Текст книги "Незнакомец (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА 27
Незнакомец
В приют она меня с собой не берет. В любой другой день я бы наверняка наплевал на её желание отвезти пакеты с кормами в одиночку, поехал бы следом и, возможно, даже смог убедить себя в том, что легко читаемое в её глазах нежелание находиться рядом лишь плод моего воображения, но сегодня сдаюсь без боя. Срываюсь с места сразу, едва проржавевшая Лада скрывается за поворотом, и, нарушая с десяток дорожных правил, мчу по указанному Славой адресу. Домой. Знаю, что он именно там – в двадцати минутах езды от нашей с Мариной квартиры, в тысяче шагов от женщины, что носит под сердцем моего ребенка…
Мчу, не слишком-то заботясь о сигналящих мне в след водителях, и выдыхаю только тогда, когда торможу у одного из подъездов современной высотки. Десять из десяти: безошибочно ввожу код на металлической двери, ещё не войдя внутрь, знаю, что за стеклянной перегородкой встречу миловидную женщину лет пятидесяти…
– Добрый день, Елена Викторовна, – чёрт, я даже имя консьержки помню! Не могу разобраться в собственной жизни, зато о её мгновенно вспоминаю разные мелочи: она одинока и как следствие не упускает случая перекинуться парой фраз с мелькающими мимо её поста жильцами, живет этажом ниже в подаренной сыном квартире и постоянно что-то печет. Её коронное блюдо – эклеры, но сегодня она протягивает мне огромное блюдо с домашними, ещё теплыми пряниками, при этом приветливо улыбаясь:
– Угощайся. Только что из духовки. Хотела побаловать внучку, но мой Василий как всегда всё переиграл – решил сводить её в кино. Словно в любой другой день этого сделать нельзя. Но, я не жалуюсь, не подумай, – женщина вздыхает, провожает взглядом подхваченное мной угощение и, отставляя тарелку в сторонку, подпирает щеку кулачком, наигранно бодро меняя тему. – Куда пропал? Ты пропустил пятничное собрание, мы коллективно решали вопрос со шлагбаумом… Филлипов с тридцать второй конечно же начал возмущаться. Вроде зажиточный, а из-за тысячи рублей целый спектакль устроил. Даже в суд грозился подать!
Как обычно. Ничего не меняется: Елена Викторовна, даже не подозревающая, что в каком-то смысле я вовсе не я, принимается делиться со мной новостями, не забывая пожаловаться на недавно въехавшую молодежь, а я сгораю от нестерпимого желания поскорее добраться до своего этажа. Как всегда, и от одной этой мысли мне куда спокойнее: я ведь и раньше с трудом выносил её болтовню. Отчетливо помню, что каждый раз, когда мне не удавалось проскользнуть мимо незамеченным, испытывал именно это чувство – нетерпение. И если обычно держался, сегодня сдаюсь:
– Спасибо за пряник, – нагло прерываю её бесконечный поток жалоб, не забывая при этом улыбнуться, и, не тратя впустую больше ни единой минуты, сворачиваю к почтовым ящикам.
Мне нужен сорок первый… Синий, ничем не выделяющийся на фоне других, разве что торчащими из щели конвертами. Их вынимаю, поражаясь тому, как много мукулутару скопилось за каких-то пару недель, а выпечку, щедро залитую глазурью, запихиваю в рот – не врал я, голодный как волк... Возможно, стоило притормозить у какого-нибудь кафе, но другой голод, до сих пор ничем не утолимый, не дает остановиться – ступеньки перепрыгиваю через одну, горшки с домашними цветами, украшающие подоконники на лестничных пролетах, оставляю без внимания. Я просто хочу узнать правду! Убедиться, что я здоров и подбирать палату в элитной психиатрической клинике мне ещё рано – лучше озаботиться другим, к примеру, лечением собственной семьи, завравшейся настолько, что наверняка теперь и сами не знают, были ли хотя бы в чем-то со мной откровенны. Мама – обхаживающая Марину как родную дочь, брат – по большей части избегающий длинных разговоров о прошлом, жена – придумавшая миллион логичных объяснений совсем нелогичным вещам…
Дважды проворачиваю ключ в замочной скважине и на этот раз прохожу в дом не мешкая, словно ошарашенная моим побегом пенсионерка непременно бросится вдогонку. Без труда нахожу выключатель, и прежде, чем энергосберегающие лампы разгорятся в полную силу, делаю шаг в сторону, тут же опускаясь на стул. Я просто знаю, что он здесь… ЗНАЮ, мать твою!
