Текст книги "Спроси свою совесть"
Автор книги: Федор Андрианов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
Недоумение Васьки было таким искренним, что Женька Курочкин расхохотался. Заяц оглянулся на него. Всё ещё продолжая смеяться, Женька показал на топор, прислонённый самим Васькой у стены:
– А вон топор на что?
Васька перевёл взгляд на топор. Ещё несколько мгновений он смотрел непонимающе, но, наконец, до него дошло, и недоумение на лице сменилось радостной улыбкой.
– Срубить, да?
Он схватил топор и выскочил в сад. И тотчас же оттуда послышались удары топора. А вскоре Васька снова появился в дверях, волоча за собой дерево. Крона в дверь не прошла, тогда Васька обрубил веточку побольше, внёс её в домик и положил на пол.
– Вот, ешьте.
На ветке висели десятка два крупных, начинающих желтеть яблок антоновки. Зоя сорвала одно и аппетитно захрустела им. Женька тоже взял яблоко, откусил – обильный сок побежал по подбородку. Женька отложил яблоко в сторону и обернулся к сидевшей рядом с ним на диване Нине. Его потянуло поразглагольствовать.
– Видите ли, Нина, один мудрец как-то сказал, что человек, вырастивший дерево, прожил жизнь не зря. Но вот является другой человек, разрушитель и срубает это дерево. Так что, по-вашему, Нина, выше, значимее в жизни: тот, кто посадил это дерево, или тот, кто срубил?
И, не дожидаясь ответа, он налил два стакана, один протянул Нине, чокнулся.
– Так выпьем, Нина, за разрушителей!
Нет, эта темноволосая, полноватая Нина нисколько не была похожа на ту, у которой волосы напоминали облако, но захмелевшему Женьке Курочкину просто было приятно повторять это знакомое, чарующее сочетание звуков: н-и-н-а!
Давно уже Мишка включил магнитофон на полную громкость. Ревущие звуки музыки, казалось, до предела заполнили всю комнату. Женька поднялся и потянул за рукав свою соседку, не замечая, как мрачно косится на них Мишка.
– Пойдёмте танцевать, Ни-на!
Выпито было уже немало, и Женька с удивлением заметил, что ноги почти совсем не слушаются его. Несколько раз он спотыкался и, чуть не падая, повисал на плечах у Нины. Та поддерживала его и смеялась ласковым гортанным смехом.
Вдруг чья-то рука крепко схватила Женьку за плечо, оторвала от Нины и круто развернула. Женька увидел перед собой искажённое злобой лицо Михаила и не успел ещё ничего сообразить, как получил жестокий удар в лицо, отбросивший его на стену, по которой он медленно сполз на пол. Взвизгнула испуганно и сразу смолкла Марина. Васька, с лица которого ещё не сползла радостная, глуповатая улыбка, переводил взгляд с Женьки на Мишку.
– За что? – медленно поднимаясь с пола и с трудом шевеля разбитыми в кровь губами, спросил Курочкин.
– Я тебя предупреждал: не клади глаз на Нинку! – зло проговорил Мишка и шагнул к Женьке, но на его пути оказалась Нинка.
– Не дури, Михаил, – твёрдо сказала она.
Мишка хотел отстранить её с дороги, но на помощь ей пришла Марина.
– Мишенька, хорошенький, ну чего это ты, – защебетала она, обнимая его за плечи. – Ну не надо так, успокойся. Да и не было у них ничего, это тебе показалось.
Она подталкивала его к столу. Мишка хотел что-то сказать, но смирился, тяжело опустился на стул, положив голову на руки, и искоса посмотрел на Женьку.
Тот уже поднялся, вытер губы ладонью и сплюнул на пол. Ему хотелось скулить от злости, боли и обиды.
«Скотина, грубое животное, – в бессильной злобе думал он, не глядя на Мишку. – Обрадовался, что силы, как у бугая. Ну погоди, я тебе тоже сделаю!»
Он сел за противоположный край стола.
– Ну, мальчики, ну не надо, – щебетала Марина. – Ну помиритесь, я прошу вас!
Мишка протянул Женьке стакан водки.
– Ладно. Давай мировую.
