Текст книги "Спроси свою совесть"
Автор книги: Федор Андрианов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Тем, кто носил раствор, было, конечно, полегче, потому что его требовалось гораздо меньше, чем кирпичей, Иван с Ольгой ждали, когда каменщик израсходует весь раствор, а подносчики кирпича успевали за это время сделать ещё один рейс вверх-вниз, да и Николай то и дело покрикивал:
– Кирпич! Кирпич!
В один из таких вынужденных перерывов Иван засмотрелся на работу Николая. Треугольной лопаточкой-мастерком тот зачерпывал раствор. Взмах руки – и раствор уже лежит на стенке ровным слоем. Николай только для порядка разгладит его лопаточкой, а в левой руке уже другой кирпич. Николай притиснет его к предыдущему, подстукнет сверху рукояткой мастерка, двумя движениями снимет с боков излишки раствора, пришлепнет сбоку, и снова – раствор, кирпич, пристукивание мастерком, шаг за шагом, к соседу, Николаю-светлому, а потом в обратном направлении до участка бригадира.
Заметив, что Иван наблюдает за ним, Николай-темный подмигнул ему:
– Чего смотришь?
– Красиво работаешь!
– Хочешь сам попробовать? – неожиданно спросил Николай.
Иван залился краской.
– На! – протянул ему мастерок Николай, а сам присел на выложенную стенку и достал папироску.
Иван нерешительно взял мастерок и шагнул к стенке. Он нагнулся, зачерпнул раствора – показалось мало. Он зачерпнул побольше. Хотел так же ловко, как Николай, взмахнуть мастерком и шлёпнуть раствор на стенку – брызги полетели во все стороны, залепили ему лицо. Иван растерянно обернулся. Ольга, увидев его забрызганное лицо, не выдержала и рассмеялась.
– Ничего, ничего, – успокоил Николай. – Давай дальше.
Иван утёрся рукавом, взял из кучи кирпич и попытался пристроить его на стенку. Ничего не получилось, один конец был явно выше другого. Тогда Иван нажал сверху рукой, кирпич пополз по раствору и выехал за край стенки на добрый сантиметр.
– Ровней дави! – посоветовал Николай.
Он поднялся, подошёл поближе, наложил свою руку сверху на Иванову, прижал кирпич и повёл его влево. Кирпич мягко пополз по раствору и приткнулся к соседнему.
– Вот так, – ободрил Николай. – Сними излишек и клади следующий.
Второй кирпич, хоть и лёг несколько криво, но получился гораздо лучше. Николай несколькими легкими ударами мастерка подправил его. А когда Иван уложил третий кирпич, Николай одобрительно кивнул, снова уселся на стенку и до конца ряда больше не вмешивался. Только когда Иван дошёл до конца участка, Николай отбросил папироску и поднялся.
– Хорош, – сказал он. – Хватит пока. А то мой тёзка намного обгонит нас, выравнивать стенку трудновато будет.
Иван оглянулся на соседний участок – там стенка была уже на два ряда выше.
– А ты молодец, – похвалил его Николай-тёмный. – Есть у тебя в руках рабочая жилка. Поступай после школы к нам – месяца за два мы из тебя настоящего каменщика сделаем.
– Нет, я уже решил в локомотивное депо поступать, – ответил Иван, нагибаясь за носилками.
Но Николай, наверное, уже не слышал его, лицо его было сосредоточенное, он весь погрузился в работу. Раствор, кирпич, шаг в сторону. Раствор, кирпич, шаг в сторону. Только взмахи мастерком несколько ускорились – надо было догонять соседей, ушедших вперёд.
Ольга потянула носилки, и Иван послушно пошёл за ней. Перед самым спуском он остановился и оглянулся на стенку. Он сразу нашёл глазами свой ряд. Был он несколько неровный, да и излишек раствора явно проступал по бокам, но это же был его ряд! И Иван испытал чувство рабочей гордости при виде вещи, сделанной своими руками.
– Вы что это там застряли! – накинулась на них Лида Норина, когда они спускались вниз. – Другие уже раза по два сходили, а вас всё нет и нет. У нас раствор засохнет!
– Ваня сам каменщиком наверху работал, кирпичи клал, – с тихой гордостью сказала Ольга.
– И получилось? – спросил неизвестно откуда взявшийся Серёжка Абросимов.