– Что и требовалось доказать. Похоже, тебя и впрямь надули, – бурчу себе под нос, и, справившись с верхней одеждой, неспешно гуляю глазами по стенам.
В прихожей серым, пустым; в единственной комнате, служащей мне одновременно и спальней, и кабинетом – завешанным чьей-то мазней. В моих воспоминаниях эти картины смотрелись сдержаннее, а в реальной жизни немного пугают буйством красок.
Торопливо миновав коридор, застываю рядом с одной из них и, пройдясь кончиками пальцев по холсту, впервые за последнее время вздыхаю с облегчением. Мелочь, но в моем положении даже таким крохам можно порадоваться: тому, что я помню этот диван, знаю, что за длинным стеллажом, рассекающим комнату надвое, прячется мягкая, двуспальная кровать, застеленная темным покрывалом. А эта лежанка – простая, местами заляпанная и прямо сейчас пустая – любимое место Герды. Лежанка, которой в квартире жены я вчера так и не нашёл…
– Чёрт, а дальше что?
Устраивать обыск? Рыться в шкафах, заглянуть в мусорку, а после спуститься вниз и устроить допрос местной сплетнице? Ведь если она что-то знает, в отличие от других, темнить при всем желании не сможет – слабость к перемываю чужих костей впереди неё идет.
Гоняю по кругу одни и те же мысли и, забредя на кухню, усмехаюсь горько – бред. Тут и так всё очевидно: в раковине покрывшаяся плесенью чашка с недопитым чаем, в забитом продуктами холодильнике – жуткий запах испортившейся еды; над ведром летает облако мошки. Всё так, как и должно быть в квартире, хозяин которой не планировал уходить из неё надолго. На пару часов не больше, а по сути, до сих пор не вернулся…
Сажусь за тот самый стеклянный стол, что прямо сейчас покрыт тонким слоем почти трехнедельной пыли, и, проведя ладонью по холодной столешнице, ей же, теперь грязной и слегка подрагивающей, ерошу волосы на макушке. Проще не стало… Отчасти, лишь усложнилось, ведь набери я сейчас жену, она наверняка и этому объяснение найдет. Черт знает… скажет, что я сдавал квартиру какому-то собачнику или использовал её для работы? Марина, похоже, гуру по части увиливаний от неприятных ей тем. А я идиот, раз до сих пор не понял, что в этой странной войне за право узнать хотя бы крупицу правды, союзников у меня нет. Одинок, черт возьми, и на этот раз даже Саша мне не помощник.
А значит, думать нужно. Искать зацепки, и каким бы глупым это мне не казалось, без обыска не обойтись… Личный дневник я вряд ли вел, ведь это скорее женская прерогатива, конспектировать собственные умозаключения, но что-то отыскать можно. Что-то, что не сразу бросается в глаза, потерявшись в торопливо вскрываемых мной конвертах с платежками, буклетах с рекламой магазинов одежды, черно-белой дешевой брошюре недавно открытого салона красоты… Чего только не запихают в ящик!
В сотый раз тру виски, теперь не чувствуя даже голода, и устало откинувшись макушкой на крашенную стену, глаза жмурю. Трудно сосредоточиться, когда не знаешь первопричин. А я их не знаю. Почему я ушёл? Почему бросил беременную жену, и, похоже, бросил без всякого шанса на возвращение, притащив сюда едва ли не все свои пожитки. Почему никому не сказал?
И самое главное, почему сама Марина упорно молчит о наших проблемах, вместо этого рассказывая мне о том, каким замечательным мужем я был? Ведь, как ни крути, она даже в этом врет – хорошие мужья не уходят, бросая любимую супругу на последних сроках беременности. А любящие жёны не прощают их за это так быстро, лихо выворачивая ситуацию в свою пользу – не помню, значит и не было ничего.
