Текст книги "Спроси свою совесть"
Автор книги: Федор Андрианов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
– Ну, свинья – это чересчур громко, – пожав плечами, спокойно ответил Сергеев. – Просто увлёкся парень игрой. Он и сам не ожидал, что так получится.
– Нет, свинья! Знаю я таких! На любую подлость готовы, лишь бы не проиграть!
– Баскетбол – это не балет! – вмешался в разговор Курочкин. – Там иногда грубят.
– Гнилая теория! – зло повернулась к нему Нина. – Спорт – это, если хотите, тоже искусство, а искусство всегда должно быть красивым! А какая же красота в грубости? Грубят только те, у кого самолюбия больше умения. Не может честно победить – ломай противнику руки и ноги. Так, что ли?
– В игре всякое бывает, – примиряюще произнёс Сергеев. Им овладело какое-то умиротворяющее, спокойное настроение. Ему не хотелось ни спорить, ни слушать споры.
– Бывает, когда на площадку выходят такие вот игроки, как этот защитник! – не сдавалась Нина.
Сергеев ничего не ответил. Прохладный октябрьский ветерок теребил на его высоком лбу непокорную прядку тёмных волос. Нине вдруг захотелось тоже потрогать эту прядку, взъерошить жёсткие упрямые мальчишеские волосы. Она тряхнула головой и рассмеялась…
– Ты чего? – недоуменно спросил Сергеев.
– Так. Одень пиджак, простудишься, – с неожиданной лаской в голосе проговорила она.
Иван послушно продел руки в рукава. Действительно, становилось прохладно, и тело, разгорячённое игрой, начинало ощущать эту прохладу.
– Хорошо-то как! – вдыхая всей грудью осенний воздух, негромко произнесла Нина.
Была та пора, когда день уже кончился, а вечер ещё не наступил. В воздухе царила удивительная тишина, только вдалеке, на станции, визгливо перекликались маневровые поезда, но эти звуки не нарушали, а, казалось, только подчёркивали тишину. Пахло осенью, спелыми яблоками, увядающей листвой и сырой землёй. Иногда ветерок доносил запах свежей капусты, то ли с огородов, то ли со двора заботливого хозяина, шинковавшего её днём для засолки.
– Картошка у меня ещё не вся выкопана, – проговорил вдруг Сергеев, которому запах капусты напомнил о повседневных заботах. – Думал сегодня выкопать, да вот игра помешала.
– Может, помочь тебе? – деловито осведомился Женька. – А то организуем воскресник и всем классом – к тебе на огород!
– Сам справлюсь, – грубовато отмахнулся Сергеев. – Не так уж её и много – всего две сотки. Завтра после уроков выкопаю, лишь бы погода не испортилась.
Он взглянул на небо. Чистое и светлое, оно уже начинало наливаться густой синевой; прямо над головой зажглась первая звёздочка, единственная и потому особенно яркая.
– Что это за звезда? – толкнул Женьку в бок Сергеев.
Тот пожал плечами.
– Вот зубрим, зубрим астрономию, – проворчал Иван, – четвёрки и пятёрки на уроках получаем, а толком ничего не знаем.
– Это Сириус – звезда поэтов и влюблённых, – вместо Женьки ответила Нина.
– Звезда поэтов и влюблённых? – оживился Женька. – Значит, это моя звезда!
А Сергеев подумал про себя: «Влюблённых? Значит, и моя тоже. Где ты сейчас, Ирина? Может быть, тоже смотришь на эту звёздочку, но обо мне не думаешь!»
Он глубоко вздохнул, и в ту же секунду услышал такой же глубокий вздох рядом с собой. Украдкой покосился он на шагающую рядом Нину и тут же смущённо отвёл глаза – она тоже смотрела на него. А Женька, сложив молитвенно на груди руки, продолжал:
– О моя покровительница! Из сожаления к поэтам, которые не всегда учат уроки, сделай так, чтобы меня завтра не опросили по английскому языку, а в благодарность за это я обещаю первые же строчки моего нового стихотворения посвятить тебе.
Они дошли до дома Сергеева и остановились. Помолчали. Потом Иван смущённо кашлянул и сказал:
– Пойду. Мать, наверное, уже ругается – ничего за воскресенье не сделал.
