Текст книги "Спроси свою совесть"
Автор книги: Федор Андрианов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Эх, тройка, друг мой, тройка, кто тебя только выдумал? – перефразировал Гоголя Женька и сокрушённо вздохнул. Вокруг все рассмеялись.
– Радуйся, что тройку-то поставили, – в тон ему ответил Сергеев. – Я уж хотел в скорую помощь звонить: вижу, погибаешь во цвете лет.
– Нет, девчонки, мальчишки, – затормошила всех Лида Норина, – вы представляете? Мы больше не школьники! Мы стали взрослыми! Можно сбросить эту школьную форму и никогда, никогда больше не надевать её! Завтра же эти косы – чик! Химическую завивочку! И – кавалеры, за мной!
– Лидочка, чур я первый! – подскочил к ней Серёжа Абросимов. – Договорились?
– Больно ты мне такой вертлявый нужен! – отпарировала Лидка и закружилась по двору. – Кончили, кончили, кончили!
– Глупая! – снисходительно улыбнулась Ира Саенко.
– Нет, скажи, Ира, – напустилась на неё Лидка, – ты нисколечко не рада, что кончила школу?
– Рада. Но и грустно мне. Вот разъедемся в разные стороны и никогда больше вместе не соберёмся.
– Это почему же не соберёмся? – запротестовало сразу несколько голосов.
– Ребята, правда, давайте договоримся, что каждый год в этот день мы будем приходить сюда!
– Ну, каждый год – это уж лишнее! А вот лет через пять собраться – это да!
– Договорились? Дадим клятву, что ровно через пять лет 26 июня мы соберёмся здесь и отчитаемся перед друзьями, что мы сделали хорошего в жизни. Клянёмся? Ну, три, четыре…
– Клянёмся! – хором ответили все.
– Ещё раз…
– Клянёмся!
– Вот так! И пусть не ждёт пощады тот, кто нарушит эту священную клятву!
– А как с выпускным вечером?
– Родители готовят, бурную деятельность развили. Собираемся двадцать восьмого.
– Почему не сегодня?
– Девчатам нужно ещё платья пошить, – с невинной физиономией вставил Серёжка.
– А хотя бы и так, – повернулась к нему Лидка. – Школу кончают только раз в жизни.
– Да я разве возражаю? – комично развёл руками Серёжка. – Только для меня, девушки, вы и в этих нарядах чересчур хороши!
– Ну, по домам, что ли? – спросил молчавший до этого Толька Коротков. – У меня ещё работа есть: приёмник нужно одному приятелю починить.
– Все работы на сегодня отменяются, – категорически заявила Лидка и подхватила его под руку. – Объявляется культпоход в кино.
– В кино! – хором подхватили все и, дружно взявшись под руки, зашагали мимо школьного парка. Они не видели, как в окно учительской, грустно улыбаясь, смотрел им вслед Владимир Кириллович.
– Улетают птенцы из гнезда, – негромко проговорила сзади Лидия Васильевна, учительница английского языка. – Вот и ругаешься с ними, и нервы треплешь, а расставаться – жалко! Ушли они – и каждый из них частицу нас унес. Только понимают ли они это?
– Если сейчас еще не понимают, то после поймут, – уверенно ответил Владимир Кириллович и, помолчав, добавил: – давайте протокол, будем им аттестаты выписывать. Через два дня выпускной вечер.
…Выпускной вечер. В памяти каждого он навсегда останется одним из самых ярких воспоминаний.
К восьми часам ребята собрались в школе. В тёмных костюмах, с галстуками, мальчики выглядели возмужавшими, совсем взрослыми.
В зале расставлены столы, вокруг них хлопотали члены родительской комиссии. Девчат ещё не было, они по обыкновению запаздывали. А когда они дружной стайкой появились в дверях, всем показалось, что в зале сразу стало светлее.
– Девочки! – восторженно ахнул Серёжка Абросимов. – Вы ли это? И с такими красавицами я учился в одном классе! Где же были мои глаза?!
А девушки были действительно хороши. В белых шёлковых платьях, пунцовые от всеобщего внимания, с разноцветными воздушными шарами в руках, они олицетворяли юность.