– Каменщик хвалил, Николай.
– Ну уж, так и хвалил! – смущённо засмеялся Иван. – Хорошо хоть не поругал, что я столько раствора перевёл. И себя и других обрызгал! Вот следы-то, – показал он пятна на телогрейке.
– Эй, Вьюн! – крикнула появившаяся из-за штабеля Ира Саенко. – Довольно прохлаждаться! Носилки с кирпичом тебя ждут.
– Иду, иду! – откликнулся он и на бегу продолжал. – Тут, понимаешь, такие дела творятся, наши одноклассники героические подвиги совершают, а ты и поговорить об этом не дашь.
Иван увидел, как Серёжка что-то быстро рассказывал Ирине. Потом она обернулась, поискала глазами Ивана, нашла и приветственно помахала рукой в тёмной рукавице. Иван обрадованно вспыхнул и вонзил лопату в раствор.
Когда носилки были нагружены, к ним подошёл Владимир Кириллович. Он отозвал Ольгу в сторону и что-то негромко, но настойчиво втолковывал ей. Та, видимо, не соглашалась, но Владимир Кириллович всё же убедил её, она повернулась и пошла, а Владимир Кириллович вернулся к Сергееву.
– Это куда же вы её послали? – встретил его вопросом Иван.
– Да тут по одному делу.
– С кем же я теперь раствор носить буду?
– Придётся, видимо, со мной, – усмехнулся Владимир Кириллович.
Работать в паре с классным руководителем Ивану не очень хотелось, но возразить было нечего, он молча нагнулся над носилками и взялся за ручки, ожидая, когда Владимир Кириллович тоже подхватит груз. Но тот медлил. Иван вопросительно взглянул на него.
– Разрешите уж я сзади пойду, – проговорил учитель.
Иван, ни слова не говоря, повернулся и встал теперь спиной к носилкам. Что ж, Владимир Кириллович хочет идти сзади – пожалуйста, он возражать не будет, но тяжёлый конец носилок он не уступит, пусть его не считают слабосильной командой.
Владимир Кириллович понял, взял лопату и разровнял раствор. Иван ревниво следил, не нагребёт ли он лишнего на свою сторону, но классный руководитель распределил груз поровну. Они сделали две ходки вверх-вниз, когда над стройкой прогремел зычный голос бригадира:
– Эй, внизу! Замесов больше не делайте! Перерыв на обед!
– Перекур с дремотой! – подал свой голос Серёжка Вьюн.
Последние носилки Лида Норина им погрузила с верхом. Она выскребла все остатки из корыта, в котором замешивали раствор, и победно вскинула вверх лопату:
– Всё!
Груз показался тяжеловатым, так что Иван где-то на середине перехода чуть не выпустил ручек носилок. Но всё-таки пересилил себя. Выбравшись наверх, он торжествующе оглянулся назад и увидел неестественно белое лицо Владимира Кирилловича.
– Что с вами, Владимир Кириллович? – в испуге спросил Иван, готовый бросить носилки и ринуться ему на помощь.
– Ничего, Ваня, ничего, – ответил Владимир Кириллович, с трудом переводя дыхание.
Они сделали ещё несколько шагов и с облегчением опустили носилки на пол. Иван с тревогой поглядывал на классного руководителя. А тот прислонился к стенке и, болезненно морщась, потирал рукой левую сторону груди. Потом полез в карман, достал стеклянную трубочку, вытряхнул из неё белую лепёшечку и сунул её в рот. Поймав тревожный взгляд Ивана, он неловко улыбнулся:
– Вот так, голубчик, – сказал он, необычно выговаривая слова, словно ему во рту что-то мешало. – Думаешь, что уже всё прошло, наладилось, а старое нет-нет да и прижмёт тебя.
– Осколок? – деловито осведомился Иван.
– Сердце, – так же однословно ответил Владимир Кириллович. – А, впрочем, ты прав. И осколок тоже.
Они ещё немного постояли. Землистый оттенок, так испугавший Ивана, постепенно сошёл с лица Владимира Кирилловича.
– Ну, кажется, отпустило, – проговорил он, словно прислушиваясь к тому, что делается у него внутри. – Пойдём дальше.
– Может, не стоит, Владимир Кириллович? Я сейчас вон Тольку Короткова позову. Или ещё кого. Мы и отнесём.
