Текст книги "Незнакомец (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– Что сказать, Глеб? Господи, – она смеётся нервно, растирая лоб, и не решается в моё лицо заглянуть. – Я ведь не такая… Мне на женатых, похоже, везёт, но переступать грань прежде не доводилось. И теперь я сама себе противна. Ты никого вспомнить не можешь, а я хочу саму себя забыть, ясно? Забыть всё, что я натворила… С тобой, с Мишей, с Ванькой, который по моей вине лишился лучшего друга… А от одной мысли, что Марина узнает, я сквозь землю провалиться готова. И ты ещё спрашиваешь, что я думаю? Глеб, ты ведь ей не говорил, да? О том, что мы…
Не договаривает, ещё сильнее покраснев от прожигающего душу стыда и быстро стирает с ресниц непрошенную соленую каплю. Плечи опущены, губы поджаты, пальцы, ледяные пальцы, что я до сих пор удерживаю в своих, холодом обжигают.
– Нет, не говорил, – и дрожат. Как и мои, ведь Саше достаточно одной фразы, чтобы меня добить:
– И не надо, ладно? Будем считать, что это нам просто приснилось… Будто и не было ничего. Да и что было-то, по сути?
Одним предложением ранит меня насмерть и смотрит с такой надеждой, словно не слышала вовсе, о чём я говорил, одними губами умоляя: «Пожалуйста!»
– Как скажешь, – соглашаюсь, оставляя в покое её запястье, и, откинувшись на спинку стула леденею от того, как легко ей это даётся – убедить саму себя, что это единственный выход. Забыть и больше не вспоминать никогда:
– Так лучше будет, Глеб. Так правильно. Твоя семья не должна страдать только лишь потому, что мы однажды поддались эмоциям. Да, это ужасно, но с одинокими людьми такое бывает, верно?
Пожалуй, только от этого как-то не легче…
– И, вообще, в твоей жизни столько всего происходит… Выбрось случившееся из головы, и лучше подумай о том, что сейчас действительно важно.
– А что важно?
– Семья. Сын. Важно вспомнить всё прежде, чем он родится. Наказать человека, из-за которого всё пошло кувырком… К работе вернуться, в конце концов, – наверняка усилием воли стряхивает с себя переживания минувших дней, и устроив локти на столе, подаётся вперёд, теперь внимательно меня изучая. – Ты изменился, Глеб. На улице я бы тебя вряд ли узнала.
– А ты всё та же.
Впрочем, что с ней могли случиться за такой короткий срок? Разве что истина открылась – она оказалась сильнее и пусть не сразу, но смогла вовремя остановиться. Ведь смогла же? Если так, то я ей даже завидую, ведь прямо сейчас, сидя на жёстком стуле на расстоянии одного взгляда от этой девушки, понимаю, что я до сих пор лечу вниз – думать о Саше единственное, к чему я привык за минувшие недели.
– И проблемы те же, – смущается, заводя прядь за ухо, а я этот жест взглядом провожаю. – Как думаешь, оживит твой богатырь моё кафе?
– У него выбора нет.
Волков если за что-то берётся, то идёт напролом.
В отличие от меня… Расслабляюсь, принимая установленные Сашей правила, где мы друзья, товарищи, просто знакомые – не разберёшь – и минут тридцать, пока из кухни доносится басистый голос Артура, просто слушаю её. Девушку, которая больше никогда не станет моей. Да и была ли? Права наверное, она мне просто приснилась…
Саша
Моя старенькая Лада как бабушкина хрущёвка со всех сторон окружённая новостройками – на фоне огромной сверкающей машины Глеба смотрится убого. Не иначе как ржавая жестяная банка на полке с дорогими деликатесами. И я ей под стать: неожиданно оробев, ныряю подбородком в шарф, небрежно наброшенный поверх простенького пуховика, и несмело шагнув на улицу, торопливо настигаю незнакомца. Город шумит, люди снуют по тротуарам, а он, словно почувствовав, что я здесь, резко оборачивается. Улыбается слабо и в попытке спастись от ветра, приподнимает английский воротник двубортного дизайнерского пальто. Серого, наверняка недешёвого и (кто знает?), может быть, купленного по совету жены.
