Текст книги "Семь божков несчастья"

Автор книги: Фаина Раевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В конце концов, настал момент, когда сделать еще хотя бы один шаг по направлению к пещерам оказалось физически невозможно.

– Все! И чайник сказал утюгу: я дальше идти не могу! – прохрипев это, я повалилась прямо в траву. Рюкзак придавил сверху, но мне уже было все равно. Лизка тоже прилегла. Ее прерывистое дыхание слышалось где-то поблизости. Через минуту она молвила почти человеческим голосом:

– Витка, надо идти. Вставай, осталось совсем немного! – В ответ я лишь слабо дернулась в конвульсии – на разговоры сил уже не осталось. – Слушай, я ведь серьезно говорю, до Киселей рукой подать. Обратно идти дольше, можешь не сомневаться.

Сама мысль, что надо куда-то идти, была глубоко противна всему моему существу, однако перспектива обратной дороги пугала до судорог.

А день тем временем сменился вечером и неумолимо клонился к ночи. Еще час-полтора, и будет темно, как у негра в желудке.

– Надо искать ночлег, – выдала я более или менее здравую идею. – В темноте мы еще больше заблудимся…

Идея Лизке понравилась. Она с глухим стоном уселась, опираясь спиной на рюкзак, и нехотя признала:

– Правильно говоришь, Виталия. Сейчас посмотрю по карте, где ближайшая деревня.

При упоминании о карте я всхлипнула, потому как была абсолютно уверена: согласно ей до ближайшей деревни четыре шага, а на самом деле – как спичками до Китая!

– В трех километрах деревня Счастье, – сообщила Лизавета после того, как при свете спички разглядела закорючки на листке. – Вставай, Витка. Уж три километра как-нибудь одолеем…

А что делать? В жизни всегда есть место подвигу, пришлось его совершить, только теперь я сделалась умнее: рюкзак-убийцу взваливать на спину не стала, а, привязав к нему веревку, потащила волоком по земле. Лизка сперва ругалась, но потом махнула рукой и последовала моему примеру.

Уже совсем стемнело, когда в бледном свете луны показалось Счастье. Я пообещала себе: если останусь жива после этого марафона, то непременно отыщу того придурка, который составлял карту, натяну ему уши на задницу, вырву руки и скажу, что так и было!

– Кажется, я поняла, почему деревеньке дали такое чудненькое название, – поделилась открытием Лизавета. Я с ней согласилась, а потом полюбопытствовала:

– Как думаешь, нас кто-нибудь приютит? Посторонних нынче не жалуют – террористов боятся, да и время уже около полуночи. В деревнях рано ложатся.

– Витка, ты меня удивляешь с каждой минутой все больше и больше! – Лизка уже не гремела своим громким голосом, а хрипела, словно ей накинули на горло удавку. – И почему ты всю жизнь считаешься умной?

Для ответа у меня не было ни сил, ни желания, потому что вопрос относился к категории риторических. Впрочем, подруга и не ожидала от меня ответной реплики. Она коротко пояснила, погрозив кулаком ночному небу:

– Пусть только попробуют не пустить! Это ведь деревня, тут о террористах только по телевизору слышали, и то если телевизоры имеются. В крайнем случае, денег предложим. Счастье, как ты понимаешь, небогатое! Сто рублей за ночлег двух молодых девушек – неплохая прибавка к пенсии.

Аргумент показался слабым, но свои сомнения я оставила при себе.

В неверном свете бледнолицей луны изба, у которой мы остановились, показалась мне настоящим склепом, хотя это был обычный дом-пятистенок со слегка покосившимся крылечком и реденьким штакетником по периметру. Где-то в глубине двора, учуяв чужаков, солидным басом залаяла собака, но буквально через минуту злобный лай перешел в тоскливый, протяжный вой. Мы с Лизкой замерли у хлипкой калитки. Я схватила подругу за руку и, почти теряя сознание, изрекла:

– Это к покойнику!

– Тьфу, дура! – Лизавета разом сбросила с себя очарование мистики. – И собака дура. В XXI веке подобное мракобесие просто смешно. Пошли.

