Текст книги "Спроси свою совесть"
Автор книги: Федор Андрианов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Вы ко мне, Курочкин? – негромко спросил он.
«Рассказать? Он всё поймёт… и уладит», – мелькнуло в голове у Женьки.
– Нет. То есть да, Владимир Кириллович, – срывающимся голосом ответил он.
– Проходите.
Владимир Кириллович посторонился, пропуская Женьку в учительскую. Тот подошёл к двери и увидел в глубине комнаты маленькую приплюснутую головку ненавистного Верблюда. Глаза его холодно блеснули из-под стёкол очков и уткнулись в бумаги, разложенные на столе. Женька вздрогнул и отступил на шаг.
– Нет… Только не здесь, Владимир Кириллович. Наедине.
– По личному вопросу, – понимающе кивнул Владимир Кириллович. – Ну что ж, пойдёмте, поищем пустой класс – их сейчас достаточно.
Он вспомнил заседание комсомольского бюро и внутренне улыбнулся. Они поднялись на второй этаж и зашли в первый попавшийся класс. Владимир Кириллович уселся за парту. Женька остался стоять.
– Не знаю, с чего начать.
– Да вы садитесь.
Женька сел за парту рядом с Владимиром Кирилловичем. Некоторое время оба молчали. Женька обдумывал, как рассказать всё, что гнетёт душу, а Владимир Кириллович боялся неосторожным словом спугнуть откровенность юноши. Наконец Женька решился:
– Владимир Кириллович…
Договорить он не успел. Скрипнула дверь, и раздался не менее скрипящий голос Александра Матвеевича, заставивший их вздрогнуть.
– Я ищу вас, Владимир Кириллович. Вы ещё не сдали мне отчёт за третью четверть по пятым-седьмым классам и по кружковой работе.
– Простите, Александр Матвеевич, – несколько резче, чем ему хотелось бы, ответил Владимир Кириллович, – вы же видите – я сейчас занят!
– Это вы называете «занят»? Разговор с каким-то… – завуч пошевелил губами, словно пережёвывал то слово, которое он собирался выплюнуть, – лентяем для вас важнее ваших непосредственных обязанностей?
Владимир Кириллович оглянулся на Женьку. Тот весь напрягся и, казалось, даже перестал дышать. Чтобы предотвратить приближающийся взрыв, Владимир Кириллович решил разрядить обстановку.
– Александр Матвеевич, – миролюбиво произнёс он, – минут через двадцать-тридцать я освобожусь и приду в учительскую, там мы продолжим этот разговор. А здесь, мне кажется, – всё-таки не сдержал он своего раздражения, – не место и не время обсуждать такие вопросы.
Но взрыв произошёл совершенно неожиданно с другой стороны.
– Не ваше дело обсуждать мои действия! – выкрикнул вдруг завуч. – Я за них отвечаю целиком и полностью! Я больше вас работаю в школе и знаю, что делаю!
Не зная и не догадываясь о настоящей причине взрыва, Владимир Кириллович ошеломлённо молчал. А завуч уже повернулся к Женьке:
– А вы, молодой человек, лучше бы готовились к экзаменам, чем разводить сплетни и отвлекать людей от работы!
– Я подлостями не занимаюсь в отличие от некоторых высокоморальных воспитателей, – отчеканил вдруг Женька и, хлопнув дверью, выскочил из класса.
Гулко простучали его шаги в пустом коридоре, прогремели на ступеньках лестницы, и всё стихло.
– Курочкин! – запоздало выкрикнул Владимир Кириллович. – Вернитесь!
– Вот последствия вашего либерального воспитания, – едко проговорил завуч и тоже вышел из класса, не вспомнив больше об отчётах, так срочно потребовавшихся ему.
Владимир Кириллович остался один. Ему было непонятно раздражение обычно спокойного завуча. Он считал его сухарём, формалистом, отгородившимся бумажками и от учителей и от учеников, прикрывавшим свою ограниченность громкими фразами, взятыми напрокат из передовых статей. Но чтобы тот был способен на такой взрыв – это было неожиданностью. Если бы он знал внутреннюю подоплёку этого взрыва и то, что ему хотел рассказать Женька Курочкин! Но он считал, что Женька просто посетует на свою несчастную любовь.