Он протянул руку Женьке, потом, секунду поколебавшись, Нине. Она доверчиво вложила свою маленькую тёплую руку в его большую широкую ладонь.
«Ишь ты, – неприятно кольнуло в сердце Женьки. – Тихоня-то наш, оказывается, какой!»
– До завтра! – проговорил Сергеев и широко зашагал к дому. Открыв калитку, он оглянулся на молча стоявших Нину и Женьку, махнул им рукой и скрылся во дворе. Через несколько секунд до них донёсся стук захлопнувшейся двери.
– Вы… домой сейчас? – охрипшим от волнения голосом спросил Женька. Свой голос показался ему неестественным. Стараясь скрыть смущение и неожиданную робость, он принуждённо засмеялся и бодро заговорил:
– Да что это мы, словно великосветские испанские гранды, друг друга на «вы» величаем? Ведь мы же одноклассники! Вы ничего не имеете против того, чтобы перейти с официального «вы» на простое «ты»?
Нина кивнула головой. После ухода Сергеева она стала молчаливее и задумчивее. Женька шагал рядом с нею и изредка поглядывал сбоку на неё. В серых сумерках её синие глаза сделались ещё темнее, на фоне неба чётко вырисовывался её тонкий профиль: прямой нос, немного припухлая верхняя губа и тонкая белая (точёная – мелькнуло в голове у Женьки) девичья шея.
Молчание становилось тягостным.
– Ты… почему вчера в школу не приходила? – решился наконец заговорить Женька. Произнести первый раз «ты» было для него почему-то волнующе.
– Переезжали, – коротко ответила Нина.
– Куда переезжали?
– На квартиру. Мы недавно приехали и жили в гостинице, а теперь отцу дали квартиру.
– А где?
– Недалеко отсюда, на Ухтомской.
– Вот оно что, – протянул Женька. – А я вот где живу.
Он показал на дом, мимо которого они проходили. Нина остановилась.
– Так что же ты мимо дома проходишь?
– То есть, как это что? Тебя проводить.
Нина насмешливо улыбнулась:
– Спасибо, я в провожатых не нуждаюсь: дорогу знаю и заблудиться не боюсь.
– А вдруг? – также шутливо ответил Женька. – Ты же недавно в нашем городе.
– Ничего. Иди-ка лучше поучи английский. Как говорится, на звёзды надейся, а сам не плошай.
Она повернулась и зашагала вниз по улице. Дробный стук её каблучков, удаляясь, затихал. Вот он долетел в последний раз и совсем пропал. После ухода Нины вечер потерял для Женьки всё своё очарование.
– В самом деле, что ли, идти учить английский? – вслух подумал он, почесал затылок и махнул рукой. – A-а, всё равно, наверное, не спросят. А если спросят, можно будет соврать, что голова болела.
На другой день Женьку по английскому не спросили, но от двойки всё равно его это не спасло. Совершенно неожиданно его вызвал к доске математик. Задача попалась трудная, на вращение. Женька надеялся решить её самостоятельно, но быстро запутался и попытался выехать на подсказке. Он беззастенчиво оглядывался на класс и ловил каждый шёпот, но преподаватель был опытный и прекрасно знал все уловки ребят. Он терпеливо слушал все попытки Женьки как-нибудь выкарабкаться, а когда тот совсем запутался и умолк, спокойно сказал:
– Садитесь, Курочкин. Напрасно вы пытаетесь убедить нас в своём умении плавать, оно нам давно известно, – и поставил в журнал жирную двойку.
К этой неприятности Женька отнёсся философски спокойно.
– Плох тот ученик, – направляясь на место, проговорил он, – который не получил ни одной двойки.
– Но ещё хуже тот ученик, который начинает хвастаться своими двойками, – заметил учитель.
– И это правильно, – согласился Женька, усаживаясь рядом с Иваном, и негромко прошептал ему: – а звезда-то всё-таки подвела!
