кровь,
Тобой он был пьяно волнуем,
О, жизнь! О, безумство – любовь!
 
 
Он смертных покоев не ведал,
Он знал только прелести мук,
И Жертвам терзаемым не дал
Отрады покойных разлук.
 
 
Чтоб мертвых тревожить, синодик
Кровавая память вела,
Стремя его вечно к свободе,
К азийской нездержности зла.
 
 
А просто, – он был неврастеник,
Один из душевно-больных.
В беспутной глуши деревенек
Таится не мало таких.
 

 
Кто-то, черный и покорный, кнопку повернул,
И хрусталь звенящим блеском встретил зыбкий гул.
 
 
Здесь когда-то, кто-то ясно пировал,
И когда-то, кто-то сердце заковал.
 
 
Легкая русалка заглянула к ним в окно, —
Кто-то вздрогнул и подумал: «все равно».
 
 
И отвел глаза от заоконной темноты,
И смотрел, навеки темный, на вино и на цветы.
 

 
В путях надмарсовых стремлюсь вкруг солнца я,
Земле неведомый и темный астероид.
Расплавленный металл – живая кровь моя,
И плоть моя – трепещущий коллоид.
 
 
Приникнуть не могу к тебе, земной двойник,
Отвеян в пустоту дыханием Дракона.
Лишь издали гляжу на солнцев светлый лик,
И недоступно мне земное лоно.
 
 
Завидую тебе: ты волен, слабый друг,
Менять свои пути, хотя и в малом круге,
А мой удел – чертить все тот же вечный круг
Всё в той же бесконечно-скучной вьюге.
 

Путь

 
Для тебя, ликующего Феба,
Ясны начертанья звездных рун,
Светлый бог! ты знаешь тайны неба,
Движешь солнцы солнц и луны лун.
 
 
Что тебе вся жизнь и все томленье
На одной из зыблемых земель!
Но и мне ты даришь вдохновенье,
Завиваешь Вакхов буйный хмель.
 
 
И мечтой нетленной озлатило
Пыльный прах на медленных путях
Солнце, лучезарное светило,
Искра ясная в твоих кудрях.
 
 
От тебя, стремительного бога,
Убегают, тая, силы зла,
И твоя горит во мне тревога.
Я – твоя пернатая стрела.
 
 
Мне ты, Феб, какую цель наметил,
Как мне знать и как мне разгадать!
Но тобою быстрый лет мой светел,
И не мне от страха трепетать.
 
 
Пронесусь над косными путями,
Прозвучу, как горняя свирель,
Просияю зоркими лучами
И вонжусь в намеченную цель.
 

 
Облака плывут и тают,
Небеса горят, сияют,
Растворяют облака.
Солнце к отдыху стремится.
Ясный свет его струится,
Безнадежный, как тоска.
 
 
Темный странник, в край далекий,
И край неведомых святынь,
Прохожу я, одинокий,
По пескам немых пустынь.
 
 
И за пыльными столбами
Напряженными глазами
Различаю ту страну,
Где я радостно усну.
 

 
Вьется предо мною
Узенький проселок.
Я бреду с клюкою,
Тяжек путь и долог.
 
 
Весь в пыли дорожной,
Я бреду сторонкой,
Слушая тревожно
Колокольчик звонкий.
 
 
Не глушимый далью,
Гул его несется,
Жгучею печалью
В сердце отдается.
 
 
Воздух полон гула,
И дрожит дорога,
– Ах, хоть бы уснула
Ты, моя тревога!
 

 
О друг мой тайный,
Приди ко мне
В мечте случайной
И в тишине.
 
 
В мою пустыню
Сойди на миг,
Чтоб я святыню
Твою постиг.
 
 
В бездушном прахе
Моих путей,
В тоске да в страхе
Безумных дней,
 
 
В одежде пыльной,
Сухой тропой
Иду, бессильный,
Едва живой.
 
 
Но весь жестокий
Забуду путь,
Лишь ты, далекий,
Со мной побудь.
 
 
Явись мне снова
В недолгом сне,
И только слово
Промолви мне.
 

 
К утехам равнодушен,
В толпе смирен и тих,
Судьбе я все послушен
В скитаниях моих,
 
 
И, если ворон черный
Пророчит мне беду,
Предвестию покорный
Я злым путем иду,
 
 
И, если злобным взором
Весь день мой омрачен,
Иль вражьим наговором
Мой след заворожен,
 
 
Не смею, не умею
Беду разворожить
Веселым быть не смею,
Не смею не тужить.
 