И всё-таки Владимир Кириллович очень жалел, что завуч помешал им с Женькой поговорить. Но теперь уже ничего не исправишь. Теперь вызвать Курочкина на откровенность станет ещё труднее.
Вздохнув, Владимир Кириллович медленно направился в учительскую. Пока отчёты не отменили, писать их всё-таки нужно, несмотря на полное отвращение к ним.
А Женька, выбежав из школы на улицу, остановился. Злость на завуча в какой-то мере притупила чувство опасности и обречённости. Но домой идти было всё же страшно: а вдруг там его уже ждут? Он понимал, что если всё раскрыто, то от ареста никуда не скроешься, но хотелось оттянуть неизбежное хотя бы на час, на два.
Весь день он бесцельно бродил по городу, просидел подряд два сеанса в кинотеатре и только в сумерках, когда голод стал нестерпимым, пошёл домой. Он долго прислушивался, прежде чем постучать в дверь, всё ещё боясь, что за ним пришли, но в доме всё было спокойно. Наконец, он негромко постучал. Дверь почти сразу же отперла мать. Очевидно, она ждала его, и Женьке было понятно её беспокойство. Конечно же, она замечала, что несколько вечеров он приходил домой, мягко говоря, не совсем трезвый, и всячески старалась скрыть это от отца. Правда, Женька ходил к Мишке только тогда, когда отец был в поездке, а сегодня вечером он должен был быть дома. Мать с тревогой всматривалась в лицо Женьки, и эта тревога передалась ему.
– За мной… – с замирающим сердцем спросил он и сейчас же понял свою ошибку, но исправлять её было поздно, – никто не приходил?
– Нет, – мать сказала это так, словно она была виновата в том, что никого не было. – А кто должен был прийти?
Не отвечая, Женька прошел мимо нее. В столовой сидел отец и читал газету.
– Поздновато, сынок, домой приходишь, – осуждающим тоном заметил он.
– Каникулы у него, – тотчас вступилась мать, – можно, кажется, и погулять немного. Да и не поздно совсем: девяти ещё нет.
– Ну-ну, – добродушно согласился Курочкин-старший.
– Ты, Женечка, наверное, кушать хочешь? – захлопотала мать, – Вера! Вера! Неси Женечке обед!
На кухне раздался стук посуды.
– Ох уж эта Вера! – с сердцем произнесла Эльвира Петровна. – Вечно её целый год ждать нужно.
Она заторопилась на кухню. Отец с сыном остались одни. Помолчали. Потом отец отложил в сторону газету.
– Значит, сынок, кончаешь школу? А дальше куда подашься? Надумал уже?
Что-то сжало горло Женьке. Повинуясь безотчётному порыву, он схватил отца за руку.
– Папка! Возьми меня к себе на паровоз учеником!!
– Учеником, говоришь? Вот это надумал! – отец расхохотался. – Эх, сынок, сынок. Как бы мне не пришлось к тебе в ученики идти. Слышал, небось, что нашу дорогу на электрическую тягу переводят? Так вот, всех нас, машинистов, переучиваться, говорят, заставят. А ты – учеником! Нет, сынок, и думать об этом не моги! Твоё дело – учиться, университеты кончать. А я, пока жив, обеспечу тебя. Простым слесарем в случае чего пойду, и то сотни две в месяц выколочу!
В комнату вошла Вера, неся на подносе две тарелки, за ней шла с гневным лицом мать. Вера поставила тарелки на стол и вышла. Аппетитный запах вкусно приготовленной пищи заставил Женьку проглотить набежавшую слюну. Он вспомнил, что сегодня с утра ещё ничего не ел.
– Слышала, мать, что Женька-то учудил? В ученики ко мне на паровоз хочет поступать.
– Ладно уж тебе! – отмахнулась мать.
Женьке и самому стало стыдно своего порыва, и он склонился над тарелкой.
– Ты, мать, наверно, прижимаешь его насчет денег, – усмехаясь, продолжал отец, – вот он и решил сам зарабатывать.
– Да ни в чём я ему не отказываю!
– Ну и ладно, – заключил отец, вставая из-за стола. – На боковую, пожалуй, пора. Идёшь, мать? А ты Женя, не чуди, кончай школу да поступай в институт.
