Текст книги "Спроси свою совесть"
Автор книги: Федор Андрианов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– Пошли? – нерешительно предложил он.
Ирина молча кивнула головой. Только сейчас Сергеев заметил, что идёт снег, первый снег новой зимы. Крупные снежинки словно рождались из воздуха в световых кругах уличных фонарей и мягко опускались на крыши домов, на мостовую, на воротники прохожих. На обочинах тротуара уже образовался белый воротничок, крыши домов тоже были белые.
Вышли на главную улицу. Встречных прохожих почти не было. Их всё реже обгоняли последние зрители из кинотеатра. Откуда-то, вероятно, из клуба, доносились приглушённые звуки духового оркестра. «Воскресенье, сегодня танцы», – догадался Сергеев. Он искоса посмотрел на молча идущую рядом Ирину. Лицо её, освещённое неясным светом фонаря, показалось ему печальным.
«Недовольна чем-то, – решил Иван про себя. – А, впрочем, чем ей довольной быть? Идёт с ней рядом болван и молчит, как столб. Женьку бы Курочкина сюда, он бы сейчас заболтал о поэзии, о звёздах».
Но представить Женьку на своём месте было почему-то неприятно, и он постарался думать о другом.
«А в самом деле, может, о звёздах заговорить? Во всех книгах влюблённые во время прогулок о звёздах говорят».
Он взглянул на небо. Тёмное, оно низко нависло над землёй, словно прикрыло её одеялом.
«Да, сегодня о звёздах не поговоришь. О чём же тогда? Разве о спутниках?»
– Ира, – смущенно начал он, – вот мы идём с тобой, а возможно, над нами в это время спутник пролетает.
Ирина насмешливо посмотрела на него.
– Может, ещё про погоду что-нибудь скажешь? Погода, мол, сегодня хорошая.
– А что, и в самом деле погода замечательная, – сконфуженно пробормотал Иван.
– Если у тебя других тем для разговора нет, лучше помолчи, – спокойно сказала Ира.
«Дурак ты, дурак! – ругал себя в душе Сергеев. – Не умеешь ты с девушками разговаривать! Поди, как весело ей с тобой!»
Затянувшееся молчание беспокоило его, и это было единственным, что нарушало его прекрасное настроение. Сам бы он был согласен идти вот так рядом с Ириной молча всю ночь, всю жизнь, вечность.
«А может быть, и ей так же хорошо сейчас? – робко мелькнула мысль, но он тут же возразил сам себе. – как же, хорошо! Девушки молчунов не любят!»
– Понравилась тебе картина? – спросил он, чтобы только не молчать.
– Не так чтобы очень, – пожала плечами Ирина и, чуть помолчав, в свою очередь спросила его: – а тебе?
– Понравилась! – горячо вырвалось у Ивана.
– Даже? – лукаво улыбнулась Ирина. – а ты хоть что-нибудь видел из этой картины?
«Значит, заметила, – бешено застучало сердце. – Заметила и… не сердится!»
– Ну, я пришла, – неожиданно остановилась Ира.
Сергеев словно впервые увидел её маленькую фигуру, серую шапочку, блестящие глаза, алые от свежего воздуха щёки и маленькие снежинки на чёрном воротнике её пальто. Она будто чего-то ждала, и Сергеев неуклюже топтался на месте.
«Вот сказать ей, сказать всё, – мелькнуло у него в голове, – что она самая хорошая, самая красивая, самая умная! Обидится, пожалуй, подумает, что насмехаюсь».
Ирина всё не уходила, и Сергеев решился.
– Знаешь, Ира, – медленно подбирая слова и не поднимая на неё глаз, начал он, – у меня ещё никогда в жизни такого хорошего вечера не было…
Ирина молчала. Иван взглянул на неё и тотчас опустил глаза. Робость снова овладела им. Как продолжать, он не знал.
– И вечер… И снег… И ты… – почему-то шёпотом закончил он.
– Не надо, Ваня. Помолчим, – так же тихо ответила Ирина, и они оба молча замерли, прислушиваясь к тишине. Никаких посторонних звуков, казалось, не долетало до них, каждый слышал только биение своего сердца. Сергеев робко нашёл руку Ирины, и она, не сопротивляясь, оставила её в его руке. А снег всё падал, мягкий, пушистый, первый снег.