Усмехаюсь дурацкому умозаключению и, решительно поднявшись, возвращаюсь в комнату, теперь торопливо выдвигая каждый из четырех ящиков письменного стола. Не понимаю до конца, что ищу, но вытряхиваю их содержимое на пол как обезумевший. Начатый блок сигарет, три упаковки бумаги для принтера, бесконечные папки с документацией, вникать в суть которых сейчас не так уж и важно, скрепки, упаковка шариковых ручек, стикеры… Три связки запасных ключей, которые звякают о паркет, наталкивая меня на очередное открытие – семье я их не давал. Или отобрал, что лишь подтверждает мои догадки о всеобщем обмане, ведь в таком случае они не могли не знать о моем переезде. Разбрасываю разную мелочевку, кажется, уже целую вечность, а когда ничего стоящего в ней так и не обнаруживаю, случайно цепляюсь глазом за лежащий на журнальном столе блокнот. Небольшой, в меру пухлый, наверняка просто жизненно необходимый человеку, чей плотный график при всем желании не удержишь в голове.
– Юрист? – хмурюсь, обнаруживая заложенную между листов визитную карточку и устроившись на диване, теперь куда внимательней вчитываюсь в собственное расписание. Встречи, спортзал по вторникам, четвергам и субботам, Маринины визиты к гинекологу, последний из которых датирован пятнадцатым ноября. Дальше несколько дней тишины и непонятные каракули, нацарапанные простым карандашом. Что-то мудреное, длинное, похоже из медицины… Подношу блокнот ближе, силясь расшифровать хоть первые пару букв, но так и не добившись успеха, листаю дальше. До тринадцатого декабря, и судя по тому, что вижу, могу смело утверждать, что визитка мне всё-таки пригодилась. «Лавреньтьев, десять тридцать» – выведено мной, похоже в спешке, а спустя ещё пять страниц продублировано. Повторная встреча? Если так, то я её пропустил – залечивал раны на Сашином диване, в то время как владелец этой золотистой вычурной карточки ждал меня в моем ресторане к обеду.
Тянусь за мобильным, не слишком-то представляя, как стоит начать подобный разговор, но номер вбиваю не мешкая: хоть что-то стоящее. Созвонюсь и, дай бог, узнаю, для чего привлек к делу адвоката, что судя по вычурному дизайну визитки, за свои услуги берет не мало.
– Четыре восемьсот, – доносится из динамика мужской голос где-то после второго гудка, и пока я растерянно моргаю, следом летит сообщение с изображением какого-то чека.
– Я вам должен? – почесываю макушку, вновь поднося телефон к уху, а через секунду вновь отвожу подальше. Ведь голос у моего собеседника звонкий:
– Конечно. Я прождал вас сорок минут, Глеб Дмитриевич, а это бутылка хорошего вина и салат. Кстати, в вашем ресторане отлично кормят. Жаль, что отказываются верить на слово, что я гость владельца и счет не мешало бы записать его имя. Так что, как планируете возмещать? Переводом или…
– При личной встрече, – напрягаюсь, поглядывая на часы, и, выпрямляясь на ноги, не даю ему отвертеться. – Сегодня, в шесть. Там же. Сможете?
– Обижаете, тем более, что у меня и бумаги готовы, – посмеивается в трубку и, не прощаясь, сбрасывает вызов.
Полтора часа – вполне достаточно, чтобы принять здесь душ и влезть в один из висящих в шкафу костюмов. Плюю на учиненный мной беспорядок, уже стягивая через голову джемпер, и бросившись в душ, какое-то время пытаюсь расслабиться под теплыми струями. Ни черта не выходит, но к этому пора бы уже привыкнуть. Я чертов оголенный нерв – ещё немного, взорвусь. Возможно уже сегодня, когда этот самый Лаврентьев внесет хоть какую-то ясность. Не по доброте же душевной я кормил его обедами!