[текст отсутствует]

 
В небе звезды ярко блещут.
Дали светом осияны.
Мысль моя летит с тоскою
В те неведомые страны,
 
 
Где сияют эти звезды,
Где толпы миров кружатся,
И напрасные вопросы
На душе моей родятся:
 
 
Есть ли там такие ж люди?
Правят так же ль ими страсти?
Так же ль дики там и злобны
Бед бессмысленных напасти?
 

 
Спокойно озеро, широко,
Как чаша, полная водой,
Зарей подернуто с востока.
Хранит пленительный покой.
 
 
Одета дымкой розоватой,
Не шелохнется осока.
Туманом скрыта, словно ватой,
Вдаль убежавшая река.
 
 
Прилив бодрящей, свежей сырости
Отрадно душу веселит.
Казалось, где б тревоге вырасти, —
А все ж она томит,
 
 
Томит отравой сладко-горькой,
Слезами кроет даль,
И я, любуясь алой зорькой,
Сам не пойму, о чем печаль.
 
 
Хочу ль сказать я солнцу: – Брызни
В туман потоками лучей
И Жарким веянием Жизни
Тишь приумолкшую обвей? —
 
 
Иль Жалко мне, что обаяние
Прохлады утренней сбежит,
И солнца гордого сияние
Опять глаза мне утомит?
 

 
Где ты, моя Ариадна?
Где твой волшебный клубок?
Я в Лабиринте блуждаю,
Я без тебя изнемог.
 
 
Светоч мой гаснет, слабея,
Полон тревоги стою,
И призываю на помощь
Мудрость и силу твою.
 
 
Много дорог здесь, но света
Нет и не видно пути.
Страшно и трудно в пустыне
Мраку навстречу идти.
 
 
Жертв преждевременных тени
Передо мною стоят.
Страшно зияют их раны,
Мрачно их очи горят.
 
 
Голос чудовища слышен
И заглушает их стон.
Мрака, безумного мрака
Требует радостно он.
 
 
Где ж ты, моя Ариадна?
Где путеводная нить?
Только она мне поможет
Дверь Лабиринта открыть.
 

[текст отсутствует]

 
Земным не прельщайся,
Земные надежды губи,
От жизни отвращайся,
И смерть возлюби.
 
 
Не обманет она,
В ней утешение, —
Тишина; Забвение.
 

 
В темный час на иконы
Безнадежно гляжу,
И закрыты каноны,
И молитв не твержу.
 
 
Безобразны и дики
Впечатления дня.
Бестревожные лики,
Утешайте меня!
 
 
От бесстрастного взора
Прямо в душу мою
Я греха и позора
Никогда не таю.
 
 
Не от мира исходит
Утешающий свет,
И не к жизни приводит
Нерушимый завет.
 
 
Что мне мир. Он осудит
Иль хвалой оскорбит.
Темный путь мой пребудет
Нелюдим и сокрыт.
 

Предел

 
Порой гордыни дух лукавый
Своим крылом души коснется,
И злоба мстительной отравой
В душе надменной разольется,
 
 
И затемняется сознанье
Неправды тягостною мглою.
Но лишь одно воспоминанье
В моей душе взойдет зарею, —
 
 
Исчезнут вмиг, как тени ночи,
Гордыни мрачной наважденья,
И снова зорки станут очи,
И снова ясны впечатленья.
 
 
И над душой моей смиренной
Тогда сияет образ ясный:
Взор, дивной мыслью вдохновенный,
Лик величавый и прекрасный,
 
 
Бедна одежда, босы ноги,
Уста с улыбкою привета.
Нельзя мне сбиться с ним с дороги.
То – Иисус, Владыка света.
 

Из книги «Чардейная чаша» (1922)

«Нет словам переговора…»

 
Нет словам переговора,
Нет словам недоговора.
Крепки, лепки навсегда,
Приговоры-заклинанья
Крепче крепкого страданья,
Лепче страха и стыда.
 
 
Ты измерь, и будет мерно,
Ты поверь, и будет верно,
И окрепнешь, и пойдешь
В путь истомный, в путь бесследный,
В путь, от века заповедный.
Все, что ищешь, там найдешь.
 
 
Слово крепко, слово свято,
Только знай, что нет возврата
С заповедного пути.
Коль пошел, не возвращайся,
С тем, что любо, распрощайся,—
До конца тебе идти.
 