Не узнать теперь незнакомца – от моего соседа в нём разве что Танькина стрижка, а я и к ней не успела привыкнуть. Времени не дали и не дадут уже – минута, другая и он сядет за руль чёрного монстра, горделиво сверкающего под лучами обленившегося за зиму солнца, которое непременно сразу погаснет, едва этот мужчина в очередной раз исчезнет из моей жизни. А прежде чем умчится вдаль, заставив сердце пропустить удар от взвизгнувших шин, это самое сердце полоснёт легко читаемой в голосе тоской:
– Хотел уехать, не попрощавшись, пока ты с Волковым говоришь. Прощания в последнее время мне слишком тяжело даются, – отбросив в урну окурок, замолкает на мгновение, а после, устало вздохнув, прячет замёрзшие руки в карманы пальто. – Артур останется на пару-тройку дней. Он мужик головастый, кашу даже из топора сварит. Ты уж прислушивайся к нему. Ладно?
А разве есть смысл спорить? Киваю, с сочувствием глянув на окно своего кабинета, за которым тот самый головастый шеф наверняка до сих пор стыдит Алёну за её халатность, и, не зная, как поддержать разговор, щеку кусаю. Яростно, до крови, а боли не чувствую.
– И вот ещё, – до той самой поры, когда Глеб протягивает мне визитку и, случайно задев мои пальцы своими, резко одёргивает руку, тут же пряча её в карман пальто. – Мой рабочий номер. Звони, если понадобиться помощь. Неважно какая.
– Ладно, – сжимаю в ладошке глянцевую карточку, а он поджимает губы, наперёд зная, что звонка от меня не дождётся.
Так нужно, верно? Есть вещи, над которыми мы не властны, они происходят сами по себе и порой опустить руки лучше, чем пытаться менять ход событий. Потому что прав таких у меня нет… У Марины в загашнике пять лет брака, за время которых они многое пережили вместе, малыш под сердцем и выстроенные на годы вперёд планы на совместное будущее. А у меня лишь одна ночь, толком и не успевшая перерасти в светлое январское утро, когда, томясь под его взором, я смогла бы найти ответ, отчего в груди так тепло. И сейчас не найду:
– Береги себя, Саш.
– И ты.
Вздохнув, он опускает голову, разворачивается к машине, открывает водительскую дверь, и, обернувшись, долго вглядывается в мои затянутые грустью глаза. Вглядывается, хмурясь своей находке, ведь останавливать я его не собираюсь, и так ничего не сказав, оставляет меня на обочине, плавно выруливая на дорогу.
Так должно быть. В миллионный раз твержу это еле различимым шёпотом и ещё долго прожигаю глазами забитую автомобилями полосу. Они разные, всех цветов радуги, но чёрного Гелендвагена среди них уже не найти. Да и смысла нет искать – если уж решила рубить, то сразу на корню, пока этот запутавшийся в себе мужчина не успел наломать дров. А он наломает, знаю, если я не остановлю. Бросит семью, привычную жизнь, вновь займёт мой диван, возможно, даже сможет почувствовать себя счастливым… Мы вместе сможем, ведь как бы я ни старалась отнекиваться от собственных ощущений, сердце ни за что не проведёшь. Только что будет после, когда он вспомнит, от чего на самом деле отказался из-за меня? Не знаете? Вот и я о том же.
Вскидываю глаза к небу, моля про себя, чтобы боль поскорее утихла, а в ответ на мои увещания лишь гомон людских голосов да мягкие мохнатые снежинки, усыпающие переставшие пылать щёки. И мелькнувшая на краю подсознания эгоистичная мысль, что ни черта подобного, Саш – так быть не должно. Её гоню прочь и вздрагиваю от неожиданности:
– Вот же козёл! Ты где его откопала, Сань?! Смотри? – невесть откуда взявшаяся рядом Алёна выставляет вперёд ладошки, вырывая меня из тягостных размышлений, и шумно дыша от еле сдерживаемого гнева, демонстрирует результат общения с обрушившимся на наши головы грозным шефом – руки дрожат, а и без того короткий ноготок указательного пальца обгрызен под самое мясо.