– Осталось несколько десятков шагов. Из-за такого пустяка не стоит и на помощь звать. Потихонечку, не торопясь, дойдём.
Они подняли носилки и понесли. Каменщик Николай уже ждал их. Они вывалили раствор, посидели, некоторое время отдыхая, потом Иван один взял носилки за боковую доску, и они пошли вниз.
Спустившись на один пролёт, Владимир Кириллович остановился и подождал Ивана.
– Вот что, – сказал он ему, – мы с тобой мужчины. А мужчинам вроде бы негоже про свои болезни да слабости говорить. Так что я уж тебя прошу: никому ничего про то, что было со мной, не говори. Хорошо?
Иван кивнул. Они спустились вниз. Почти все ребята уже ждали их. Среди них Иван увидел свою напарницу Ольгу Лебедеву и заметал, как она утвердительно качнула головой в ответ на вопросительный взгляд Владимира Кирилловича.
«И тут какие-то тайны», – недовольно подумал он.
Но эта тайна разъяснилась сразу же.
– Пойдёмте, ребята, обедать, – сказал Владимир Кириллович.
– Куда? – сразу же раздалось несколько голосов.
– А вон в вагончик, – кивнул Владимир Кириллович в сторону небольшого фургончика, в каких обычно строители хранят свои инструменты и где помещается своеобразный штаб строительного объекта. – Ольга там всё уже приготовила.
Они подошли к фургончику. У единственного крана с водой сейчас же выстроилась очередь на умывание. Иван отошёл в сторону и заглянул в дверь. Там внутри, на дощатом самодельном столе, были расставлены стаканы с молоком, а на подстеленной газете горкой лежали бутерброды с сыром.
– Как ты думаешь, от чьих щедрот это угощение? – спросил он оказавшегося рядом Серёжку Абросимова.
– А не всё ли равно? – удивлённо ответил тот. – Лишь бы вкусно было!
Но Иван, очень щепетильный во всём, что касалось денег, решил выяснить всё до конца.
Он подошёл к Владимиру Кирилловичу и, дождавшись, когда возле них никого из ребят не будет, негромко спросил:
– Владимир Кириллович, а кто за это всё заплатил?
– За что?
– Ну вот… За молоко, за сыр.
Владимир Кириллович внимательно посмотрел на него. Он прекрасно понял Ивана, так как хорошо знал щепетильную гордость мальчишек, выросших в тяжёлых условиях.
– Не беспокойся, – тепло ответил он. – Обедом вас обеспечивает начальство строительства в счёт проделанной вами работы.
Иван, успокоенный, отошёл.
«Вот Курочкин или Норина никогда бы не спросили, – подумал, глядя ему вслед, Владимир Кириллович. – Привыкли уже ко всему готовенькому. Но зато потом… Интересный парадокс, – усмехнулся он про себя, – тем, кто в детстве не знал никаких забот, кому родители пытались создать „счастливую жизнь“, ой как трудно в жизни приходится! И, наоборот, вот такие, как Иван Сергеев, почти всегда добиваются успехов».
Мысли его прервал удивленный возглас Лидки Нориной.
– Что там случилось? – заспешил он к ней.
– Ребята, ребята, идите сюда! – вопила она, указывая на большой фанерный щит с небольшими фотографиями.
– Обыкновенная Доска передовиков, – разочарованно произнёс Серёжка Абросимов. – Ничего особенного. И нечего было вопить!
– А это кто, видишь?
– Наш бригадир, Серафим Туманов, – ответил Серёжка, всматриваясь в нечёткую, видимо, любительскую фотокарточку. – Ну и что?
– Да ты прочти, прочти, что там написано!
Иван отстранил Серёжку и, с трудом разбирая полувыцветшие мелкие строчки, прочитал вслух:
– Лучший каменщик стройки, бригадир молодёжной бригады коммунистического труда Серафим Серафимович Туманов, ка-ва-лер ор-де-на Тру-до-во-го Крас-но-го Зна-ме-ни!
Он не поверил своим глазам и прочитал ещё раз. Нет, всё верно. Он присвистнул:
– Вот это да! Трудового Красного Знамени!