«А говорят, любовь только весной приходит», – почему-то подумалось Ивану. Он посмотрел в лицо Ирины. Она стояла, запрокинув голову и глядя в низкое, тёмное небо. На её длинные ресницы тихо опустилась пушистая снежинка. Ирина моргнула, и снежинка слетела.
– Тебе не холодно? – озабоченно спросил Иван.
Ирина зажмурилась и молча покачала головой.
– Вот зима… А не весна… – негромко произнёс он.
Мысль была выражена довольно несвязно, но Ирина сразу поняла, что он хотел сказать. Она посмотрела на него снизу вверх, ласково улыбнулась и негромко пропела:
Всё равно весна придёт,
Всё равно растает лёд…
И, внезапно рассмеявшись, она выдернула свою руку из руки Ивана и скрылась за калиткой. Он ошеломленно шагнул вслед за ней, но каблучки её ботинок уже застучали по ступенькам крыльца.
– До свидания, Ваня, – негромко донеслось до него из темноты.
– До свидания, Ира, – одними губами ответил он.
Стукнула дверь. Иван стоял, прижавшись к забору.
«Вот сейчас она вошла в дом, сняла шапочку, пальто, сейчас пройдет в комнату, зажжет свет». И в ту же секунду в окне домика загорелся свет.
«Завтра, завтра я её снова увижу!» – думал Иван, шагая к своему дому. В его ушах всё ещё звучала песенка, которую ему пропела Ирина.
Всё равно весна придёт,
Всё равно растает лёд…
Наше счастье к нам в окно
Постучит всё равно! —
во все горло рявкнул Иван и засмеялся.
«Завтра, завтра!» – пело у него в душе. Ему казалось, что завтра всё изменится. Что именно и как именно – этого он не знал, но был твёрдо уверен, что по-старому их отношения с Ириной оставаться не могут.
Однако он ошибся: всё осталось по-старому. Когда он утром вошёл в класс, почти все десятиклассники были на своих местах. Сергеев сразу увидел Ирину. Она разговаривала с Ниной Черновой. Иван вспыхнул, но не отвёл глаз. Он ожидал, что Ирина сейчас взглянет на него и ласково улыбнётся, так, как улыбалась ему вчера. Но Ирина даже и не думала смотреть на него. Тогда Иван сам пошел к ней. Проходя мимо, он замедлил шаг и негромко сказал:
– Здравствуйте, девочки!
– Здравствуйте, – небрежно, как показалось Ивану, кивнула Ира и продолжала как ни в чём не бывало свой разговор с Ниной. Иван помедлил секунду, ожидая, что она всё-таки посмотрит на него и скажет что-нибудь, но так и не дождался. Ира не обращала на него никакого внимания. Вздохнув, Иван прошёл на своё место и уселся за парту.
«Что же было вчера? – растерянно думал он. – Или она нарочно играла, чтобы потом посмеяться надо мной?»
Подняв голову, он вдруг увидел, что Ирина направляется к нему. Мгновенно вспыхнув, он приподнялся ей навстречу.
– Сергеев, – неожиданно сухо и строго спросила Ирина, – ты почему сегодня опоздал на дежурство?
Краска залила ему лицо, и он, досадуя на себя за это смущение, грубовато ответил:
– Опоздал, вот и всё.
В самом деле, не мог же он ей объяснить, что когда собирался в школу, торопился, чтобы скорее увидеть её, неловко рванул рубашку и разорвал немного у воротника. Пришлось самому зашивать.
– А ещё член бюро, – всё так же сухо сказала Ирина. – Не забудь по крайней мере выполнить решение комсомольского собрания и после уроков убрать класс.
Она повернулась и, не дожидаясь ответа, пошла к группе девочек, собравшихся возле Лидки Нориной.
– Сделаем, – сердито буркнул ей в спину Сергеев, – обойдемся и без напоминаний!
Уроки тянулись, как никогда, томительно. Сергеев то злился в душе на Ирину за её непонятное поведение, то у него вдруг снова вспыхивала надежда, что вот сейчас она подойдёт к нему и скажет что-нибудь ласковое и значительное. Но Ирина всё не подходила.
«Может быть, она сердится за что-нибудь на меня? – думал Иван. – Но за что?»