Они выпили. На этот раз водка оглоушила Женьку, всё стало ему видеться за какой-то пеленой. Бывшее веселье не налаживалось. Магнитофон умолк: кончилась плёнка, а перемотать никому не хотелось. Девчата сбились в кучку и затянули грустную песню о рябине, которая никак не может перебраться к дубу.
– А ну, давайте повеселее! – приказал Мишка.
Девчата попробовали запеть другую песню, но что-то у них всё не ладилось.
– Давай, Нинка, мою любимую! – потребовал Мишка.
Он попытался встать, но снова грузно опустился на стул, видно, тоже был изрядно пьян.
Нина сильным грудным голосом запела:
Ты не стой на льду,
Лёд провалится, —
звонко подхватила Марина, а к ним присоединила свой негромкий голосок и Зоя:
Ах, не люби вора,
Да вор завалится,
Ах, вор завалится,
Будешь каяться:
Передачки носить
Эх, не понравится!
Отнюдь не радостный смысл слов песни никак не соответствовал залихватскому мотиву, и ожидаемого веселья она не принесла. Наоборот, Мишка неожиданно для всех громко зарыдал, рванул рубаху на груди и поднялся. Глаза его налились кровью:
– A-а, дачники, начальнички! Мы на рупь украдём – нас в тюрьму, а вы сотнями хапаете, да на них дачки строите!
И хотя эта дача, может быть, принадлежала рядовому инженеру или простому рабочему, и построили они её на свои трудовые деньги, отказывая себе во многом необходимом, слепая злоба охватила Мишку.
– Круши! – дико завопил он, схватил стул, высоко поднял над головой и с силой хватил об пол. Отлетели две ножки, отвалилось сидение, в руках у него осталась только спинка стула и две задние ножки.
– Бей! – подхватил Васька, схватил со стола пустую бутылку и запустил в окно. Раздался звон разбитого стекла.
Дикая страсть к разрушению охватила всех. Женька сорвал со стены шкафчик и топтал его логами. Даже девчата что-то ломали и рвали, повизгивая от нетерпения.
Наконец, возбуждение схлынуло. Запыхавшиеся, они осмотрелись вокруг. Картина разгрома была впечатляющая. Весь пол был усыпан обломками и осколками.
– Вот так, – удовлетворённо отдуваясь, произнёс. Михаил. Потом он обвёл удивлённым взглядом стол. – Смотри-ка, всё побили, ни одной бутылки не оставили.
– А они все пустые были, – спокойно ответил Васька.
– Это что ж, и выпить у нас больше нечего, – огорчённо заметил Михаил.
Васька Заяц смущённо потупился. Мишка взглянул на него и догадливо улыбнулся:
– Припрятал уже. А ну, раскрывай свою заначку.
– Так уж и заначку, – оскорбился Васька. – Отложил одну бутылку на завтра, на опохмелку.
– Давай сюда! – коротко приказал Мишка.
– В машине она. Сейчас принесу.
Он скоро вернулся с бутылкой, но очень озабоченный.
– Сматывать нужно отсюда поскорее, Михаил.
– А в чём дело?
– Хмырь какой-то возле машины крутился. Фонариком подсвечивал. Не иначе номер машины записывал. Шуганул я его. Хотел догнать, да где там.
– Так чего же ты испугался? Раз сбежал, значит, он один. А что он один может нам сделать?
– Я ж тебе говорю, что он номер нашей машины срисовывал!
– Ну и что?
Голос Михаила был совершенно спокоен, и Ваську стало раздражать, как это его не понимают. Его шофёрская душа всегда ожидала больших неприятностей после того, как запишут номер машины – это он уже давно знал по собственному опыту.
– Так ведь по номеру нас сразу найдут!
– Кого это нас? Эх ты, простачок! – снисходительно похлопал Курочкин Ваську по плечу. – Найдут хозяина, того, чья машина. Вот пусть с него и спрашивают, куда, с кем и зачем он ездил. А мы тут при чём?
Васька удивлённо посмотрел на него:
– И верно! Как это я сам не догадался!