И потянулись школьные дни со своими крупными и мелкими радостями и огорчениями, двойками и пятёрками, ссорами и примирениями, дни, похожие друг на друга, как листки календаря, и в то же время неповторимо разные. На некоторое время в центре внимания десятиклассников оказались взаимоотношения Иры Саенко и Ивана Сергеева. Девчата – хитрый народ – уже на другой день после баскетбольной игры непостижимым образом догадались, что Сергеев «неравнодушен», как они говорили, к Ирине. Нужно отдать им должное: почти все они сочувственно отнеслись к Ивану, несколько раз пытались примирить его с Ириной, но безуспешно. Правда, Ира не избегала теперь его, даже разговаривала с ним, но только на сугубо деловые темы.
Ребята заметили их взаимоотношения гораздо позднее девчат и отнеслись к этому по-своему. Однажды, когда Сергеев пришёл в класс, он увидел на доске выведенную крупными буквами традиционную формулу:
ВАНЯ С. + ИРА С. =?
Сергеев побагровел и повернулся к классу. Он подозрительно оглядел всех ребят – у всех были невинные физиономии, никто на него не глядел, каждый, казалось, был занят своим и очень важным делом. Лишь только Серёжка Вьюн не успел спрятать глаза, в которых светился лукавый, любопытный огонёк. Заметив, что Иван смотрит на него, он притворно закашлялся, закрываясь рукавом, и уткнулся в тетрадку.
«Он!» – решил Сергеев, взял тряпку, резкими движениями стёр с доски написанное, одёрнул коротковатый пиджачок и подошёл к парте Серёжки. Но тот был уже занят важным делом: одним глазом косясь на дверь, – как бы не вошёл дежурный учитель – он торопливо списывал с чьей-то тетради домашнее задание по физике и не обращал ни малейшего внимания на стоящего рядом Сергеева.
– Твоих рук дело? – тихо и грозно спросил Иван.
– Подожди, не мешай! – отмахнулся Серёжка.
– Я спрашиваю: это ты сделал?
– Да о чём ты?
– Как будто не знаешь? Не прикидывайся!
– Да отстань ты, ради бога. Видишь – горю. Сейчас звонок, а мне ещё две задачи содрать нужно.
И Серёжка снова лихорадочно застрочил в тетради. Иван стоял в недоумении: «Пожалуй, не он. Но тогда кто же?»
Вопрос так и остался невыясненным, но с тех пор традиционная формула часто преследовала Ивана. То он видел её на школьном заборе, то встречал на своём столе в физическом кабинете, то на подоконнике в коридоре. Иван стирал её, соскабливал ножом, но она появлялась снова.
Неизвестно, видела ли эту формулу Ирина и как она к ней отнеслась. Во всяком случае внешне это ни в чём не выражалось.
Время понемногу растапливало лёд её отношения к Ивану, но окончательное примирение произошло только после классного комсомольского собрания. К нему начали готовиться давно и вначале, как обычно, формально. Тему подобрал Александр Матвеевич, ещё когда был классным руководителем до Владимира Кирилловича, он же распределил обязанности.
– Собрание должно пройти на высоком патриотическом уровне, – сухо начитывал он Ирине, глядя по обыкновению поверх её головы. – Доклад сделаю я сам, а вы подготовьте трёх-четырёх выступающих. И никакой отсебятины! Пусть они отблагодарят партию и правительство за заботу и дадут обещание стать достойной сменой строителей коммунизма, продолжателями дела своих отцов. Обязательно приготовьте к собранию фотомонтаж, напишите лозунг с призывом отлично учиться. Вот, пожалуй, и всё. А, впрочем, лозунг писать я поручу преподавателю рисования, а то вы ещё испортите.
Ирина добросовестно выполнила поручение, распределила роли: одних заставила готовиться к выступлению, других – подобрать рисунки для монтажа, третьих – готовить резолюцию собрания. Но однажды к ней на большой перемене подошёл Сергеев – он постоянно искал теперь какой-нибудь предлог, чтобы заговорить с ней.
– Как идёт подготовка к собранию? – не глядя на неё, спросил он.
– Всё в порядке.
– Знаешь, Ира, – несколько смущённо проговорил Иван, – я всё думаю: почему у нас так скучно проходят собрания?
– Ну и почему же?
– Формалистикой мы занимаемся, вот почему. Заранее всё распишем, распределим роли, как в театре: ты президиум выдвигай, ты в прениях выступай, ты резолюцию готовь, а ты дополнения и изменения к резолюции! Всё готово, всё заранее известно, поэтому и неинтересно! Ни поспорить, ни подумать, ни поругаться! Всё разжёвано, только глотай!
