Текст книги "Незнакомец (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА 26
Саша
На нём спортивки Ванькины. Коленки вытянулись, ведь носит он их ежедневно, а узкие бёдра они всё равно облегают туго. Маловаты, и любая другая на моём месте наверняка рассмеялась бы, увидев такого здоровяка едва ли не в лосинах… А я не дышу почти. Как заворожённая гляжу на мужчину, замершего посреди моей спальни, и лишь крепче впиваюсь пальцами в одеяло, не слишком-то старающееся прикрыть моё нагое тело. Мне бы его подтянуть повыше, набросить на ступни, что выглядывают из-под уголка, набросить на обнажённые плечи… А мне плевать, ведь единственное, что сейчас важно – это он и слова, от которых бросает в жар:
– Меня к тебе тянет, и всё. Другого объяснения нет, – его голос льётся по комнате, рыщет в поисках цели по смятым простыням и острой стрелой вонзается в сердце. Глубоко, навылет, пригвождая к кровати, которая провисает под тяжестью его тела, и, стыдливо скрипнув, становится соучастником нашего преступления. Против нас самих, против людей, которые вовсе этого не заслуживают… Против целого мира, что отходит на задний план, уступая миру другому, созданному лишь для нас двоих – в нём воздух горячий, обжигающий лёгкие; в нём вместо слов поцелуи, лишающие способности связно мыслить; в нём вместо музыки тихие стоны, от которых вопреки всякой логики у нас закладывает уши…
– Да проснись ты уже! Что с тобой сегодня творится?
– Сон дурацкий приснился, – вздрагиваю и так яростно натираю кафель, оттесняя Алёнку в сторонку, что уже через секунду на лбу проступает пот.
Пропала я. Смогла провести его, когда уверяла, что случившееся между нами ничего не стоит, так, лишь вспышка, о которой хочется поскорее забыть, а себя обмануть не смогла. Ведь будь это так, разве стал бы Глеб Ковалевский врываться в мои сны? Переплетать фантазии с реальностью и мучить меня всю ночь напролёт. День за днём, без права на выходной с тех самых пор, как прикатил к моему кафе на своём Гелендвагене. Ещё и монстра этого с собой приволок!
Оборачиваюсь на потягивающего зелёный чай Волкова и в поисках поддержки на повариху свою гляжу – вздыхает. В кои-то веки наглухо застёгнутый китель одёргивает, поправляет шапочку, желая убедиться, не выбился ли где волосок, и, понуро повесив голову, вновь елозит скребком по плите.
У нас генуборка. Не сказать, что мы раньше её не практиковали, ведь я по своей природе чистюля – бардак на дух не переношу, но вот коллективно так трудиться нам ещё ни разу не приходилось. Разве что Сенька помогала, на неё иногда находит.
– Ну как? Чувствуете, как атмосфера меняется? Так и веет переменами. Алёна Владимировна, вы с вытяжкой повнимательней, это все же лёгкие кухни! – Артур встаёт, лениво потягивается, попутно шпыняя мою работницу, и, дай бог, даже не подозревает, какие мысли сейчас крутятся в её голове. А они наверняка крутятся… если в моей их полно, то куда уж Алёне?
– Сань, а ты посиди. Кофеёчку попей, бумажки поперебирай. Не царское это дело тряпкой махать.
– А я не гордая, – бросаю из-за спины, с двойным энтузиазмом стирая жир со стены, и лишь глаза закатываю, когда крепкие мужские ручища ложатся на мои плечи, не слишком-то аккуратно стискивают, сминая ткань чёрной рубашки, и к стулу волокут.
– Сиди, говорю. Меня Глеб сюда не за тем послал, чтоб я тебя в поломойки разжаловал. Ты, кстати, уборщицу наняла?
– Нет ещё…
– А хочешь разбогатеть! Чтобы разбогатеть, Александра, сначала необходимо немного потратиться. Гляди, я тут списочек набросал. С одним знакомым связался, он над интерьером поколдует. Места мало, так что от этих совдеповских столиков будем избавляться. Ты же не против? Или это семейная реликвия? Так ты не стесняйся, говори.