А вокруг стоял шум и гвалт. Радовались так, как будто это их самих наградили. Кто-то в восторге бросал вверх рукавицы. И когда каменщики, задержавшиеся наверху, чтобы истратить остатки раствора, спустились вниз, ребята бросились к ним. Они окружили и теребили со всех сторон ничего не понимавшего бригадира.
– С наградой! С наградой вас! – галдели и мальчишки, и девчонки.
– Вон вы о чём! – догадался наконец бригадир. – Так это ещё в прошлом году было.
– А что вы его не носите?
– Что же я его, на комбинезон, что ли, прицеплю? – усмехнулся бригадир. – Я его только в торжественные дни надеваю.
– И то не всегда, – ввернул своё слово Николай-тёмный.
– Я бы его всегда носил, – уверенно заявил Серёжка Абросимов. – А что? Заслужил – и носи.
– Ты – конечно, – поддел его Толька Коротков, – и спать бы с орденом стал. Как с теми часами, что тебе мать в восьмом классе подарила!
Иван стоял немного в стороне и с доброй завистью посматривал на бригадира.
«Молодец, вот это молодец! – думал он. – Сколько ему? Всего, наверное, года двадцать два, двадцать три. А уже орденоносец! Ну ничего. Вот я буду работать, и тоже, может, орден заслужу. Пусть не Красного Знамени, пусть какой-нибудь другой, поменьше. И меня тогда так же поздравлять будут!»
Ребята пообедали быстро и снова вернулись на свои места. Но теперь работа явно замедлилась. Натруженные руки гудели, ладони, несмотря на защитные брезентовые рукавицы, горели, и носилки, казалось, потяжелели вдвое, а то и втрое. Каменщики заметили и поняли состояние ребят и уже не подгоняли их.
Поднявшись в очередной раз на второй этаж и опустив на пол тяжёлую ношу, Иван распрямился и облегчённо вздохнул. Теперь можно было немного и отдохнуть. Внезапно до него донёсся заливчатый счастливый и такой знакомый смех Ирины. Он оглянулся на соседний участок. Ирина стояла с бригадиром, заправляя под шапочку непокорную прядку волос и что-то оживлённо втолковывала Туманову. Тот ответил ей, и она снова весело рассмеялась.
Иван помрачнел. Змея ревности впервые ужалила его сердце, и он испытал острую боль. Отвернулся и старался больше не глядеть в ту сторону, но иногда до него всё же долетал смех Ирины, и он снова испытывал ту же боль.
«Ну и пусть, – уговаривал он себя, – ну и что же? Разве нельзя ей с кем-нибудь поговорить и посмеяться?»
Но настроение не улучшалось, и каждый раз, поднимаясь наверх, он украдкой взглядывал на участок бригадира, и если видел недалеко от него Ирину, то мрачнел ещё больше.
В другое время одноклассники несомненно заметили бы его состояние, но сейчас все настолько устали, что ждали только одного: сигнала об окончании работы. И вот он прозвучал. Без обычных шуток и смеха ребята сдали брезентовые рукавицы, распрощались с членами бригады и собрались домой. Иван поискал глазами Ирину и увидел её рядом с бригадиром.
«Опять с ним!» – кольнуло его. Краем глаза увидел, как она прощально помахала бригадиру, но не стал ждать её, а повернулся и пошёл. Вскоре услышал за собой знакомый дробный перестук каблуков.
– Ты что меня не подождал? – услышал он сзади недовольный голос Иры.
– Тебе и без меня, кажется, неплохо было, – буркнул он в ответ.
– О чём это ты? – удивилась Ира.
Он помолчал.
– Не хочешь, ну и не говори, – оскорблённо дёрнула она плечом.
Несколько шагов они прошли молча. Наконец, Иван не выдержал.
– О чём это вы так мило беседовали? – не глядя на Ирину, спросил он.
– С кем?
– Да с этим, как его? Старцем Серафимом.
Ирина недоуменно взглянула на него и вдруг звонко рассмеялась.
– Да ты никак ревнуешь?
– Ещё чего! – оскорбился он.
– Ревнуешь! – убежденно сказала она.
– А хотя бы! – вскинул он голову и сердито взглянул на неё.
Она остановилась, повернула его лицом к себе и, глядя ему прямо в глаза, проговорила:
– Знаешь, Ваня, если я тебя когда-нибудь… если у меня к тебе когда-нибудь изменится отношение, я сама первая, слышишь, Ваня? сама об этом скажу. И ты обещай тоже. И будем верить друг другу, на всю жизнь. Согласен?