 
Заклинаньем обреченный,
Вещей деве обрученный,
Вдался слову ты в полон.
Не жалей о том, что было
В прежней жизни сердцу мило,
Что истаяло, как сон.
 
 
Ты просил себе сокровищ
У безжалостных чудовищ,
Заклинающих слова,
И в минуту роковую
Взяли плату дорогую,
Взяли все, чем жизнь жива.
 
 
Не жалей о ласках милой.
Ты владеешь высшей силой,
Высшей властью облечен.
Что живым сердцам отрада,
Сердцу мертвому не надо.
Плачь, не плачь, ты обречен.
 

19 января 1922

«День и ночь измучены бедою…»

 
День и ночь измучены бедою;
Горе оковало бытие.
Тихо плача, стала над водою,
Засмотрелся месяц на нее.
 
 
Опустился с неба, странно красен,
Говорит ей: – Милая моя!
Путь ночной без спутницы опасен,
Хочешь или нет, но ты – моя. —
 
 
Ворожа над темною водою,
Он унес ее за облака.
День и ночь измучены бедою,
По свету шатается тоска.
 

30 января 1922

«Чародейный плат на плечи…»

 
Чародейный плат на плечи
Надевая, говорила:
– Ах, мои ли это речи?
Ах, моя ли это сила?
Посылает людям слово
Матерь Господа живого. —
 
 
Чародейный посох в руки
Принимая, говорила:
– Ах, не я снимаю муки,
Не во мне живая сила.
Перед нами у порога
Тайно станет Матерь Бога. —
 
 
Чародейный круг чертила,
Озиралась и шептала:
– Ах, моя ли это сила?
Я ль заклятия слагала?
Призовет святые лики
Матерь Господа Владыки.
 

24 декабря 1897

«В стране сурового изгнанья…»

 
В стране сурового изгнанья,
На склоне тягостного дня,
Святая сила заклинанья
Замкнула в тайный круг меня.
 
 
Кому молюся, я не знаю,
Но знаю, что услышит Тот,
Кого молитвой призываю,
Кому печаль моя цветет.
 
 
Его мимолетящей тени,
Что исчезает, смерть поправ,
Молюся я, склонив колени
На росной ласковости трав.
 
 
И заклинанья не обманут,
Но будет то же все, что есть,
Опять страдания предстанут,
Все муки надо перенесть.
 
 
Что Тот вкусил, кто жало Змея
Навеки вырвал, надо мне,
Жестокой мукой пламенея,
Вкусить в последней тишине.
 

7 июля 1887

«Бога милого, крылатого…»

 
Бога милого, крылатого
Осторожнее зови.
Бойся пламени заклятого
Сожигающей любви.
 
 
А сойдет путем негаданным,
В разгораньи ль ясных зорь,
Или в томном дыме ладанном,—
Покоряйся и не спорь.
 
 
Прячет лик свой под личинами,
Надевает шелк на бронь,
И крылами лебедиными
Кроет острых крыл огонь.
 
 
Не дивися, не выведывай,
Из каких пришел он стран,
И не всматривайся в бредовый,
Обольстительный туман.
 
 
Горе Эльзам, чутко внемлющим
Про таинственный Грааль, —
В лодке с лебедем недремлющим
Лоэнгрин умчится вдаль,
 
 
Вещей тайны не разгадывай,
Не срывай его личин.
Силой Боговой иль адовой,
Все равно, он – властелин.
 
 
Пронесет тебя над бездною.
Проведет сквозь топь болот,
Цепь стальную, дверь железную
Алой розой рассечет.
 
 
Упадет с ноги сандалия,
Скажет змею: – Не ужаль! —
Из цианистого калия
Сладкий сделает миндаль.
 
 
Если скажет: – Все я сделаю! —
Но проси лишь об одном:
Зевс, представши пред Семелою,
Опалил ее огнем.
 
 
Беспокровною Дианою
Любовался Актеон,
Но, оленем став, нежданною
Гибелью был поражен.
 
 
Пред законами суровыми
Никуда не убежим.
Бог приходит под покровами,
Лик его непостижим.
 

6 мая 1921

«Выди в поле полночное…»

 
Выди в поле полночное,
Там ты стань на урочное,
На заклятое место,
Где с тоской распрощалася,
На осине качалася
Молодая невеста.
 