Он вышел. Следом за ним, бросив беспокойный взгляд на сына, ушла и мать. Женька опять остался один со своими тревогами. Впрочем, теперь они были уже не такими острыми. Всё чаще и чаще появлялась мысль: может, обойдётся? Вот уже сутки прошли, и всё тихо. Если всё окончится благополучно, – решил Женька, – то с Мишкой он порвёт окончательно и бесповоротно, а потом окончит школу и уедет навсегда из этого ненавистного городка.
С этими мыслями он и отправился спать. Измученный тревогами и почти совсем бессонной предыдущей ночью, Женька уснул почти сразу же, как лёг в постель. Ночь прошла спокойно, а утром тревоги и страхи вернулись снова. Он не знал, как убить время. Впервые в жизни Женька пожалел, что идут каникулы и не надо идти в школу.
Промучившись часа два, Курочкин решил отправиться в кино. Фильм почему-то показался ему знакомым, но только на половине картины он сообразил, что накануне вечером высидел целых два сеанса, но по-настоящему содержание фильма он вспомнить не мог. Да и сейчас он не вникал в суть картины. Кинотеатр был заполнен в основном мальчишками пятых-шестых классов, бурно реагирующими на все события, происходящими на экране. Но даже сквозь этот шум Женька слышал каждый шорох у входных дверей. Каждую секунду он ждал, что оттуда прозвучит:
– Курочкин, на выход! – так у них порою вызывали машинистов в поездку. Только его-то вызовут в такую поездку, из которой долго не возвращаются.
Но закончился сеанс, а никто его не вызвал. Женька пропустил вперёд нетерпеливую, шумную толпу мальчишек и сам вышел на улицу. Шёл мелкий дождь вперемежку со снегом, и всё казалось серопечальным, под стать Женькиному настроению.
Он шёл по обочине дороги. Проехавший мимо автобус обрызгал его, но он даже не рассердился, а только печально поглядел ему вслед.
«Уехать бы куда-нибудь! – неожиданно подумалось ему. – Да подальше!»
Он остановился и, поколебавшись, свернул в сторону вокзала. У пригородных касс внимательно изучил расписание. Ближайший поезд отправлялся через двадцать минут. Решение пришло само: уехать на ближайшую станцию. Впрочем, ему было всё равно на какую, но просто чтобы не тратить на билет лишних денег. Там до вечера переждать, а потом вернуться снова с пригородным. Уж там-то его искать не догадаются!
Он взял билет, взобрался в вагон, выбрал свободное купе и забился в угол. Народу в вагоне было мало, и Женька был рад этому. Но перед самым отправлением поезда вагон стал заполняться. Первой в купе, занятое Женькой, села женщина лет сорока пяти. Она деловито пристроила на вторую полку многочисленные сумки, из которых выглядывали пакеты, свёртки и даже рыбьи хвосты, и уселась домовито, по-хозяйски, рядом с Женькой. Напротив их сел мужчина в чёрной железнодорожной шинели, рядом с ним – молчаливая женщина, видимо, его жена.
Женщина, пришедшая первой, осмотрелась в поисках собеседника, и обратилась к Женьке:
– Ты что, сынок, печальный такой сидишь, в уголок забился?
Ответа не последовало, но она не успокоилась:
– Или горе какое у тебя приключилось? Так ты его в душе-то не таи, с людьми поделись. Горе одного человека-то завсегда сломит. А люди, глядишь, и помогут.
Женька опять промолчал. Женщина сочувственно вздохнула:
– Ну не говори, коли не хочешь.
– А ты, мать, в город ездила? – спросил её железнодорожник.
– В город, милый, в город, вон гостинцев родственникам купила, – кивнула головой на сумки словоохотливая женщина.
– По делам? Или на базар?
– И по делу. И вот по магазинам.
– А по какому делу-то? – железнодорожник, видимо, был тоже общительным человеком и не прочь был побеседовать в дороге.