Лизка решительно распахнула калитку. Однако я все еще находилась под влиянием мракобесия, оттого идти за подругой не спешила, здраво рассудив, что один покойник все же лучше двух! Если бы Лизавета могла читать мысли…

В маленьком окошке зажегся свет, и через секунду дверь в избушку-склеп со зловещим, как мне показалось, скрежетом открылась.

– Свят, свят, свят! – прошептала я, осеняя себя крестным знамением, потому как на пороге появился какой-то горбун ростом чуть больше метра. Оттого, что свет горел за спиной чудища, лица его видно не было, но я ничуть не сомневалась, что из его рта торчит страшный клык. Я попыталась вспомнить слова какой-нибудь молитвы, однако ничего толкового на ум не шло, в голове прочно засели дурацкие азимуты: Пахра – 330, овраг – 270. В общем, я стояла, крестилась, не переставая, и мысленно приказывала Лизке вернуться. Но сегодня, должно быть из-за сильных магнитных бурь в атмосфере, мои сигналы до подруги не доходили, а может, она просто оказалась намного бесстрашнее, чем я раньше думала.

Беседа Лизаветы с горбуном длилась недолго, вскоре она вприпрыжку, откуда только силы взялись, вернулась к калитке, у которой томилась я.

– Все в порядке, – обрадовала подруга. – Баба Шура согласилась нас приютить. Она даже накормит нас ужином. Я подумала, что наши припасы стоит поберечь – неизвестно еще, как там, в пещерах, обернется. Ну, что ты стоишь как «Девушка с веслом»? Хватай рюкзак и айда в хату!

Я в самом деле стояла подобно вышеупомянутой статуе, ошарашенная новостью: ужасный горбун оказался бабой Шурой! Впрочем, это ничего не меняло – старушки тоже бывают вредными, Баба-яга, к примеру. Сперва заманит к себе, а потом и съест.

– Давай, давай, Виталия, двигай поршнями, – поторопила подруга. – Сейчас покушаем здоровой деревенской пищи и баиньки. Ох, вот оно, счастье!

У меня подобной уверенности не было, я отчаянно трусила и даже начала мечтать о пещерах с милым названием Кисели, но Лизка вцепилась в мою руку и, не обращая внимания, на злобного пса, который, кстати, по виду напоминал близкого родственника собаки Баскервилей, потащила в избушку.

В сенях в нос ударил резкий запах сена и медикаментов. Сухие веники из травы висели повсюду, даже на потолке. В дальнем углу, занимая значительное пространство, стояла деревянная бочка. В таких бочках, как я была уверена, засаливают самые вкусные огурчики на свете. Но тут огурчиками и не пахло. Бочка источала малоприятный приторный аромат.

У входа в комнату, скрестив руки на обвислой груди, стояла баба Шура. При взгляде на нее я вновь испытала приступ мракобесия и уже по-настоящему затосковала по Киселям.

Старушка действительно была немногим выше метра. Это потому, что неведомая болезнь согнула ее почти пополам. Но глубоко посаженные глаза смотрели из-под густых бровей живо, хоть и недобро. Впрочем, возможно, мне так казалось в силу общего испуга и нечеловеческой усталости. В целом старушка напоминала ведьму из «Вия». Сходство довершала здоровая бородавка на носу с торчащими в разные стороны волосками. Бр-р! Крайне неприятная старуха!

– Дверь закрывай, – велела баба Шура не то мне, не то Лизке. Я накинула крючок на согнутый наподобие скобы гвоздь, а про себя подумала, что это ненадежная защита от злоумышленников, вздумай они сюда проникнуть.

– А ко мне никто не ходит, разве только такие вот охламонки, как вы, – словно прочитав мои мысли, заметила бабка.

«Точно, ведьма!» – про себя ахнула я, но, спохватившись, посоветовала себе впредь быть осторожнее с мыслями. Старуха бросила на меня злобный взгляд и приказала:

– Рюкзаки здесь оставьте, а сами в избу проходите. Сейчас поужинаете и спать. Я вам в чулане матрас на пол брошу. Уж извините, спальных мест у меня нема.

Мы с Лизаветой беспрекословно подчинились, хотя перспектива ночевки в чулане да еще на полу меня лично не очень вдохновляла.