* * *
Незнакомец
Наверное, я должен испытывать гордость: лучший ресторан в городе, сервис на высоте, кухня угодит даже самому взыскательному клиенту… А мне глубоко плевать и на прибыль, и на улыбки посетителей, в это вечернее время занявших почти все столы в зале. Одно слово на языке вертится, отравляя радость от моей принадлежности к этому месту – развод. Однажды вспыхнув в голове, оно отказывается уходить, и чем ближе я подбираюсь к развалившемуся на стуле юристу, тем глубже выжигается на подкорке. Горькое, безнадёжное, ожидаемое. Ведь иначе не объяснишь, для чего я, вообще, его нанял едва ли не сразу после того, как съехал на Комсомольскую.
– Ну, здравствуйте! – мужчина отставляет бокал с вином в сторону, неуклюже приподнимается со стула и, обменявшись со мной крепким рукопожатием, вновь плюхается на место, нетерпеливо ковыряя вилкой горячее мясо.
Низкий, с проплешиной на макушке и уже хорошо заметной сединой на висках, он жадно вгрызается зубами в корейку, а я лишь чудом успеваю сдержать рвущуюся наружу гримасу брезгливости. Надеюсь, в своей профессии он преуспел куда больше, чем в освоении столового этикета.
– Божественно! Эта свинина просто божественна! Не будет ли наглостью с моей стороны попросить у вас рецепт? – Лаврентьев Игорь Михайлович утирает перепачканный рот салфеткой и, довольно хлопнув себя по набитому животу, откидывается на спинку стула. – Сам я готовлю ужасно, а вот моя жена вполне в состоянии повторить это блюдо.
Похоже, ему в отличие от меня, с женой крупно повезло. Не помню, может ли Марина похвастаться кулинарным талантом, но в том, что за эту неделю она не раз кормила меня первоклассно приготовленной ложью не сомневаюсь.
Неопределённо пожимаю плечами на его просьбу, отсылая назойливого официанта прежде, чем он успевает дойти до нашего стола, и, подавшись вперёд, сцепляю пальцы в замок:
– Перейдём сразу к делу?
Поваренные книги последнее, что я хочу сейчас обсуждать. И стоит моему собеседнику отвлечься от ужина, внимательно глянуть в моё нетерпеливое лицо из-под кустистых белесых бровей, в его синих глазах мгновенно щёлкает понимание. Взгляд становится цепким, пухлые щёки, до этого растянутые улыбкой, разглаживаются, а грязная салфетка опускается на обглоданную свиную косточку.
– Как скажете. Я и сам человек деловой, терпеть не могу прелюдий. Если и позволяю клиентам втянуть меня в трёп о погоде, то только в подобных местах – не люблю есть в спешке. Так что? С чего начнём?
А у нас несколько тем для разговора? Задумчиво почёсываю висок, в очередной раз принимая безуспешную попытку вспомнить, что же на самом деле свело меня с этим странным несолидным с виду юристом, а он уже тянется к кейсу, из которого тут же достаёт несколько файлов с бумагами. Не подозревает, похоже, что его вопрос ввёл меня в ступор и толкует моё молчание, не иначе как призыв к действию – с чего угодно, лишь бы закончить со всем поскорее.
– Итак, что касается ресторана…
– Ресторана? – удивляюсь, ослабляя чёрт знает зачем повязанный галстук и растерянно вожу глазами по услужливо сунутому мне под нос договору, в то время как Лаврентьев впервые за вечер настороженно щурится:
– Ну да… Срок истекает, нужной суммы, как я понимаю, ваш партнёр не нашёл, так что смело можете принимать предложение третьего лица. А дальше Волков станет его головной болью. Что такое, по сути, эти его десять процентов?
О чём он? Какой к чертям ресторан, если я всю дорогу готовился к долгой беседе о своих проблемах с женой? Почти убедил себя в том, что наша с ней холодность в отношениях единственное разумное объяснение вложенной в органайзер визитке, а он непросто посредник в этом процессе, а единственный человек в моей новой жизни, кто наверняка знает хоть что-то. О причинах, последствиях, и, хочется верить, чувствах… Мы же наверняка обсуждали эту сторону моего брака? Похоже, нет. Ведь вместо того, чтобы заняться своими профессиональными обязанностями, он продолжает нести какой-то бред. Закидывает ногу на ногу и, не мигая глядя мне прямо в глаза, интересуется:
– Или вам всё-таки удалось договориться?