Вот пристал же! В любой другой день я бы только обрадовалась мудрому совету, а сегодня, как на иголках вся: ни спала толком, есть не могу, на работе о чём угодно думаю, кроме самой работы... Какие столы? Мне бы нервы успокоить, они тугими канатами натянулись…
– Смотрите, молчит ещё! Ладно, неважно. Надеюсь, там, где ты их взяла, больше ничего не осталось. А то от одной мысли, что за ними кто-то есть будет, тошнота к горлу подкатывает…
– Буржуй, чёртов, – бурчит Алёнка, ошибочно полагая, что мы ничего не услышим, а Волков от смеха прыскает:
– Вашу бы говорливость, да в мирное русло, Алёна Владимировна. Может и плиту бы давно вам начальница новую купила.
– А можно подумать я её не просила! Только ответ всегда один – денег нет!
– Так откуда им взяться, если ты готовить не умеешь? Правильно, Саш? Но ничего, я ещё ненадолго задержусь, поднатаскаю тебя. И, так и быть, плиту всё же новую подберём…
– Как это плиту? – отмерев, звякаю чашкой о металлический стол для раздачи и недоверчиво кошусь на этого альтруиста. – Нам же ещё стены перекрашивать…
Заказывать рекламные буклеты, отпечатывать новое меню, барная стойка опять же… Где я им такие деньги возьму?
– А об этом не переживай, Глеб не просто так за вас взялся. Я и ему этот список отправил, обещал поучаствовать. Так что не бздеть, девчонки, сделаем из вас лучшее кафе города.
Не бздеть… Слово-то какое дурацкое… Прижимаю к груди тетрадный листок, исписанный корявым мужским почерком и не сразу улавливаю суть услышанного. Он же под поучаствовать подразумевает…
– Стоп! Глеб за всё платить собрался? – задыхаюсь от возмущения, и этот чёртов листок неосознанно в пальцах мну.
– А почему нет? Ты его спасла, он твою харчевню. Как по мне, всё равно должен останется. Так что и отнекиваться не вздумай.
– И правда, Сань, – теперь и Сенька, бросает ящик с овощами, которые перебирала последние двадцать минут, и, раскрасневшись от такой новости, выглядывает из-за спрятавшего её от нас холодильника. – Мне бы нормальную кухонную машину…
– А мне гриль… – подхватывает Алёнка и грязный скребок к груди прижимает: на белую форму чёрные крошки сыплются, а ей хоть бы что!
Дожили… Мало того, что от уборки не отлынивают, так теперь ещё и смотрят на меня так, словно от моего решения их жизни зависят! Откажу – пропадут, а если кивну сейчас – саму себя окончательно потеряю.
– Ну, решено значит, да, Александра? Хотите и кастрюли заменим? Ваши, конечно, ничего, но нам не жалко.
– Да!
– Нет! – я со стула встаю, жестом призывая девушек угомониться, и, развязав передник, с вызовом Волкову бросаю:
– У нас другой уговор был. От вас требовалось только направить меня, а вы тут целую благотворительную миссию развернули! Осталось ещё помещение мне в центре снять. Или, вообще, выкупить…
Что за бред? Вновь гляжу на часы, молясь про себя, чтобы в начале десятого Глеб по обыкновению не спал, и прежде, чем Волков начнёт меня разубеждать, прочь уношусь. В тот самый зал с дешёвыми столами, от которых у нашего гостя изжога. Только несмотря на внушительный живот, ходит он очень быстро:
– Ну что за девчонка? Другая бы порадовалась, а ты гордость включаешь! Не за красивые же глаза он тебя облагодетельствовать решил… Ты его две недели выхаживала!
– И в замен жду одного – простого «спасибо», ясно? Так что притормози пока, сейчас я твоему начальнику позвоню и попрошу тебе обратный билет оплатить.
Хватит. Сама же решила рвать. Воспоминания уже ничем не вытравить, но наше с Глебом будущее спасти ещё можно: раздельное, и хочется верить, светлое. Он познает все радости отцовства, а я уж как-нибудь сама разберусь с идущим ко дну бизнесом. А если нет, то закрою к чертям – сколько можно биться как рыба об лёд?