Всё в этот вечер было необычным: и то, что учителя сидели рядом с учениками совсем не для порядка, а просто как старшие товарищи, и непринуждённый тон, к которому не привыкли ни те, ни другие, и взволнованные приветственные речи учителей и родителей.
А когда выступавшая с ответным словом Ирина Саенко вдруг на самой середине речи неожиданно всхлипнула и, так и не закончив своего выступления, выбежала из зала, тут уж всем девчонкам срочно понадобились платки, которые до этого они мяли в руках.
Торжественная часть закончилась вручением аттестатов. Клубный духовой оркестр встречал каждого выпускника тушем. Ребята, полюбовавшись своими «путёвками в жизнь», тут же возвращали их на хранение до утра классному руководителю – а то ещё помнутся!
Шумный говор заполнил зал. А над ним величаво поплыла грустная мелодия вальса «Берёзка».
– Станцуем? – кивнула Ирина Ивану.
Тот в это время только нацелился на кусок торта. Он испуганно отдёрнул руку и поднялся.
Пары уже закружились по залу. Один танец сменялся другим. Курочкин поискал глазами Нину и увидел её одиноко сидящей возле стоявшего в углу пианино. Ещё дома, думая о предстоящем вечере, он твёрдо решил окончательно поговорить с Ниной.
«Подойду сейчас, – подумал он. – Или лучше позднее? Нет, сейчас, пока она одна».
Он направился к Нине, но его опередил Сергеев, шумно шлёпнувшийся на стул возле неё.
– О чём грустишь, прекрасная царевна?
– Жду заморского королевича,
– А тут вместо него Иванушка-дурачок.
– Это уж из другой сказки, – грустно улыбнувшись, ответила Нина. – К тому же у него своя царевна-несмеяна есть.
– Пойдем потанцуем?
– Иди с Ириной танцуй. Вон она какими страшными глазами на нас смотрит.
– Не пойму я вас, девчонок, – простодушно признался Иван. – Ирина говорит: иди с Ниной потанцуй, она чего-то заскучала, а ты меня обратно гонишь.
Он встал, потоптался на месте и несмело спросил:
– Так не пойдёшь?
– Иди уж, вижу, что не терпится тебе.
И, глядя ему вслед, горько прошептала:
– Не поймешь, ничего ты не поймешь, Иванушка-дурачок.
Она не сразу заметила, как рядом с ней очутился Женька Курочкин,
– Нина, – глухо начал он, – я хочу с тобой поговорить.
Нина взглянула на него: опущенная голова, глухой голос, беспокойно двигающиеся пальцы рук – да разве это Женька Курочкин? Куда девалась его наглая самоуверенность? И впервые ей стало жалко его. Может быть, сказалось на этом и её безответное чувство.
– Не надо, Женя, – тихо произнесла она, – не надо об этом. Не будем портить вечер ни тебе, ни мне. А мне и так сегодня невесело. Да и разговор этот совсем ни к чему. Ведь я завтра уезжаю.
– Уезжаешь? Куда?
– Вот, не хотела никому говорить, а всё-таки сказала. В Куйбышев. Отца опять переводят. Так что у меня сегодня вдвойне прощальный вечер.
Оба замолчали, погружённые в свои мысли.
– Я-то думаю: откуда это холодком потянуло! – подлетел к ним Серёжка Вьюн. – А, оказывается, здесь две мумии в ледяном молчании.
– Остришь? – сухо спросила Нина.
– Стараюсь, – в тон ей ответил Серёжка и испуганно округлил глаза. – А разве заметно?
– Не очень.
– Только не говорите никому, – ещё испуганнее проговорил Серёжка и, заметив приближающуюся сзади Лиду Норину, добавил: – особенно, Лидке.
– Что, что? – грозно выросла та за его спиной. – Вы на мой счёт тут проезжаетесь?
– Ой, пропал!
Серёжка в притворном страхе поднял руки над головой и съежился. Нина рассмеялась, подхватила его и закружилась с ним в вальсе.
Вечер потерял всякий интерес для Женьки. Он вышел во двор школы. Ночная темнота рассеялась, но вокруг всё было ещё серо, хотя небо на востоке уже пылало алой зарёй.
Заря с зарей встречается
Июньской ночью светлою, —
продекламировал сзади подошедший Толька Коротков.
– Ты что по литературе получил? – не оборачиваясь, осведомился Женька.