– Меня так со школьных времён не трясло… Да я когда с Толиком разводилась и то так не нервничала! А этот как начал продукты на пол кидать…
– Как это кидать? – и сама округляю глаза, не веря собственным ушам, и даже забываю отругать её за только что подкуренную сигарету. Не переоделась же! Так и выбежала в поварском кителе, лишь пуховик и набросила…
– Просроченные говорит! А что им будет, если они замороженные, а срок только вчера подошёл? Нет, я, конечно, всё понимаю, но зачем переводить зря? Не сегодня, так завтра реализуем, верно? – девушка жадно затягивается, выпуская табачный дым из ноздрей и, не моргая, таращится на меня. – Прикатил, хренов буржуй… Пусть у себя там командует, а мы уж как-нибудь сами. Три года держались и ещё столько же простоим, нечего панику зря разводить! Чего молчишь? Поддержи хоть! Я еле держусь, чтобы не разреветься, а ты как замороженная, ей-богу!
И впрямь замороженная. Не двигаюсь, переваривая Аленкины слова, и так вовремя другие вспоминаю: « Оставляешь свою доброту за дверью и начинаешь управлять, Саш». А следом другие, брошенные несколько минут назад на этом самом месте: «Он мужик головастый»…
Веду плечом, смахивая январский снег, улёгшийся на опушку моего капюшона, а вместе с ним и оцепенение сбрасываю, чтобы тут же на женщину воззриться. Она молчит, ожидая протянутой мной руки помощи, а я и не думаю её спасать. Себя спасти хочу, и если уж не от душевных терзаний, то хотя бы от разорения, до которого мне лишь несколько шагов осталось. Задираю подбородок, вспоминая, как обычно это делает Ванька, и, сузив полыхнувшие злостью глаза, цежу:
– Нет. Артур остаётся, – ровно на столько, на сколько сам сочтёт нужным. – А мы будем делать так, как он говорит.
– И что, теперь мне вырезку на помойку нести? Саш, там три килограмма…
– Нет, я заберу, – у меня же ещё приют есть, – но впредь формируй заказ правильно. И курить бросай, рабочий день в самом разгаре. Через три минуты всех в зале жду, будем вместе перед этим товарищем краснеть.
Юлька за свою неряшливость, Алёнка за неспособности управляться с кухней, Сенька за компанию, а я за глупость свою. Её сразу из меня не выбьешь, но позволить Волкову хотя бы попытаться я готова. Тем более что больше и деть-то себя некуда. Работа, приют, дом и так до бесконечности… Бесконечности, к которой верным спутником прилагается одиночество.
ГЛАВА 25
Незнакомец
Я мало что вспомнил. Копилка пополняется медленно, в основном мелочёвкой: перед взором то и дело проносятся лица, говорящие смутно знакомыми голосами, словно вспышки молнии, мелькают картинки с дорогими сердцу местами… На полноценную жизнь не накопишь, но в одном Саша точно права – я должен запастись терпением. Порой это лучшее, что может сделать человек – просто ждать.
Я жду. Марину.
Жду её у двери кабинета, кажется, уже целую вечность. Кручу в руках зажигалку, избегая встречаться взором с молоденькими девицами, то и дело поглядывающими на часы, и в который раз поражаюсь собственной выдержке: душа давно покинула тело, умчавшись за триста километров от этого медицинского центра, но вместо того, чтобы броситься за ней вдогонку, я просиживаю штаны на обтянутой дерматином скамейке. Потому что Глеб Ковалевский всегда так делал… Этот малый, вообще, был образцом для подражания, и чёртово чувство ответственности перед ним давит на меня с такой силой, что скоро кости захрустят. А если нет, то я сам их переломаю: заламываю пальцы и вздрагиваю от громкого хруста, через мгновение уже заглушённого скрипнувшей дверью, из-за которой тут же показывается светлая макушка. Нет, не так. Сначала показывается огромный живот, от вида которого я привычно теряюсь, и прежде, чем встать и подхватить со скамейки наши вещи, несколько раз моргаю – не верю до сих пор, что всё это происходит со мной.