 
Призови погубителя,
Призови обольстителя,
И приветствуй прокуду,
И спроси у проклятого,
Небылого, незнатого,
Быть добру или худу.
 
 
Опылит тебя топотом,
Оглушит тебя шепотом,
И покатится с поля,
Слово довеку свяжется,
Без покрова покажется
Посуленная доля.
 

27 августа 1897

«Назвать, вот этот цвет лиловый…»

 
Назвать, вот этот цвет лиловый,
А этот голубой.
Смотри: король и туз бубновый
Легли перед тобой.
 
 
Приснился тихий сумрак храма
И дымный фимиам.
Выходит пиковая дама,
Гроза всех милых дам.
 
 
И все же погадать нам сладко
В мерцании лампад.
Легла червонная десятка
Преградой для отрад.
 
 
Именованья и гаданья —
Суровой Мойре дань.
Прими покорно все страданья,
И скорбью душу рань.
 
 
Скажи: вот этот цвет – лиловый,
А этот – голубой.
Истает мир, возникнет новый,
И в нем Она с тобой.
 

3 июля 1920

«Так же внятен мне, как прежде…»

 
Так же внятен мне, как прежде,
Тихий звук ее часов,
Стук тоскующего сердца
В темном шорохе годов.
 
 
Не к земной зовут надежде
Хоры тайных голосов,
Но ясна для одноверца
Вера в правду вещих снов.
 
 
И в изорванной одежде
Он к причастию готов,
И узка, но блещет дверца
Однолюбу в край богов.
 

13 января 1922

«Пришла ночная сваха…»

 
Пришла ночная сваха,
Невесту привела.
На ней одна рубаха,
Лицом она бела,
 
 
Да так, что слишком даже,
В щеках кровинки нет.
– Что про невесту скажешь?
Смотри, и дай ответ.
 
 
– Да что же думать много!
Пришла, так хороша,
Не стой же у порога,
Садись, моя душа.
 
 
В глазах угроза блещет,
Рождающая страх,
И острая трепещет
Коса в ее руках.
 

14 февраля 1905

«В камине пылания много…»

 
В камине пылания много,
И зыбко, как в зыбке миров.
Душа нерожденного бога
Восстала из вязких оков,
 
 
Разрушила ткани волокон,
Грозится завистливой мгле,
И русый колышется локон,
Чтоб свившись поникнуть в золе,—
 
 
И нет нерожденного бога,
Погасло пыланье углей,
В камине затихла тревога,
И только пред ним потеплей.
 
 
Мы радость на миг воскресили,
И вот уж она умерла,
Но дивно сгорающей силе
Да будут восторг и хвала.
 
 
Едва восприявши дыханье,
Он, бог нерожденный, погас,
Свои умертвил он желанья,
И умер покорно для нас.
 

31 декабря 1918

«Из чаш блистающих мечтания лия…»

 
Из чаш блистающих мечтания лия,
Качели томные подруги закачали,
От озарений в тень, из тени в свет снуя,
Колыша синевой и белым блеском стали.
 
 
По кручам выше туч проходит колея,
Высокий путь скользит над темнотой печали,
И удивляемся, – зачем же мы дрожали?
И знаю, – в полпути угасну ярко я.
 
 
По колее крутой, но верной и безгрешной,
Ушел навеки я от суетности внешней.
Спросить я не хочу: – А эта чаша – чья? —
 
 
Я горький аромат медлительно впиваю,
Гирлянды тубероз вкруг чаши обвиваю,
Лиловые черты по яспису вия.
 

21 июня 1919

«Обнаженный царь страны блаженной…»

 
Обнаженный царь страны блаженной,
Кроткий отрок, грозный властелин,
Красотой сияя нерастленной,
Над дремотной скукою равнин,
 
 
Над податливостью влажных глин,
Над томленьем тусклым жизни пленной
Он вознесся в славе неизменной,
Несравненный, дивный, он один.
 
 
Блещут яхонты, рубины, лалы
В диадеме на его кудрях,
Два огня горят в его очах,
 
 
И уста его, как вишни алы.
У него в руках тяжелый меч,
И в устах пленительная речь.
 

24 июля 1920

«Словно бусы, сказки нижут…»

 
Словно бусы, сказки нижут,
Самоцветки, ложь да ложь.
Языком клевет не слижут,
Нацепили, и несешь.
 