– Тройку, – махнул рукой Толька и беспричинно рассмеялся.
– Надо было пять поставить. Цитатами так и сыплешь!
Молча покурили. В одних рубашках – пиджаки остались в зале на спинках стульев – становилось свежо.
– А ведь сейчас самые короткие ночи в году, – задумчиво произнёс Толька. – И знаешь, мне кажется, что есть особый смысл в том, что именно в эти дни выпускные вечера делают. Чтобы во всей нашей последующей жизни светлого было в десять раз больше, чем тёмного.
– Философствуешь, старик, – хлопнул его по плечу Женька, и оба снова замолчали.
Потом, поёживаясь от утренней свежести, Толька неожиданно предложил:
– Хочешь выпить по маленькой? Пойдём в радиоузел, у меня там припрятано.
Они поднялись на второй этаж, в радиоузел,
А в зале продолжалось веселье. Пели, плясали, танцевали и ребята, и учителя. Даже Владимира Кирилловича заставили пройти в паре с Лидкой Нориной под задорные звуки «Барыни». А под утро, когда уже начала сказываться усталость и некоторых стало клонить в сон, Иван Сергеев одним прыжком вскочил на подоконник и широко распахнул окно навстречу свету. Свежий воздух ворвался в зал.
– На улицу! – крикнул кто-то из учеников, и все шумной толпой высыпали наружу. Взявшись под руки, двумя шеренгами перегородили дорогу.
Ты надела беленькое платьице, —
звонким голосом запела Нина.
В нём сейчас ты взрослая вполне, —
немедленно подхватили девчата.
Лишь вчера была ты одноклассницей.
А сегодня кем ты станешь мне? —
нестройно вплелись в песню неокрепшие юношеские баски.
Грустное раздумье слов не доходило до сознания ребят, и они пели почти весело:
С детских лет стать взрослыми спешили мы.
Торопили школьные года.
Для того, чтоб детством дорожили мы,
Надо с ним расстаться навсегда.
А Нина продолжала вести песню:
Нам скорей уйти из школы хочется;
Мы о том не думаем с тобой,
Что минута эта не воротится,
Час не повторится выпускной.
Вспоминаю прошлое старательно
И тревожной думою томлюсь:
Расставаясь с детством окончательно,
Может, и с тобой я расстаюсь!..
Скрытое значение последних двух строчек песни было особенно понятно ей и, пожалуй, Женьке. И она, помедлив, негромко повторила:
Расставаясь с детством окончательно,
Может, и с тобой я расстаюсь!..
Всем классом проводили они учителей по домам. Последнего – Владимира Кирилловича. Один, с букетами цветов в руках, стоял он у подъезда своего дома. Ребята, обернувшись, махали ему, а он грустно кивал им. Потом выпускники снова взялись под руки и пошли по широкой дороге, а навстречу им уже поднималось солнце следующего дня, солнце новой, пока ещё неизвестной жизни.
А через неделю, в тот самый день, когда Иван Сергеев впервые вышел на работу в локомотивное депо, Женька Курочкин, уложив на дно чемодана щупленькую тетрадочку со своими стихами, отправился в купейном вагоне в столицу искать счастья в Литературном институте, чтобы в конце августа безрезультатно вернуться под родную крышу.
Лето для Ивана Сергеева пролетело совсем незаметно. И вот уже подкралась осень.
Усталый, шагал он с работы. Ах, чёрт, здорово! Он заново переживал события сегодняшнего дня. Началось с того, что утром подошёл к нему мастер, озабоченно посмотрел, как он работает, и произнёс:
– Вот так, Сергеев. Стало быть, комиссовать тебя сегодня будем. М-да.
Потоптался, потом, не сказав больше ни слова, ушёл.
В этот день работа валилась из рук Ивана. Правда, он давно уже самостоятельно работал на токарном станке, но разряд ему всё не присваивали. И вот сегодня…
Комиссия пришла после обеда. В неё входили два мастера, представитель от месткома и секретарь комсомольского комитета депо. Он подбадривающе подмигнул Ивану из-за спин других членов комиссии.
Задание было несложное. Иван не раз уже точил подобные детали. Не спеша он заменил резец, закрепил деталь, включил мотор и забыл о комиссии – работа целиком захватила его.
