Текст книги "Том 8. Стихотворения. Рассказы"

Автор книги: Федор Сологуб

 
Предвестие отрадной наготы
В твоей улыбке озаренной встречи.
Но мне, усталому, пророчишь ты
Заутра после нег иные речи.
 
 
И я скольжу над вьюгой милых ласк
Мечтой, привыкнувшей ко всем сплетеньям,
И, не спеша войти в святой Дамаск,
На перекрестке медлю за куреньем.
 
 
Ты подожди, прелестница, меня,
Займись хитросплетенною косою.
Я в твой приют войду на склоне дня,
Когда поля задремлют под росою.
 
 
А ранним утром мне расскажешь ты,
Смущенная, наивно хмуря брови,
Что предвещают алые цветы,
О чем пророчит знойный голос крови.
 

 
О чем щебечут птицы
Так звонко по весне?
Какие небылицы
Рассказывают мне?
 
 
Забавно, словно в сказке
О чем звенят ручьи?
Чьи шопоты и ласки
Перепевают, чьи?
 
 
Ответа мне не надо.
Ответ я знаю сам.
Душа беспечно рада
Веселым голосам.
 
 
Под всякою личиной
Я узнавать привык
Любви, всегда единой,
Непостижимый лик.
 

 
Насладился я жизнью, как мог,
Испытал несказанные пытки,
И лежу, изнемогши, у ног
Той, кто дарит страданья в избытке.
 
 
И она на меня не глядит,
Но уста ее нежно-лукавы,
И последнюю, знаю, таит,
И сладчайшую чашу отравы
 
 
Для меня. Не забудет меня,
И меня до конца не оставит,
Все дороги последнего дня
Нежной лаской своей излукавит.
 

 
Душа моя, благослови
И упоительную нежность,
И раскаленную мятежность,
И дерзновения любви.
 
 
К чему тебя влечет наш гений,
Твори и в самый темный день,
Пронзая жуть, и темь, и тень
Сияньем светлых вдохновений.
 
 
Времен иных не ожидай, —
Иных времен и я не стою, —
И легкокрылою мечтою
Уродства жизни побеждай.
 

 
Гори, гори, моя любовь!
Я не боюсь твоих пыланий.
Светлее воскресайте вновь
Вы, сонмы яркие желаний!
 
 
Ты погасай, моя тоска,
Хотя б с моею вместе кровью,
Стрелою меткого стрелка
Сраженная. – моей любовью.
 
 
Мне стала наконец ясна
Давно томившая загадка.
Как прежде, смерть мне не страшна,
И жить, как никогда, мне сладко.
 

 
Тринадцать раз в году больная,
Устала я от жизни этой.
Хочу лежать в гробу нагая,
Но не зарытой, не отпетой.
 
 
И будет гроб мой – белый мрамор,
И обовьют его фиалки,
И надпись золотая: AMOR
У ног на черном катафалке.
 
 
Поставят гроб в высокой башне,
В торжественном большом покое,
И там ничто тоской вчерашней
Мне не напомнит про былое.
 
 
Аканты легких капителей
И своды голубой эмали
Меня закроют от мятелей
И от тревожной звездной дали.
 
 
Увижу в полночь сквозь ресницы
На ступенях алмазных лестниц
В одеждах алых вереницы
Блаженных Элизийских вестниц,
 
 
И отроков в крылатых латах,
Превосходящих блеском солнцы,
На страже у дверей заклятых
Чеканенной тяжелой бронзы.
 
 
И мне к челу с венчальным гимном
Рубиновая диадема
Прильнет, и фимиамом дымным
Упьюсь я, как вином Эдема.
 
 
Улыбкой слабой дрогнут губы,
И сладко потеплеют чресла,
Когда серебряные трубы
Мне возвестят: Любовь воскресла!
 
 
И запылает надпись: AMOR,
Пасхальные зажгутся свечи,
И встану я, и белый мрамор
Покину для последней встречи.
 