– Не дури! – только разве меня кто-нибудь слушать станет? Волков и тот наглеет – выхватывает мой смартфон, следом за ним вырывает из пальцев визитку, и, нагло глянув в мои глаза, рвёт глянцевую карточку на мелкие кусочки.
– Я не для того третий день здесь трусь, чтобы ты мне всё испортила! Думаешь, у меня больше дел никаких нет? Да, может, пока я пытаюсь приструнить твоих пигалиц, мой ресторан постоянных клиентов теряет, потому что шефа нет! Шеф с одной дурной бабой разобраться не может! Гордая она, посмотрите! Другая бы спасибо сказала и радовалась, что хоть кто-то за это гиблое место взялся, а ты артачишься!
– Потому что неправильно это, ясно? У него семья есть, пусть лучше на них тратится!
На ребёнка, в конце концов. В наше время на одних подгузниках разоришься, а он так бездумно деньгами разбрасывается…
– А ты за его семью не переживай, они с голоду не пухнут. А вот вы скоро начнёте: лишишься работы и плакало твоё волонтёрство. На одну зарплату уборщицы бездомных псов не прокормишь!
Лицо его пятнами от злости идёт, а моё от стыда. Заливается краской, едва Артур вынуждает меня опуститься на стул, уже знакомо пригвоздив к месту тяжёлой ладонью, но вот уже мгновенно бледнеет, ведь его гнев просто цветочки, по сравнению с новостью, что слетает с обрамленных густой щетиной губ:
– Я другу пообещал, значит, сделаю, ясно? А ты мне мешать не вздумай – потом сама же благодарить начнёшь. Ещё открытки на праздники присылать станешь… Но если тебе так хочется потратить энергию на пустую болтовню, то я тебя обрадую: Глеб сегодня к обеду приедет.
– Зачем?
– Разговор у него ко мне, личный. А может проконтролировать хочет, кто знает? Так что на кухню марш! Не хочешь царствовать, иди дальше кафель чистить. С твоим подходом к жизни, этот навык тебе ещё пригодится, – он выдыхает, а я и спорить больше не хочу. Выдохлась. Как-то так, разом…
Незнакомец
На самом деле, вариантов несколько, но мне не нравится ни один. Почему? Всё просто – возможно, я шизофреник и этот мерещащийся мне вселенский заговор не что иное, как результат прогрессирующего заболевания. Я думаю не о том, вижу то, чего и в помине нет, а в это время где-то в хорошо обставленном кабинете современной клиники потирает ручонки именитый психиатр, мечтающий отхватить такого «интересного» пациента, как я.
Перспектива так себе, но исключать ничего нельзя, пусть чутьё и подсказывает мне, что всё куда проще – мне лгут. Лгут намеренно, умело, и, к моему великому сожалению, массово: семья, друзья и жена, от чьего испытывающего взгляда теперь и спрятаться негде. Квартира большая, а для меня всё равно, что клетка, идущая в комплекте с сокамерницей – срок отбываем вместе, вместе чего-то ждём друг от друга – она пробуждения моей памяти, я правды, которую, возможно, сам же и выдумал… Выдумал, потому что так проще – чувство вины перед преданной мной супругой стихает, мысли о другой теперь звучат громче. Тем более здесь – в небольшом кафе, по обыкновению немноголюдном, ведь, похоже, только у меня заходится сердце от звона потревоженного колокольчика над входной дверью.
Застываю, пряча руки в карманы джинсов, и, приветливо кивнув барменше, вновь медленно обвожу взглядом помещение. Волков здесь третий день, а изменений не наблюдается…Видать, они коснулись лишь кухни, из которой прямо сейчас доносится визгливый женский голосок. А следом за ним странный грохот, от звука которого брови сами собой ползут вверх. Что здесь творится, чёрт возьми?
– Алёнка наша буянит, – заметив моё смятение, поясняет миловидная брюнетка, взгромоздившаяся на барный стул, и, вновь уткнувшись носом в глянцевый модный журнал, без всякого интереса резюмирует:
– Сорвалась, похоже, вот и верещит. Характер у неё не сахар, но вы не переживайте! Она безобидная, не опаснее хомяка.