Он терялся в догадках. Вот прозвенел последний звонок. Ирина собрала книги, встала из-за парты, пошла к дверям. Сергеев провожал её неотрывным взглядом, и она почувствовала этот взгляд. У самых дверей она обернулась и улыбнулась Ивану той самой улыбкой, которую он так ждал. Он даже зажмурился – так ослепительна была эта улыбка, а когда открыл глаза, Ирины в классе уже не было.
Сергеев оглянулся на Курочкина: не заметил ли тот улыбки, которую подарила ему Ирина. Но Женька критически рассматривал пол, который им предстояло мыть вместе с Иваном.
– И это всё нам убирать? – с некоторым страхом спросил Женька. – Какое же это самообслуживание? Не логично: мусорили все, а убирать должны только двое. Я лично за все уроки только вот эту бумажку бросил. Извольте, я готов её убрать. А остальное – простите, кто набросал, тот пусть сам и убирает!
– Сегодня мы за всех, завтра другие за нас, – примирительно произнёс Сергеев. – Брось попусту ворчать, старик. Тут и работы-то всего на полчаса. Посиди, а я пока сбегаю за ведром и тряпками.
Он выскочил за дверь, бегом спустился вниз по лестнице. Где-то в глубине души жила надежда, что Ирина задержалась внизу, в раздевалке. Иван уже жалел, что не сообразил выйти из класса сразу же вслед за ней. Внизу он быстрым взглядом окинул коридор, заглянул в раздевалку – Ирины нигде не было. Тогда он взял у технички веник, две тряпки, ведро и медленно, оглядываясь через каждые две ступени, поднялся в свой класс. Женька сидел на подоконнике и меланхолически посвистывал.
– Переворачивай на бок парты, – распорядился Иван, – а я пока подмету.
Женька слез с подоконника и с печальным видом покорности неизбежному начал переворачивать парты.
Сергеев тем временем взял веник. Несколько минут оба молчали, занятые каждый своим делом, потом Курочкин заговорил:
– Нет, старик, с каждым днём я всё больше убеждаюсь, что физическая работа людям интеллектуального склада просто вредна.
Он крякнул, перевернул на бок парту и оперся на нее локтями, превратив ее в своеобразную трибуну.
– Еще Эвклид или Эврипид, не помню точно, в своих трудах убедительно доказали, что развитие мускулов обратно пропорционально развитию мозговых извилин. Это же положение, уважаемые леди и джентльмены, блестяще подтвердил в своих работах по рефлексам головного мозга выдающийся русский физиолог Павлов. Ибо он для всех своих опытов брал животных, абсолютно не работающих физически, а именно – собак! А не лошадей, например.
– Ну ты, горе-теоретик, – засмеялся Иван. – Лови тряпку!
Женька на лету поймал брошенную тряпку и критически повертел её перед глазами.
– Перед вами, уважаемые леди и джентльмены, примитивное орудие производства образца пятого века до нашей эры. С тех пор техника достигла необыкновенного развития, люди изобрели шагающие экскаваторы и счётно-вычислительные машины, атомные реакторы и холодильники «Саратов-2», запустили спутники и ракеты на Луну, а этот инструмент для мытья полов так и остался в своём доисторическом виде.
Женька со вздохом погрузил тряпку в ведро, двумя пальцами вытащил её оттуда и бросил на пол. Нагнулся, попробовал тереть пол рукой – ничего не получилось. Тогда он наступил на тряпку и стал двигать её ногой взад и вперёд. Сергеев с улыбкой наблюдал за этими манипуляциями. Снова ничего не получилось: тряпка всё время выскальзывала из-под ноги. Женька разозлился и пнул её так, что она отлетела к противоположной стене.
– К дьяволу! Что я, поломойка, что ли? Кого из нас готовят? Скоро ещё заставят уборные чистить!
– Постой, – примирительно сказал Иван, – не горячись. Ты что, никогда полы не мыл, что ли?
– В том-то и дело, что никогда!
– Вот оно что! Первый раз, конечно, трудно. Ну, ладно, иди, я один справлюсь.
У Ивана было такое прекрасное настроение, что он готов был сделать приятное каждому человеку.
– Нет, правда, старик, один вымоешь? – радостно оживился Курочкин.
– Ну, конечно, правда!
– Вот это, я понимаю, друг! Выручил!
Женька быстро подхватил свои книжки и торопливо направился к двери.