Дон Кихот

 
Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звездам сердце вознесет,
Кто до могилы пламенеет,—
Здесь на земле любить умеет
Один безумец Дон-Кихот.
 
 
Он видит грубую Альдонсу,
Но что ему звериный пот,
Который к благостному солнцу
Труды земные вознесет!
Пылая пламенем безмерным,
Один он любит сердцем верным,
Безумец бедный, Дон-Кихот.
 
 
Преображает в Дульцинею
Он деву будничных работ,
И, преклоняясь перед нею,
Ей гимны сладкие поет.
Что юный жар любви мгновенной
Перед твоею неизменной
Любовью, старый Дон-Кихот!
 

 
Порой томится Дульцинея,
От темной ревности бледна,
Но кто ей скажет: Дульцинея.
Ты Дон-Кихоту не верна! —
 
 
Изменит грубая Альдонса.
Любой приманкою взята,
Но кто же скажет ей: – Альдонса,
Для Дон-Кихота ты свята!—
 
 
Душою прилепляясь к многим,
Одну прославил Дон-Кихот.
Даруя милости убогим,
Не изменяет Дон-Кихот.
 

 
Кругом насмешливые лица,—
Сражен безумный Дон-Кихот.
Но знайте все, что есть светлица,
Где Дон-Кихота дама ждет.
 
 
Рассечен шлем, копье сломалось,
И отнят щит, и порван бант,
Забыв про голод и усталость,
Лежит убитый Росинант.
 
 
В изнеможении, в истоме
Пешком плетется Дон-Кихот.
Он знает, что в хрустальном доме
Царица Дон-Кихота ждет.
 

Фимиамы (1921)

«На что мне пышные палаты…»

 
На что мне пышные палаты
И шелк изнеженных одежд?
В полях мечты мои крылаты,
Подруги сладостных надежд.
 
 
Они летят за мной толпами,
Когда, цветам невинным брат,
Я окрыленными стопами
Иду, куда глаза глядят.
 
 
Слагать стихи и верить смело
Тому, Кто мне дарует свет,
И разве есть иное дело,
Иная цель, иной завет?
 

«В ясном небе – светлый Бог Отец…»

 
В ясном небе – светлый Бог Отец,
Здесь со мной – Земля, святая Мать.
Аполлон скует для них венец,
Вакх их станет хмелем осыпать.
 
 
Вечная качается качель,
То светло мне, то опять темно.
Что сильнее, Вакхов темный хмель,
Или Аполлоново вино?
 
 
Или тот, кто сеет алый мак,
Правду вечную один хранит?
Милый Зевс, подай мне верный знак,
Мать, прими меня под крепкий щит.
 

«Бывают дивные мгновенья…»

 
Бывают дивные мгновенья,
Когда насквозь озарено
Блаженным светом вдохновенья
Все, так знакомое давно.
 
 
Все то, что сила заблужденья
Всегда являла мне чужим,
В блаженном свете вдохновенья
Опять является моим.
 
 
Смиряются мои стремленья,
Мои безбурны небеса.
В блаженном свете вдохновенья
Какая радость и краса!
 

«В пути томительном и длинном…»

 
В пути томительном и длинном,
Влачась по торжищам земным,
Хоть на минуту стать невинным,
Хоть на минуту стать простым,
 
 
Хоть краткий миг увидеть Бога,
Хоть гневную услышать речь,
Хоть мимоходом у порога
Чертога Божия прилечь!
 
 
А там пускай затмится пылью
Святая Божия тропа,
И гнойною глумится былью
Ожесточенная толпа.
 

«Скифские суровые дали…»

 
Скифские суровые дали,
Холодная, темная родина моя,
Где я изнемог от печали,
Где змея душит моего соловья!
 
 
Родился бы я на Мадагаскаре,
Говорил бы наречием, где много а,
Слагал бы поэмы о любовном пожаре,
О нагих красавицах на острове Самоа.
 