– Сын у меня тут, на стройке работает, – охотно откликнулась женщина, устраиваясь поудобнее. – Работал он у нас в колхозе механизатором. Да произошла с ним однажды беда. Аккурат на праздник это было, на петров день, позапрошлым летом. Выпили они с ребятами в честь праздника-то, да, видно, мало показалось. Вот они и решили в магазине, в соседнем селе, ещё водки взять. Да вишь ты, народ-то нынче какой, пешком-то пять вёрст им далеко показалось. Вот они вдвоём, мой да сосед наш, Митрий Самохин, на тракторе и маханули. А спьяну в канаву залетели и перевернулись. Ладно, не задавили никого. Ну всё равно судили, по три года им дали.
– Это что же как помногу? – спросил железнодорожник. – Ведь жертв не было?
– Трактор-то был не его, а чужой. Ну ещё и хулиганство им приписали. Всего на три года и набежало.
«Три года! – ужаснулся про себя Женька Курочкин. – За такой пустяк – три года! А ведь не ограбил он никого, не убил. Сколько же им дадут?»
– Полтора года он в колонии отсидел, – продолжала рассказывать женщина. – А как половина сроку, значит, исполнилось, перевели его тогда в город, на стройку. Вот уж второй месяц он там работает, бульдозеристом. Ну! Совсем другое дело, не как в колонии. И зарабатывает, самому хватает и нам даже помогает.
Она ещё что-то говорила под мерный стук колёс, но Женька уже её не слушал. Забившись в угол, он, как молитву, твердил про себя:
– Господи, только бы обошлось!.. Больше никогда, никогда в жизни, ни за что на свете!
Голос рассказывающей женщины начал его раздражать.
«Тоже мне, мать! – зло подумал он. – Сыну три года дали, а она радуется!»
Он поднялся и вышел в тамбур покурить. Поезд уже начал притормаживать на подходе к станции, когда дверь распахнулась и в тамбур вошли два милиционера. Они мельком, но довольно внимательно посмотрели на него. Женька похолодел и внутренне съёжился. Но они открыли трёхгранным ключом дверь на переходную площадку и прошли в соседний вагон.
Женька с трудом перевёл дух.
– Дурак я, дурак! – мысленно выругал он себя. – Эдак я скоро от телеграфного столба шарахаться буду! Это ведь железнодорожная милиция. А за мной, если что, городская приедет.
Поезд остановился, и Женька сошёл на деревянную площадку, заменявшую здесь перрон. Вокзала как такового не было, так, небольшой деревянный домишко с двумя комнатами: одна для дежурного, в другой стояли для пассажиров два деревянных дивана с высокими спинками, на которых четко выделялись три буквы – МПС, значение которых разгадывалось просто: министерство путей сообщения. В стене из соседней комнаты прорублено окошечко – касса.
День, проведённый Женькой Курочкиным на этой станции, показался ему одним из самых длинных в году. Весь станционный посёлок состоял из нескольких десятков домов, расположенных на трёх улицах, которые Женька обошёл за полчаса. Вернулся на станцию, постоял на перроне, провожая глазами проносящиеся мимо поезда. Они здесь не останавливались, но к каждому выходил из станционного здания дежурный с белым кружком и стоял до тех пор, пока мимо него не промелькнет хвостовой вагон. Затем дежурный уходил в свою комнату, и снова станция погружалась в тишину.
– И как тут люди живут! – удивлялся Женька. – Да здесь с тоски подохнуть можно!
Он ещё раз обошёл посёлок. Потом пообедал в местной столовой. И хотя суп был довольно-таки наваристый, да и котлеты настоящие, мясные, не то что городские – наполовину из хлеба – обед ему не понравился. Может быть, потому, что в зале – низкой тёмной комнате с тремя столиками, с маленькими окнами и крикливой пышной поварихой, бывшей одновременно и буфетчицей – было неуютно, а, может быть, просто потому, что не было аппетита.
С трудом дождался он возвращения пригородного поезда. И к дому от вокзала шёл ускоренным шагом. Только у самой двери остановился. А потом решительно, словно в холодную воду, шагнул вперёд. Но дома всё было в порядке, никто за ним не приходил, никто его не спрашивал.
На следующий день Женька решил выбрать станцию покрупнее, хотя и подальше. Но всё оказалось похожим: так же томительно тянулось время, так же сыпал с неба мокрый снег пополам с дождём, и даже в столовой, казалось, был тот же самый суп и те же котлеты с тёмной сладковатой картошкой. Пожалуй, только тревога при возвращении домой была не такой острой, как накануне.