Избушка бабы Шуры казалась такой же мрачной, как и она сама. В красном углу светелки стояло несколько икон, по виду старинных, возле которых горела лампадка. Вместе с тусклой лампочкой под невысоким потолком эта лампадка являлась единственным источником света. На окнах висели тяжелые занавески, совсем не пропускавшие света. Следом за бабой Шурой мы миновали светелку и очутились в крохотной кухоньке. Каким-то чудом в нее втиснули старую двухконфорочную плиту, обеденный стол-книжку и два стула. Ни холодильника, ни кухонного шкафа здесь не было. Раковины, кстати, тоже. Впрочем, они могли находиться за плотно прикрытой дверью.

– Разносолов не ждите, – сообщила старуха. – Живу я одна, питаюсь скромно… Хотите ешьте, не хотите – идите спать.

Признаться, мне не хотелось ни того, ни другого. Скромная еда вполне могла оказаться каким-нибудь отваром из пауков, а сон… Помните, что случилось с Хомой? То-то же! Однако Лизавета улыбнулась и поведала, что мы барышни без претензий, вполне обойдемся скромной трапезой, после чего удалимся на покой в опочивальню.

Старуха кивнула:

– Тогда мойте руки…

С этими словами она открыла таинственную дверцу. Как я и предполагала, за ней оказались остальные кухонные принадлежности, только вместо раковины на стене висел рукомойник.

– Лизка, мне страшно, – прошептала я подруге на ухо, пока она гремела рукомойником. – Бабка-то ведьма, ей-богу! А ну, как напакостит?!

– Вздор! Нормальная старуха, – отмахнулась беспечная Лизавета.

– Ничего не вздор. Она мысли читает, как ты газету! И смотрит недобро. Давай уйдем, а?

– Куда? – серьезно спросила Лизка.

Я поскребла затылок и задумалась: идти в самом деле некуда. В Кисели? Так ведь ночь на дворе, заплутаем непременно. Обратно на станцию? Где она, эта станция? Даже если случится чудо и мы ее найдем, электрички все равно уже не ходят. Выходит, ночевать у ведьмы придется. Глубоко вздохнув, я решила, что глаз не сомкну всю ночь. Буду бдеть. На всякий случай.

– Не дрейфь, Витка, – хлопнула меня по спине Лизавета. Это она так подбадривает. – Сейчас отужинаем, и все твои страхи мигом пройдут.

– Ты хоть расспроси бабку, как до пещер добраться.

– Ладно, поговорю, – пообещала подруга, и мы вернулись на кухню.

К тому моменту баба Шура уже накрыла на стол. Впрочем, накрыла – это явное преувеличение. На столе стояла эмалированная миска с кое-где облупившейся эмалью, в которой покоилась отварная картошка в мундире, трехлитровая банка молока и пучок зеленого лука с длиннющими «стрелами». Ни тарелок, ни вилок, ни стаканов… Я еще раз напомнила себе про необходимость ни о чем не думать и попыталась вспомнить первую главу учебника по криминалистике. Это занятие настолько меня увлекло, что я не сразу услышала, о чем беседуют Лизка с бабой Шурой, а когда услышала, про криминалистику тотчас забыла.

Старуха, узнав, что мы собрались штурмовать Кисели, нахмурилась.

– Гиблое это место, – после недолгой паузы покачала она головой. – И чего вас, молодежь, все туда тянет? Не боитесь?

«Очень боимся, особенно я!» – подумала я. Бабка, должно быть, снова прочитала мои мысли, потому что бросила на меня презрительно-насмешливый взгляд.

– А кого там бояться? – беспечно полюбопытствовала отважная Лизавета.

– Духи в Киселях живут. Шалят порой, – пояснила баба Шура. – Наши туда не ходят, а вот приезжие лезут. Бывает, не возвращаются…

Говорила старуха спокойно, словно делилась новостями о погоде. Не знаю, как у Лизки, а у меня сразу засосало под ложечкой.

А тут еще во дворе снова завыла собака Баскервилей. Я судорожно перекрестилась, но сию же секунду, устыдившись религиозного порыва, залилась девичьим румянцем.

– Чего лоб-то крестишь? Верующая никак? – ухмыльнулась ведьма.