– На всю жизнь! – торжественно повторил Иван, хотя уже знал, что никогда в жизни не избавится от боязни потерять её, но никогда больше не упрекнёт её.
– А бригадира я уговаривала написать свою биографию для нашего школьного музея боевой и трудовой славы. Ты же знаешь, что мы собираем материал. Насилу уговорила, чтобы он принёс газету с Указом о награждении, грамоту о присвоении бригаде звания ударников коммунистического труда и ещё кое-какие материалы.
В понедельник утром в классе только и разговоров было, что о прошедшем субботнике.
– У тебя как, мышцы болят? – встретил Ивана вопросом Серёжка Абросимов.
– Болят, – честно признался Иван.
Мышцы у него действительно болели так, словно изнутри были налиты тяжестью.
– И у меня. Особенно ноги. Сегодня ещё ничего, а вчера, веришь – нет? присесть не мог. Завтракал стоя, – хохотнул он. – Вот отец надо мной смеялся!
В класс вошла Ира Саенко.
– Ребята! Знаете, сколько в субботу заработали мы? – прямо от дверей провозгласила она.
– Сколько?!
– Сто пятьдесят рублей!
– Вот это да! Здорово! Ай да мы – понеслись выкрики со всех сторон.
– Но это вместе с бригадой, – уточнила Ирина.
– Всё равно хорошо!
– А куда эти деньги?
– Как обычно, в фонд Всесоюзного субботника. Куда именно – центральный штаб решит. Скорее всего, на строительство школ, больниц или детских садов.
– Да это не так важно, – вмешался Толька Коротков. – Самое главное что? Вот будет этот детский сад построен, а мы будем мимо проходить и думать: и мой труд здесь вложен!
– Может, ты и своих детей туда водить будешь, – хотел подковырнуть его Серёжка Абросимов.
– А что? Вполне возможно, – невозмутимо ответил Толька.
Среди общего веселья один Женька Курочкин выглядел мрачновато. Иван, заметив его настроение, грузно сел на парту рядом с ним.
– Опять не в духах? Почему не был на субботнике?
Женька дёрнул плечом.
– Ты же знаешь.
– A-а. Ну да.
Иван вспомнил землисто-белое лицо Владимира Кирилловича и сочувственно посмотрел на Женьку. «Зря мы, наверное, на него нападаем, – подумал он. – Больное сердце – это не шуточки. Вон он как переживает из-за того, что не смог с нами пойти».
Но Иван ошибался. Причина дурного настроения Курочкина была совершенно в другом. Женька смотрел на своих одноклассников и никак не мог понять их веселья. «Ну чему они радуются? – думал Курочкин, неприязненно посматривая вокруг. – Наломались так, что второй день руки-ноги болят. Добро бы деньги за работу получили, а то в какой-то фонд передали. Не иначе как притворяются», – решил он.
Но общее оживление выглядело таким искренним, что Женька засомневался.
«А может, и не притворяются. Тогда что же?» Но тут он вспомнил, что до конца учебного года осталось всего только два месяца и догадливо улыбнулся:
– Всё ясно! Вот откуда их бодряческий настрой! Характеристику хорошую хотят заработать!
И опять почувствовал себя на голову выше своих одноклассников с их мелочными, как он считал, заботами и интересами.
А дни все шли и шли. Отзвенел капелью апрель и убежал вместе с бурными весенними ручьями, унесшими остатки зимнего снега. Пришёл цветущий ласковый май. Но для десятиклассников май не казался таким прекрасным, как в прошлые годы, он принёс им новые заботы. Всё чаще и чаще в их разговорах проскакивало тревожное слово «экзамены». На уроках по всем предметам началось повторение, готовились самостоятельно и сами ребята. Весь класс разбился на группы по 3–4 человека в каждой. Женьке очень хотелось попасть в одну группу с Ниной, а когда это не удалось и его включили в группу Тольки Короткова, он гордо заявил:
– Постольку поскольку экзамены предназначены выявлять знания отдельных личностей, а не коллектива, то и готовиться к ним нужно сугубо в индивидуальном порядке.
– Индивидуалист! – фыркнула Лида Норина. – Кустарь-одиночка без мотора.