– С кем?
Я с недоверием осматриваю его дорогой пиджак, простую голубую рубашку и завершающие образ широкие брюки, с торчащими из-под них резинками красных носков, а он теряется, от запоздалого придирчивого осмотра. Что если никакой он не профессионал?
– Со своим соучредителем, конечно, – хоть и держится хорошо. – Артуром Геннадьевичем Волковым. Да что с вами? Не в первый раз же встречаемся!
Мужчина подносит к губам бокал, смакуя белое вино как настоящий гурман, а я, впервые за время нашего разговора тянусь к стакану с водой. Она ледяная, настолько, что обжигает горло, но морщусь я не поэтому. Запутался. Ещё больше, хотя пару часов назад казалось, что дальше уже некуда…
– Глеб Дмитриевич? Вы же сами мне позвонили, назначили эту встречу, как и все предыдущие… Сами наняли меня для консультации и подготовки документов. Почему сейчас смотрите на меня так, словно понятия не имеете о предстоящей сделке? Вам плохо?
Похоже. Ведь чем дольше он болтает, тем труднее мне концентрироваться на его словах… Словно в ту самую стену, что отгородила меня настоящего от меня сегодняшнего, кто-то настойчиво бьёт кулаками. С размаху, без устали… А когда первые осколки осыпаются на пол, внезапная вспышка, просвет в памяти, заставляет застыть и шумно вытолкнуть воздух из лёгких: Артур – красный от злости, переворачивающий стулья в нашем кафе; я – отчаявшийся объяснять, что продажа моей доли его нервов не стоит. Больше того, ему и свою не мешало бы поскорее продать. Продать и идти дальше, ведь это место он, как и я, давно перерос…
– Это я! Я это сделал! Вот этими вот руками, – звучит в голове его озлобленный голос, а следом за ним мелькает картинка перевёрнутого стола и забившейся в угол официантки, которой посчастливилось стать свидетельницей не самого приятного разговора. – А ты всего лишь мажор ясно? Папенькин сынок… Да если б не я, ни черта бы ты не добился!
Душно. Наверное, каждому посетителю слышно, как, поскрипывая заржавевшими зубьями, запускаются шестерёнки в моём мозгу. Как к воспоминаниям о нашей с Артуром беспечной юности примешиваются другие: долгие споры в вопросах ведения дел, философские разговоры за бутылкой водки о том, насколько всё было проще несколько лет назад. Когда на третьем этаже отцовского торгового центра ещё не открылась зона фуд-кортов – фастфуд, роллы, блины…
– Глеб Дмитриевич, вам ведь удалось с ним договориться? – не даёт мне передышки юрист, а когда ответа на его вопрос не следует, устало вздыхает. – Ну что ж… Поэтому я взял за правило не иметь общих дел с роднёй. Мой лучший друг первоклассный стоматолог, но я намеренно лечусь у других. Не дай бог, вставленная им пломба вылетит раньше срока… Не хотелось бы портить отношения из-за такого досадного недоразумения. Сами же знаете, потерять близких куда проще, чем их обрести.
Знаю. Чёрт, ведь теперь всё сходится: Волков действительно не знал о моих проблемах с женой! Поэтому и смотрел на меня, как на безумца, выслушивая несвязный бред о моих ощущениях… Да что там! Одноклассник, товарищ детства, человек, с которым я вместе взрослел, о моём исчезновении узнал из газет! Разве не странно? Разве не должен был он участвовать в моих поисках? Поддерживать мою мать, проверить квартиру, в которой и сам не раз останавливался? Ведь о моём переезде, как близкий друг, он знать был обязан. Потому что так было бы правильно. Правильно, если бы мы и по сей день оставались друзьями…
– В любом случае, устав не нарушен, покупатель согласен, документы готовы. Думаю, сделку можно заключать уже на следующей неделе. Если, конечно, вы не передумали…
Лаврентьев что-то говорит, перемежая понятную человеческую речь с юридическими терминами, пихает мне под нос устав нашего с Артуром предприятия, уверяет, что я поступаю законно, а я словно зритель у телевизора, случайно наткнувшийся на одну из тех передач, где судья выслушивает доводы подзащитного: ничего не чувствую, что делать дальше не понимаю. Как не понимаю и того, почему Артур предпочёл скрыть от меня нашу с ним перепалку.
