Текст книги "Незнакомец (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)
Эпилог
Погорячился я. Каждый раз, когда кто-то бросает клич о помощи, а эта девушка с медовыми глазами, что прямо сейчас напряжённо вглядывается в экран мобильного, порывается немедленно спасти очередного побитого жизнью Бобика, я непременно ловлю себя на том, что это не моё. Совсем не моё. Поймать их трудно, прощаться грустно… Мартина ещё в июне пристроили, а я до сих пор нет-нет, да готовлюсь к тому, что он выпрыгнет из-за угла и, вскарабкавшись по моей брючине вверх, сиганёт на комод, где непременно примется играть беспечно брошенной на него мелочёвкой. Злило жутко, а теперь не хватает.
В общем, разумные мысли не лезть в это дело мелькают, а всё равно с опозданием. Сразу после того, как я успеваю широко улыбнуться, подхватить с полки ключи от машины и громко скомандовав Саше поскорее собираться, сажусь за руль, заранее настроенный на то, что новая спасательная операция занесёт мой Гелендваген в очередную дыру. Глухую дыру, добраться до которой нам не грозит, если сегодня на редкость упёртая дамочка, наконец, не сядет в салон:
– Ну, правда, я сама. Я лучше Таню позову!
– У неё свадьба на следующей неделе, – отрезаю, кивая на пустое сиденье, и, хлопнув ладошкой по рулю, подгоняю, – давай уже. Всё равно на своей жестянке никуда не доберёшься.
Отъездила своё. Старенькая ржавая Лада теперь сгодится разве только на то, чтобы впустую отбирать у соседа снизу вожделенное место для парковки. Он зубами скрипит, я злорадствую, ведь, как ни крути, а от шума телевизора, доносящегося из его квартиры, я порядком устал, а Саша вздыхает только. На машину с тоской глядит, родного брата через раз в бессердечии обвиняет. Не знает же, что это я Ваньку уболтал списать таратайку в утиль.
Деланно закатываю глаза, всерьёз порываясь затолкать её в салон силой, а Саша, похоже, неплохо изучившая меня за прошедшие с нашей первой встречи семь месяцев, сдаётся, наконец. Нет, на кресло не прыгает, ремнём не пристёгивается. Хмурится только и, набрав в грудь побольше воздуха, в откровения пускается:
– Не надо тебе туда.
– Это ещё почему?
– Ехать далеко, – приводит дурацкий аргумент, а я, за пачкой сигарет в карман лезу. Потому что пытать её придётся долго и уж лучше провести это время с пользой. Выбираюсь на улицу, едва не угодив ботинком в грязную лужу, и, щёлкнув зажигалкой, философски тяну:
– Валяй.
Я удивляться готов. Башка гудит после тяжёлого трудового дня, ведь в Саше до сих директор кафе спит крепким сном; правая ладонь ноет, от засевшей под кожей занозы, заработанной в их заметно преобразившемся приюте; ноги отваливаются, ведь утренние пробежки никто не отменял… А всё равно упорно стою, усилием воли сдерживаясь, чтобы не глянуть на наручные часы. Август, светло ещё, а стрелки наверняка показывают начало восьмого вечера.
– Саш, можем и до глубокой ночи тут постоять. Герде только за радость, – клумбы, радующие глаз буйством красок удобряет, – только толк какой? Всё равно ведь поедем.
– Ты просто не знаешь куда!
– Так ты же не говоришь! Давай адрес и будем выдвигаться, – можно сказать, я теперь матёрый водитель. С Сашиным альтруизмом город вдоль и поперёк изучил, пригород с закрытыми глазами смогу объехать. Чего ж ломаться?
Лучше бы не допытывал…
– Дачный посёлок это! Тот самый, где Славка твой…
Девушка виновата глаза в асфальт тупит, а я никотином давлюсь. Нет, не из-за эмоций, что во мне эта фраза бередит, а из-за того, как внезапно она сникает. Стыдливо прядь за ухо заводит, скромненько носком удобного кроссовка камешек в сторону отпинывает. Словно это она меня морозным декабрьским вечером едва на тот свет не отправила!
– Сдурела совсем? – отбрасываю в сторону бычок, устало выдыхая остатки заполнившего лёгкие дыма, и, бодро хлопнув ладонью по капоту, кивком головы на её законное место указываю. А она растерянно глазами по моему лицу бегает:
– Ну как же… Тебе наверняка неприятно будет…
– Я что кисейная барышня? Не растаю, Саш.