Врать ей я не отважилась, оттого, еще больше смутившись, призналась:

– Не очень…

– Тогда и незачем крестом осеняться, – строго молвила баба Шура и продолжила страшный рассказ о Киселях. – Духи там в самом деле живут. В Киселях ведь раньше каменоломни были. Когда Москву строили, камни оттуда по реке на плотах сплавляли. Много в этих каменоломнях народу сгинуло! Кого завалило, кто жилы надорвал… Хоронить их не хоронили, так и пропали в пещерах. А души-то ихние до сей поры мыкаются. Не любят они, когда их тревожат, вот и куражатся. То заблудят гостей непрошеных, то камнями завалят. Надысь тоже, как вы, туристы явились. Трое ребят. Так двое так в пещерах и остались, а уцелевший парень умом тронулся.

– Это как? – пролепетала я непослушными губами. Рассказ бабы Шуры прямо-таки потряс, особенно та его часть, где бесчинствовали духи. Может, после этих ужасных подробностей в Лизке проснется инстинкт самосохранения? Однако при взгляде на довольную Лизаветину физиономию, на горящие диким огнем глаза с надеждой на лучшее пришлось распрощаться окончательно: благоразумия в Лизкиной голове отродясь не было, не стоит и сейчас ожидать его появления. Мой вопрос баба Шура будто бы даже не услышала, и вообще невзлюбила она меня почему-то. Вот как увидела, так сразу и невзлюбила! Зато Лизавета ей явно нравилась – говорила старуха в основном с подругой. Впрочем, я не обижалась ни капельки, пусть уж лучше Лизкины мысли читает, все равно в них нет ничего путного.

– И где теперь этот парень? – восторженно зажмурилась Лизка.

– Известно, где, в психушке, – охотно отозвалась баба Шура. – Наши говорят, будто бы он в самой Москве.

– Уау-у-у! – издала протяжный стон подруга. По всему видать, страшилка вызвала в ней бурю эмоций.

Баба Шура только покачала головой, а потом неожиданно заявила:

– Не суйтесь в Кисели. Худо будет. Беда вас там ждет.

Я неприлично громко икнула и принялась потихоньку стекать под стол. В мрачное пророчество горбуньи сразу поверилось. Если бы не Лизкины коленки, я бы точно обрела покой на деревянном полу, а так просто уперлась в Лизаветины ноги. Старуха тем временем продолжила кликушествовать, глаза ее при этом словно остекленели, а голос звучал ровно, как у робота:

– От черного человека на белой лошади зла ждите.

– Мама… – пискнула я и пожелала себе немедленно скончаться, чтоб, значит, не мучиться. Лизка тоже сидела с легкой бледностью на челе и удивленно моргала.

– Что это с хозяйкой? – выдавила из себя подруга. – На транс похоже…

– Лизонька, – взмолилась я, трясясь от страха, – давай уйдем отсюда, а? Ведьма же она, неужели не видишь?! Сейчас как превратит нас в свиней…

– Угу, или в козлят. Ты завязывай с фантазиями, Витка, и так тошно. Просто у бабульки приступ какой-нибудь вегетососудистой дистонии. Баб Шур! – гаркнула Лизавета своим гренадерским голосом.

Старуха вздрогнула, как от удара кнутом, и лицо ее приобрело прежнее недовольно-подозрительно выражение.

– Отправляйтесь спать, – велела ведьма. Мы с Лизкой послушно поплелись в чулан. Он оказался немногим просторнее кухни. Вдоль стен тянулись полки, сооруженные из неструганых досок. На них скопился какой-то хлам, от которого пахло не то плесенью, не то глубокой древностью, не то сушеной травой, а может, еще чем-то. Посреди чулана на свободном пятачке валялись два серых ватника. Предполагалось, что это и есть наши спальные места. Я уставилась на ватники круглыми от удивления глазами – они мало походили на обещанный старухой матрас. Впрочем, глазки мои округлились уже давно и никак не могли вернуться в нормальное состояние. Лизавета, не страдающая приступами мракобесия, со счастливым стоном растянулась на полу.

– Ты… Лизка, ты что же, собралась спать на этих… – растерянно молвила я.