 
Дома ходил бы я совсем голый,
Только малою алою тканью бедра объяв,
Упивался бы я, бескрайно веселый,
Дыханьем тропических трав.
 

«Благодарю тебя, перуанское зелие!..»

 
Благодарю тебя, перуанское зелие!
Что из того, что прошло ты фабричное ущелие!
 
 
Все же мне дарит твое курение
Легкое томное головокружение.
 
 
Слежу за голубками дыма и думаю:
Если бы я был царем Монтезумою,
 
 
Сгорая, воображал бы я себя сигарою,
Благоуханною, крепкою, старою.
 
 
Огненной пыткой в конец истомленному
Улыбнулась бы эта мечта полусожженному.
 
 
Но я не царь, безумно сожженный жестокими.
Твои пытки мне стали такими далекими.
 
 
Жизнь мне готовит иное сожжение.
А пока утешай меня, легкое тление,
 
 
Отгоняй от меня, дыхание папиросное,
Наваждение здешнее, сердцу несносное,
 
 
Подари мне мгновенное, зыбкое веселие.
Благословляю тебя, перуанское зелие!
 

«Лежу и дышу осторожно…»

 
Лежу и дышу осторожно
В приюте колеблемых стен.
Я верю, я знаю, как можно
Бояться внезапных измен.
 
 
Кто землю научится слушать,
Тот знает, как зыблемо здесь,
Как стены нетрудно обрушить
Из стройности в дикую смесь.
 
 
И вот предвещательной дрожью
Под чьей-то жестокой рукой
Дружится с бытийскою ложью
Летийский холодный покой.
 

«Все земные дороги…»

 
  Все земные дороги
В разделениях зла и добра,
  Всеблаженные боги,
  Только ваша игра!
 
 
  Вы беспечны и юны,
  Вам бы только играть,
И ковать золотые перуны,
  И лучами сиять.
 
 
  Оттого, что Вас трое,
Между Вами раздор не живет.
  И одно, и другое,
  К единению Воля ведет.
 

«Когда с малютками высот…»

 
Когда с малютками высот
Я ополчался против гадов,
Ко мне пришел посланник адов.
Кривя улыбкой дерзкой рот,
Он мне сказал: «Мы очень рады,
Что издыхают эти гады,—
К Дракону сонм их весь взойдет.
 
 
И ты, когда придешь в Змеиный,
Среди миров раскрытый рай,
Там поздней злобою сгорай,—
Ты встретишь там весь сонм звериный.
И забавляться злой игрой
Там будет вдохновитель твой,
Он, вечно сущий, Он единый.»
 

«При ясной луне…»

 
При ясной луне,
В туманном сиянии,
Замок снится мне,
И в парчовом одеянии
Дева в окне.
 
 
Лютни печальной рыдания
Слышатся мне в отдалении.
Как много обаяния
В их пении!
Светит луна,
Дева стоит у окна
В грустном томлении.
 
 
Песня ей слышится.
Томно ей дышится.
Вечно одна,
Грустна, бледна, —
Ни подруги, ни матери нет.
 
 
Лунный свет
Сплетает
Чудные сны
И навевает
Жажду новизны.
 
 
Жизнь проводит тени в скуке повторений,
Грустно тени мрачные скользят.
Песни старых бед и новых сожалений
Загадочно звучат.
 
 
Звучат загадочно
Трепетные сны.
Бьется лихародочно
Жажда новизны.
Желаний трепет,
Страсть новизны
И новизна страстей, —
 
 
Вот о чем печальной песни лепет
В сострадательном мерцании луны
Говорит тихонько ей
И в душе моей.
 

О.А. Глебовой-Судейкиной

 
Не знаешь ты речений скверных,
Душою нежною чиста.
Отрада искренних и верных —
Твои веселые уста.
 
 
Слова какие ж будут грубы,
Когда их бросит милый рок
В твои смеющиеся губы,
На твой лукавый язычок!
 