– И ты считаешь, что в этом виновата я? – Ирина вскинула голову и смело взглянула в лицо Сергееву. Того сразу обдало жаром. Он побагровел и смущённо забормотал:
– Да нет, что ты!.. Мы все виноваты… Приучили нас так почти с пятого класса, мы и привыкли… Вроде так и надо, и самим легче: ни думать, ни искать не надо, а получается голая скука. Вот я и хотел сказать: хорошо бы попробовать провести собрание как-нибудь по-другому, чтобы заинтересовать всех.
– Ну, и что же ты предлагаешь?
Голос Ирины звучал сухо и ровно, и Сергеев справился со своим волнением.
– Понимаешь, ещё до отъезда в колхоз разговаривал я с бывшим нашим выпускником Юркой Крыловым, ты его знаешь, он в прошлом году нашу школу окончил, а теперь работает в локомотивном депо. Он мне рассказывал о своей работе, да так интересно – заслушаешься! Вот бы его к нам на собрание пригласить да ещё бы двух-трёх человек с производства, лучше разных профессий.
– А разрешат? – неуверенно спросила Ира.
– Почему же нет? – горячо заговорил Сергеев. – Это же для пользы дела.
– Александр Матвеевич не разрешит, – с сомнением покачала головой Ирина. – Он после прошлогодней драки на Новый год ни на один вечер не разрешает посторонних приглашать. Говорит, что они только дисциплину нарушать будут, а у нас и без них своих хулиганов достаточно.
– Да мы же лучших производственников пригласим, а не первых попавшихся! И не на танцы, а для выступлений! И потом, – Иван заговорщически понизил голос, – ты не с ним договаривайся, а с Владимиром Кирилловичем, он разрешит.
– Ну, хорошо, поговорю, – согласилась Ира. – Только тогда отвечать за них поручим тебе.
– Добро! – радостно согласился Сергеев. Втайне он давно мечтал о морской службе, поэтому в его речи иногда проскальзывали морские словечки.
Ирина некоторое время постояла, ожидая, не скажет ли Сергеев ещё чего-нибудь и, не дождавшись, отошла.
«О чём бы ещё её спросить, о чём бы спросить?» – лихорадочно думал в это время Иван. Ирина уходила всё дальше.
– Ира! – окликнул он, не додумав до конца.
Ирина оглянулась и остановилась. Иван торопливо подошёл к ней.
– Ира, только пригласить их нужно официально, одному мне неудобно. Может быть, и ты со мной пойдёшь? – просительно сказал он и тут же торопливо, добавил: – как секретарь комсомольского бюро.
– Хорошо, – подумав, согласилась Ира.
Сергеев обрадовался, но Ира спокойно продолжала:
– Пойду я с Ниной Черновой.
– А я? – невольно вырвалось у Ивана.
– Зачем же идти сразу троим? – пожала плечами Ирина, и Иван не нашёлся, что возразить.
Владимир Кириллович сразу дал согласие, больше того, он взял на себя обязанность договориться с администрацией школы и даже сам решил идти с ребятами на производство приглашать гостей на собрание.
И вот наступил день собрания. Лениво, без особого желания собирались комсомольцы в актовом зале школы. Некоторые пытались улизнуть домой, но у выходных дверей их подкарауливала Ирина и возвращала в зал. Расселись как обычно: девчонки в первых рядах, мальчишки сзади, подальше от начальства – там можно поболтать о своих делах и посмеяться.
Женька Курочкин сел рядом с Сергеевым.
– Кто докладчик?
– Александр Матвеевич.
– Верблюд? Ну, опять развезёт часа на полтора! «Вы самые счастливые, для вас открыты все пути и дороги, все двери институтов, там вас примут с распростёртыми объятиями!» – зло передразнил завуча Женька. – Как же, примут, жди! Попробуй сейчас поступи в институт! Из прошлогоднего выпуска только двое попало, да и то, говорят, благодаря толстому карману! Слышал, как на днях по радио Райкин проехался? Приходит отец выпускника к знакомому профессору и говорит: «Как бы мне сына в ваш институт устроить?» – «А как он учится?» – спрашивает профессор. – «На два и на три». – «Н-да, – отвечает профессор, – два – это плохо, надо пять». – «Ну, пять, – говорит отец, – это много. Три… тысячи дам». Вот как.