– А ты предпочитаешь спать стоя, как боевая лошадь?

– Я вообще спать не собираюсь. Буду бдеть. Мало ли чего у этой ведьмы на уме.

– Бди, – великодушно разрешила Лизавета. – В случае чего, буди.

Это были последние слова, произнесенные подругой, через минуту она уже крепко спала, сопровождая этот процесс заливистым храпом. Храпела Лизка очень убедительно, с какими-то начальственными нотками, я бы сказала, с нотками секретаря райкома партии. Я слушала выводимые носом подруги рулады и отчаянно боролась со сном – накопившаяся за день усталость, помноженная на нешуточный стресс, все-таки давала о себе знать. В конце концов, я сдалась и, стараясь не потревожить Лизку, ибо в гневе она страшна, улеглась на подстилку. Еще какое-то время ушло на общение с Господом, потому как его заступничество этой ночью пришлось бы весьма кстати. Заручившись поддержкой Всевышнего, я его поблагодарила, трижды перекрестилась, после чего благополучно свалилась в объятия Морфея.

Снился мне отвратительно страшный сон, отдаленно напоминающий все того же «Вия», только адаптированный к современным условиям. Действие происходило не в старой церкви, а в пещерах. Ведьмой была, естественно, баба Шура, упырями – пещерные духи, а собственно Вием – здоровенный негр на белой лошади. Как негр умудрился пробраться в пещеры верхом на мерине, непонятно, потому как мы с Лизаветой едва протиснулись в узкий лаз. Баба Шура хохотала с совершенно безумным видом, а негр, сверкая белками глаз и демонстрируя вампирские клыки, целился в нас длинным копьем. Деваться было некуда: впереди негр-Вий, сзади – баба Шура, по бокам, сверху и снизу – каменные своды, а вокруг страшный вой потревоженных духов. Словом, полное безобразие! Чтобы его прекратить, я решила проснуться.

Возвращение в реальность облегчения не принесло. Во-первых, прямо в ухо громко храпела Лизавета, а, во-вторых, из-за отсутствия в чулане окон невозможно было определить, уже день сейчас или все еще ночь. Я решила прояснить ситуацию. Осторожно, чтобы не разбудить подругу, поднялась и отправилась в разведку.

Миновав кухню-клетку, я очутилась в уже знакомой светелке. Сквозь плотные шторы свет пробивался с трудом, но все-таки достаточно, чтобы понять – утро, слава богу, наступило. Это не могло не радовать: значит, ночь прошла спокойно, пора будить Лизку и покидать гостеприимную бабу Шуру. Я уже развернулась, чтобы вернуться в чулан и учинить Лизке побудку, как мое внимание привлекло невнятное бормотание, доносившееся из сеней. Ноги сами понесли на звук. Разум немного повозмущался, но тут же притих, раздавленный любопытством. Подобно ночному воину, неслышно ступая, я достигла сеней и припала ухом к двери. Бормотание стало громче, но по-прежнему оставалось неразборчивым. Тогда я, пугаясь собственной смелости, слегка приоткрыла дверь и уставилась в образовавшуюся щель любопытным глазом.

…Баба Шура стояла к двери в полупрофиль. Перед ней на видавшей виды электрической плитке выпускала ядовитые пары (конечно, ядовитые, раз в сенях воняло черт знает чем!) закопченная желтая кастрюля. Старуха помешивала зелье большой деревянной ложкой и все время бубнила себе под нос. Иногда она что-то бросала в котел. После такого допинга кастрюля издавала довольное бульканье. Мне бы уносить ноги подобру-поздорову, пока ведьма не обнаружила моего присутствия, но, завороженная удивительным жутковатым зрелищем, я не могла сделать ни шагу.

И тут случилось нечто совсем неожиданное: дверь под моим весом распахнулась, я, не удержав равновесия, вывалилась в сени и распласталась на полу, как цыпленок табака на сковородке. Баба Шура даже не повернула головы в мою сторону.

– Любопытство не есть грех, но большой недостаток, – спокойно изрекла старуха, отправляя в кастрюлю очередную порцию травы. – Тебе, должно быть, нелегко живется. Верно?