Поразмыслив, Женька решил на третий день никуда не ездить. Он бродил по улицам своего города, заходя иногда в такие уголки, о которых раньше даже и не подозревал. Так на одной из табличек он прочитал название улицы «Красивая» и покачал головой, удивляясь оптимистической выдумке человека, давшего улице такое имя, потому что ничего особенно красивого, кроме самого названия, на этой улице не было.
И ещё одной новой стороной открылся перед Курочкиным родной город. Куда он ни забредал в своих странствиях, в какой конец города ни уходил, везде он натыкался на строительные площадки. В одном случае это были ещё только котлованы, в другом – едва поднявшиеся над землёй стены нового здания, в третьем – уже построенные дома, смотрящие на людей иногда ещё пустыми, а иногда уже застеклёнными глазницами окон. И повсюду, как указательные знаки, гордо вскинутые стрелы подъёмных кранов.
Город рос и вширь и ввысь. Почти все новые здания были четырёх-пятиэтажные, а в самом конце главной улицы величаво поднялись девятиэтажные дома и словно всматривались сверху в открывающуюся перед ними перспективу города.
Может быть, в другое время это строительство восхитило или просто удивило бы Женьку, но теперь он полностью был поглощён своими переживаниями, и его сознание только бесстрастно фиксировало происходящие перемены.
Так в бесцельных скитаниях по городу провёл Женька Курочкин ещё два дня. И наконец каникулы кончились! Наступило первое апреля. Никогда ещё раньше Женька не был так рад этому дню. Ему казалось, что как только он придёт в школу, окажется среди своих старых школьных товарищей, всё снова придёт в норму, встанет на свои места, забудутся горести и тревоги, и он снова станет прежним Женькой Курочкиным, весёлым, остроумным и беззаботным.
Но оказалось, что он глубоко ошибся. Нет, внешне всё было именно так, как он себе представлял: шумная встреча, школьные друзья, весёлые шутки и безобидные розыгрыши – всё было по-прежнему, ничего не изменилось. Только в душе Женьки произошёл какой-то перелом. Он шутил вместе со всеми, старался казаться таким же весёлым, как все, но настоящего веселья, а тем более беззаботности у него не было.
И на уроках не приходило успокоение. Всё, что говорили учителя, казалось ему таким далёким и мелким от того, что произошло с ним.
На большой перемене, перемигнувшись с Коротковым, к нему подошёл Серёжка Абросимов.
– Женьк, тебя Владимир Кириллович в учительскую вызывает. Срочно.
Сердце в груди у Женьки оборвалось и ухнуло вниз с огромной высоты.
«Всё, – думал он, – это конец. Пришли за мной».
Он поднял на Серёжку тоскливые глаза, но тот смотрел куда-то в сторону.
«Знает, – снова подумал Женька. – Знает. Поэтому и не глядит».
Ноги почему-то стали ватными. Он с трудом поднялся из-за парты, вышел в коридор и стал спускаться по лестнице, держась за перила, чего раньше сроду не делал.
– Бежать, бежать, бежать! – толчками стучала кровь в виски.
– Куда? – останавливала безнадёжная мысль. – Теперь уже поздно… И на выходе стерегут.
Он подошёл к двери в учительскую и прислушался – там было подозрительно тихо. Поколебался ещё несколько секунд, вздохнул и распахнул дверь. Взгляд его быстро обежал комнату – никого посторонних не было, только свои учителя. Владимир Кириллович стоял возле учительского шкафчика, то ли брал оттуда, то ли ставил на место классный журнал. Он обернулся на шум открывшейся двери и вопросительно взглянул на Женьку,
– Вы-вы-зывали, Владимир Кириллович? – спросил Женька, с трудом ворочая пересохшим языком,
Владимир Кириллович покачал головой.
– Нет. Очевидно, над вами пошутил кто-нибудь из приятелей. Ведь сегодня первое апреля.
Женька повернулся и молча вышел. Он даже не почувствовал радости – в душе была только облегчающая пустота. Но постепенно она стала заполняться бездушной яростью.