Женька рассказывал громко, нисколько не стесняясь, что недалеко от них Владимир Кириллович о чём-то разговаривает с Лидкой Нориной.
Посмеялись, потом Иван сказал:
– Ну, не обязательно в институт идти. Сколько выпускников на производстве работают и не жалуются.
– Ты меня не агитируй. Идут на производство либо дураки, либо неудачники, да и те всё время мечтают удрать и в институт поступить.
– Не скажи. Юрку Крылова, который в прошлом году с медалью нашу школу кончил, помнишь?
– Ну?
– Умный парень?
– Умный, – нехотя согласился Женька.
– А где он сейчас?
– Слышал, что в локомотивном депо работает.
– Вот то-то и оно. И работой своей доволен. Впрочем, сам услышишь, он сегодня обещал прийти к нам на собрание.
– Доволен, говоришь? – Женька с сомнением покачал головой. – Сомневаюсь. Меня во всяком случае такая перспектива не устраивает.
– А что тебя устраивает?
– Пока ещё не решил, – небрежно ответил Женька. – Может быть, поступлю в Литературный институт при Союзе писателей, слышал, наверное, есть такой в Москве. Или в университет на факультет журналистики. А ты?
– А я работать пойду, – твёрдо сказал Сергеев. – Матери с нами тяжело.
– Ну-ну, – покровительственно закивал головой Женька. – Станешь ударником коммунистического труда, я о тебе поэму напишу. А пока давай в «балду» сыграем.
Он вырвал из блокнота листок, достал авторучку, но сыграть им не удалось. В зал вошёл завуч с Ириной Саенко и тремя приглашёнными гостями.
Александр Матвеевич, ни на кого не глядя, прошёл на сцену и сразу уселся за стол президиума. Рядом с ним встала Ирина. В белом парадном фартучке, на котором алой каплей выделялся комсомольский значок, с косой, перекинутой на грудь, она была удивительно хороша. Сергеев, затаив дыхание, любовался ею.
Сзади к Ивану и Женьке подошёл Владимир Кириллович. Ребята, сидевшие там, сразу освободили ему место, и он сел.
– Принесло его, – угрюмо прошептал Женька. – Ни поиграть, ни поговорить не даст.
– В президиум выберут – уйдёт.
– Разве только.
– Разрешите комсомольское собрание считать открытым! – звонким, срывающимся от волнения голосом проговорила Ирина.
Жидкие хлопки были ей ответом.
Начались обычные формальности. Лидка Норина с бумажкой в руке – заранее приготовлено! – выдвинула в президиум завуча, Владимира Кирилловича, Иру, гостей и одного девятиклассника. Проголосовали, конечно, единогласно. Члены президиума, кроме Владимира Кирилловича, заняли места за столом.
– Владимир Кириллович! – позвала Ира.
– Ничего, ничего, – махнул он рукой. – Мне и здесь хорошо, я тут посижу.
Ирина пожала плечами, наклонилась к Александру Матвеевичу и что-то негромко проговорила ему. Тот кивнул головой.
– Слово предоставляется завучу школы Александру Матвеевичу! – громко объявила Ира.
– Ну, начнёт сейчас жевать резину! – довольно-таки громко буркнул Женька, не скрывая своего раздражения. Он был недоволен всем: и этим некстати назначенным собранием, и тем, что не удалось с него сбежать – задержала Ирина в дверях, – и тем, что не осмелился сесть поближе к Нине – он видел в первом ряду светлое облако её волос, и соседством Владимира Кирилловича.
Докладчик разложил по кафедре листки, листочки, какие-то клочочки бумаги, похожие на записочки, которыми ребята иногда перекидываются между собой на уроках, подёргал из стороны в сторону своей приплюснутой головкой, откашлялся, вытер губы платком и скрипучим голосом начал:
– Администрация школы отмечает, что тема вашего собрания выбрана в соответствии с неотложными жизненными задачами, стоящими перед нашей советской школой и, в частности, перед вами, выпускниками, которым уже в нынешнем году предстоит избрать свой жизненный путь, чтобы прийти на смену старшим братьям и отцам, неустанно строящим коммунизм – самое светлое будущее всего человечества.