– Верно-то верно, – прервал его восторги Михаил, – а сматываться, пожалуй, правда пора. Не до света же здесь сидеть. Выпьем разгонную – и домой.
Погрузились в машину без прежних шуток и смеха. Сказывалась усталость бессонной ночи. Девчата запели было какую-то песню, но сразу же смолкли. Машина снова покатила по косогору.
– Выезжай на ровную дорогу, – пробормотал Женька, устраиваясь поудобнее.
Усталость сморила его, и он не заметил, как задремал. Мерный шум мотора действовал усыпляюще. Сколько он проспал, Женька сказать бы не смог. Внезапно его резко бросило вперёд, затем назад и, наконец, скинуло на пол. Он упал на что-то мягкое, хрипло вздыхающее и охающее и догадался, что это был Мишка, сидевший с краю. Ему мигом вспомнилась обида за незаслуженный удар по лицу, и, сообразив, где должна быть голова Михаила, он с силой двинул туда локтем и по мгновенному вскрику догадался, что попал.
Кто-то из девчат ползком перебрался через них и открыл дверцу. Вслед за ней выбрался наружу и Женька. Машина съехала с дороги, задние колёса остались в кювете, а передние, перевалив через бугор, повисли над другой канавой. Машина прочно уселась на днище кузова. Вокруг машины, то заглядывая под неё, то пробуя раскачать, ходил Васька. Изо лба его сочилась кровь.
– Теперь её только трактором стянешь, – печально проговорил он, взглянув на Женьку.
Из машины вылез Мишка и, прихрамывая, направился к ним.
– Ты что ж это наделал, гнида вонючая! – закричал он на Ваську, приблизившись к ним.
Васька благоразумно отступил за машину.
– Занесло вот… Юзом пошла, – сбивчиво объяснил он.
– Занесло! Заснул, подлюка, за рулём, вот и занесло!
– Чего уж теперь поделаешь, – примирительно сказал Женька.
Михаилу, видимо, в аварии досталось больше всех. Он прихрамывал и, морщась, потирал левую руку.
– Тебе легко говорить, ты на меня падал, – ворчливо ответил Михаил. – А я на голый пол. Да ещё кто-то из девок мне каблуком в глаз саданул.
В сером сумраке рассвета Женька увидел, как опухает, заплывает Мишкин правый глаз, и сообразил, что Мишка принял его острый локоть за женский каблук.
«Вот так тебе, – мстительно подумал он. – Не будешь больше зря руки распускать!»
Все их попытки сдвинуть машину с места оказались напрасными, она села прочно. Тогда они бросили её и пешком, прихрамывая, постанывая, потирая синяки и шишки, поплелись к городу. Дошли до окраины и, не попрощавшись, разошлись в разные стороны. Даже провожать девчат не пошли. И больше никого из них троих, ни Нину, ни Марину, ни Зою, Женька не видел.
Денег, полученных за проданные электрогитары, хватило ненадолго, всего на неделю. О доле за магнитофон Михаил и не заикался, и Женька даже не знал, продал он его или оставил себе. Одалживаться у матери становилось всё труднее, и Женька невольно в мыслях возвращался к прежним преступлениям. Кажущаяся теперь лёгкость и безнаказанность внутренне подготовили Курочкина к совершению нового преступления. Не хватало только подходящего случая. И вот однажды такой случай наступил.
В этот вечер он, Михаил и Заяц снова сидели в ресторане вокзала. Водка была уже выпита, на повторение денег не хватало, но они всё сидели за столом. Уходить было некуда: по домам расходиться еще рано, бродить по пустынным улицам не хотелось, да и скучно, а в ресторане было светло и тепло.
Они молча сидели за столом. Говорить ни о чём не хотелось. Женька откинулся на спинку стула и мечтательно следил, как тает синеватый дымок его сигареты. В это время за соседний столик уселся новый посетитель. Он был явно пьян.
– Ишь, какой бухарик завалился, – заметил Мишка.
– Вытурят его сейчас отсюда, – лениво и беззлобно откликнулся Женька.
Пьяный осматривал зал в поисках официантки. Вот он увидел её, попытался встать, но покачнулся и снова сел на стул.
– Голубушка! – громко позвал он. – Поди-ка сюда!