– За мной не пропадёт! – крикнул он уже от дверей. – Считай меня своим должником!
Иван остался один. Он улыбнулся и покачал головой. Вот, живет же человек, за всю свою жизнь ни разу пол не вымыл, никогда, наверное, пуговицы себе не пришил. Ему хорошо, всё за него Вера сделает. А, впрочем, хорошо ли? Кончит школу, поедет куда-нибудь, будет жить один, кто ему постирает, кто за него уберет? Хотя наймет кого-нибудь, у отца денег хватит. А все-таки быть на его месте он не захотел бы.
Иван снова осмотрел пол. За полчаса он всё сделает. Чтобы удобнее было мыть, решил снять пиджак и уже расстегнул пуговицы, но вспомнил о разорванной утром рубашке. Торопился, заштопал на скорую руку. Вдруг зайдёт кто-нибудь и увидит? Нет уж, лучше в пиджаке.
Когда Сергеев заканчивал свою работу, в класс неожиданно вошёл Владимир Кириллович. Он остановился у порога, покачиваясь с пяток на носки, прищуренными глазами осмотрел чистый пол. Иван выпрямился, покраснел, поправил вздёрнувшийся пиджачок.
«Хорошо, что я пиджак не снял, – подумал он, – а то бы стыда-то сколько было!»
– Неплохо вымыто, – похвалил Владимир Кириллович, – сразу видно, что практический опыт имеется.
– Мою иногда, – ломающимся баском ответил Иван.
– Видно, видно. Что ж, это хорошо.
Владимир Кириллович, осторожно ступая по мокрому полу, прошёл по классу, пальцами провёл по крышке парты и нахмурился.
– А вот это уже никуда не годится. Видите, сколько пыли? А ведь завтра вся эта пыль в ваших лёгких будет. Обязательно нужно было протереть влажной тряпкой все парты!
– Да я ещё протру, – заторопился Иван. – вот только поставлю парты на свои места.
– Нужно было бы наоборот. А то теперь будете парты ворочать, пыль на чистый пол полетит.
Иван подавленно молчал. Внезапно Владимир Кириллович спросил:
– А почему вы один? Кто с вами дежурит?
– Курочкин.
– Где он?
– А-а, – махнул рукой Иван. – Что от него толку? Он сроду тряпки в руках не держал. Я лучше один всё сделаю. Отпустил я его.
– Так, так, – застучал пальцами по крышке парты Владимир Кириллович и ещё больше нахмурился. – Благотворительностью занимаетесь? Сами присвоили себе право освобождать своих друзей от физической работы?
Иван ошеломлённо молчал. Чего-чего, а этого он не ожидал. Пусть не похвала – не очень-то он в ней нуждается, – хотя бы просто молчаливое одобрение, но уж во всяком случае не ругань.
«Нарочно придирается, – обиженно подумал он. – И чего ему ещё нужно? Ведь класс чистым будет, а кто убирал – не всё ли ему равно?»
– Сказал же, что я один уберу, – грубовато ответил он. – Не беспокойтесь, класс грязным не оставлю!
Владимир Кириллович внимательно посмотрел на него и подошёл поближе.
– Обиделись? А напрасно.
Иван молчал.
– Вы что же, считаете, что самое главное – это сдать класс чистым?
– А разве нет? – вопросом на вопрос ответил Иван.
– Значит, самообслуживание, по-вашему, вводится только для поддержания чистоты?
– Ну, конечно.
– Слишком упрощённо и… неверно, – Владимир Кириллович прошёлся по классу и снова остановился возле Сергеева. – В школе вполне хватило бы и уборщиц. Мы хотим приучить вас, учеников, к практическому труду! И не таких, как вы, Сергеев, потому что вы давно к этому приучены в какой-то мере, а именно таких, как Курочкин, которые, как вы говорите, за всю свою жизнь еще ни разу тряпку в руках не держали! Они привыкли, что всегда за них кто-то другой сделает. И вы сегодня только утвердили его в этом предположении. Поняли свою ошибку!
Иван сокрушённо кивнул головой. Взгляд Владимира Кирилловича потеплел.
– Не отпускать бы его, а показать, научить, заставить трудиться – вот что должны вы были сделать! И пусть бы класс был убран не так чисто, важно, что Курочкин сам, понимаете, сам убирал! Понятно?
Иван снова молча кивнул головой.