– Бывает, – согласилась я, подивившись доброжелательному тону бабки. Он совсем не походил на вчерашний, оттого сбивал с толку и настораживал.

– А насчет работы не расстраивайся. Оно к лучшему. Твоего начальника все равно скоро снимут…

Я, как говорится, выпала в осадок. Такого со мной еще не случалось!!!

…Лет пять назад я сильно мучилась головой. В том смысле, что болела она сильно. Причем никакие таблетки не помогали. Врачи только руками разводили, мол, патология у вас с головой, гражданочка, а это не лечится. Придется вам до конца жизни существовать с больной головой! Говорилось это таким тоном, что после первой же фразы становилось ясно – пора привыкать к земле. Приговор людей в белых халатах расстроил невозможно, но я как будто бы смирилась. Зато не смирилась Лизавета. Шустрая подруга, посоветовавшись с какими-то авторитетными товарищами (кто такие, меня в известность не поставили), заявила, дескать, на мне страшная порча на смерть, от которой надо срочно избавиться, иначе звездец. Я приуныла еще больше. Лизка, как могла, меня успокоила и потащила избавляться от проклятия в какую-то деревню под Бронницы.

Там вел прием малоизвестный народный целитель – слепой дед, от которого одуряюще пахло давно не мытым телом и перегаром. В ответ на мои робкие сетования подружка приводила примеры чудесного исцеления граждан от рака в последней стадии, от тугоухости, туберкулеза и прочих напастей. Я не особенно прониклась, потому как все это напоминало одного экстрасенса, который массово лечил народ по телевизору буквально от всех хворей. Говорят, у некоторых даже заново вырастал давно удаленный аппендикс.

«Целитель», вопреки уверениям Лизаветы о его абсолютном бескорыстии и человеколюбии, содрал за прием пятьсот рублей и потребовал пачку сливочного масла и флакон туалетной воды. Размышления накрыли меня девятым валом – я пыталась понять, а зачем, собственно, ему это нужно? Уж не придется ли пить туалетную воду и закусывать сливочным маслом, которое я с детства терпеть не могу?

Пока я строила предположения одно страшнее другого, дед заставил меня раздеться до трусов, деловито ощупал, отчего я пришла в страшное смущение, после чего усадил на деревянную лавку в холодных (дело было в начале марта) сенях. Подробно расспросив, что меня беспокоит, он глубокомысленно изрек «Ага», затем схватил мою голову обеими руками и начал крутить ее, как игрушку. Действие лекарь сопровождал невнятным чтением молитв и забористым деревенским матерком.

Лизавета присутствовала при процессе исцеления и с суровым видом наблюдала за действиями «целителя». Помотав мою голову минут пять, при этом мой вестибулярный аппарат начал возмущаться подобным хамством, дед глубокомысленно изрек:

– У тебя болит голова, – и добавил еще несколько слов, весьма далеких от медицины.

Я боялась открыть рот, потому что меня натурально одолела настоящая морская болезнь. Видя такое дело, Лизка, как настоящая подруга, пришла на выручку:

– Это мы знаем. Нам бы вылечиться…

– Процесс долгий. Порча глубоко сидит, с седьмого поколения, чтоб ей в дышло! Нужно несколько сеансов. А покамест лечись сама.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! За что же мы платили, спрашивается? Лизка уже открыла рот, чтобы вступить с дедом в дискуссию на тему «Что бывает с козлами, которые дурят народ», как тот потребовал:

– Давайте масло и одеколон.

Мы безропотно расстались с добром. «Целитель» удалился в комнату, а я, изрядно промерзнув, начала торопливо одеваться. На подругу я старалась не смотреть, потому что очень хотелось врезать ей хорошенько, чтоб душу отвести.

Вернулся «целитель». Как ни странно, масло и одеколон были целыми, даже в упаковке.

– Вот, держи лекарство, – важно изрек дед. – Масло ежедневно натощак по чайной ложке, одеколон лей на голову, как только заболит. Когда лекарство кончится, приезжайте на второй сеанс. Привезите то же самое, я заряжу.

На прощание «целитель» еще раз смачно матернулся, после чего скрылся за дверью.