Через полчаса он остановил станок, вынул деталь и протянул её членам комиссии. Мастер взял её, перекинул несколько раз из руки в руку – деталь была ещё горячая, – достал из верхнего кармашка спецовки штангенциркуль, тщательно со всех сторон обмерил ее и, удовлетворённо хмыкнув, передал другому мастеру.
– Ну что ж, ещё одну?
– Хватит, – запротестовал было секретарь комитета, но мастер, не взглянув на него, уже доставал из кармана чертёж и новую заготовку.
– Вот, Сергеев, покажи-ка, что не зря тебя в школе десять лет учили, выточи-ка эту штучку.
Задание было гораздо сложнее первого. Минут десять разбирался Иван в чертеже, а когда всё уяснил, поднял глаза и радостно улыбнулся. Мастер тоже ответил ему неожиданно тёплой улыбкой,
Через полчаса и эта деталь была готова. Так же придирчиво измеряли её оба мастера и скучающе посматривал на них представитель месткома. Наконец мастер сказал:
– Ну, будем считать, что наша семья токарей пополнилась ещё одним и, вроде бы, неплохим. Второй разряд вполне можно присвоить.
– Второй? – высунулся вперёд секретарь комитета. – Такая сложная работа – и второй?
– Эка, какие вы все молодые торопливые, – усмехнулся мастер. – Вам бы сразу да самый высокий! Ничего, у него ещё всё впереди. Руки рабочие и глаз зоркий, только вот твёрдости настоящей не хватает. Ну да это дело наживное. Вот так, Сергеев. Поздравляю!
Он сунул Ивану твёрдую несгибающуюся ладонь и ушёл вместе с другими членами комиссии.
– Токарь второго разряда! Ха-ха! – выкрикнул Сергеев и испуганно огляделся: не слышит ли кто, а то ещё за сумасшедшего примут. Но никого близко не было, только навстречу шли в белых праздничных фартучках ученицы, тесным кольцом окружив учительницу с большим букетом в руках и влюблённо заглядывая ей в лицо.
– Да ведь сегодня 1 сентября, – удивлённо присвистнул Иван. А он и забыл совсем. Нужно будет зайти сегодня в школу и поздравить Владимира Кирилловича и других учителей. Вот, всего лишь два месяца прошло, как он окончил школу, а как всё изменилось в его жизни!
В этот момент кто-то окликнул его. Он обернулся. Перед ним стоял Женька Курочкин. Несколько секунд Иван рассматривал его. Да-а, за эти два месяца и у Женьки произошли серьёзные изменения. Правда, одет он по-прежнему модно, а вот сам как-то полинял. Исчезла из глаз самоуверенная заносчивость, уголки губ печально опущены вниз, лоб пересекла морщина.
– Что рассматриваешь? Не узнаёшь?
– Трудно узнать столичного пижона.
– А-а, – устало махнул рукой Женька, – какое это пижонство! Посмотрел бы ты, как в Москве одеваются! Вечером на улице Горького такие ходят. Ты бы глаза на лоб выкатил.
– Ладно, дойдёт и до нас. Ну как ты?
– А что как? Вот, видишь, вернулся в родные пенаты. Увы, не со щитом.
– А подробности?
– Пойдём ко мне, посидим, поболтаем. Там и все подробности расскажу.
– В этом? – Сергеев критически осмотрел свою рабочую одежду. – Нет уж, я тебе всю мебель испачкаю, мать ругаться будет. Пойдём лучше в школьный парк, там на скамеечке и потолкуем.
Они вошли в парк. Деревья ещё гордо поднимали свои пышные шапки, хотя осень уже кое-где тронула листья жёлтой и красной краской.
– Ну, рассказывай, – сказал Иван, когда они уселись на скамейку.
– А что рассказывать? – неожиданно зло ответил Женька.
– Что не поступил – вижу, – спокойно сказал Сергеев. – А почему?
– Поступишь там, как же! – раздражённо заговорил Женька. Он сидел, не поднимая глаз, сосредоточенно рассматривал узкие носки своих лакированных ботинок. – Там только по блату да с толстым карманом пролезть можно. Приедет какой-нибудь туз на собственной машине и сразу к директору в кабинет! А на нас, мелкую сошку, даже и не глядят!