– Я найду деньги, ясно? И на этом расходимся, – всплывает в памяти брошенные им слова, и руки начинает потряхивать от неприятного чувства, скрутившего внутренности.
Вновь отпиваю воду, но когда она не приносит мне облегчения, под монотонный бубнёж адвоката хватаю за руку проносящуюся мимо официантку. Она смущённо улыбается, ускоряясь, семенит к бару, а через мгновение уже опускает на стол бокал с коньяком, который я осушаю за один присест. Слишком резко ударяю дном стакана о накрытую белой скатертью столешницу, и, жестом заставив Лаврентьева заткнуться, меняю тему:
– С этим мы разобрались, Игорь Михайлович. Перейдём ко второму вопросу.
Я к анализу не готов. Не сейчас, когда в груди до сих пор холодно от очередного неприятного открытия, а в голове звенит лишь одна мысль: а было ли что-то приятное вообще? В жизни этого парня, которого ещё не надул разве что сидящий напротив юрист? Недовольный юрист, явно не привыкший к тому, чтобы его так нагло перебивали, и если бы не любовь к деньгам, он наверняка подхватил бы свой кейс и умчался подальше от такого странного притихшего клиента.
– Ладно, ваше право, – целую вечность он копошится в бумагах, в то время как у меня в груди сердце пускается в галоп, предчувствуя скорые перемены, а когда находит искомое, всё –таким же сухим безэмоциональным тоном забивает последний гвоздь в крышку моего гроба. – Развод в вашем случае будет нелёгким. И я вновь буду советовать вам найти компромисс. Ни один судья не разведёт вас сейчас. Какой у неё срок?
– Восемь месяцев, – хриплю, наполняя свой бокал вином, за которое один чёрт мне придётся заплатить самому, но так и не делаю ни одного глотка, уверенный, что его вкус мне вряд ли понравится. Хотя, важно ли это сейчас, если желание только одно – напиться. До беспамятства, которое на этот раз должно принести облегчение.
– Значит, вернёмся к этому вопросу через год. Если, конечно, ваша супруга не пойдёт вам навстречу. Как думаете, она согласится подать заявление сама? В таком случае судьи будут куда снисходительнее. Дадут три месяца на раздумья, а по истечении этого срока вас разведут… Главное, не скупитесь на отступные, пообещайте хорошие алименты… Женщины падки до денег. А уж когда брак трещит по швам, только полная дура станет отказываться от круглой суммы.
Финиш. Теперь душит не только галстук, который я сдёргиваю с шеи, не на шутку напугав сидящего напротив законника. Душит рубашка и обрушившееся на меня понимание, что эта чёртова амнезия вполне объяснима – такую жизнь стоит забыть. Стоит забыть самого себя, ведь ни черта я не подготовился – так, бессмысленно смаковал это слово, а распробовал по-настоящему только сейчас. Горечь, нестерпимая горечь во рту вовсе не от коньяка. Оказывается, найти подтверждение своим подозрениям удовольствие не из приятных – теперь я точно сам по себе и верить никому не могу.
Саша
Суматошный день, бесконечный. На часах начало двенадцатого, а я никак не могу заснуть. О многом думаю: о крикливом поваре с императорскими замашками, устроившем переворот в моём небольшой разорённом королевстве; о сбежавшей Алёнке, которую завтра мне предстоит рассчитать; о нашем приюте, чьи жители на ближайший месяц обеспечены хорошей едой. Хотя бы этому можно порадоваться, а губы никак не хотят растягиваться в улыбке.
Меня его взгляд преследует. Тёплый, тоскливый, задумчивый… Закрываю глаза, а по спине мурашки бегут, от мгновенно воскресающей в памяти картинки: я – торопливо запихивающая мешки с кормами на заднее сиденье, и он – тем самым взглядом провожающий мой трусливый побег.
Разве можно, вообще, хоть чему-то радоваться? Когда самого необходимого для счастья поблизости нет? Между нами непреодолимая пропасть – двести километров и две диаметрально противоположные жизни, которым не суждено сплестись воедино.