Судя по крикам, эта дамочка скорее разъярённая львица, но топтаться здесь дальше, смысла нет – грудь сдавило от необходимости вдоволь надышаться одним с Сашей воздухом, а телом уже завладело любопытство. Несколькими размашистыми шагами преодолеваю крохотное помещение, лишь чудом не задев прижавшиеся к столам стулья, и, решительно толкнув дверь, в кухню заглядываю. Проходить не спешу, пусть и хочется нестерпимо, ведь взгляд мгновенно цепляется за хрупкую сутулую спину хозяйки, но полюбоваться себе ей позволяю: волосы сегодня скрутила в тугой жгут, вместо привычной бордовой рабочей жилетки накинула тёплый джемпер, который, похоже, совсем не спасает её от холода. Ведь руками себя обняла и яростно растирает плечи…
– Чего молчишь? Почему я, вообще, должна терпеть такое отношение? – или не от холода, ведь на кухне тепло: плиты даже не включали, похоже, с самого утра погрязнув в уборке, но воздух душный, нагретый. При всём желании не замёрзнешь, а если и леденеть, то от ярости замершей перед ней работницы, что прямо сейчас зло дёргает пуговицы на своём кителе, и даже глазом не ведёт, когда они, падая на пол, разбегаются кто куда: под холодильник, сегодня отмытый, кристально-белый; под стол для раздачи, такой же блестящий, как в кои-то веки отчищенная вытяжка; к Сашиным балеткам… Ударяются о носки миниатюрной обувки и, с секунду покрутившись на месте, заваливаются на плоское брюшко. Девушка вздрагивает, а разбушевавшаяся Алёна лишь сильнее заводится:
– Начальница, твою мать! Меня тут в грязь втаптывают, а она кивает! Словно это мы виноваты, что ты дела вести не умеешь! Открылась у чёрта на куличках, а теперь удивляется, почему мы в заднице! Всё, Александра Анатольевна, в гробу я видала такую работу! Скоро и впрямь готовить разучусь…
– Что вряд ли, ведь для этого нужно сначала готовить научиться, – вступает Артур, всё это время со скучающим видом разглядывающий свои коротко остриженные ногти, и, поднявшись с хлипкой табуретки, жизнерадостно в ладоши бьёт. – Но ваше право, Алёна Владимировна! Не смеем задерживать.
– Козёл, – женщина стягивает с себя униформу, мнёт местами заляпанную ткань кителя и, больше не сдерживаемая условиями трудового договора, швыряет его прямо в Волкова. Напрасно, его этим вряд ли заденешь, иначе не продержался бы так долго на месте шефа. А вот Саша ошарашена её наглостью – прячет вскрик удивления за вовремя поднесённой к губам ладошкой, и теперь глаз не сводит с посмеивающегося Артура, который начинает хохотать в голос.
– И где ты таких истеричек находишь? О, – меня замечает, и, зашвырнув в ведро чужую униформу, подходит ближе, довольно потирая всё такой же внушительный для его лет живот. – Не выдержала естественного отбора. Стрессоустойчивость на нуле, а таким, сам знаешь, на кухне не место. Как добрался? И это, пальто-то сними. Кухня, конечно, не моя, но правила для всех едины…
И то верно. Улыбаюсь, словив потерянный взгляд хозяйки, сначала проводивший спину поварихи, а теперь приклеившийся к моему лицу, и, решая сначала разобраться с делами, на выход киваю:
– Поговорим на улице.
А то потом не смогу – ещё и словом с ней не обмолвился, а все проблемы тут же неважными стали. На фоне Сашиного отсутствия в моей жизни они такие нелепые… Разворачиваюсь на пятках, даже не пытаясь прислушаться к причитаниям спешно одевающейся в каморке Алёны, и, миновав пустой зал, глубоко вдыхаю холодный воздух. Помогает – я собран, мысли немного упорядочились. А стоит и другу выйти следом за мной, самая главная из них тут же слетает с губ:
– Я задам тебе вопрос, а ты ответь честно. Как давно мы с Мариной разбежались?