Но Женька не удостоил её даже взглядом.
Время, лучший лекарь, постепенно залечивало его душевные раны. С матерью отношения понемногу наладились, не было уже той остроты и боли, да и завуч больше не показывался в доме Курочкиных.
С Мишкой за всё прошедшее время Женька встретился только два раза, и оба раза обошлось без выпивки. В первый раз – это было примерно через полторы недели после ограбления – Мишка отдал ему 30 рублей – его долю. Вторая встреча была менее мирной. В один из последних дней мая Женька пошёл в клуб на танцы и там в курительной комнате нос к носу столкнулся с Мишкой.
– Пойдём, потолкуем, – хмуро предложил Мишка.
Они вышли в пустой коридор, и здесь, круто повернувшись, Мишка схватил его за грудь:
– Отшиться, гад, хочешь? Смотри, к нам дорога широкая, а от нас узкая.
– Пусти, – высвободился Женька. – Чего ты хочешь? Чтобы я школу бросил, на экзаменах провалился? Сразу причину будут искать и докопаются.
Мишка недоверчиво посмотрел на него.
– Горбатого к стенке лепишь? Заложить нас хочешь?
– Дурак! – спокойно ответил Женька. – Думаешь, мне свобода не дорога? Вот кончу школу, тогда другое дело.
Его спокойствие подействовало на Мишку.
– Ты, вижу, парень не дурак. Но смотри: продашь, не я, так другой кто-нибудь, а найдём тебя. От нас никуда не спрячешься.
На этом они и расстались.
А учебный год между тем неотвратимо приближался к концу. Вот уже прозвенел традиционный последний звонок, торжественная линейка, на которой был зачитан приказ о допуске десятиклассников к экзаменам, причём каждого из них чуть ли не впервые в жизни официально называли по имени-отчеству, и начались предэкзаменационные каникулы. Странно: были они, как и весенние, целую неделю, а всем показались по крайней мере раза в три короче.
И вот наступил этот день – 1 июня, день первого экзамена. Женька Курочкин проснулся в этот день необычно рано, в шесть часов. Нет, он не очень боялся первого экзамена – уж сочинение-то меньше, чем на четвёрку он не напишет. А всё-таки бередило душу смутное беспокойство. Позавтракал без особого аппетита, только кофе выпил с удовольствием – мать для бодрости и работы мысли заварила на этот раз покрепче. Взял учебник по литературе, перелистал несколько страниц и отбросил в сторону – нет, не читается. Да и всё равно перед смертью не надышишься.
Промучавшись так часа полтора, Женька не вытерпел и отправился в школу. Он думал, что заявится раньше всех. Но когда он пришёл в школьный двор, то увидел, что он почти целиком заполнен и его одноклассниками и учениками параллельного десятого класса. В руках у девушек были большие букеты цветов.
– Это они нарочно, – подумал Женька. – Чтобы списывать можно было. Отгородятся от комиссии цветами – и сдувай себе, сколько душе угодно.
К нему подошёл Толька Коротков.
– Ты знаешь, какой сегодня день? – поздоровавшись, мрачно спросил он.
– Первое июня – день первого экзамена.
– А кроме этого? Не знаешь? День защиты детей. Я в календаре прочитал.
– Где же справедливость! – картинно вскинул вверх руку Женька. – Одних защищают, а нас – мучают!
– Вот именно, – подтвердил Коротков.
– Темы бы узнать, – вздохнула подошедшая к ним Лида Норина.
– Обещал Вьюн. Да вот что-то его не видно.
Серёжка Абросимов пришёл без пятнадцати минут девять, когда десятиклассники уже уселись за парты. Не обошлось при этом без шума и спора. Их неприятно удивило, что они должны были сидеть по одному за партой, и каждый стремился сесть подальше от учительского стола. Только Ира Саенко и Нина Чернова без всяких споров сели за первые парты. А на третьем ряду осталось место для Серёжки.
– Есть, – закричал он, едва войдя в класс.
– Ну? – повернулись все к нему.
– Первая: «Роман „Мать“ как произведение соц. реализма», вторая: «Изображение войны у Толстого» и третья: «Боевой путь комсомола».
– А это точно? – подозрительно покосился на него Толька Коротков. – Откуда узнал?