На самом деле всё было не так, как это пытался изобразить Женька. В институте его пригласили в комиссию, с ним долго беседовал даже сам заведующий кафедрой творчества Литературного института, писатель, имя которого широко известно не только в нашей стране, но и за рубежом. Он детально, что называется, по косточкам разобрал стихи Курочкина и прямо сказал:
– Вы меня простите, молодой человек, но пока то, что вы делаете, – не поэзия. Послушайтесь доброго совета: идите на производство, глубже окунитесь в жизнь, пристально всматривайтесь, изучайте её. Там, может быть, вы найдёте и темы для своих произведений, и свой голос, то есть то, чего вам сейчас не хватает и чего вам не даст ни один институт.
Нет, с таким заключением Женька согласиться никак не мог. Он был твёрдо уверен, что другие его «обскакали», устроились по блату, а вот он не сумел,
– Сунуть бы им сотни две, сразу бы талант у меня обнаружили!
Сергеев скептически посмотрел на него, но промолчал.
– Потом, – уже несколько остывая, заговорил Женька, – мать приехала. Решили документы в сельскохозяйственную академию отдать, там какая-то знакомая тётки, у которой мы остановились, лаборанткой, что ли, работает. А там тоже конкурс, три человека на место. Ну, сам понимаешь, туда я не стремился, готовился кое-как и только потому, что мать настаивала. «Главное, говорит, в институт поступить, а в какой – неважно». Я ей говорю, что потом в колхоз пошлют, а она в ответ: «Разве мало в Москве научно-исследовательских институтов?» Ну, короче говоря, срезался я на английском. А если здраво рассуждать, зачем агроному, который всю жизнь в навозе копается, знать какой-то английский язык? Абсурд!
Помолчали. Потом Иван спросил:
– А теперь что делать думаешь?
Женька молча пожал плечами.
– Устраивайся к нам в депо.
– Стоило для этого кончать десятилетку! – Женька саркастически улыбнулся. – Нет, дорогой, трудовые мозолистые руки – это из поэзии двадцатых годов, а сейчас это – пошло!
– Ну, знаешь… – вспыхнул Иван.
– Прости, Ваня, – спохватился Женька, – не о тебе речь. А если откровенно: была бы у тебя возможность учиться дальше, я имею в виду материальную сторону дела, пошёл бы ты работать в депо?
– Не знаю, – честно признался Сергеев и, подумав, продолжал: – видишь ли, я думаю, что в школе у всех у нас, да и у некоторых учителей, было искажённое представление о производстве. Что греха таить, некоторые, вроде Верблюда, прямо пугали нас, что придётся выполнять «чёрную работу». Не знают у нас учителя производство, – убеждённо повторил он, – по-старинке судят. Хоть бы раз на экскурсию к нам в депо пришли. Убедились бы тогда, что «дедовские времена» давно прошли, и для «чёрной» работы большие знания нужны!
– Мыть детали в керосине, применяя все изученные законы физики и химии?
– Вот-вот, – поморщился Иван, – знакомая песня! Десять лет нам её пели! А мне, например, знания, полученные в школе, сегодня, ой, как пригодились!
В начале разговора он хотел поделиться с Женькой радостью, но теперь это желание прошло.
Помолчали. Беседа потеряла интерес и для одного и для другого – слишком разные у них взгляды. Взаимного понимания уже не было.
– Что знаешь о других наших одноклассниках? – спросил, наконец, Женька.
– Ирина в МГУ поступила, – не очень охотно заговорил Сергеев. – На географический факультет.
– Попала всё-таки? Ну да, она ведь с золотой медалью!
– Всё равно экзамены сдавала. Она молодец. Девятнадцать баллов из двадцати набрала. Серёжка Вьюн в военное училище в Омск уехал. Лидка Норина в продавцы пошла, в новом магазине в галантерейном отделе. Зайди для интереса! Завилась, накрасилась, и не узнаешь вовсе! Толька Тюлень в техническом училище при заводе «Электровыпрямитель», полупроводниками бредит.
Женька слушал без особого внимания. Судьба одних была ему безразлична, другим он в душе завидовал, над третьими откровенно посмеивался. Его интересовал из одноклассников только один человек, вернее одна, но Иван ничего о ней не говорил. Тогда Женька решил сам спросить:
– А Нина Чернова? О ней ничего не знаешь?