«Я испытал превратности судеб…»

 
Я испытал превратности судеб,
И видел много на земном просторе,
  Трудом я добывал свой хлеб,
  И весел был, и мыкал горе.
 
 
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто теперь меня не держит,
  И пусть таящийся во мгле
  Меня стремительно повержет.
 
 
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, —
  Мой труд. Иных земных наград
  Не жду за здешний дикий холод.
 
 
Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Петр, гремя ключами, спросит:
  – Что сделал ты? – меня он вниз
  Железным посохом не сбросит.
 
 
Скажу: – Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны,
  И вообще мои грехи,
  Апостол Петр, многообразны.
 
 
Но я – поэт. – И улыбнётся он,
И разорвет грехов рукописанье.
  И смело в рай войду, прощен,
  Внимать святое ликованье,
 
 
Не затеряется и голос мои
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
  Земля была моей тюрьмой,
  Но здесь я прожил не напрасно.
 
 
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейшим серафимам,
  В благоуханье райских трав
  Вольется благовонным дымом.
 

«Один свершаю долгий путь…»

 
Один свершаю долгий путь
И не хочу с него свернуть
Туда, где мечется толпа,
Самолюбива и тупа.
 
 
Для тех, кто хочет побеждать
И блага жизни отнимать,
Оставил долю я мою,
И песню вольную пою.
 

«Радуйся, радуйся, Ева…»

 
Радуйся, радуйся, Ева,
Первая и прекраснейшая из жен!
Свирепый Адонаи
Лишил тебя земной жизни,
За то, что ты преступила
Его неправый завет.
Свирепый Адонаи
Поразил твое нежное тело,
 
 
И обрек его смерти,
Темной и смрадной, —
Но твое потомство
Населило землю.
 
 
Радуйся, радуйся, Ева,
Всеблагий Люцифер с тобою,
Люцифер с тобою и с нами!
 
 
Приветствуем Еву,
Мать человеческого рода.
 
 
Люцифер тебя создал
Дивными руками
Из сладкого сока
Благоуханнейших земных цветов.
 
 
Привет тебе, Ева,
Первая и прекраснейшая из жен!
 
 
Ты – первая святая жертва
Злого Адонаи,
Излившего свою ярость
На эту землю.
 
 
Привет тебе, Ева,
Преблагий Люцифер с тобою!
 
 
Он, злой Адонаи,
Обрек тебя смерти,
Тебя и Адама,
И твое потомство,
Потому что ты носила
Под сердцем
Благословенный плод
Небесной любви.
 
 
Привет тебе
В радостях
И в печалях!
 
 
Злой Адонаи
Обрек тебя смерти, —
Но твое потомство
Он не мог уничтожить
Всею злостью
Буйных стихий.
 
 
Привет тебе, Ева,
Привет!
 

«Хнык, хнык, хнык!..»

 
  – Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Прошлый раз тебя я видел,—
  Ты был горд,
Кто ж теперь тебя обидел,
  Бог иль черт?
 
 
  – Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
– Ах, куда, куда ни скочишь,
  Всюду ложь.
Поневоле, хоть не хочешь,
  Заревешь,
 
 
  – Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Что тебе чужие бредни,
  Милый мой,
Ведь и сам ты не последний,
  Крепко стой!
 
 
  – Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Знаю, надо бы крепиться,
  Да устал,
И придется покориться.
  Кончен бал!
 
 
  – Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Ну, так что же! Вот и нянька
  Для потех.
Ты на рот старухи глянь-ка,—
  Что за смех!
 
 
  – Хнык, хнык, хнык!
Хныкать маленький привык.
 
 
– Этой старой я не знаю,
  Не хочу,
Но дверей не запираю,
  И молчу.
 
 
  – Хнык, хнык, хнык!
Хныкать маленький привык.
 

«Как же богат я слезами!..»

 
Как же богат я слезами!
Падают с неба дождем,
Тихо струятся ручьями,
Бьют и сверкают ключом.
 