И зачем я, вообще, согласилась? Зачем позволила Незнакомцу остаться рядом, наперёд зная, что ничем хорошим для нас спасение моего кафе не закончится? Встречи теперь неминуемы, мысли о нём неизбежны…
Сажусь на кровати, отбрасывая в сторону тяжёлое одеяло, и яростно растираю щёки ладонями – уснуть мне сегодня, похоже, не суждено. А значит и от чашки кофе хуже уже не будет. Нащупываю выключатель, вознамерившись укрыться от своего одиночества на тесной кухоньке, где наверняка прямо сейчас Зефирка задумчиво таращится в окно, но прежде, чем мягкое свечение лампы разгонит мрак спальни, вздрагиваю, не на шутку напуганная трелью дверного звонка. Неожиданной трелью, ведь в моей жизни лишь один человек заявлялся в эту квартиру без приглашения… Но это же не Васнецов, верно?
Впопыхах накидываю на плечи тёплый халат и, опасаясь, что визитёр перебудит весь подъезд, семеню к двери, отпихивая в стороны бросающихся под ноги кошек. Они недовольно шипят, а я тихонько ворчу, в миллионный раз убеждаясь, что пора бы заняться вплотную поиском новых хозяев. Хотя бы для Мартина, что прямо сейчас карабкается по моей штанине и, протяжно взвыв, прыгает на комод, возмущённый моей отборной бранью.
– Не знал, что ты умеешь ругаться.
Глеб. Смахивает с волос подтаявшие снежинки и смущённо улыбнувшись, протягивает мне целлофановый пакет:
– Пряники. Обедом сегодня ты меня кормить отказалась, поэтому я решил напроситься на чай. Пустишь?
– Ночью? – до сих пор не веря, что он мне не мерещится, потуже затягиваю пояс огромного халата, и, недовольно нахмурившись, к дверной ручке тянусь. – Мне вставать рано, а тебя дома ждут.
– Всего десять минут.
– Глеб… – мнусь в дверях, на самом краю той самой пропасти, что отрезала нас друг от друга и, не позволяя себе сорваться вниз, головой качаю. – Не надо. Езжай к жене.
Дежавю. С той только разницей, что Миша был разведён, и как бы сильно я его ни любила, сердце так отчаянно не барабанило в рёбра. Скорее оно пропускало пару ударов, наперёд зная, чем всё это закончится – огромным ничем, с которым я, наконец, окончательно смирилась. А с Незнакомцем так не смогу – если впущу сейчас, жалеть буду до конца дней. И даже после, когда для анализа прожитой жизни не будет никаких временных рамок – лишь бесконечность и я, похоже, окончательно утонувшая в чёрных как ночь глазах.
Закрываю дверь, тут же приваливаясь к ней спиной, и почти не дышу, замерев в ожидании удаляющихся шагов. Они же должны раздаться? Тяжёлые, торопливые, разбавленные шуршанием пакета с дурацким десертом… Он просто обязан уйти, потому что иначе всё потеряет смысл – зачем я его спасала? Чтобы потом собственноручно уничтожить? А уничтожения не миновать, ведь память медленно, но просыпается. А значит и Марина в его мыслях воскреснет: близкая, родная, единственная. Она должна быть для него единственной, а значит он просто обязан ударить подошвами по каменному полу, умчаться прочь и больше не возвращаться. Ведь так?
Нет. Продержавшись не больше минуты, приподнимаюсь на носочках, заглядываю в глазок, и, прикусив губу, жмурюсь, надеясь, что это поможет прогнать иллюзию усевшегося на ступеньки Незнакомца. На холодные ступеньки, которые не мыли с прошлого года – уборщица то ли не отошла от праздников, то ли сочла, что не отошли мы, и грязи на лестничной клетке даже не заметим.
Чертыхнувшись, сбрасываю к ногам душный халат и, сорвав с вешалки первую попавшуюся вещь, решительно одеваюсь. Дрожащие руки пихаю в рукава, разрывающееся от сотни противоречивых желаний сердце прячу за полами осеннего пальто. Щелчок замка и обратного пути нет.