– Шуточки шутить! – бормотал Женька, поднимаясь по лестнице. – За такие шуточки морду надо набить!
Он вспомнил, что Серёжка в перемену никуда из класса не выходил и, следовательно, никакого распоряжения от Владимира Кирилловича получить не мог.
– И в глаза поэтому не смотрел, – сообразил Женька. – Боялся, что рассмеётся, и я догадаюсь.
Он наливался всё большей и большей злобой. Когда он вошёл в класс, ребята встретили его дружным смехом.
– С первым апрелем, Цыпа, – приветствовал его Сергей.
Не отвечая, Женька подошёл к нему, взглянул в его расплывшееся от смеха лицо и коротко ударил.
Серёжка сначала опешил, а потом бросился на Женьку. Они сцепились. Ребята кинулись их разнимать.
– Бросьте, ребята! – уговаривал их Иван Сергеев, с трудом удерживая рвущегося из его рук Серёжку Абросимова. – Чего вы драться надумали?
– А чего он, чего он, – не успокаивался Серёжка. – Шуток не понимает, да?
– Пусть знает, чем можно шутить, а чем нельзя, – ответил Курочкин и уселся за свою парту.
Возбуждение его уже схлынуло, и на смену ему пришло равнодушие.
А как он в прошлом году меня домой к химичке с запиской гонял, забыл? Ему над другими можно шутить, а над ним нет? – Не успокаивался Серёжка.
Женька вспомнил, что и правда в прошлом году тоже на первое апреля он от имени директора послал Серёжку домой к учительнице химии с запиской, в которой якобы содержалась просьба прийти к четвёртому уроку на замену заболевшего преподавателя, а на самом деле было выведено крупными буквами: С ПЕРВЫМ АПРЕЛЯ! Он вспомнил, как хохотал весь класс, встречая сконфуженного Серёжку, и криво улыбнулся. Неужели было время, когда он мог развлекаться такими пустяками?
– Ладно, забудем, – примирительно проговорил Курочкин, обращаясь к Серёжке.
– Забудем, забудем, – обиженно бормотал тот. – Каждый будет кулаком в лицо лезть, а потом: «забудем»!
– Так и ты меня ударил.
– Я – в ответ. А ты ни с того, ни с сего. Шуток не понимаешь.
Женька пожал плечами.
– Ну ударь ещё раз, если тебе от этого легче станет.
Иван подозрительно посмотрел на него:
– Что-то я тебя не узнаю, – проговорил он. – Вроде, ты раньше никогда к толстовству склонен не был.
Но тут прозвенел звонок, освободивший Женьку от ответа.
Юность забывчива и эгоистична. Поглощённый своими переживаниями, Иван к концу уроков забыл о Женькиных странностях, да и другие посчитали случившееся очередной его выходкой, стремлением к оригинальности.
И потянулись школьные дни с их обычными заботами и волнениями. Женька Курочкин теперь не пропускал занятий, аккуратно каждый день являясь в школу, и только с уроков истории по-прежнему уходил. Гнетущее чувство тревоги постепенно совсем исчезло, но беспокойство ещё осталось. И в то же время появилась у него некоторая снисходительная пренебрежительность по отношению к своим сверстникам. Он и раньше считал себя особой личностью, непохожей на всех, а теперь вообще дела и интересы одноклассников казались ему ребяческими, никчемными.
«Знали бы вы, что мне пришлось пережить, – думал он, поглядывая на ребят. – У кого из вас хватило бы на это духу? А меня вот разыскивает милиция, и, может быть, в недалёком будущем ожидает тюрьма».
Ребята, чувствуя его отчуждённость, тоже стали несколько сторониться Курочкина. Один Иван Сергеев ещё пытался втянуть его в общую жизнь коллектива. Так было и с субботником.
Готовиться к этому традиционному празднику коллективного труда – Ленинскому субботнику, стали недели за две. Началось всё с того, что десятиклассники насели на своего комсорга Ирину Саенко:
– Опять будем, как в прошлом году, на улице бумажки и разный мусор собирать? Пусть там пятиклашки шевыряются. А ты ищи для нас настоящую работу!
Ирина сама ходила в горком ВЛКСМ, на завод, в строительные организации. Нигде ей не отказывали, но и конкретного ничего не обещали. Но однажды она вошла в класс радостная и торжествующе вскинула вверх руки:
– Победа!