А мы разбежались… Уж не знаю, кто от кого убегал, но иначе моё безразличие не объяснишь. Как и её робость в моём присутствии – раньше казалось, что это вполне объяснимо, ведь по сути, к ней вернулся не муж, а чужак, забравшийся в его шкуру, но стоило оказаться в нашей квартире, её нерешительность обрела другой смысл. Жена не касается меня вовсе не потому, что я такой ледяной, а потому что давно потеряла право меня касаться…
– Сдурел? Что значит разбежались? – только почему Волков делает вид, что это бред? Хмурится натурально, так что не подкопаешься, а заметив пачку в моих руках, ещё и сигарету хватает. – Ты там совсем того?
Отлично, я зря ехал, верно? Надеялся, что уж он врать не станет, а теперь гляжу на школьного товарища, с которым взрослел вместе, и постарею наверняка рука об руку, и недовольно морщусь:
– Давай без этого спектакля? Я, может быть, многое забыл, но связно мыслить ещё способен: в нашей с Мариной квартире почти не осталось моих вещей, – нет, есть, конечно, с десяток футболок, свитеров, даже несколько костюмов затесалось, но все они… устарели, что ли? Из разряда тех, что и не наденешь уже, а выкинуть жалко. – Документов нет, а насколько я помню, ни в одном из моих ресторанов, кабинета для меня не предусмотрено. Так, где я тогда работал?
Знаю же, что мои полномочия не заканчивались лишь на раздаче указаний.
И опять же кольцо – поверить, что просто забыл его на полочке в ванной могу, а что след от него за вечер стирается, не поверю… Не заставите. Ни Марина, глубоко задетая моим недоверием и вчера демонстративно закрывшая спальню на замок, ни Волков, что растерянно почёсывает висок.
– Давай, Артур, помогай. Если кто и должен знать о моих проблемах в семье, так это.
Друг же, наверняка с ним делился, а он смотрит так, словно дальше рукопожатий при встрече мы с ним не заходили:
– Да я чем угодно поклясться готов, что всё у вас было нормально! А если и возникали недопонимания, жаловаться ты не любил. Считал, не по-мужски это… Глеб, мне начинать за тебя волноваться? Выглядишь ты не очень.
Похоже, для переживаний самое время. Молча затягиваюсь никотиновыми смолами, и, глянув на прояснившееся небо, ленивую струйку дыма выпускаю:
– Ладно, а с бумагами что?
– Так у нас небольшой офис в центре снят. Там и бухгалтерия, и менеджер по работе с персоналом… Хотя, – друг и сам жадно вдыхает табачный дым, и, над чем-то поразмыслив, на землю сплёвывает, – хотя, бывал ты там крайне редко. Может, Маринка куда убрала? Бабы они ж такие, вечно всё по углам распихивают. А уж беременные тем более – сунула машинально, теперь вспомнить не может?
– Вряд ли.
Иначе, не молчала бы, когда я рыскал по шкафам. И не бледнела, прекрасно зная, что ничего я в них не найду…
Чёртов лабиринт! Моя жизнь, мои закипающие мозги – чёртов лабиринт, в котором никак не отыскать выхода. Сную по коридорам, врезаюсь в заложенные наглухо двери, а толку нет. Лишь ощущение беспомощности и собственной никчёмности как на дрожжах растёт…
– А ты на Комсомольскую ездил? – а сейчас растёт и надежда. Едва слышу его вопрос, сердце тут же пропускает удар – эта улица мне знакома. – У тебя однушка там. Батя твой на восемнадцатилетие подарил. Я много раз советовал тебе её продать, а тебя и так всё устраивало. Да и меня, чего греха таить – пока в своей ремонт делал, полгода там жил. Уютная, просторная, мебель под заказ, только картины весь вид портят.
Он усмехается, а я выдыхаю с облегчением. Потому что прямо сейчас уверен, что он мне верное направление указал:
– Комсомольская тридцать пять. Квартира…
– Сорок один, – заканчиваю на автомате и, метнувшись к машине, в бардачок лезу. Уверен, что если и есть у меня ключи, то найду я их здесь… Только когда у меня всё было просто?
– У кого запасные могут быть?