– Всё, я свободна. Забежим в аптеку и можем прогуляться по парку. Согласен?
А как я могу отказать?
Улыбаюсь Марине не слишком-то естественно, заранее обречённый согласиться с любой её прихотью, и, как и подобает заботливому супругу, помогаю жене одеться. Она смущается, заскучавшие в еле двигающейся очереди девушки прячут улыбки умиления, а я скорее на автомате поправляю меховой капюшон, который чуть позже она накинет на голову. Из-под него будут выбиваться светлые локоны, а жена даже не попытается отвести их от лица – ей, похоже, такой беспорядок по душе, а мне до того безразлично, что я не спешу вмешиваться.
– Ты точно не против?
– Мне без разницы, – выбора-то особого нет. Глеб Ковалевский, чьей жизнью я пытаюсь жить уже целую неделю, мне просто его не оставил. Потому и придерживаюсь роли, теперь и сам натягивая пуховик. Молнию дёргаю резко, нервно, но Марина и бровью не ведёт. Вид делает или правда не замечает перемен? Не тех, что вызваны моим затянувшимся беспамятством, а тех, чему виной медовый взгляд Саши Брагиной и моя неконтролируемая жажда постоянно чувствовать его на себе. Жажда, которую не утолить и с которой никогда не смириться.
– Отлично. А то домой мне совсем не хочется, – да и жена мне в этом не помощница. Как бы ей ни хотелось вернуть меня прежнего, ничего не выходит: невесомо, буквально на одну секунду задерживается на моих губах своими, заботливо стирает с меня отпечаток своей помады и улыбается искренне, открыто, а я словно манекен. Никаких чувств, кроме сожаления, что я не могу ответить ей взаимностью.
Беру себя в руки, не желая расстраивать и без того взвинченную событиями последних дней женщину, и как можно беззаботнее интересуюсь, неспешно вышагивая по больничному коридору:
– Боишься, что мама прямо с порога тебя на кухню потащит?
– Ну да. Меня сегодня и так отругали за большую прибавку в весе. Врачу же не объяснишь, что моя свекровь не приемлет нетронутых тарелок, – она подстраивается под мои шаги и переплетает свои пальцы с моими, а я едва заметно морщусь. – С такими темпами меня раньше времени в стационар определят.
– Так, может быть, съедем? Марин, нам вовсе не обязательно оставаться у них.
– Но ты… – женщина тормозит, удивлённо разглядывая моё спокойное лицо и, слегка растерявшись от такого внезапного предложения, губу закусывает. – Я была уверена, что тебе у них хорошо.
– Не настолько, чтобы не захотелось вернуться домой. Пора бы уже.
Он же у нас есть, сама мне об этом говорила. Да и я временами вспоминаю: чёрно-белый кафель в ванной комнате, та самая гостиная, где стены украшают картины криворукого художника, способного разве что измазать холст красками, не слишком-то заморачиваясь целостностью композиции. Кухня опять же – помню, что шкафчики чёрные, глянцевые, а стол из стекла. Если всё это не плод моего воображения, я, наверное, созрел для экскурсии. Так к чему терять время? Я не знаю, а Марина, спрятавшая лицо в ладошках, нервно посмеивается:
– Боже, ты не подумай, я твоих родителей очень люблю, но я жутко боялась, что ты никогда этого не предложишь.
– Почему? – хмурюсь, и, утянув её за локоток, пропускаю куда-то спешащую медсестру.
– Потому что я чувствую, что тебе со мной некомфортно. Нет, ты не подумай, я не в упрёк, – она испуганно округляет глаза и поспешно оправдывается. – Я всё понимаю, тебе тяжело. Наверное, это ужасно проснуться однажды и обнаружить под боком беременную жену, о которой ты ничего не знаешь. Любой бы в себя ушёл… Но ты так часто молчишь, Глеб, что мне начинает казаться, что тебя это даже устраивает – не помнить меня.
А в глазах недосказанное «чтобы помнить её». Шумно выдыхаю, не позволяя себе отвести взгляд от взволнованной супруги, а она набрасывает капюшон поверх своевольных кудрей:
– Прости, не лучшее место для выяснения отношений. Но если уж начали, я могу тебя попросить?