Официантка обернулась на крик, увидела пьяного и вопросительно взглянула на буфетчицу. Та еле заметно качнула головой и указала глазами в глубину зала, где за одним из столиков сидел лейтенант милиции. Официантка заскользила между столиками.
– Сто грамм водки! – громко заказал пьяный, когда она подошла к нему. – И чего-нибудь закусить!
– Гражданин, посетителей в нетрезвом виде мы не обслуживаем! – не менее громко ответила официантка. – Прошу вас освободить столик.
– То есть как это не обслуживаете? – возмутился пьяный. – Я на свои деньги заработанные хочу выпить, а не на ворованные. Вот они!
Он вытащил из внутреннего кармана пиджака пачку скомканных денег. Мишка толкнул Женьку под столом ногой. Они переглянулись и поняли друг друга.
– Ещё раз вам говорю: заберите свои деньги и освободите столик, – твёрдо повторила официантка и, нагнувшись к нему, негромко добавила: – Уходите, гражданин, и не шумите, а то свободно можете пятнадцать суток заработать. У нас в зале сидит сотрудник милиции.
– Ну? – пьяный пытался что-то сообразить. – Ухожу, ухожу. Раз нельзя, значит, нельзя. Прости, голубушка.
Он долго пытался положить деньги в карман, но непослушная рука проскальзывала мимо. Наконец он всё же спрятал их, поднялся и, пошатываясь, побрёл к выходу.
– Получите с нас, – остановил Мишка официантку.
Та бегло взглянула на пустой графин и тарелку с закуской. Женька выложил на стол деньги и небрежно кивнул:
– Сдачи не нужно!
Когда они вышли на перрон, пьяный уже подходил к перекидному мосту. Стараясь не особо приближаться к нему, но и не теряя его из виду, они пошли за ним. Вышли в город, на освещённую центральную улицу. Их тревожила мысль, что пьяный живёт где-нибудь рядом и их затея провалится. Но, пройдя один квартал, он свернул в темную улицу. Ребята радостно переглянулись. Было темно и тихо. Пьяный впереди покачивался и что-то бормотал.
– Пора! – шепнул Мишка.
Они ускорили шаги, обогнали пьяного и остановились посреди тротуара. Он заметил их только тогда, когда подошёл почти вплотную.
– Вы чего, ребята? – запинаясь, пробормотал он.
– Деньги давай! – Мишка схватил его одной рукой за пиджак, а другой потянулся к карману.
– Как-кие деньги? – трезвея, проговорил пьяный и, поняв всё происходящее, пронзительно завизжал:
– Караул! Грабят!
Крик оборвался одновременно с глухим ударом. Пьяный упал. Мишка склонился над ним. Где-то хлопнула дверь, и тишину вдруг прорезал тревожный милицейский свисток.
– Бежим! – диким голосом закричал Женька и бросился в сторону. Он не видел, куда побежали Мишка и Заяц, перепрыгнул через один забор, потом через другой. Где-то рядом, захлёбываясь, залаяла собака.
Ещё один забор, и Женька очутился на соседней улице. Остановился только тогда, когда почувствовал, что дальше не может сделать ни шагу. Сердце готово было разорваться. Было тихо, за ним никто не гнался.
«Кажется, ушёл, – прошептал Женька, и дикая радость захлестнула его. – Ушёл! Ушёл!»
На мгновение мелькнула тревожная мысль: а Мишка с Зайцем? Но тут же он отогнал её: уж если он ушёл, то они и подавно, у них опыта побольше.
Усталый, внутренне опустошённый, добрался он до дома, свалился в постель, но сон не приходил. Снова тревожила мысль: где Мишка и Заяц? Поворочавшись с боку на бок добрый час, Женька, наконец, заснул. И не знал, что в это время в кабинете следователя Мишка торопливо называет его имя, фамилию, адрес, и следователь снимает трубку телефона, чтобы отдать приказ о задержании его, Женьки Курочкина.
А дальше всё было так, как не один раз виделось ему в ночных кошмарах: неожиданный стук в дверь, «Собирайтесь, гражданин Курочкин!», растерянный взгляд матери, её захлебнувшийся крик.