Было и чёрт с ним. Я свои уроки из прошлого вынес: Славу из жизни вычеркнул, пусть и далось мне это непросто; Марину забыл давно. С прощением куда тяжелее, но, к счастью, оно им не так нужно – перебрались на север и изредка радуют маму видеозвонками, во время которых она любуется своим внуком. Родным внуком – хоть в чём-то ей повезло, ведь ждала она этого малыша едва ли не больше меня…
Скриплю зубами, мысленно хваля себя за то, что добавил достаточной громкости на магнитоле, а моя пассажирка так кстати бросает:
– Тогда не вини меня потом.
– За что?
– За то, что я опять старую песню заведу: нельзя так. Нельзя и дальше семью за нос водить.
Разве? По-моему, семья от этого только в выигрыше: отцу есть кого ненавидеть; брат в кое-то веки может почувствовать себя героем, пусть героизм этот уж слишком близко граничит с подлостью, а мать… Мать билеты на начало сентября купила. Несколько сумок обновок для мальчишки набрала. И для невестки бывшей, к которой теперь относится с настороженностью, ведь единственное, в чём мы ей признались, стала Маринкина неверность, но хотя бы без ненависти. Сможет по телефону о внуке справляться, а это лучше всякой войны. Уж для неё точно.
– Глеб, Марину нужно доктору показать. Может, она опасна?
– Для кого? Для Славки? – усмехаюсь, выруливая на нужную нам дорогу, и, прибавив скорости, поудобнее в кресле устраиваюсь. – Ерунда. Денег им хватает, он с неё пылинки сдувает, бежать от неё сломя голову не планирует… Так какой от неё вред?
– А мама твоя? Что если…
– Саш, – касаюсь щеки мнительной девушки подушечкой большого пальца, и улыбаюсь, когда глубокая складка на её лбу, наконец, разглаживается. – Глупости это. Марина теперь не опаснее комара, потому что правды она как огня боится.
Поняла ведь. Тогда, в больничной палате… Поняла и так стремительно побледнела, что животный страх, мелькнувший в просветлевшем пониманием взгляде, скрыть уже не могла. Потому и уехала из города безропотного, потому и влюблённому в неё по уши мужчине шанс дала. Оценила, наверное, его глупый поступок.
– Не знаю… Мерзко всё это.
– Мерзко, только это их выбор, Саш. Славкин, и он назад уже не свёрнёт, так пусть вместе с ней в этой каше и варится. А я ворошить не хочу.
Пусть даже сейчас картинки непрошено перед взглядом мелькают: Герда, с оцарапанной лапой, бросившаяся наутёк из дома Славки; я – выбивший нож из его руки и зачем-то сунувший его в свой карман; дорога, по которой зачем-то упорно шагал пешком, пытаясь отыскать свою перепуганную собаку. Верную, смелую, но явно совсем неготовую к тому, что смелость порой жестоко карается… Неготовую, как не был готов и я к слепящему свету фар и скрежету шин…
– Глеб, – слышу и стряхиваю с плеч внезапно накатившую на меня усталость, а Саша заботливо принимается мне шею разминать:
– Как думаешь, зачем она, вообще, к нему ехала?
– Остановить хотела, чтоб лишнего мне не сболтнул… Да какая теперь разница, Саш?
– Никакой, – кивает, озадаченно скользнув глазами по моим напряжённым пальцам, и, отстегнув ремень, устраивается щекой на моём предплечье. – Просто… я бы так никогда не смогла…
Знаю. Потому что мчу сейчас чёрт знает куда, чтобы она смогла спасти очередного бедолагу. Как когда-то спасла меня, потерявшегося в этой жизни многим раньше, чем моя бывшая жена вдавила педаль газа в пол. На секунду прикрываю глаза и так отчётливо вижу перед собой тот вечер, словно не август сейчас… Декабрь. Холодный. Морозный. Поворотный.
– Мать твою… Да ты его прибила! – слышу незнакомые голоса, а приоткрыть веки не могу. Словно ослеп: от полыхнувшего в темноте света фар, что внезапно ослепили меня, едва я бросился догонять свою обезумевшую собаку; от капель крови, что пеленой заволокла мой взгляд, скатившись из раны на виске аккурат на мои скулы…Утереть бы, а тело словно свинцом налилось.
– Твою мать! Стрельнули, называется сигаретку! Генка, она его к чертям по дороге размазала! Шальная баба! – разве что от несвязной речи словно ударом тока простреливает. Голову, что сейчас, кажется, расколется надвое; грудь, в которой нет места воздуху; кисть руки, что прямо сейчас обжигает чьим-то горячим дыханием. – Чёрт, ещё и псина тут! Да она нас за него разорвёт!