Всю эту фразу он произнёс, что называется, на одном дыхании, почти не останавливаясь на знаках препинания.
Речь завуча, сухая и бесстрастная, спокойным ручейком текла по бесчисленным ступеням придаточных предложений, причастных и деепричастных оборотов. Внешне в ней всё было ровно, гладко, причёсано под гребёнку и всё давно знакомо. Вот он упомянул о бессмертной «Авроре», зажегшей над одной шестой частью земли безоблачное солнце всенародного счастья, отдал должную дань героическим подвигам старших поколений, с оружием в руках защищавших и отстоявших нашу Родину в жестоких боях с иноземными захватчиками, но обо всём этом говорилось таким сухим, казённым языком, что уже после первой фразы ученики или откровенно зевали, или разговаривали между собой о своих делах.
Далее Александр Матвеевич перешёл к описанию счастливого детства. Порывшись в своих записочках, он привёл цифры построенных в стране школ, институтов, дворцов пионеров, детских садов, парков и стадионов, потом подробно остановился на возможностях, открывавшихся перед выпускниками.
– Каждый из вас может выбрать себе специальность, которая ему больше нравится, – говорил он. – Хочешь быть инженером-строителем, химиком, геологом, артистом, учителем, врачом – пожалуйста, выбирай по своему вкусу, поступай в надлежащий институт – все двери широко открыты перед тобой, всюду тебя примут как самого желанного гостя, только не ленись, учись как следует.
– А если не примут? – перекрывая неясный шум, стоящий в зале, выкрикнул вдруг с места Женька Курочкин, но завуч не обратил на него никакого внимания, он только покосился на председательствующую Ирину. Она поднялась и звякнула в колокольчик:
– Курочкин, к порядку! Вопросы потом! И вообще, ребята, давайте немного потише, а то докладчику трудно говорить.
Шум в зале несколько стих. Ирина повернулась к Александру Матвеевичу:
– Продолжайте, пожалуйста!
– Я сейчас заканчиваю, – кивнул тот. – Так вот, ребята, перед вами лежит широкая и светлая дорога, которая неизбежно приведёт вас к сияющим вершинам нового общества – коммунизму! Разрешите мне от имени администрации школы пожелать вам счастливого пути по этой дороге.
Александр Матвеевич вытер платком лоб, уселся на своё место и с удовлетворением прислушался к шумным аплодисментам, которыми был отмечен конец его доклада. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что большинство сидящих в зале захлопали не докладчику, а скорее потому, что доклад окончен.
Во время доклада Женька Курочкин несколько раз оборачивался к Владимиру Кирилловичу, чтобы посмотреть, как ему нравится речь завуча. Вначале классный руководитель спокойно осматривал своими мягкими прищуренными глазами зал, президиум, своих учеников. Вот он погрозил кому-то разболтавшемуся, улыбнулся. Но чем дальше развивался доклад, тем больше сжимались его глаза, становились острыми и колючими; возле рта образовалась упрямая и, пожалуй, даже злая складка, время от времени он недовольно покачивал головой. Эту его манеру ученики уже успели изучить: если Владимир Кириллович покачивает головой, то хорошего не жди.
«Интересно, чем он это так недоволен?» – подумал Женька. Он проследил направление взгляда Владимира Кирилловича, но ничего особенного не заметил: учитель смотрел на президиум.
– У кого есть вопросы к докладчику? – поднялась Ирина Саенко.
– Какие ещё вопросы? И так всё ясно! – вразнобой закричали ребята из зала.
– Всё ясно? Курочкин, ты, кажется, хотел что-то спросить?
Курочкин поднялся, почувствовал на себе десяток взглядов. Где-то среди них был немного волнующий взгляд синих глаз, и это подбадривало его. Ну, что ж, сейчас он им всем покажет, а то сидят, как олухи, хлопают ушами и глазами: ах, все двери открыты, ах, выбирайте любую!
– Да, у меня есть один вопрос к докладчику, – он умышленно для официальности не назвал завуча по имени и отчеству. – Простите, вы, кажется, сказали, что для выпускников школ открыты двери всех институтов?