– О чём? – напрягаюсь, теперь не зная чего ждать от своей собеседницы, и не сопротивляюсь, когда, наплевав на свидетелей, она нежно касается моей щеки тёплой ладошкой.
– Не ври мне. И не вздумай меня жалеть. Вовсе не обязательно прикрываться желанием поработать, чтобы вырваться из дома, Глеб. Скажи, как есть, что хочешь побыть один, ладно? Я и сама не прочь брать передышку – трудно видеть тебя и в то же время понимать, что это не совсем ты. Договорились?
– Ладно, – киваю и сглатываю горечь, застрявшую в горле от её слов. А она в сторону выхода кивает:
– Тогда домой? А Герду завтра заберём, когда поедем за вещами.
Не жалеть… Теперь это практически нереально: помогаю жене усесться на сиденье, хлопаю пассажирской дверью, чтобы через мгновение обогнуть автомобиль и устроиться рядом, даже каким-то чудом, на автомате, выруливаю с больничной парковки, а в голове всё это время лишь одна мысль – я чёртов монстр. Ведь правда… Сашу жалел; выплакавшую не один литр слёз маму; себя, чёрт возьми… А о том, каково приходится ей, никогда не думал. Ей, женщине, что каждую ночь проводит в постели с мужчиной, которого по праву считает своим, а лишний раз прикоснуться к нему боится. Потому что не муж он – так, пустая оболочка. Хренов призрак, что не пугает, а скорее навевает тоску по тем временам, в которые для нас двоих возврата нет. Так может и в этом права: что если я не хочу возвращаться?
– Третий подъезд, – ведь даже забитый автомобилями двор вспоминать мой мозг не спешит, и если бы не Марина, уже отстегнувшая ремень безопасности и, слегка подавшись вперёд, указывающая сквозь лобовое стекло на нужную дверь, я бы долго блуждал в этих постройках. – И вот ещё, твои ключи.
Женщина роется в сумочке, находит искомое и, смущённо улыбнувшись, вручает мне тяжёлую связку, которую я тут же сжимаю в кулаке – метал холодный, почти ледяной, а чувство такое, что в моей ладони горящие угли. Не спрячь я их в карман, не разожми вовремя пальцы, и на коже непременно остался бы ожог.
– Шестой этаж, лифт исправно работает. Ничего, если я отлучусь? Заскочу в аптеку за углом и сразу к тебе.
Лишь к лучшему.
– Иди, не потеряюсь.
Дважды её просить не приходится. Она уходит, наверное, страшась увидеть мою раздосадованную физиономию, когда очередной экскурс в прошлое не принесёт никаких плодов, а я крепче сжимаю руль. Костяшки белеют, а я не замечаю вовсе. На безымянный палец правой руки таращусь. На нём ни следа от кольца, словно я его вообще не носил. Жена есть, свадебные фото в родительской гостиной имеются, а тонкого светлого ободка на смуглой коже не наблюдается… И разве это не странно?
Жаль, что его отсутствие не умаляет моей вины – если не соберусь, мой брак обречён. Их брак – миниатюрной блондинки и здоровяка, который всё время молчит, даже не пытаясь прорваться сквозь толстые стены моего подсознания. Ни тогда, когда я бреду по присыпанному песком тротуару, с трудом удерживаясь на ногах, ведь ботинки всё равно скользят, норовя сбить меня с ног. Ни когда я как черепаха поднимаюсь по лестнице, намеренно игнорируя лифт. А потом у двери долго гадаю, какой из пяти ключей подойдёт к замку, лишь со второй попытки вставляя в скважину нужный. Петли скрипят, в нос бьёт застоявшийся душный воздух, а к горлу подкатывает тошнота – чёрного цвета здесь нет и в помине.
Застываю на пороге, медленно обводя взором просторную прихожую и, неуклюже скинув обувь, нерешительно ступаю по светлому паркету к одной из дверей. Толкаю её, мысленно напомнив себе, что имею полное право заглянуть в каждый уголок незнакомого мне жилища, и вновь шумно выдыхаю – на стене в гостиной никаких картин нет. Да и диван не тот – сочно синий, угловой, утопающий в десятке декоративных подушек, одна из которых свалилась на пол, подмяв под себя Маринины домашние тапочки.