Надо ли говорить, что «лекарство» я выбросила, едва вышла за калитку, на второй сеанс не поехала, а Лизавете все-таки отвесила увесистую оплеуху, которую она безропотно снесла.

Через какое-то время врачи смогли справиться с моим недугом, я добросовестно пролежала в больнице почти полтора месяца, голова теперь болит крайне редко, а целителей, ясновидящих и прочих магов с тех пор на дух не переношу. То есть не переносила до встречи с бабой Шурой. Сейчас же я стояла перед ней с отвисшей челюстью и пыталась справиться с напавшим на меня столбняком.

– Да не бойся ты, – усмехнулась баба Шура. – заметив мое сумеречное состояние, – худого не пожелаю.

– Но… откуда вы… про шефа… – пролепетала я.

– Ведунья я, знахарка, – спокойно пояснила старушка. – Травками лечу, заговорами. Наши-то, деревенские, меня побаиваются, редко приходят. По болезни разве что…

– А будущее тоже можете?

– Могу, только редко это делаю. В основном, чтобы беду отвести. Так что не спрашивай, когда замуж выйдешь, – строго сказала баба Шура. – Что вам следовало знать, я сказала вчера. Не послушаетесь – дело ваше. А теперь ступай, буди подругу. Молока вам дам, и уходите с богом.

Полчаса спустя мы с Лизаветой покидали добрую бабушку. В дорогу она дала нам литровую банку с каким-то отваром вместо обещанного молока, сопроводив туманным намеком «Пригодится». Лизка хотела было его вылить, едва хлипкая избенка скрылась из виду, но я пресекла неразумный порыв подруги и бережно упаковала драгоценную ношу в свой и без того не легкий рюкзак. После утреннего разговора я прониклась к бабе Шуре безграничным доверием, а в ответ на Лизаветино ворчание и упреки все в том же мракобесии веско произнесла:

– Раз баба Шура сказала пригодится, значит, так оно и будет. И вообще следовало бы прислушаться к советам бабули, как-никак она ведунья.

– Ну, вот! Вчера была ведьмой, от которой ты сама хотела бежать сломя голову в ночную тьму, а сегодня она уже добрая фея, и ее надо слушаться. Ты уж будь добра, Виталия, определись! – недовольно проворчала подруга. Она не выспалась, была голодна, так как кружка травяного чая для ее могучего организма – все равно что молекула в просторах Вселенной, а потому пребывала в дурном настроении.

Я вкратце изложила Лизавете недавний разговор с бабой Шурой, в особенности упирала на то, что она не только знает о моих проблемах на работе, но и о предстоящем увольнении Ашота Акоповича. Внимательно меня выслушав, Лизка сокрушенно вздохнула:

– И какой дурак сказал, что ты умная? Бабке я вчера за ужином сама поведала о твоих несчастьях. Ты, вероятно, была так напугана, что начало разговора пропустила мимо ушей. Зато, наслушавшись рассказов о Киселях, запаниковала. Эх, Витка, Витка…

Признаюсь, я сперва обалдела, но тут же испытала горькое чувство разочарования. Выходит, баба Шура все знала и просто посмеялась надо мной? Теперь понятно, почему она не стала говорить о перспективах моего замужества.

Чувствовать себя облапошенной какой-то темной деревенской старухой не слишком приятно, поэтому я разозлилась не на шутку: ах так?! Ну, погоди, горбунья, назло попрусь в пещеры, и ничего со мной не случится!

Уведомив Лизку о своем твердом намерении спуститься под землю, я немного повеселела и потребовала горе-карту. Подруга подивилась, но документ отдала. Возможно, потому, что карта попала в мои руки, до пещер мы добрались в рекордно короткие сроки, за каких-нибудь два с половиной часа.

Как вы представляете себе пещеры? В моем понимании это огромные пустые пространства в скалах или горах, с длинными извилистыми коридорами и вечно мокрыми стенами. Под сводами пещер непременно гнездятся колонии противных летучих мышей, сверху нависают острые сталактиты, а снизу торчат не менее острые сталагмиты. Может, наоборот, сути это не меняет. На стенах обязательно имеется какая-нибудь наскальная живопись, оставшаяся, несомненно, с доисторических времен. Иначе с чего бы наши далекие предки назывались «пещерными людьми»?