– Не верещи! Соседей перепугаешь, – доносится также сквозь вату, звенящий от волнения женский голос, и прежде, чем неизвестный мне человек действительно бросится звать на помощь, он же, произносит куда тверже:
– Я вам денег дам… Только помогите мне, раз уж видели всё…
Как? Я слова вымолвить не могу, распластавшись на холодном снегу, что забился мне за шиворот джемпера и прямо сейчас обжигает бок, а эти незнакомцы, что, кажется, аккуратно толкают меня носками ботинок, на здравые вопросы в принципе неспособны. Молчат, причитая о каком-то грехе, что не готовы взять на душу, и изредка взвизгивают, пугаясь собачьего лая. Знакомого лая… Чёрт! Или я его впервые слышу?
– Да, боже мой! Помогите уже! Не дай бог, кто-то увидит… А я заплачу хорошо! Только спрячьте его…
– Да где ж его спрятать? Он же огромный как шкаф… Ген, больная она, похоже… Пошли от греха…
– Двадцать тысяч! Вот, – кто-то нагло шарит по моему карману, шуршит бумажками, вынуждая собравшийся здесь народ громко присвистнуть, а когда и этого кажется мало, срывает часы с моего запястья. – Они золотые, я знаю.
– Откуда?
– Сама дарила… Господи, да сделайте уже что-нибудь! – слышу, а словно не обо мне речь… Ни страха нет, ни непонимания, какого чёрта они столпились вокруг меня и отчаянно пытаются приподнять с земли:
– Ты чего?
– А что такого? Он всё равно нежилец, а деньги лишними не будут. Баба же на сносях…– чьи-то руки цепляются за ворот моей куртки и неумело встряхивают, похоже, нещадно разрывая ткань моей одежды. Не плевать ли? На мне самом живого места нет…
– Нет, Ген, я в этом участвовать не буду… Нас же потом вместе с ней… Я на нары не хочу!
– А никто и не гонит. Здесь кроме нас никого. Сосед мой минуту назад на своём джипе куда-то укатил. Странно, что ещё первым этого мальца не переехал… Эй! – меня вновь бросают, отчего отчаянно хочется застонать, а обладательницу скрипучего от напряжения женского голоса, похоже, нагло за рукав хватают:
– Двадцать мало. Нужно ещё сверху накинуть…
– Я могу с карты снять! Только помогите, – женщина всхлипывает, а уже куда более трезвый собеседник умудрено бросает:
– В соседнем городе бросим. Искать начнут, первым делом в лес пойдут… Или соседа моего к стенке прижмут, они ж как резанные орали…
– А если гаишники?– сквозь внезапно затихшие слёзы бросает дама, и тут же выдыхает с облегчением, ведь вызвавшийся ей помочь алкаш меня теперь едва ли не на плечо себе закидывает:
– А если гаишники, на пузо своё сошлёшься… Из машины сама выйдешь, скажешь в роддом торопишься. Не дрейфь. Прятать не убивать, главное, чтоб деньги были.
– Будут, – раздаётся где-то над моей головой, и прежде, чем я окончательно вырубаюсь, уха касается совсем неуместное, брошенное шёпотом:
– Прости.
– Прости, Глеб, – трясу головой, прогоняя прочь непрошенные воспоминания, и только сейчас понимаю, что всё это время Саша так и сидит, привалившись щекой к моему плечу. Устало вздыхает, когда за окном мелькает табличка с названием посёлка, виновато всматривается в моё лицо, вновь спокойное и умиротворённое. Словно не со мной было. Или и впрямь, прежним я никогда не буду?
– Прости, что постоянно тебя гоняю, Глеб. Это в последний раз, честно.
– Конечно, – киваю, пряча улыбку в её распущенных волосах, а про себя отмечаю: десятый.
В десятый раз мы спасаем кем-то брошенного на даче отощавшего пса. В десятый раз, я делаю вид, что поверил, словно он станет последним снимком на её личной стене почёта в кухне. В десятый раз она и сама улыбается, случайно мазнув своей помадой по воротнику моей рубашки, и, проложив дорожку из невесомых поцелуев по моей скуле, не выдержав, признаётся мне на ухо:
– Возможно.
Знаю.
Как знаю и то, что в жизни важно постоянство: она – никогда не перестанет таскать домой блохастых котов; я никогда не устану поражаться тому, с какой лёгкостью эти шипящие комки шерсти делят между собой углы её крохотной бабушкиной квартиры. Уютной квартиры, которую всё-таки однажды придётся сменить на что-то побольше. Что-то, где уместимся мы, наша собака, Зефирка, взявшая за правило устраиваться у меня в ногах, и двое детей, которым рано или поздно придётся родиться на свет – на меньшее я несогласен. Не теперь, когда я сворачиваю с дороги, безжалостно приминая покачивающуюся на ветру осоку, сгребаю её в объятия и ненасытно припадаю к её губам, что отвечают мне с неменьшим пылом. Сладкие. Пухлые и навсегда мои – осталось только кольцо ей на палец надеть.
Конец