– Да у кого угодно… У Славки, у мамы твоей, у Марины… Да даже у меня! Подожди, – достаёт из кармана связку и, отсеяв ненужные, снимает с кольца один-единственный ключ. – Я всё отдать забываю, больше года уже. Глеб, думаешь, ты там что-то найдёшь?
Друг щурится, пристально следя за моей реакцией, а я прячу находку в похолодевших пальцах:
– Надеюсь, – сжимаю в руке металл, и, вскинув голову к небу, очередную сигарету подкуриваю. – Иначе и быть не может. Если где-то и есть ответы, то там.
На Комсомольской тридцать пять – где наверняка обеденный стол из стекла, а ванная обложена чёрным кафелем…
Саша
Алёна уходит эффектно: намеренно ли, случайно, ответ никогда не узнаем, роняет один из стульев, вставший у неё на пути, и громко хлопает дверью, чтобы с высоко задранным носом промчаться мимо стоящих на крыльце мужчин. Не знаю, стану ли я жалеть о её увольнении завтра или эти мысли накроют меня уже к вечеру, но гордую спину женщины, с которой проработала три долгих года, взглядом я не буравлю. На незнакомца своего смотрю. На Артура. На сигарету, зажатую в его пухлых пальцах, которую он изредка подносит к губам. Сорвался всё же, а это ли не верный признак того, что приехал Глеб неспроста?
– Зачастил он к нам. Как думаешь, правда денег даст? – Юля тормозит в шаге от меня и, копируя мою позу, с не меньшим интересом изучает двух товарищей, в эту минуту увлечённо о чём-то спорящих. – Если даст, не отказывайся. Ты всё-таки ему жизнь спасла…
И чего заладили? Как попугаи, странно, что ещё мозоли на языках не натёрли. Словно в моём поступке есть хоть что-нибудь выдающееся: комплект одежды, тарелка супа, диван в гостиной – вот и вся премудрость. Или в наше неспокойное время этого вполне достаточно, чтобы прослыть героем? Нет же. Прыскаю на бредовую мысль своей работницы и, устало вздохнув, к вешалке тянусь:
– Поможешь коробки в багажник загрузить? Отвезу мясо в приют, – иначе моя нервная система не выдержит: на него смотреть тяжело, об Алёнке вспоминать тошно… А стоит представить, какую лекцию мне предстоит выслушать, едва Волков освободится и вновь возьмётся за дело, хочется подальше убежать. От проблем. От неспособности измениться по щелчку пальцев. От чёрных глаз, что находят меня сквозь заляпанное стекло и долго не отпускают, намертво приклеившись к моему лицу. Так что не продохнуть, так что не отвернуться.
– Конечно, – смотрю даже тогда, когда моего плеча касается тёплая Юлькина ладонь. Пожимает участливо, наверняка списав мою растерянность на устроенное Алёной представление и, пробурчав что-то о том, что с её уходом мы ничего не теряем, отпускает, чтобы тут же сдёрнуть с вешалки тонкий не по погоде плащик.
Ладно, я решила сбежать. Но это ведь ничего? Это в каком-то смысле острая необходимость, вовремя проснувшийся инстинкт самосохранения – бежать от человека, в чьём присутствии тебе так хочется наплевать на собственные принципы. Пусть тяжело, но бежать нужно.
Подхватываю со стола одну из коробок с замороженным мясом и, толкнув плечом дверь, еле слышно здороваюсь. Простое «привет», ничего сложного, а даётся мне нелегко – горло жжёт так, словно не из букв оно состоит, а из острых осколков. И тяжёлый взгляд мне в ответ – не иначе как грозовое небо, рухнувшее на мои плечи, густой туман, запутавшийся в моих волосах. Не стряхнуть уже, не сбросить, потому и шевелю ногами, придерживаясь своего до тошноты правильного плана: мне бы только до машины добраться. Обойти Волкова, не взглянуть на Глеба, сейчас наверняка удивлённо вскинувшего бровь, отбросившего в сторону дотлевающий фильтр, и смело шагнувшего в мою сторону. Шагнувшего именно сейчас, когда мне больше всего на свете хочется наплевать на всё, броситься наутёк по скользкому тротуару и завести свою таратайку, зажатую с обеих сторон дорогими иномарками – Гелендваген, сегодня неприглядно грязный, и чья-то Киа, ядовито-синяя. Её обхожу, а на чёрного монстра с мгновение любуюсь…
– Далеко собралась? – а Глебу и этой секунды достаточно. Выхватывает мою поклажу, недобро нахмурившись вполне очевидным умозаключениям, и, кивком головы сослав свидетелей нашего разговора в кафе, сам укладывает в багажник просроченную провизию. – Я рассчитывал на обед. Сгодятся даже бутерброды.