– Мать у меня в отделении дороги работает. Так они по селектору Хабаровск запросили. Там же на семь часов раньше пишут. А темы одинаковые по всей РСФСР.
Девчонки уже торопливо листали учебники.
– Не мог раньше сказать! – упрекнул Толька.
– Мне самому-то мать только в пять часов сказала! Я к соседке побежал, она два года назад школу с медалью кончила. На моё счастье, оказалось у неё сочинение о комсомоле, они его в школе писали. Вот я его почти три часа и учил наизусть. Зато теперь пятёрка обеспечена!
– Смотри, ошибок не насей! – предупредил Женька.
– А если забудешь? – спросил Коротков. – Ты бы хоть подстраховался как-нибудь.
– Учи учёного! – самодовольно улыбнулся Серёжка. – А это на что? – он похлопал себя по карману. – Я то сочинение с собой захватил.
– Не засыплешься на первой парте-то?
– Ха! Я проконсультировался. Учителя только два первых часа внимательно следят, а потом и внимания не обращают! А я сперва то, что помню, писать буду!
Он расположился поудобнее, вынул из кармана и засунул поглубже в парту шпаргалку.
– Вот бы правда эти темы были! – сказала Ира Ивану. – На любую написать можно.
– Ты и на другую любую напишешь на пять, – убежденно ответил Иван.
Прозвенел звонок, и тут же в класс вошли Владимир Кириллович, его ассистент и незнакомый мужчина, очевидно, представитель из Гороно или Министерства просвещения. Все встали без обычного шума и хлопанья крышками парт.
– Садитесь, – проговорил Владимир Кириллович. Дождавшись, когда все уселись, и ученики, и пришедшие с ним, он полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда обычный почтовый конверт, но запечатанный пятью сургучными печатями, поднял его над головой и показал всем целостность и нерушимость конверта. Потом он достал из другого кармана ножницы, взрезал нитку под центральной печатью, вскрыл конверт и достал оттуда небольшой, сложенный вчетверо листок бумаги.
– Так вот где таилась погибель моя!.. – трагическим шёпотом на весь класс проговорил Женька Курочкин.
Владимир Кириллович повёл на него глазом, но ничего не сказал. Медленно, очень медленно, как показалось ребятам, развернул листок, пробежал его глазами и удовлетворённо улыбнулся.
– Ну что ж, – проговорил он, – темы относительно лёгкие, думаю, что вы с ними справитесь.
Он взял кусок мела, повернулся к доске и каллиграфическим почерком написал:
1. Тема Родины в поэзии А. Блока и С. Есенина.
Неясный шумок пробежал по классу. Владимир Кириллович, не обращая внимания, написал вторую тему:
2. Обличение пошлости и мещанства в творчестве А. П. Чехова.
Шумок в классе усилился. Владимир Кириллович обернулся лицом к классу и успокаивающе проговорил:
– Ну, а третья тема, свободная, как вы говорите, совсем лёгкая: «Человек трудом своим славен».
Ответом ему был громовой взрыв смеха. Владимир Кириллович несколько растерялся. Он повернулся лицом к доске и быстро пробежал глазами написанное: уж не сделал ли он какую-нибудь ошибку, вызвавшую этот смех ребят. Нет, вроде всё правильно. Снова повернулся к классу, увидел отчаянно-безнадёжное лицо Серёжки Абросимова и всё понял.
– Что, Абросимов, – улыбнувшись одними глазами, проговорил он, – промахнулись?
– Владимир Кириллович, – давясь от смеха, сказал Курочкин, – у него совсем другой, матерный вариант.
– Курочкин, не забывайтесь! – постучал предупреждающе по столу Владимир Кириллович.
– Да я не в том смысле, Владимир Кириллович, – продолжал смеясь Женька. – Просто ему мать предсказала, что будет тема по роману «Мать». Ну и остальные две темы с такой же точностью. А он и поверил.
– Так ведь в Хабаровске… – взвыл было Серёжка, но Владимир Кириллович прервал его:
– Хорошо, Абросимов, о том, что было в Хабаровске, вы нам в другой раз расскажете, после экзаменов. А сейчас не будем терять драгоценного времени: выбирайте тему, какая вам больше нравится, и приступайте к сочинению.