Бред какой-то. Сон. Слишком долгий и чересчур запутанный… И сколько бы я ни метался по этой огромной трёшке в попытке отыскать хоть что-то из своих видений, ни один предмет мне незнаком. Кухня здесь светлая, чёртов обеденный стол из дерева, а в центре его давно завядшие розы – я дарил?
– Да быть такого не может! – отправляю этот веник в урну и как безумный смеюсь, до боли сжимая виски. Мог бы, собственноручно расколол бы свою черепушку, чтобы воочию убедиться, что она не пуста. Потому что теперь я уверен – я окончательно тронулся, ведь поверить в то, что эта квартира моя, не могу. А что вещи в шкафу (дорогие костюмы, наглаженные женой рубашки, с десяток разномастных джемперов и футболок) моего размера – не аргумент.
– Вы меня дурите? – потому и задаю этот вопрос, едва Марина переступает порог нашего семейного гнёздышка. Вздрагивает, напуганная интонацией моего голоса, и, не сводя глаз с моего лица, медленно расстёгивает шубу:
– О чём ты?
Спрашивает ещё? Смеюсь, заставляя её ещё больше смутиться, и, подперев стену плечом, вываливаю собственные наблюдения:
– Я здесь не жил. Ты можешь сколько угодно меня уверять, что дело в моей амнезии, но я здесь не жил, Марин. Возможно, когда-то давно… но это не мой дом, ясно?
Она бледнеет, роняя к ногам дорогой полушубок, и так знакомо касается рукой живота, что засмеяться хочется ещё громче. Только здравый смысл верх берёт: подхватываю её под локоток и помогаю устроиться на пуфе, безжалостно топча ногами дизайнерскую шкурку. Она хмурится, а мне плевать:
– Говори. Только прежде, подумай, ладно? Вашими байками о том, каким примерным мужем я был, я уже сыт по горло. А если всё же рискнёшь затянуть старую песню, тогда потрудись для начала объяснить, какого черта я – такой идеальный, заботливый и до безумия влюблённый – не носил обручальное кольцо?
А его не украли, нет. Прямо сейчас оно лежит на моей ладони – простое, без витиеватых узоров, камней и прочей ерунды. Гравировки и той нет. Едва увидел его на туалетном столике, заставленном женским парфюмом, внутренности словно тугим узлом скрутило – не мерил, но знаю, что на мой палец оно сядет идеально.
– В спальне нашёл? – и Марина знает. Хрипит свой вопрос, но тут же прочистив горло, лишает меня возможности объяснить. – Ты всегда снимаешь его перед походом в душ. В тот вечер, когда ты пропал, ты просто забыл его на раковине в ванной. По-твоему, это странно?
Не знаю, но анализировать сейчас не в состоянии. Ведь если подумать, я и сам не подарок: в голове кавардак, жизнь чёртов гигантский пазл, и сколько ни бейся, детали между собой не сходятся. Пусть все и твердят, что я просто не так их складываю. Знаю, и всё тут, что дело вовсе не в том, под каким углом на всё это смотреть, и ссылаться на шестое чувство теперь вовсе не кажется мне безумием. Безумие в другом: мне проще поверить во всеобщий обман, нежели принять прошлое таким, каким рисует его родня. Потому и цепляюсь за очередную соломинку:
– И ключи забыл?
Сама же мне их дала пятнадцать минут назад…
– Запасные. В каждой семье есть парочка запасных комплектов. Что с тобой, вообще? Глеб, ты начинаешь меня пугать…
Я и себя пугаю… И сам сажусь прямо на блестящий чистотой паркет, упираюсь макушкой в стену и сквозь гул в ушах с трудом различаю её слова. Что есть силы сжимаю виски, в надежде унять нестерпимую боль, но голова всё равно гудит нещадно… Словно ещё немного и треснет прямо под моими пальцами. Быстрей бы. Силы мои на исходе.