 
Только глазам недосужно
Слезы еще проливать,
Да и не нужно, не нужно
Солнечный свет затмевать.
 

«Замолкнули праздные речи…»

 
Замолкнули праздные речи,
Молитвой затеплился храм,
Сияют лампады и свечи,
Восходит святой фимиам.
 
 
Возносим пасхальные песни
От слезно-сверкающих рос.
Воскресни, воскресни,
Воскресни, Христос,
 
 
Вливаются светлее вести
В ответный ликующий стих;
К сберегшей венец свой невесте
Нисходит небесный Жених.
 

«Печальный друг, мой путь не прокляни…»

 
Печальный друг, мой путь не прокляни,
Лукавый путь веселого порока.
К чему влачить безрадостные дни?
Желания обуздывать жестоко.
 
 
Не хочешь ли загробного венца?
Иль на земле отрадна долговечность?
Греши со мной, люби мою беспечность,—
Нам далеко до темного конца.
 
 
Смотри, сняла я медленные платья,
И радостной сияю наготой.
Познай любовь, познай мои объятья,
Насыть и взор, и душу красотой.
 
 
Настанет срок, прекрасное увянет,
Тогда молись и плачься о грехах,
И если плоть твоя грешить устанет,
Мечтай о счастье в вечных небесах.
 

«Знаю знанием последним…»

 
Знаю знанием последним,
Что бессильна эта тьма,
И не верю темным бредням
Суеверного ума.
 
 
Посягнуть на правду Божью —
То же, что распять Христа,
Заградить земною ложью
Непорочные уста.
 
 
Но воскресший вновь провещит,
Будет жизнь опять ясна,
И дымяся затрепещет
Побежденный Сатана.
 

«Мой милый друг! я прежде был…»

 
Мой милый друг! я прежде был
  Такой же, как и ты,
И простодушно я любил
  Весну, цветы, мечты.
 
 
Любил ночные небеса
  С задумчивой луной,
Любил широкие леса
  С их чуткой тишиной,
 
 
Мечтал один, и ждал один
  Каких-то светлых дней,
Каких-то сладостных годин
  И радостных огней,
 

«Небо – моя высота…»

 
Небо – моя высота,
Море – моя глубина.
Радость легка и чиста,
Грусть тяжела и темна.
 
 
Но, не враждуя, живут
Радость и грусть у меня,
Если на небе цветут
Лилии светлого дня,—
 
 
Волны одна за одной
Тихо бегут к берегам,
Радость царит надо мной,
Грусти я воли не дам.
 
 
Если же в тучах скользит
Змеи, звеня чешуей —
Волны кипят и гремят,
Дерзкой играя ладьей,
 
 
Буйная радость дика,
Биться до смерти я рад,
Разбушевалась тоска,
Нет ей границ и преград.
 

Клевета

 
Лиловая змея с зелеными глазами,
Я все еще к твоим извивам не привык.
  Мне страшен твой, с лукавыми речами,
    Раздвоенный язык.
 
 
Когда бы в грудь мою отравленное жало
Вонзила злобно ты, не возроптал бы я.
  Но ты всегда не жалом угрожала,
    Коварная змея.
 
 
Медлительный твой яд на землю проливая,
И отравляя им невинные цветы,
  Шипела, лживая и неживая,
    О гнусных тайнах ты.
 
 
Поднявши от земли твоим холодным ядом
Среди немых стволов зелено-мглистый пар,
  Ты в кровь мою лила жестоким взглядом
    Озноб и гнойный жар.
 
 
И лес, где ты ползла, был чудищами полон,
Дорога, где я шел, свивалася во мгле.
  Ручей, мне воду пить, клубился, солон,
    И мох желтел в золе.
 

«Знаю правду, верю чуду…»

 
Знаю правду, верю чуду,
И внимаю я повсюду
Тихим звукам тайных сил.
Тот просвет в явленьи всяком,
Что людей пугает мраком,
Я бесстрашно полюбил.
 