Владимир Кириллович заканчивает свои показания. Заканчивает так же, как и начал:
– Может быть, то, что я рассказал, не имеет прямого отношения к делу. Но мне хочется, чтобы все поняли: рядом с Курочкиным на скамье подсудимых незримо сидят и его бывшие друзья, и родители, и мы, учителя, и все те, кто был преступно равнодушен к его судьбе. Пусть не только Курочкин, но и каждый из нас спросит свою совесть: в чём его вина?
Владимир Кириллович сел. Женьке очень хочется поймать его взгляд, и в то же время стыдно, нестерпимо стыдно. И это снова вызывает озлобление. Копаются в его душе, словно в собственных карманах! Норовят сковырнуть каждую болячку, чтобы потом наблюдать, как за подопытным животным: как он будет себя вести.
Ну, нет, роль подопытного кролика его не устраивает! Он ещё себя покажет! Поэтому, когда судья называет его фамилию, он поднимается, внутренне готовый к отпору.
– Гражданин Курочкин, признаёте ли вы себя виновным в совершении преступлений, указанных в обвинительном заключении?
– Признаю ли виновным? Только в одном: что попытался честно поступить в институт, а чёрный шлагбаум блата и протекции закрыл мне этот путь.
Даже в эту минуту Женька не отказывает себе в удовольствии щегольнуть красивыми фразами.
– Вот нахал! – слышит Женька.
Желаемое достигнуто, впечатление произведено. Впрочем, кажется, не на судью, он по-прежнему ровен и спокоен.
– Признаёте ли вы себя виновным в ограблении, совершённом двадцать четвёртого марта, и в попытке ограбления двадцать седьмого сентября?
Женька пожимает плечами. Он считает это результатом первой ошибки. Так он и отвечает.
– Но ведь первое ограбление вы совершили ещё до окончания вами школы.
Это не вопрос, а утверждение, и Женька предпочитает промолчать.
– Расскажите все обстоятельства дела.
– Зачем? Там, – кивает Женька на судейский стол, где лежит пухлая папка, – довольно подробно всё описано, стоит ли повторяться?
– Расскажите все обстоятельства дела, – спокойно повторяет судья, и Женька понимает, что тот не отступит и добьётся своего.
Несколько секунд он ещё молчит, надеясь, что судья не выдержит и начнёт задавать ему вопросы, на которые отвечать гораздо легче, чем рассказывать самому. Но судья молчит. Молчит и притихший зал, и Женька, запинаясь, глухо начинает рассказывать. У него такое чувство, будто его голого выставили на всеобщее обозрение, и каждой новой фразой он срывает с себя ещё один прикрывающий лоскуток. Но остановиться он уже не может: воля суда оказалась сильнее его.
На память приходят самые мелкие подробности, и Женька рассказывает всё – теперь уже всё равно. В абсолютной тишине заканчивает он свои показания, только в глубине зала иногда раздаются негромкие всхлипывания – наверное, мать.
– Есть вопросы к обвиняемому Курочкину? – негромко, словно боясь спугнуть тишину, спрашивает судья прокурора, адвоката и заседателей. Те отрицательно качают головами.
– Садитесь, Курочкин.
«Всё равно, всё равно», – стучит молотками в мозгу у Женьки. Все дальнейшее происходит словно в каком-то тумане. Он механически отвечает на предлагаемые ему вопросы. Даже перерывов почти не замечает.
Только когда суд переходит к прениям сторон и государственный обвинитель начинает свою речь, Женька усилием воли заставил себя слушать. Впрочем, в речи нет ничего нового. Прокурор только излагает доказанные факты, но Женька впервые взглянул на своё преступление со стороны и ужаснулся. Что он наделал! Что он наделал!
А прокурор холодным, леденящим голосом бьёт в самое сердце:
– Я прошу суд обвиняемого Курочкина за совершенные преступления лишить свободы сроком на семь лет!
Семь лет! Дальнейшее Курочкин уже не слышит. Семь лет! Вычеркнуть из жизни, похоронить! Семь лет! Сейчас ему восемнадцать, значит, будет двадцать пять!