Постепенно в классе стихло. Владимир Кириллович молча посматривал на склонившихся над сочинениями учащихся и думал о том, как сказывается их характер даже в манере письма. Вот нетерпеливый, порывистый Курочкин, ручка так и летает над листком бумаги. Видно, что мысль часто опережает руку, и он гонится за ней, боится упустить. А вот полная противоположность ему, Анатолий Коротков. Эдакая кажущаяся нарочитой медлительность. Напишет слово – остановится, подумает, ещё слово напишет. Своей основательностью и взрослой солидностью похож на него Иван Сергеев. Только нет у него той медлительности, которая так характерна для Короткова. Абросимов целиком оправдывает своё прозвище Вьюн. Так и ёрзает по парте взад и вперёд. Интересно, сможет ли он угадать, какие темы они выбрали. Саенко? Вероятно, вторую, обличение пошлости и мещанства. Курочкин? Ну, тут сомнения нет, конечно же, первую. Владимир Кириллович вспомнил: «Возвышенная, поэтическая душа», – и улыбнулся. Абросимов? Этот в зависимости от того, какую шпаргалку достал. Сергеев и Коротков – те наверняка о труде пишут. Отгадал или нет?
Владимир Кириллович поднялся из-за стола и медленно пошёл по классу, заглядывая в работы учащихся. Нет, у Иры Саенко не отгадал, она взяла первую, по Блоку и Есенину. А вот у Курочкина отгадал. И у Сергеева тоже.
Когда он остановился у парты Сергеева, тот поднял на него глаза и шепнул:
– Я хочу о том бригадире каменщиков написать. Помните, на субботнике? О Серафиме Туманове. Как думаете? Можно?
– Конечно, – одобрительно кивнул Владимир Кириллович.
– А вот этот эпиграф подойдёт?
Иван пододвинул Владимиру Кирилловичу листок, на котором было написано: «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд». (А. Твардовский.)
– Вполне. С одним только уточнением: слова эти принадлежат не Твардовскому, а другому поэту, Алексею Недогонову.
Иван недоверчиво смотрел на него.
– Как же так? Я точно помню: в одной книге читал, и там было написано «Твардовский».
– Верно. И я тоже читал. Часто эти строки приписывают Твардовскому. Может быть, потому что по краткости и точности мысли они напоминают «Василия Тёркина». И всё же это слова Недогонова. А Твардовскому незачем приписывать чужие строки, даже такие замечательные. Так уж поверьте мне и исправьте.
Он дождался, когда Иван, всё ещё сомневаясь и покачивая головой, исправил написанное, и пошёл дальше. Остановившись у парты Сергея Абросимова, он прочитал с полстраницы его сочинения и удивлённо вскинул брови:
– Вы какую тему пишете, Абросимов?
– Третью, Владимир Кириллович, – торопливо ответил тот.
– Но позвольте, у вас же больше о боевом пути комсомола.
– А разве комсомольцы не совершали трудовые подвиги? – нашёлся Серёжка. Не мог же он сказать, что безоговорочно поверив в сведения матери, никакой другой темы не готовил.
– Ну, если вы сможете провести эту мысль… – Владимир Кириллович пожал плечами и отошёл.
Первым сдал своё сочинение Женька Курочкин. Вслед за ним выскочила Лида Норина. Ребята не расходились по домам, а обсуждали прошедший экзамен. Больше всех переживал Серёжка Абросимов.
– Вот это я погорел! – повторял он.
– Брось, не переживай! – хлопнул его по плечу Курочкин. – Меньше тройки не поставят!
– Думаешь? – с надеждой посмотрел на него Сергей.
– Дурак думает – умный знает. Не для того же они нас десять лет учили, чтобы срезать на выпускном экзамене. А кроме того… Ты сколько написал? Листа три, четыре?
– Целых семь!
– Ну вот видишь! Значит, чего-то знаешь!
Женька оказался прав. Серёжке, хотя и с натяжкой, как объявил Владимир Кириллович, но всё же поставили удовлетворительную отметку. Сам Женька получил полновесную пятёрку. И устный экзамен он сдал хорошо, правда, поплавал немного на втором вопросе, но четыре заслужил. А вот остальные предметы он сдал без особого блеска, «прокатившись на тройке». Последним они сдавали английский язык. Когда объявили отметки, вчерашние десятиклассники вышли на школьный двор.