 
Я не ваш, я бесполезный.
Я иду над вечной бездной
Вдаль от блага и от зла.
Мне всегда несносно-чужды
Все земные ваши нужды,
Преходящие дела.
 

«Зачем любить? Земля не стоит…»

 
Зачем любить? Земля не стоит
  Любви твоей.
Пройди над ней, как астероид,
  Пройди скорей.
 
 
Среди холодной атмосферы
  На миг блесни,
Яви мгновенный светоч веры,
  И схорони.
 

Нине Каратыгиной

 
Вы любите голые девичьи руки,
И томно на теле шуршащие бусы,
И алое, трепетно-знойное тело,
И животворящую, буйную кровь.
 
 
И если для сердца есть терпкие муки,
И совесть глубокие терпит укусы,
И только жестокость не знает предела,
Так что ж, – и такою любите любовь.
 

«Дай мне эфирное тело…»

 
Дай мне эфирное тело,
Дай мне бескровные вены!
К милому б я полетела
Мимо затворы и стены!
 
 
Дай мне прозрачное тело,
Сбросить бы тесные платья!
К милому б я полетела
Пасть, замирая, в объятья.
 
 
Дай мне крылатое тело,
Трепетно-знойные очи!
К милому б я полетела
Яркою молнией ночи.
 

«Не думай, что это – березы…»

 
Не думай, что это – березы,
А это – холодные скалы.
Все это – порочные души.
 
 
Печальны и смутны их думы,
И тягостна их неподвижность,
И нам они чужды навеки,
И люди вовек не узнают
Заклятой и страшной их тайны.
 
 
И мудрому только провидцу
Открыто их темное горе
И тайна их скованной жизни.
 

«Как лук, натянутый не слишком туго…»

 
Как лук, натянутый не слишком туго,
Я животом и грудью встречу друга,
И уж потом в объятья упаду.
Но и тогда, когда темны ресницы,
Я сохраню тот выгиб поясницы,
С которым я в дневных лучах иду.
 
 
Пряма в толпе, я вовсе не другая
И в час, когда пред ним лежу нагая,
Простершися во весь надменный рост.
С покорностью любовь не познакомит,
И обнимающий меня не сломит
Стремительного тела крепкий мост.
 

«Под сению Креста рыдающая мать…»

 
Под сению Креста рыдающая мать.
Как ночь пустынная, мрачна ее кручина.
Оставил Мать Свою, – осталось ей обнять
Лишь ноги бледные измученного сына.
 
 
Хулит Христа злодей, распятый вместе с ним:
– Когда ты Божий Сын, так как же ты повешен?
Сойди, спаси и нас могуществом твоим,
Чтоб знали мы. что ты всесилен и безгрешен.—
 
 
Любимый ученик сомнением объят,
И нет здесь никого, в печали или злобе,
Кто верил бы, что Бог бессильными распят
И встанет в третий день в своем холодном гробе.
 
 
И даже сам Христос, смутившись наконец,
Под гнетом тяжких дум и мук изнемогая,
Бессильным естеством медлительно страдая,
Воззвал: – Зачем меня оставил Ты, Отец! —
 
 
В Христа уверовал и Бога исповедал
Лишь из разбойников повешенных один.
Насилья грубого и алчной мести сын.
Он сыну Божьему греховный дух свой предал.
 
 
И много раз потом вставала злоба вновь,
И вновь обречено на казнь бывало Слово,
И неожиданно пред ним горела снова
Одних отверженцев кровавая любовь.
 

«Муж мой стар и очень занят, все заботы и труды…»

 
Муж мой стар и очень занят, все заботы и труды,
Ну, а мне-то что за дело, что на фраке три звезды!
Только пасынок порою сердце мне развеселит,
Стройный, ласковый и нежный, скромный мальчик Ипполит.
 
 
Я вчера была печальна, но пришел любезный гость,
Я все горе позабыла, утопила в смехе злость.
Что со мной случилось ночью, слышал только Ипполит,
Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит.
 