Женька не видит, как забилась в истерике мать, как постаревший отец и кто-то из сидящих рядом с ними выводят ее под руки из зала – семь лет! – и только очень знакомый голос приводит его в себя. Это Иван. Ну что ж, добивай!
– Мне нелегко сегодня здесь выступать. Нелегко потому, что, как правильно здесь говорили, большая доля вины лежит и на нас, его школьных товарищах. Это мы вовремя не подставили ему товарищеское плечо помощи, это мы, излишне занятые собой, порою просто закрывали глаза, когда нужно было бить тревогу. Но всё это не оправдывает Курочкина.
Иван остановился, глубоко вздохнул и продолжал:
– Десять лет мы ходили с ним в одну школу, в один класс, слушали одних и тех же учителей. Вместе играли, вместе учились. Десять лет вместе, а вот теперь оказались в одном зале, но на противоположных концах. Почему же так получилось? Многих причин я не знаю, но одну могу назвать. Помнишь, Женька…
Судья звякнул карандашом по графину и укоризненно качнул головой. Сергеев виновато взглянул на него и исправился:
– Помнишь, Курочкин, наше комсомольское собрание о труде? Там один из наших друзей высказал хорошую мысль: труд способствовал превращению обезьяны в человека, а отсутствие труда может вызвать обратный процесс. Вот это и привело тебя на скамью подсудимых. Мы с тобой играли вместе, отдыхали вместе, но никогда вместе не работали. Все в колхоз – а у тебя «больное» сердце, все на субботнике – а Курочкин отдыхает дома. Ты в жизни привык только все брать, ничего не давая. Вот почему ты не выдержал первого же столкновения с жизнью, первых же трудностей? Кто в этом виноват? И ты, и не в меру опекавшие тебя родители, и школа. Но больше всего ты, ты сам! Поэтому я сегодня и обвиняю тебя от имени общественности. Я обвиняю тебя в том, что ты забыл свой долг перед Родиной. Восемнадцать лет ты беззастенчиво брал все, что она щедро предоставляла тебе, а когда пришло время хотя бы частично вернуть ей взятое, ты всеми способами попытался избежать этого. Я обвиняю тебя в том, что ты пытался жить только для себя, изолировав себя от общества, вернее, поставив себя выше общества. Я обвиняю тебя в том, что ты стал приносить вместо пользы вред обществу. Вот почему я прошу суд достойно наказать тебя!
Сергеев перевёл дыхание и посмотрел на Женьку Курочкина. Вся бравада с того давно слетела, и он сидел какой-то полинявший, сникший.
– Но я также знаю, – продолжал Иван, – что задачи нашего советского суда – не только наказывать преступников, но и перевоспитывать их. Я верю, Курочкин, что ты ещё станешь полезным членом общества. И единственное средство твоего перевоспитания – это труд, труд на благо общества. И чем скорее ты это поймёшь, тем скорее вернёшься к нам. Если же нет, то навсегда останешься в том болоте, в которое попал вместе со своими дружками, – Иван показал на Мишку и Ваську Зайца.
Он передохнул и перешел к обвинению Женькиных соучастников. Но Женька больше его не слушал. «А может быть, Иван прав?» – словно откуда-то из глубины появилась робкая мысль. Но тут же, будто забивая гвоздь в мозги, застучала другая: семь лет! семь лет!
Но вот судья обращается к нему:
– Обвиняемый Евгений Курочкин, вам предоставляется последнее слово.
Он встаёт, растерянный, беспомощный. Те эффектные фразы и слова, которые он приготовил в камере, забылись, потерялись, да теперь они и не нужны. Надвигается неотвратимое. Сейчас бы встать на колени, просить, чтобы простили. Поздно! Ну что ж, нужно достойно встретить расплату.
– Я верю вам, граждане судьи. Любой ваш приговор приму, как должное.
Он помолчал и, не удержавшись, просительно закончил:
– Если можете, поверьте и вы мне.
Судья удовлетворённо кивнул головой, посмотрел на заседателей и поднялся. Голос его был так же спокоен, ровен и строг, как и в начале заседания:
– Суд удаляется на совещание для вынесения приговора!