 
Бубенцы к дурацкой шапке
Пришивают, ложь да ложь.
Злых репейников охапки
Накидали, не стряхнешь.
 
 
Полетели отовсюду
Комья грязи, ложь да ложь.
Навалили камней груду,
А с дороги не свернешь.
 
 
По болоту-бездорожью
Огоньки там, ложь да ложь,—
И барахтаешься с ложью,
Или в омут упадешь.
 

10 октября 1893

«Хотя бы нам и обещали…»

 
Хотя бы нам и обещали
Завоевание луны,
Но все небесные скрижали
Еще для нас запрещены,
 
 
И все еще безумье радо
Ковать томительные сны
Над плитами земного ада
Под гулы тусклой глубины,
 
 
И все еще разумной твари
Века неволи суждены
Томиться в длительном угаре
Всегда сжигаемой весны.
 

15 мая 1915

«Ничто не изменит…»

 
Ничто не изменит
В том мире, где водят волов,
Один из бурливых валов,
Когда мою лодку, разбивши, опенит.
 
 
Склюют мне лицо
Вороны, резвяся и грая,
И дети, песками играя,
Сломают мне палец, и стащат кольцо.
 
 
Мне кости почище,
Соленая влага, домой.
Мой дух возвратится домой,
Истлевшему телу не нужно кладбище.
 

31 мая 1919

«В угрюмой, далекой пещере…»

 
В угрюмой, далекой пещере,
В заклятой молчаньем стране
Лежит уже много столетий
Поэт в зачарованном сне.
 
 
Не тлеет прекрасное тело,
Не ржавеют арфа и меч,
И ткани расшитой одежды
С холодных не падают плеч.
 
 
С тех пор, как прикрыли поэта
Тенета волшебного сна,
Подпала зароку молчанья
Отвергшая песни страна.
 
 
И доступа нет к той пещере.
Туда и высокий орел,
Хоть зорки крылатые очи,
А все же пути не нашел.
 
 
Одной только деве доступно
Из всех, кто рожден на земле,
В святую проникнуть пещеру,
Витать в очарованной мгле,
 
 
Склоняться к холодному телу,
Целуя немые уста,
Но дева та – муза поэта,
Зажженная в небе мечта.
 
 
Она и меня посещала
Порою в ночной тишине,
И быль о заклятом поэте
Шептала доверчиво мне.
 
 
Не раз прерывался слезами
Ее простодушный рассказ,
И вещее слово расслышать
Мешали мне слезы не раз.
 
 
Покинуть меня торопилась, —
Опять бы с поэтом побыть,
Глядеть на спокойные руки,
Дыханием арфу будить.
 
 
Прощаясь со мною, тревожно
Она вопрошала меня:
– Ты знаешь ли, скоро ли вспыхнет
Заря незакатного дня?
 
 
– Ах, если бы с росною розой
Могла я сегодня принесть
Печалью плененному другу
Зарей осиянную весть!
 
 
– Он знает: сменяются годы,
Столетия пыльно бегут,
А люди блуждают во мраке,
И дня беззакатного ждут.
 
 
– Дождутся ль? Светло торжествуя,
Проснется ли милый поэт?
Иль к вечно-цветущему раю
Пути вожделенного нет?
 

5 июля 1892

«Я вышел из потайной двери…»

 
Я вышел из потайной двери,
И нет возврата в милый рай.
Изнемогай, но в ясной вере,
Душа, томительно сгорай.
 
 
В кипенье темного потока,
Бегущего с горы крутой,
Рукою беспощадной Рока
Заброшен ключ мой золотой.
 
 
У первозданных стен Эдема
В пустыне безнадежных дней
Что мне осталось? Диадема
Из опаляющих огней,
 
 
И мантия пророка, – тяжко
На плечи давит мне она, —
И скрытая в одежде фляжка
С вином, где дремлет тишина,
 
 
И что еще? воспоминанья,
О днях любви, когда и я
Испытывал очарованья
И осиянность бытия.
 
 
И вот один у тайной двери,
Как пригвозженный раб, стою,
Безумству моему и вере
Смятенный дух мой предаю.
 

19 февраля 1922

Из книги «Великий благовест» (1923)

«В тени аллей прохлада…»

 
В тени аллей прохлада,
Нарядны господа,
А за оградой сада
Голодная нужда.
 
 
Глядит на бойких деток
Мальчишка-водонос,
В одну из узких клеток
Решетки всунув нос.
 