Завуч важно кивнул головой. Женька продолжал:
– Чем же тогда объяснить тот факт, что из прошлогоднего выпуска нашей школы только два человека смогли попасть в институт, а остальные, хотя и пытались, но не попали?
Завуч молча пожевал губами и потом, не поднимаясь с места, проговорил:
– Очевидно, они сдали вступительные экзамены недостаточно хорошо и не прошли по конкурсу.
– Значит, в эти широко, – Женька подчеркнул это слово, – открытые двери могут протиснуться только двое из тридцати, да и те с трудом?
В зале зашумели, загалдели. Женька с довольным видом прислушивался к шуму, поднятому им. Ирина снова схватилась за колокольчик. Завуч поднялся и склонился над столом.
– Вы забываете, что в Советском Союзе не одна наша школа. Из других, возможно, поступило больше.
– Сомневаюсь, – отрезал Женька. – А чем объяснить тот факт, что эти двое были далеко не лучшими учениками в классе?
– Н-ну, вероятно… – завуч снова пожевал губами, явно затрудняясь с ответом, – им на экзаменах достались лёгкие вопросы… или они лучше готовились летом. Впрочем, с таким вопросом вы лучше обратитесь в приёмную комиссию того института, куда они поступили.
– Всё ясно, – с насмешливым видом махнул рукой Женька. И уже усевшись на место, крикнул:
– Я удовлетворён ответом!
Он действительно был удовлетворён, но не ответом, а тем, что сумел расшевелить собрание и посадить в калошу ненавистного Верблюда.
– У кого ещё есть вопросы? – снова поднялась Ира.
Но зал кипел, бурлил и не слушал её.
– Нет вопросов? Тогда кто хочет выступить?
– Разреши-ка мне, Ира, – негромко проговорил со своего места Владимир Кириллович, и странно, среди всеобщего шума все услышали его.
Ирина беспомощно оглянулась на завуча – выступление классного руководителя не было запланировано, – но завуч безучастно молчал, а Владимир Кириллович уже легко поднялся на сцену и, не заходя за кафедру, остановился сбоку от неё.
– Ну, всё начальство, как всегда, на трибуну полезло. Теперь этот, наверно, часа на полтора развезёт, – шепнул Женька Сергееву.
Шум в зале постепенно стихал. Владимир Кириллович стоял молча, то ли выжидая наступления полной тишины, то ли собираясь с мыслями.
– Слово предоставляется Владимиру Кирилловичу! – запоздало объявила Ира, и все заулыбались. Улыбнулся и Владимир Кириллович, но тут же его лицо стало сосредоточенным и строгим.
– Я не собирался сегодня выступать, – наконец начал он, – но боюсь, что от предыдущего доклада у вас неумышленно может создаться ложное представление.
Заинтересованный шумок пробежал по залу, и снова всё стихло. А Владимир Кириллович продолжал:
– Александр Матвеевич говорил вам о широкой и светлой дороге, которая ожидает вас в будущем, и у некоторых из вас, может быть, уже сложилось мнение, что всё уже сделано, дорога проложена, ровная, гладкая, и вам предстоит только пройтись по этой дорожке лёгоньким шагом, вроде увеселительной прогулки, прямо к коммунизму, без трудностей и забот.
Завуч нахмурился и предупреждающе стукнул несколько раз карандашом по столу. Владимир Кириллович посмотрел на него и спокойно продолжал:
– Нет, ребята! Верно одно: цель у нас прекрасна и дорога ясна. Но ясна не в понятии безоблачного неба, а в том, что никаким другим путём мы не пойдём!
Порою на этой дороге вам встретятся ухабы и ямы – бюрократизм, косность, пережитки прошлого. Большие трудности предстоят вам впереди, не раз кое-кто попытается сманить вас с этого пути, обещая более легкую, кривую дорожку. Но горе тому, кто свернёт в сторону: он неминуемо окажется в болоте!
Владимир Кириллович остановился. Напряжённая тишина царила в зале. Даже вечный скептик Женька Курочкин слушал внимательно: впервые за всё время пребывания в школе, насколько он помнил, с ними говорили вот так, по-взрослому. До этого на всех собраниях, во всех беседах в классе им твердили одно: вы самые счастливые, для вас уже всё сделано.