– Что? Что? Рассказывай! – нетерпеливо теребили окружившие её одноклассники.
– Есть работа, достойная нашего славного непробиваемого, непромокаемого десятого «А» класса!
– Какая? Где? – посыпались вопросы. – Рассказывай побыстрей! Не томи душу!
– Будем работать на строительстве детского сада. Нас берёт в помощники бригада коммунистического труда Серафима Туманова.
– «И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился», – язвительно процитировал Курочкин.
– А помоложе ты никого не нашла? – деловито осведомилась Лида Норина. – Серафим – это какой-нибудь седобородый старец, музейная редкость.
– Бригада молодёжная, мне сказали, – возразила. Ирина.
– О-о, это уже лучше, – обрадовалась Лида. – А бригадир всё равно старик. Так всегда бывает: молодым в наставники да в бригадиры стариков дают.
– А когда пойдём? – деловито осведомился Толька Коротков.
– Я уже договорилась с учебной частью. В субботу у нас будет три урока. Час – пообедать и переодеться. Сбор без четверти двенадцать, пятнадцать минут ходу до стройки, а ровно в двенадцать начнём работу.
– И до скольки?
– Вообще-то до четырёх. Но можно будет и задержаться, если захочется.
Сообщение её было встречено с энтузиазмом. Одни радовались искренне, другие заразились их радостью, а третьи были готовы выполнять любую физическую работу, лишь бы не сидеть на уроках. Да к тому же, сославшись на субботник, можно было не готовить к понедельнику домашние задания – уважительная причина!
– Ты пойдёшь? – спросил Иван Курочкина.
Тот неопределённо пожал плечами.
– Не знаю. Хотелось бы. Только мать, наверное, не пустит. Ты же знаешь – сердце!
Дело было, конечно, не в матери. Просто Женька не понимал энтузиазма своих одноклассников. Чему радуются? Вместо того чтобы просидеть два часа в тепле, в классе, четыре часа, а то и больше вкалывать на стройке, может, даже под дождём – удовольствие не из приятных. К тому же Женька, любящий во всём играть главную роль, физической силой не мог равняться ни с Иваном, ни с Толькой Коротковым. А затеряться где-то среди других, даже больше того, плестись в хвосте, вызывая насмешки – это было не в его правилах.
– Мы тебе полегче работёнку подыщем, – пообещал Иван.
Но это предложение ещё больше разозлило Курочкина – ни жалости, ни снисхождения он терпеть не мог.
– Ты поди мою мать уговори! – отрезал он.
Впрочем, он наверняка пошёл бы на этот субботник, если бы была надежда, что пойдет и Нина Чернова. Но она уже третий день пропускала занятия. Девчонки говорили, что больна, где-то простудилась.
– Ну, как знаешь, – обиженный его резкостью буркнул Иван и отошёл.
Женька ещё надеялся, что в субботу Нина придёт в школу, но она не пришла, и он окончательно утвердился в решении не ходить на субботник. С некоторой снисходительностью и в то же время с непонятным ему раздражением следил он за шумными приготовлениями, ребят. А они, казалось, искренне были рады предстоящей работе и с нетерпением ожидали окончания третьего урока. И как только прозвенел звонок, их словно ветром сдуло.
А через час они снова собрались во дворе школы. Все девчонки были в брюках, одни в широких полосатых, похожих на пижамные, другие в модных джинсах, с подвёрнутыми снизу сантиметров на двадцать штанинами.
Ровно без пятнадцати двенадцать во двор вышел Владимир Кириллович. Он оглядел всех своими цепкими прищуренными глазами:
– Все собрались?
– Нет Черновой и Курочкина, – ответила Ира.
– Чернова больна, – услужливо подсказал кто-то из девчонок.
– А Курочкин?
– Сердце у него, – хмуро пояснил Иван.
– Понятно. Значит, ждать больше некого. Подождите минутку, я только скажу директору, что мы отправляемся.
Он скрылся в дверях школы. Иван протиснулся к Ирине и спросил, кивнув ему вслед головой:
– А он что, с нами пойдёт?
– Да.
– Это ещё зачем?