– Прислала она письмо в июле. Собиралась в Куйбышевский авиационный, но поступила ли – не знаю.
И вспомнив про неудачную, безответную любовь Женьки, решил соврать:
– Тебе привет передавала.
Женька резко повернулся к нему.
– Адрес её знаешь?
– Они ещё в гостинице жили. Отцу собирались скоро дать квартиру в новом доме. А адрес пока: Куйбышев, главпочтамт, до востребования.
– Ты ей ответил?
– А как же!
Иван промолчал о том, что ответил всего с неделю назад – всё некогда раньше было.
– Про меня что-нибудь написал?
– Да ведь тебя здесь не было, – виновато ответил Иван.
Женька задумался. А что если он сам напишет ей? Просто как товарищ товарищу? Но тут же отбросил эту мысль. Кого он хочет обмануть? Себя? Её? Нет, просто товарищами они быть не могут. Это ясно и ему, и ей. А писать то, что он чувствует и переживает, он не будет, у него есть ещё гордость!
– И не пиши ничего.
– Ну, я пошёл, – поднялся Сергеев, – а то ещё сегодня не обедал.
– Подожди, – запоздало спохватился Женька, – расскажи хоть, сам-то ты как?
– А что я? Работаю в депо токарем. Присвоили второй разряд. Выбрали в цеху комсомольским секретарём.
– В гору идёшь. А со спортом как?
– Занимаюсь потихоньку. Только времени свободного маловато. Ну, пошёл, а то мать, наверное, беспокоится.
И уже от самых ворот парка крикнул:
– Ты заходи! После четырёх я почти всегда дома! А в воскресенье – на стадионе!
Женька остался один. Встреча с Сергеевым растревожила его: все его одноклассники нашли место в жизни, хорошее или плохое, но всё-таки нашли. Один он, как неприкаянный. Что же ему делать дальше? Раньше всё казалось простым и лёгким: кончит школу, поступит в институт, потом придёт слава, известность, обеспеченность. И вот все надежды пошли прахом. Правда, мать говорит: «Ничего, годик отдохни, а потом поступишь». Но прежней уверенности у Женьки уже не было. Где гарантия, что через год что-то изменится? На собственном опыте он убедился, что попасть в институт нелегко. Широкая дорога, о которой ему так часто твердили в школе, вдруг, как ему показалось, упёрлась в тупик. Так что же? В самом деле, что ли, идти на завод, в депо? Хоронить свой талант среди грубых, бесчувственных людей под грудой металлических стружек? Ну, нет! Пусть трудятся такие ограниченные люди, как Иван Сергеев, а он ещё отхватит свой кусочек от пирога благополучия и славы! Не удалось в этом году, может быть, удастся в следующем или через два года. А пока… пока можно отдыхать, благо особой нужды он ни в чём не испытывает. В карманных деньгах родители тоже не отказывают, правда, дают не так много, как ему хотелось бы, но на танцы и сигареты хватает, остается и ещё кое на что. Так будем брать от жизни всё, что она может дать! Как поётся в одной песне: «Люби, покуда любится, гуляй, пока гуляется».
Впрочем, там, кажется, сказано немного не так, но всё равно, смысл именно этот. Итак, к чёрту прозу жизни и тягостные размышления и да здравствуют удовольствия!
Придя к такому выводу, Женька взглянул на часы и поднялся. Пойти, что ли, выпить кружечку пива и неплохо бы сто граммов к ней добавить, а потом прогуляться или, как он говорил, «прошвырнуться» по улицам.
И снова потянулись дни, томительные в своём однообразии. Просыпался Женька часов в десять, до двенадцати валялся в постели, лениво перебирая в памяти события предыдущего вечера или строя планы на сегодняшний, затем бесцельно слонялся по дому или читал потрёпанные книжечки из серии «Библиотека военных приключений», а вечером в компании двух-трёх таких же бездельников, как и он сам, фланировал по улицам города, нагло рассматривая встречающихся девушек и отпуская в их адрес плоские шуточки. Если в клубе были танцы, он шёл туда.
И каждый вечер – очередная бутылка водки, купленная то на его деньги, то на деньги кого-нибудь из дружков, распитая или в ресторане, или в курительной комнате, или просто за углом магазина.