 
На жесткие каменья
Потом ему идти,
Томления терпенья
В груди своей нести.
 
 
Мучительно мне видеть
Неравенство людей
И горько ненавидеть
И взрослых и детей.
 

1895

Шут

 
Дивитесь вы моей одежде,
Смеетесь: – Что за пестрота! —
Я нисхожу к вам, как и прежде,
В святом обличий шута.
 
 
Мне закон ваш – не указка.
Смех мой – правда без границ.
Размалеванная маска
Откровенней ваших лиц.
 
 
Весь лоскутьями пестрея,
Бубенцами говоря,
Шутовской колпак честнее,
Чем корона у царя.
 
 
Иное время, и дороги
Уже не те, что были встарь,
Когда я смело шел в чертоги,
Где ликовал надменный царь.
 
 
Теперь на сходке всенародной
Я поднимаю бубен мой,
Смеюсь пред Думою свободной,
Пляшу пред мертвою тюрьмой.
 
 
Что, вас радуют четыре
Из святых земных свобод?
Эй, дорогу шире, шире!
Расступитесь, – шут идет!
 
 
Острым смехом он пронижет
И владыку здешних мест,
И того, кто руку лижет,
Что писала манифест.
 

1905

«Воцарился злой и маленький…»

 
Воцарился злой и маленький,
Он душил, губил и жег,
Но раскрылся цветик аленький,
Тихий, зыбкий огонек.
 
 
Никнул часто он, растоптанный,
Но окрепли огоньки,
Затаился в них нашептанный
Яд печали и тоски.
 
 
Вырос, вырос бурнопламенный,
Красным стягом веет он,
И чертог качнулся каменный,
Задрожал кровавый трон.
 
 
Как ни прячься, злой и маленький,
Для тебя спасенья нет,
Пред тобой не цветик аленький,
Пред тобою красный цвет.
 

1905

Весёлая песня

 
Буржуа с румяной харей,
Прочь с дороги, уходи!
Я – свободный пролетарий
С сердцем пламенным в груди.
 
 
Я терпел нужду и голод,
А тебе был всюду ход,
Но теперь твой гнет расколот,
Мой черед идти вперед.
 
 
Ты себя не беспокоил
Ни заботой, ни трудом,
Но подумай, кто построил
Для тебя просторный дом!
 
 
Из кого ты жилы тянешь?
Что несешь на биржу, а?
Так со мною ли ты станешь
Спорить, жирный буржуа?
 
 
Свет от нас давно ты застишь, —
Будет. Шкуру береги!
Отворяй нам двери настежь,
И беги себе, беги.
 
 
Запирует на просторе
Раззолоченных палат,
Позабыл былое горе,
Вольный пролетариат.
 

1905

«У правительства – нагайки, пулеметы и штыки…»

 
У правительства – нагайки, пулеметы и штыки.
Что же могут эти средства? Так, немножко, пустяки.
 
 
А у нас иное средство, им орудуем мы ловко,
Лютый враг его боится. Это средство – забастовка.
 
 
Рядом с ловкой забастовкой очень весело идет
Хоть и маленький, но тоже удалой и злой бойкот.
 

1905

«Четыре офицера…»

 
Четыре офицера
В редакцию пришли,
Четыре револьвера
С собою принесли.
 
 
Они сказали грозно,
Схватившись за мечи:
– Пока еще не поздно,
Покайся, Русь, молчи.
 
 
– Писаньями обижен
Полковник храбрых, Мин,
Который столь приближен
К вершинам из вершин.
 
 
– Коснулися вы чести
Геройского полка,
Так страшной бойтесь мести,
Отложенной пока.
 
 
– Наш храбрый полк, писаки,
Достоин русских войск,—
В Гороховой атаке
Был дух его геройск.
 
 
– Был сразу враг сконфужен,
Чуть щелкнули курки,
И даже стал не нужен
Лихой удар в штыки.
 
 
– Итак, не сочиняйте
Про славу наших рот:
Казенный Вестник, знайте,
Достаточно наврет.
 
 
– А если правды слово
Прочтем о нас в «Руси»,
Поступим так сурово,
Что Боже упаси.
 
 
– Возьмем крутые меры,
И сами вчетвером
Не только револьверы,
И пушку принесем.—
 
 
Умолкли все четыре,
Свершивши этот акт,
И, грудь расправив шире,
Ушли, шагая в такт.
 

1905