– Ну, не буду вам больше мешать. Заканчивайте уборку. Надеюсь, что в следующий раз вы Курочкина больше не будете освобождать.
– Ни за что! – горячо ответил Иван.
«Хороший парень этот Сергеев, – уходя, подумал Владимир Кириллович. – И общественник, и спортсмен, и душа у него, судя по всему, не испорченная. Только живётся ему, видимо, нелегко: пиджачок коротковат, рукава обтрепались. Кто у него родители?»
Он стал припоминать краткие сведения, записанные в конце классного журнала: «Отца, кажется, нет. Мать работает в какой-то конторе уборщицей. Значит, получает мало, от силы семьдесят рублей в месяц. А в семье трое. Или четверо?»
И тут же разозлился на себя: «Какой же ты классный руководитель, если до сегодняшнего дня о жизни своих учеников по журнальным записям судишь! Некогда? Нашёл отговорку! Всем некогда, а дело своё нужно делать! Так что в ближайшие же десять дней необходимо побывать у каждого ученика дома, посмотреть, в каких условиях они живут. И начать, конечно же, нужно с Курочкина, потому что он вызывает наибольшие опасения. И нужно сделать это как можно скорее, не откладывая в долгий ящик. Лучше всего сегодня же!»
Женька Курочкин лежал на диване, увлечённый книгой «И один в поле воин», которую ему дал на два дня постоянный поставщик детективных романов в классе Серёжка Вьюн. Вдруг услышал за стеной знакомый голос, заставивший его насторожиться.
«Неужели Владимир Кириллович? – озабоченно подумал он. – Это ещё зачем он припёрся?»
Женька лихорадочно перебирал в памяти все события последних дней, выискивая причину неожиданного посещения, но ни одна из них не казалась ему достаточно основательной. Лидии Васильевне, англичанке, нагрубил? Из-за этого не стоит приходить домой, да она вряд ли и пожалуется. Пятиклассника в перемену по затылку щёлкнул? Совсем пустяки. Двоек вроде за последнее время почти не получал, во всяком случае не больше, чем обычно. Так в чём же дело? Неужели всё-таки из-за англичанки? Он осторожно слез с дивана и бесшумно, на цыпочках подошёл к приоткрытой двери. А мать в соседней комнате пела:
– Проходите, Владимир Кириллович, проходите. Садитесь.
Женька прильнул ухом к двери.
– Пришёл познакомиться, как живут мои воспитанники, какие у них домашние условия. Простите, если не вовремя.
– Ах, что вы, что вы, – снова запела мать. – Очень рады вас видеть. Сейчас я мужа разбужу, отдыхает он после поездки. Коля! Коля! – повысила она голос. – Вставай! Женечкин учитель пришёл!
– Стоит ли беспокоить… – нерешительно начал Владимир Кириллович, но Эльвира Петровна не дала ему закончить.
– Ничего, ничего! – жёстко сказала она. – Выспится ещё, успеет. Коля, поскорей! Мы тебя ждём!
В спальне скрипнула кровать, послышалось покашливание, а вслед затем громкий, сочный зевок.
«Да-а, – с невольным сочувствием подумал Владимир Кириллович, – несладко, должно быть, приходится этому Коле. Судя по всему, в доме верховодит она. А характер у неё, кажется, крутоват».
Взглядом он окинул комнату. На полу – ковровые дорожки. На стене тоже ковёр. Над столом – люстра с хрустальными подвесками, в углу на полированной тумбочке телевизор. Сервант дорогой, красного дерева, полон хрусталя и фарфора. Вся обстановка говорила о том, что хозяева живут в достатке.
«А почему бы и нет? – усмехнулся Владимир Кириллович. – Зарплата у машинистов неплохая, гораздо больше учительской. А в семье всего лишь трое.
– Коля, что ты там так долго копаешься? – голос Эльвиры Петровны был уже полон раздражения.
– Иду! – откликнулся заспанный бас, и из спальни вышел отец Курочкина. Он прищурился от яркого света и недовольно оглядел гостя. Владимир Кириллович в свою очередь окинул его быстрым взглядом и тут же отвел глаза в сторону. Всё же он успел рассмотреть тяжёлую, кряжистую фигуру старшего Курочкина, его узловатые рабочие руки, нелепо выглядывавшие из рукавов полосатой пижамы. И рукам, и плечам, и всему телу было явно тесно в этой пижаме.