Последнее время он часто встречался с Мишкой и Васькой Зайцем (настоящей его фамилии он не знал, да и зачем ему было её знать?). Денег всё-таки не хватало, и в размышлениях, где бы их достать, Женька нередко возвращался к мартовскому ограблению девушки. Он уже забыл ту липкую дрожь, которая охватила его ещё в кабине машины, забыл или старался не вспоминать угнетающее ожидание ареста. Теперь ему казалось, что всё было легко и просто. Он уже сам не раз заводил разговор о том, что нужно бы достать денег, и теперь уже Мишке приходилось останавливать его.
– Не спеши, коза, в лес: все волки твои будут. Всему свой черёд настанет.
И этот черёд пришёл. Однажды в клубе на танцах, когда Женька лихо отплясывал входивший в моду танец, сквозь толпу танцующих к нему пробрался Мишка и тронул его за рукав:
– Выйдем-ка. Потолковать надо.
Женька недовольно посмотрел на него:
– А подождать нельзя?
– Нельзя! – отрезал Мишка и, повернувшись к нему спиной, начал пробираться к выходу.
Женька вздохнул. Уходить ему не хотелось: он уже выглядел среди танцующих одну симпатичную девицу и надеялся завести с ней маленькую интрижку. Дело вроде шло на лад, он уже перекинулся с ней парой шутливых фраз, и, судя по её ответной реакции, можно было надеяться на скорое знакомство. А тут Мишка явился со своими толкованиями. Но надо идти, Мишка зря вызывать не будет.
Женька ещё раз взглянул на понравившуюся ему девицу – она задорно и вызывающе улыбнулась ему в ответ. Женька снова вздохнул, повернулся и стал протискиваться между танцующими. Сделать это было нелегко. Зал был так набит, что люди танцевали почти вплотную друг к другу, приходилось их раздвигать, впрочем, на это никто не обижался.
Женька протолкался к двери и оглянулся. Пожалуй, впервые он увидел танцы со стороны, и зрелище показалось ему забавным. Каждый танцевал, как умел, а, вернее, как хотел: ломались, кривлялись, выписывали ногами всевозможные кренделя. Вот один с отрешённым выражением лица дёргался взад и вперёд всем телом, сгибаясь в пояснице, словно отдаёт бесчисленные поклоны одному ему видному божеству. Другой поднял руки и вертит ими, словно ввинчивает электрическую лампочку в патрон, третий так тряс головой, что длинные рыжие космы, казалось, звенели, ударяясь друг о друга, а двое парней выкидывали такие коленца, что того и гляди пустятся вприсядку. И над всем этим весельем стоял густой запах пота, духов, помады и ещё какой-то парфюмерии.
Женька поморщился и вышел в коридор. Мишка уже ждал его там.
– Пошли в буфет, – коротко бросил он.
Они спустились в буфет. Народу там было немного, хотя у стойки и стояло в очереди человек десять, многие столики были свободны.
– Займи-ка вон тот, в углу, – распорядился Мишка, а сам направился к стойке. Там он отодвинул переднего и протянул деньги продавщице. Кто-то сзади заворчал, но Мишка так глянул на него, что тот сразу замолк.
Не прошло и минуты, как Мишка водрузил на стол, шесть бутылок пива.
– Куда ты столько? – улыбнулся Женька.
– Ничего, одолеем, – спокойно ответил Мишка, налил полный стакан, так что пена, вспучившись, побежала по стенкам и пролилась на стол. Тремя большими глотками Мишка опустошил стакан и налил снова, Женька тоже налил себе и неторопливо потягивал, наблюдая, как медленно оседает пена на скатерти, и та вбирает, словно всасывает в себя пролитое пиво.
– Где-то тут была вобла в порошке, – буркнул Мишка и обвёл глазами соседние столики. Заметив то, что искал, он поднялся, сходил и принёс тарелочку с насыпанной горкой крупной солью. Ухватив щепотку узловатыми пальцами, Мишка старательно умащивал соль на кромке стакана, там, где касался губами. Остатки бросил на дно. Крупинки соли, опускаясь, тянули за собой длинный шлейф белых пузырьков пены.
– Так зачем же ты позвал меня? – отставив в сторону свой стакан, спросил Женька.