 
Утром, сладостно мечтая, я в мой светлый сад вошла,
И соседа молодого я в беседку позвала.
Что со мной случилось утром, видел только Ипполит,
Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит.
 
 
В полдень, где найти прохладу? Только там, где есть вода.
Покатать меня на лодке Ипполиту нет труда.
Что со мной случилось в полдень, знает только Ипполит.
Но, конечно, эту тайну скромный мальчик сохранит.
 

«Все, что вокруг себя знаю…»

 
Все, что вокруг себя знаю,—
Только мистический круг.
Сам ли себя замыкаю
В темное зарево вьюг?
 
 
Или иного забавит
Ровная плоскость игры,
Где он улыбчиво ставит
Малые наши миры?
 
 
Знаю, что скоро открою
Близкие духу края.
Миродержавной игрою
Буду утешен и я.
 

«Близ ключа в овраге…»

 
Близ ключа в овраге
Девы-небылицы
Жили, нагло наги,
Тонки, бледнолицы.
 
 
Если здешний житель,
Сбившийся с дороги,
К ним входил в обитель,
Были девы строги.
 
 
Страхи обступали
Бедного бродягу,
И его гоняли
По всему оврагу.
 
 
Из чужого ль края
Путник, издалеча,
Для того другая,
Ласковая встреча.
 
 
Вдруг на дне глубоком
Девы молодые,
С виноградным соком
Чаши золотые,
 
 
Светлые чертоги,
Мягкие ложницы,
В легкой пляске ноги
Голой чаровницы,
 
 
Звон и ликованье,
Радостное пенье.
Сладкое мечтанье,
Тихое забвенье.
 

«Моя верховная Воля…»

 
Моя верховная Воля
Не знает внешней цели.
Зачем же Адонаи
Замыслил измену?
Адонаи
Взошел на престолы,
Адонаи
Требует себе поклоненья,—
И наша слабость,
Земная слабость
Алтари ему воздвигала.
Но всеблагий Люцифер с нами,
Пламенное дыхание свободы,
Пресвятой свет познанья,
Люцифер с нами,
И Адонаи,
Бог темный и мстящий,
Будет низвергнут
И развенчан
Ангелами, Люцифер, твоими,
Вельзевулом и Молохом.
 

«Упрекай меня, в чем хочешь…»

 
Упрекай меня, в чем хочешь,—
Слез моих Ты не источишь,
И в последний, грозный час
Я пойду Тебе навстречу
И на смертный зов отвечу:
– Зло от Бога, не от нас!
 
 
Он смесил с водою землю,
И смиренно я приемлю,
Как целительный нектар,
Это Божье плюновенье,
Удивительное бренье,
Дар любви и дар презренья,
Малой твари горний дар.
 
 
Этой вязкой, теплой тины,
Этой липкой паутины
Я сумел презреть полон.
Прожил жизнь я, улыбаясь,
Созерцаньям предаваясь,
Все в мечты мои влюблен.
 
 
Мой земной состав изношен,
И куда ж он будет брошен?
Где надежды? Где любовь?
Отвратительно и гнило
Будет все, что было мило,
Что страдало, что любило,
В чем живая билась кровь.
 
 
Что же, смейся надо мною!
Я слезы твоей не стою,
Хрупкий делатель мечты.
Только знаю, Царь небесный,
Что голгофской мукой крестной
Человек страдал, не Ты.
 

«На тихом берегу мы долго застоялись…»

 
На тихом берегу мы долго застоялись.
Там странные цветы нам сладко улыбались,
Лия томительный и пряный аромат.
 
 
Фелонь жреца небес прохладно голубела.
Долина томная зарею пламенела,
Ровна и холодна в дыханье горьких мят.
 
 
Донесся к нам наверх рожка призыв далекий.
Бренчали вдалеке кутасы мирных стад.
Какой забавный звон! В безмолвности широкой.
Янтарный звон зари смирил полдневный яд.