„Да, не в отца сын пошёл“, – с сожалением подумал Владимир Кириллович, вспомнив худые Женькины руки и узкие плечи. – Впрочем, может, с годами окрепнет».
– Набедокурил, что ли, мой-то? – после взаимных приветствий спросил Курочкин, плотно усаживаясь на стул, который под ним жалобно скрипнул.
– Почему вы так думаете?
– Да уж если учитель на дом пришёл, значит, хорошего не жди.
– Нет, я просто пришёл познакомиться с домашними условиями своих учеников. И заодно поговорить кое о чём.
– Вот с этого и начинайте, – усмехнулся Курочкин. – Так о чём же будем беседовать?
– Хотелось бы узнать, чем занимается в свободное время ваш сын?
– А, это вы вон у неё спросите, – Курочкин кивнул головой на жену. – Это её обязанность. Мне некогда такими делами заниматься. Да и дома я бываю не так часто, всё больше в поездках.
– Чем занимается Женечка в свободное время? – затараторила Эльвира Петровна. – Ах, боже мой, чем может заниматься юноша в его возрасте? Ходит в кино, иногда в клуб, ну и, конечно, готовит уроки: читает, что-то там пишет, решает. Я, право, не вникала в подробности, да и проконтролировать у меня не всегда есть возможность.
– А помогает он вам чем-нибудь? – осторожно спросил Владимир Кириллович.
– Это в каком смысле? – не поняла Эльвира Петровна.
– В том смысле, делает ли он что-нибудь по хозяйству, – пояснил Владимир Кириллович, – убирает ли за собой комнату, какие домашние работы выполняет?
Эльвира Петровна оскорблённо вскинула голову.
– Что вы, что вы! Мы ничего не заставляем его делать, только учись хорошенько!
– И вы считаете такой метод воспитания правильным?
– Конечно, – удивлённо пожала плечами Эльвира Петровна. – Во всяком случае, никто никогда не скажет, что наш сын плохо воспитан!
– Простите, но я на этот счёт придерживаюсь несколько иного мнения.
– То есть?
– Видите ли, – осторожно подбирая слова, проговорил Владимир Кириллович, – мы с вами, вероятно, по-разному понимаем, что значит хорошо воспитан. Я считаю, что вежливость со старшими, употребление носового платка и соблюдение других правил приличия – это ещё не основные показатели хорошего воспитания, хотя, конечно, и они необходимы. Самое же главное, на мой взгляд, – это готовность к труду и более того – полезность обществу.
– Ну, знаете ли… – вспыхнула Эльвира Петровна и взглянула на мужа в поисках поддержки. Но тот молчал, а Владимир Кириллович продолжал:
– Простите меня за прямоту и некоторую, как вы считаете, вероятно, грубость. Но ведь это действительно так. Вот он сейчас кончает школу, скоро выйдет в самостоятельную жизнь, а какие у него трудовые навыки? Да он сам себе пуговицу пришить не сможет.
– О-о! – снисходительно улыбнулась Эльвира Петровна. Моему мальчику это совершенно не нужно. Он же способный, умница! И несомненно, он будет каким-нибудь выдающимся учёным!
Её снисходительный и высокомерный тон начал раздражать Владимира Кирилловича. Он вспомнил свой первый разговор с Женькой Курочкиным на уроке. Возвышенная душа! Это, конечно, из этого же источника. Выдающееся будущее! Нечего и удивляться, что мальчишка возомнил о себе чёрт знает что.
– А я всё же сомневаюсь, – твёрдо повторил он. – Способности у него, может, быть, и неплохие, но способности без трудолюбия – всё равно, что машина без мотора, хоть и красивая, но бесполезная! Не помню кто, кажется, Павлов, сказал: «Талант – это в первую очередь, труд, и ещё раз труд, а потом уже способности». История не знает ни одного учёного, который бы не был трудолюбив.
– Ничего, начнёт работать – научится, – спокойно возразил старший Курочкин.
– Боюсь, что будет поздно. К труду надо приучаться с детских лет.
– Вы хотите лишить ребенка детства! – патетически воскликнула Эльвира Петровна.
– Вот что, уважаемый, не знаю, как вас звать по имени-отчеству… – начал Курочкин.
– Владимир Кириллович, – подсказала мужу Эльвира Петровна.