– Торопишься, – недовольно буркнул Мишка. – А торопливых, учти, только чужие жёны любят. И то только тогда, когда муж вот-вот с работы должен вернуться.
Он поднял на уровень глаз стакан с пивом, качнул им несколько раз – от соли на дне снова взвихрились белые бурунчики пены. Мишка выпил пиво, поставил стакан на стол и вытер рот тыльной стороной ладони.
– Ты вроде бы говорил, что у вас в школе эстрадный оркестр организовался?
– Был такой разговор, – кивнул Женька. – А ты что, хочешь пригласить на твоей свадьбе играть? Или на похороны? Так ничего не выйдет. Они шибко идейные и за шайбочками не гонятся.
– И ещё ты вроде говорил, – не обращая внимания на его шутки, продолжал Мишка, – что будто они купили новенькие электрогитары, барабан для ударника, усилитель.
– И две колонки с динамиками, – подтвердил Женька. Ему недавно рассказывали ребята из школы, что они во время летней трудовой практики работали в совхозе, а на заработанные деньги купили инструменты для эстрадного оркестра, а то надоело все вечера в школе проводить под пластинки.
– Так вот, – Мишка поставил стакан на стол, осмотрелся, проверяя, не прислушивается ли кто к их разговору, придвинулся вместе со стулом к Женьке и обнял его за плечи, – есть люди, которые за всю эту мерихлюндию могут дать неплохие деньги.
Знакомый холодок пробежал в душе у Женьки. Так вот зачем он понадобился Мишке! И хотя он уже давно внутренне был готов к чему-то такому, но залезть в свою родную школу…
– Нет, я на это не пойду! – срывающимся голосом заявил он, схватил со стола стакан с пивом и залпом осушил его.
– И опять ты торопишься, – с каким-то даже сожалением негромко проговорил Мишка. – Меня не очень беспокоит, пойдёшь ты или не пойдёшь. Хотя, куда ты денешься? Пойдёшь! – жёстко закончил он и тяжело посмотрел на Женьку.
– Там технички… Всю ночь караулят, – смятенно пробормотал Женька.
– Что ты мне мозги темнишь, – усмехнулся Мишка. – И ты знаешь, и я, что техничка там одна. И та, как только наступит темнота, запрётся в учительской и носа не высунет. Боится, как бы её саму не украли.
– А куда же ты инструменты продашь? – уже сдаваясь, спросил Женька. – Ведь сразу найдут…
– Это уж не твоя забота, – отрезал Мишка.
– А впрочем, – несколько подумав, продолжал он, – можно и тебе сказать. Те люди из совхоза, да ещё из дальнего, куда твои школьники век не попадут. Так что можешь не беспокоиться. Ты мне лучше обрисуй, где эти инструменты находятся и как к ним лучше всего подобраться.
Женька сначала медленно, а потом всё больше и больше увлекаясь, стал рассказывать. Смятенное чувство, охватившее его сначала, тогда, когда он услышал предложение Мишки, уже прошло, теперь даже появился интерес, как бы получше всё это проделать.
– Инструменты они в радиоузел прячут. А он на втором этаже. И окна там зарешеченные. Стоп! – прервал он сам себя. – Я же знаю, где они ключ прячут! Над дверью, за карнизом. Значит, так. Нужно взять деревянную лестницу, она возле мастерских во дворе лежит, со стороны школьного парка залезть в любую классную комнату второго этажа, а там пройти по коридору.
– Нельзя ключом, – возразил Мишка – сразу догадаются, что кто-то из своих.
– А мы потом изнутри чем-нибудь замок покарёжим, – воодушевленно проговорил Женька. – Они подумают, что снаружи взламывали.
– Можно, – одобрил Мишка.
– А телефон обрезать нужно, – продолжал Женька. – Я знаю, где ввод. А то ещё техничка брякнет в милицию.
Где-то в глубине души у него шевельнулось чувство совестливой жалости. Он вспомнил, с каким радостным блеском в глазах рассказывали ему ребята о купленных инструментах, о репетициях и подготовке к Дню учителя. Вспомнил, но постарался сразу же подавить в себе это чувство.
«Перебьётесь и без оркестра! – зло подумал он. – А то ишь какие стали – свой оркестр им на вечер подавай!»