Ирина пожала плечами.
– Так положено. Он наш классный руководитель, отвечает за нас.
– Всё не доверяют нам, – ворчал Иван. – За маленьких считают. Пасут, как телят неразумных!
Ирина ничего не ответила. Дождавшись Владимира Кирилловича, десятиклассники шумной стайкой отправились на стройку. Идти было недалеко, каких-нибудь четыре или пять кварталов. Там их уже ждали. Во дворе на груде кирпича сидели четверо довольно молодых парней и две девушки. Они поднялись ребятам навстречу.
– Помощники, значит, наши пришли, – сказал один из парней. – Ну что ж, давайте знакомиться. Это вот девушки наши, Вера и Зина, мастерицы на все руки. И раствор замесить, и комнату оштукатурить, и покрасить, и побелить – всё могут. Золото, а не девчата. Сущий клад для будущих мужей. А это, – показал он на парней, – каменщики-специалисты. Владимир и два Николая. Мы их по цвету волос различаем: Коля – светлый и Коля – тёмный.
– А это, – звонко отрекомендовала Зина, – наш бригадир Серафим Серафимович Туманов.
Ира толкнула Лиду Норину:
– Вот тебе и старик, – шепнула она.
Бригадир был от силы года на четыре старше их.
– Ирина… Анатолий… Иван… Сергей… Ольга… – отрекомендовались десятиклассники, пожимая протянутые им по-дружески руки строителей. Когда очередь дошла до Лидки Нориной, она кокетливо спросила бригадира:
– А вы, извините, не старообрядец?
– Вы по имени моему судите? – догадался тот. —
Это у нас семейное, из рода в род. И отец у меня Серафим Серафимович, и дед был Серафим Серафимович, и прадед.
– И вы своего сына тоже Серафимом назовёте? – стрельнула глазками Лида.
– Уже, – спокойно ответил он.
– Что уже? – не поняла Норина.
– У нашего бригадира месяц назад сын родился, – снова вмешалась Зина. – И они его Серафимом назвали.
– Поздравляю, – только и нашлась сказать Лида.
– Пора, пожалуй, приступать к работе, – покосился на неё бригадир. – Давайте распределимся. Сколько вас человек?
– Двадцать восемь.
– Вот и хорошо. Значит, по семь человек на каждого каменщика. Трое на замес, двое на раствор подносить, а двое – кирпич. Предупреждаю: работа нелёгкая.
– «Дайте трудное дело», – тряхнув головой, пропела Ирина.
– «Дайте дело такое, – подхватила Лида и, лукаво прищурившись, продолжала, – чтобы сердце горело и не знало покоя!»
– Не знаю, как сердце, – серьёзно сказал бригадир, – а уж вот ладони с непривычки гореть будут, это уж точно. Вера, раздай-ка им голицы.
Ребята со смехом и шутками разобрали брезентовые голицы и натянули их на руки. Серёжка Абросимов, дурачась, ударил Ивана по спине:
– Если в них ваты набить, хорошие боксёрские перчатки получатся!
Владимир Кириллович распределил учеников по парам. Иван надеялся работать вместе с Ирой, но классный руководитель дал ему в пару Ольгу Лебедеву, худенькую, болезненного вида девушку, а Ирину определил к Серёжке. Бригадир развёл всех по рабочим местам. И тут Ивану не повезло: они должны были подносить раствор Николаю-тёмному, а Ира с Серёжкой работали у самого бригадира.
Каменщики возводили уже второй этаж. Подъёмник не работал, поэтому приходилось кирпичи и раствор подносить на носилках. Вместо ступенек лестницы между этажами были настелены деревянные сходни с поперечными брусками. Сходни эти прогибались и дрожали при каждом шаге. Первые носилки Иван с Ольгой отнесли чуть не бегом, но с каждыми следующими Ольга двигалась всё медленнее и медленнее. Иван поставил её впереди, чтобы легче ей было подниматься по сходням, накладывал раствор на носилки не ровно, а покатой горкой – на свой конец повыше, а на её пониже, и всё равно темп их движения всё замедлялся.
«Хорошо, что не на кирпич нас с ней поставили, – подумал Иван. – Неужели и это Владимир Кириллович предусмотрел?»