– Так вот, уважаемый Владимир Кириллович, – продолжал Курочкин, – вы там в школе как хотите, так и учите, а дома мы будем воспитывать так, как умеем. Плохо ли, хорошо ли, это будет видно потом. Плохого своему сыну мы не желаем, это, думаю, вы сами хорошо понимаете.
– Видите ли, товарищ Курочкин, зла вы, конечно, своему сыну не желаете, а зло всё-таки делаете. Балуете вы его чересчур. Накупили ему всяких дорогих вещей: велосипед, фотоаппарат, слышал я, даже мотоцикл собираетесь ему купить, так?
– Так, – спокойно кивнул головой отец.
– Деньги карманные у него всегда есть, и притом немалые. А куда и на что он их тратит – вы не интересуетесь. Как они достаются – он знает? Каким трудом добываются? Сам он когда-нибудь в жизни хоть копейку заработал? К лёгкой и бездумной жизни вы его готовите, вот что. Мотыльком по жизни порхать, мёд с цветочков собирать.
По лицу Эльвиры Петровны, пробившись сквозь толстый слой пудры и крема, давно уже пошли красные пятна. Она слушала возбуждённо, всё время пытаясь вставить слово в разговор, и вот теперь, дождавшись секундной паузы, порывисто вскочила со стула:
– А вы… А вы… Ваше дело – знания школьникам давать, науки с ними изучать! Математику и эту, как её там? Биологию! Физику! А вы чему учите? Полы мыть? Пыль со столов вытирать? Так этому и без школы научиться можно!
Курочкин досадливо поморщился.
– Позволь, мать, позволь, – попытался остановить он разошедшуюся жену.
– Не позволю! – взвизгнула Эльвира Петровна. Она всплеснула руками и наступала теперь на мужа. – Ты знаешь, в кого превратили в школе твоего сына? В поломойку! Да, да, в самую настоящую поломойку! Как тебе это нравится? Для этого ты отдавал сына в школу? Для этого ты покупал ему учебники? Может быть, ты купишь ему теперь учебник, как мыть полы? А вы, – резко повернулась она к Владимиру Кирилловичу, – если руками учеников хотите сэкономить зарплату техничек, то так прямо и скажите! Я в состоянии нанять человека, который будет убирать за сына!
Выпалив всё это, Эльвира Петровна победно оглядела обоих мужчин и вышла из комнаты.
Мужчины остались одни. Оба чувствовали себя неловко и молчали. Никому не хотелось первому возобновлять разговор.
– Нервная она у меня, – смущённо улыбнувшись, прервал, наконец, затянувшееся молчание Курочкин. – Как разволнуется – никакие тормоза не удержат. Вы уж её извините!
Владимир Кириллович по привычке побарабанил пальцами по столу, но тут же, опомнившись, отдёрнул руку. Прищуренными глазами он внимательно посмотрел на мужчину, сидящего напротив, и ему стало жаль его. Нелегко, ох, нелегко, наверное, живётся ему в семье.
– Нервную вспышку можно понять и простить, – медленно заговорил он. – Гораздо хуже то, что ни вы, ни ваша жена не понимаете необходимости трудового воспитания.
– Нет уж, простите, – перебил его Курочкин, – в этом вопросе я с вами всё-таки не согласен. Вы знаете, как я рос? Я детства не видел, как играют – не знал! С семи лет в деревне подпаском ходил, а с тринадцати лет вот этими руками, – он положил на стол тяжёлые, узловатые руки с несмывающимися чёрными точками угольной пыли, – себе на жизнь зарабатывать стал! Да ещё мать кормить! Я, если хотите знать, игрушки впервые в магазине увидал, когда сыну покупал. Как говорится, своим трудом вышел в люди. А вот сейчас – старший машинист, и скажу, не хвастаясь: не на плохом счету!
– Вот видите, – усмехнулся Владимир Кириллович. – Вы как раз подтверждаете мою мысль, что самое важное в жизни – труд.
– Я совсем не то хотел сказать, – снова перебил его Курочкин. – Я трудную жизнь прожил, такую трудную, что не дай бог кому другому это испытать. Так пусть хоть мой сын всю радость детства прочувствует, и за себя, и за меня. Пока есть у нас возможность, пусть растёт без горя и забот. Когда вырастет, ещё много трудностей в жизни увидит.