Обед… Сглатываю комок в горле, теперь любуясь не автомобилем, а его владельцем, и судорожно придумываю оправдание, которое никак на ум не идёт. Потому, глубоко вздохнув, сжимаю пальцы в кулачки, и, набравшись смелости, говорю правду:
– А мы закрыты. Твой повар мою Алёнку сорняком назвал. Сказал, что она хуже паразита – и сама не развивается, и нас на дно тянет. Глеб, с такими темпами моё дело развалится даже раньше.
Может быть, уже к вечеру… Сенька вон как притихла – на меня волком смотрит, на Артура и вовсе, как на пустое место. Он ей советы даёт, а она лишь яростнее оттирает противень.
– Не развалится, моё же не развалилось. А у себя на кухне Артур, вообще не церемониться. Но если хочешь, я могу его приструнить.
– Правда?
Мужчина улыбается, закрывает багажник моей Лады и, застыв в нескольких шагах от меня, руки отряхивает. Отвечать не спешит, а я и так наперёд знаю, что из нас двоих он уж точно как руководитель состоялся.
– Так что насчёт обеда?
А ещё состоялся как муж, и для меня это знание куда важнее. Ведь его обеды на годы вперёд расписаны: в просторной квартире, что они обустраивали вместе; в уютной кухне, которую наверняка под завязку набили полезной техникой; за огромным столом, где напротив него непременно сидит Марина…
– Нет, не могу. Дела, – и раз он их не помнит, я на амнезию никакого права не имею.
Слабо улыбаюсь, на мгновение задержавшись взором на блеснувших пониманием чёрных омутах, и прежде, чем успею убедить себя, что по сути в совместном походе в кафе ничего криминального нет, к пассажирской двери иду. Ноги ватные, снег скользкий, только не остановить меня. Разве что вовремя пришедшая на ум мысль заставляет ненадолго задержаться на тротуаре:
– Артур говорит, ты решил мой ремонт проспонсировать, – щурюсь, наблюдая за тем, как Ковалевский отводит глаза, рассматривая вывеску ближайшего магазина, и дёргаю вечно заедающую ручку, на этот раз поддающуюся с первого раза. – Так вот, Глеб, не нужно. Такую помощь я не приму.
И не в гордости дело… Вопрос покоя не даёт: не будь между нами той ночи, не разгляди он во мне женщину, разве стал бы так долго со мной возиться? И разве тогда это казалось бы мне настолько неправильным? Нет, потому что мы оба знаем – не благодарность это, а попытка урвать хоть что-то: один разговор, один обед, одну минутку, во время которой мы никого вокруг не замечаем. С обрыва вниз летим, вместе, а даже за руку взяться не можем…
Сажусь за руль, не оставляя ему не малейшего шанса меня разубедить, да только прежде чем успеваю отгородиться от Глеба дверью, удивлённо выдыхаю.
– Ладно.
Он же не спорит даже. Подходит ближе, устраивает локоть на крыше моей таратайки, и, побарабанив по стеклу, чтобы я опустила стекло, в очередной раз кивает:
– Как скажешь. Хочешь сама – пожалуйста. Твоё право. Только, – осекается, внимательно глянув на меня из-под густых ресниц, и, поиграв желваками, перед фактом ставит, – кое в чём я тебе всё-таки помогу. Я корм привёз, впитывающие пелёнки, лекарства... Не знаю, нужны ли они, но в ветаптеке уверяли, что лишними точно не будут. Так как? Сгодится?
– Как попытка вернуть мне долг? – хмурюсь, сильнее впиваясь ослабевшими пальцами в руль, а он улыбается обезоруживающе:
– Как жест доброй воли, Саш.
– Годится.