То, что я увидела перед собой, кардинально изменило мое видение мира в целом и пещер в частности. Небольшой холмик, поросший травкой, и где-то в центре холмика нора – не нора, дыра – не дыра, так, отверстие примерно метрового диаметра.

Сразу вспомнился мультик про Винни Пуха. Лизка стояла рядом, озадаченно скребла затылок и, судя по выражению ее лица, тоже вспоминала о симпатичном медведе и его друге Пятачке.

Первой из ступора выпала Лизавета. Она посмотрела на меня все еще очумелым, но уже более или менее осмысленным взглядом, издала какой-то сдавленный писк, после чего неожиданно заявила:

– Надо подкрепиться перед спуском.

Судьба основательно подкрепившегося в гостях у Кролика Винни стала близка и понятна и слегка обеспокоила. Как-то не хотелось повторять чужие ошибки!

– Ты собралась обедать? – уточнила я у Лизки.

– Завтракать, – поправила меня подруга. – Баб-Шурин чай давно закончился, да он, собственно, и не начинался. Разве ж это еда для меня?! Удивляюсь, как я еще ноги дотащила до пещеры!

Лизавета сноровисто накрыла «поляну». Столом служила обычная туристическая «пенка». На ней в парадном строю замерли консервы с зеленым горошком и ветчиной, буханка «чернушки», головка репчатого лука, ну, и ложки с ножом в обязательном порядке. Командовала парадом бутылка шампанского. Немного подумав, Лизка выложила «на стол» два пластиковых контейнера. В одном покоилось картофельное пюре, а в другом – толстые, уже отваренные и остывшие скукоженные сардельки, выглядевшие совсем неаппетитно.

– И это надо съесть? – я с недоверием таращилась на солидный продуктовый набор.

– Обязательно, – серьезно кивнула Лизавета, легким движением руки вскрывая банки. Глаза ее при этом горели страшным голодным блеском. Ее, судя по всему, история Винни Пуха ничуть не впечатляет.

– Но зачем?! – по правде говоря, в отличие от Лизаветы, мне есть совсем не хотелось.

Ответ подруги прозвучал как приговор:

– Чтобы не умереть от истощения, пока нас отыщут.

Я тихо ойкнула и принялась запихивать в себя еду, не испытывая при этом никакого удовольствия. Только шампанское кое-как примирило меня с жизнью. Причем чем больше я его пила, тем больше жизнь начинала нравиться.

Насытились мы довольно быстро, после чего приступили к подготовке к спуску под землю. Дело это муторное до отвращения. Ушло на него часа полтора, не меньше. Сперва, согласно полученным на курсах инструкциям, мы с Лизаветой натянули на голое тело (хорошо, вокруг в радиусе километра никого не было, и мы с Лизкой могли без опаски сверкать своими прелестями) термобелье. Затем, опять же по инструкции, комбинезон-изотермик. За умным словом скрывалась обычная теплоизолирующая одежка. Сразу стало невыносимо жарко. Обливаясь потом и невнятно матерясь, поверх изотермика мы натянули конденсатник – хлопчатобумажный костюм, который призван впитывать влагу. А когда после всех этих мучений пришлось влезать еще и в гидрокостюм сухого типа, терпению моему пришел конец.

– Я не могу больше! Чувствую себя капустой! Может, хватит? Давай уже в пещеру полезем… – взмолилась я со слезой в голосе.

– Ничего, Виточка, последний комбез остался, – «утешила» подруга. – А там еще касочка на головушку и спецботиночки на толстой подошве…

Из моей груди вырвался страдальческий стон:

– А без этого никак не обойдемся?

– Нет! – Лизка, как всегда, была категорична. – По инструкции не положено.

Инструкции для Лизаветы – дело святое, почти как Конституция, потому я перестала сопротивляться и завершила «туалет» спелеолога.

При взгляде на уже одетую Лизку мне захотелось удавиться от тоски: перед очами стояло существо, отдаленно похожее на гибрид шахтера, диггера и альпиниста. Знакомыми в этом монстре были только Лизкины глазюки, утомленные переодеванием. Вероятно, я выглядела примерно так же, разве только габариты поменьше.