– Вижу, что мне вас не переубедить, – поднялся Владимир Кириллович. – Думаю, что это сделает сама жизнь, но боюсь, что будет уже несколько поздно. Разрешите задать вам один вопрос: а если бы ваш сын попал в подобные условия, смог бы он пробить себе дорогу так же, как вы?
– Ну, ему этого, слава богу, делать никогда не придётся, – грузно поднимаясь со стула, ответил Курочкин, и отвёл взгляд в сторону.
– Как знать, – пожал плечами Владимир Кириллович.
– Нет, тут даже и сравнивать нечего. И времена другие, и условия.
– Так-то оно так, да ведь не век же ему за спиной отца жить. Подумайте об этом.
Выйдя от Курочкиных, Владимир Кириллович в нерешительности остановился. Он намечал сходить сегодня ещё к Сергееву, но, пожалуй, время уже позднее. Они, наверное, уже спать готовятся, неудобно беспокоить людей. Будет ещё время завтра-послезавтра. Да и Сергеев особого беспокойства не вызывает. Другое дело Курочкин. С ним труднее. И самая большая беда – в рассуждениях родителей. Вон какую теорию вывели: нам было трудно, так пусть наши дети ни в чём отказа не знают. И, как правило, вырастают из разбалованных любимчиков этакие великовозрастные Митрофанушки, которые без мамки палец о палец не ударят, а чуть встретятся с трудностями, начинают хныкать, ныть и готовы чуть ли не власть обвинить в том, что нет «дороги выдающимся талантам». А вот такие Эльвиры Петровны потворствуют им во всём.
«Я в состоянии нанять человека, который будет убирать вместо моего сына», – вспомнил Владимир Кириллович и с усмешкой покачал головой. И откуда в людях это барство? Вот уж поистине пережиток прошлого.
Внезапно из вечерней темноты, прервав его мысли, возникли две фигуры: юноша близко наклонился к девушке и что-то негромко говорил ей. Заметив Владимира Кирилловича, он поспешно отстранился от спутницы и смущённо проговорил:
– Здравствуйте, Владимир Кириллович.
– Здравствуйте, – кивнул он в ответ и отвёл глаза в сторону, чтобы не смущать молодых людей.
Юношу он узнал сразу – это был Сергеев – и усмехнулся: как же, спать собирается! Это в семнадцать-то лет! Годы первой любви, нежной и верной. Первые встречи, первый робкий поцелуй и первые, быть может, разочарования. Вот и эта сторона их жизни проходит мимо него. Жаль, но ничего не поделаешь: юношеская любовь не терпит постороннего вмешательства.
Сергеев и Ира – это была она – проводили глазами Владимира Кирилловича и смущённо посмотрели друг на друга.
– Ну, начнётся теперь! – вырвалось у Ивана. – Будет на всех уроках ехидничать.
– Он не из таких, – заступилась Ира.
– Все они одинаковы, – раздражённо ответил Сергеев. – Помнишь, как в прошлом году Верблюд Лидку на танцах встретил? Весь год язвил: «Норина, вы танцуете гораздо лучше, чем отвечаете», «Норина, думайте не о кавалерах, а об уроках», «Вам нужно сначала десять классов кончить, а потом с ухажёрами прогуливаться!» Слово-то какое выкопал – ухажёры! – Сергеев зло скрипнул зубами. – Словно сам никогда с девушками не дружил!
– И всё-таки Владимир Кириллович не такой, его с Верблюдом сравнивать нельзя.
– Конечно, он – не Верблюд, – задумчиво произнёс Иван. – А вообще-то кто его знает! Поживём – увидим!
Оба помолчали. Неожиданная встреча расстроила их. Потом Ирина резко тряхнула головой.
– А, пускай говорят, что хотят! Ведь в нашей дружбе нет ничего плохого, так?
– Так! – твёрдо, как клятву, произнёс Иван.
– Так какое нам дело до того, что о нас подумают или скажут?
– Значит, ты не дорожишь общественным мнением? – лукаво прищурился Сергеев.
– Вовсе нет, – горячо запротестовала Ирина. – Просто я не дорожу мнением Верблюдов. Ведь плохое о нас могут подумать только плохие люди, так неужели обращать внимание на их мнение? Ты со мной не согласен? Скажи, не согласен, да?