«А смелый дядька!» – с невольным уважением подумал Женька, видя, как сумрачно нахмурился за столом президиума завуч.
– А теперь мне хотелось бы несколько дополнить ответ Александра Матвеевича Курочкину. Видите ли, Курочкин, для того, чтобы перед вами открылись двери того или иного института, необходимо иметь только один ключик: способности, призвание. Одного только желания для выбора той или иной профессии мало!.. Мне бы вот, например, хотелось быть оперным певцом, а голосишко не позволяет. Так что же, прикажете и мне оскорбляться и кричать, что для меня закрыты все двери?
Выждав, когда затихнет смех в зале, Владимир Кириллович продолжал:
– А способность в нашей стране всегда дорогу себе пробьёт, это истина, которая, я думаю, в особых доказательствах не нуждается. Вы помните формулу социализма: от каждого по способностям…
– Каждому по труду! – хором закончили ребята.
– Так вот, от каждого по способностям – это положение останется и при коммунизме. Теперь в отношении поступления в институт. Вы мечтаете жить только по одному закону – «хочу», забывая, что на это «хочу» всегда должна быть уздечка – «нужно», для общества, для государства. А что нужно сейчас? Вы знаете, что техника на производстве в нашей стране шагнула так далеко вперёд, что теперь у станков нам нужны образованные, высококвалифицированные кадры. Пришло время, когда образование в объёме пяти-семи классов стало для рабочего недостаточным, а будет время – у станков встанут люди с дипломами инженеров. Хотите вы этого, Курочкин, или не хотите, а это будет, потому что это нужно! Но это не значит, что перед вами захлопнулись двери институтов. Если вы действительно обладаете большими, я даже не говорю выдающимися, способностями, вас обязательно примут в институт. Кроме того, вы можете одновременно и работать и учиться заочно. Сотни ваших товарищей именно так и поступают. Впрочем, здесь присутствуют ваши товарищи с производства, я надеюсь, что в своих выступлениях они вам об этом расскажут. О двух ваших бывших учениках мне трудно судить – я их не знаю. Не исключена возможность, что тут допущена ошибка – кто гарантирован от них? А может быть, и недобросовестность членов приёмной комиссии, бывает, к сожалению, и так. Кстати, я слышал ваш анекдот.
– Это не мой, а Аркадия Райкина! – с излишней поспешностью выкрикнул Женька.
– Не суть важно – важна суть! Среди обывателей распространено мнение, что основной ключ от институтских дверей – деньги. Ведь такова, кажется, суть вашего анекдота? Будем говорить прямо и честно: есть ещё у нас такие людишки, дающие и берущие, но не они определяют пути нашей жизни.
Владимир Кириллович кончил и под аплодисменты всего зала, немного сутулясь, направился к своему месту. На сей раз ребята хлопали от души.
– Дай-ка я скажу, – выскочил из-за стола бывший ученик школы Юрий Крылов и, не дожидаясь, когда Ира Саенко предоставит ему слово, пошёл за кафедру.
– Правильно и здорово говорил Владимир Кириллович. Нужно! – вот что должно стать для нас законом. В первые годы пятилетки Родина сказала: «Нужно!», и тысячи комсомольцев – а ведь у каждого из них было своё «хочу» – направились на Магнитку или строить Комсомольск. А во время войны? «Нужно!» – и комсомольцы взяли оружие в свои руки. Вот так и мы. Родина сказала: «Нужно!», и мы пошли на производство, к станкам! И я нисколько об этом не жалею! – повысил голос Крылов. – Да, не жалею! Конечно, есть всякие хлюпики, вроде этого Курочкина, – кивнул он в сторону Женьки. («Прошу без оскорбления личности», – вскочив, крикнул Женька, но Крылов невозмутимо продолжал). – Видели мы не раз таких. Встретится такой, нос кверху загнет, мимо пройдёт да ещё пренебрежительно скажет: «Плебей!» А не думает этот сопливый аристократ, что модные брючки на нём, материал для стильного пиджачка, резина для микропорок, да всё, всё – сделано руками рабочих. И я горжусь, что я рабочий! Горжусь! Конечно, и я мечтаю окончить институт и обязательно окончу, но с производства никуда не уйду!