Ведь Глеб серый почти. Сидит на третьей ступеньке и, низко склонив голову, крутит в руках зажигалку. Настолько потерянный, что мне по-настоящему страшно – будто вернулась в тот холодный декабрьский вечер, когда ,сделав крутой вираж, судьба столкнула нас лбами с такой силой, что шишки до сих пор не проходят.
– Что-то случилось? – нерешительно потоптавшись, опускаюсь рядом, и сама наплевав на царящую в подъезде грязь, да подтянув колени к груди, устраиваю на них ледяные ладошки. – Всё хорошо?
– Теперь да, – а стоит ему заговорить от кончиков пальцев по телу разбегаются волны тепла. –Теперь хорошо, Саш. Посидим немного? Оказывается, мне больше некуда пойти.
Что за бред? Отклоняюсь в сторону, приваливаясь боком к выкрашенной в синий стене и, если честно, даже не знаю, хочу ли ковырять глубже. Вскрывать скрытую от моих глаз рану, что лишила этого крепкого мужчину последних сил. Я не могу решить, а он голову вскидывает:
– Я рад, что я всё забыл. Правда, Саш. Наверное, ни черта хорошего в моей жизни не было.
– Не говори так… У тебя вот-вот родится сын…
– Сын? – он горько усмехается, теперь потирая переносицу, и словно не спал целую вечность, устало вздыхает. – Он ещё родиться не успел, а я его уже бросил.
– О чём ты?
– С Мариной я развожусь. И успокойся, ты здесь ни при чём, – признаётся, а я внимательней всматриваюсь в его потускневшие глаза и леденю оттого, что в них сейчас вижу – пустоту.
– Мы уже несколько месяцев не живём вместе. Я даже адвоката нанял. Чёрт, я нанял адвоката, чтобы развестись с беременной женой. Даже притом дурдоме, что творится сейчас в моей жизни, это звучит ужасно. Похоже, я настоящий говнюк, Саш.
Ничего не понимаю. Уставившись в выбоины на ступеньках, вспоминаю приятную блондинку, с такой теплотой взирающую на вновь обретённого мужа, что от этой картины щемит в груди, и в неверии головой трясу. Ведь быть такого не может…
– Так и есть. Я сегодня общался с юристом. И знаешь, что? Друга у меня тоже нет. Есть человек, который почему-то молчит о том, что мы не общаемся с осени. Господи, да кто я, вообще, такой? – он смеётся, теперь трясущейся рукой пытаясь нащупать в кармане пачку сигарет, а я крепче обнимаю себя за плечи, почти физически ощущая его страдания: и саму озноб бьёт, и сердце колотится, как после долгой пробежки. – Может быть, я хотел их забыть? Ну, правда, это же ненормально: вспомнить собаку, консьержку, своих работников, но не вспомнить жену? Может она права, и мне просто удобно никого из них не помнить? Потому что я всем им успел нагадить?
Глеб выдыхает облако табачного дыма, чтобы вновь сделать очередную затяжку, а я, не представляя, как можно ему помочь, несмело пододвигаюсь ближе. Так, чтобы плечо к плечу, чтобы его штанина задела свисающую на пол ткань моего пальто. Не думаю, что от этого ему станет легче, ведь мужчина напрягается, теперь затягиваясь ещё медленнее, но на большее я неспособна. Только на этот знакомый жест: рука тянется к его огромной ладони, а ледяные пальчики оттаивают, отдавшись теплу горячей кожи. Сам, несмотря на бледность, тёплый, а в голосе лёд:
– Похоже, ты была неправа, Саш. Возможно, стоило оставить меня в том гараже.
– Ты опять говоришь ерунду, Глеб. Просто поговорили с ними, уверена всему есть объяснение.
Разговоры порой полезны: этот ломает преграды, которые я так усердно выстраивала. И пусть любимой женщиной для него никогда не стану, могу хотя бы один вечер побыть для него самым близким другом, верно?
– Начни с Артуром, и я уверена, он всё тебе объяснит. Возможно, вы просто немного повздорили… Такое бывает, Глеб, и не только между друзьями. А развод… Чего не сделаешь сгоряча?
– Что угодно, но только не это. Я ведь мог развестись с ней раньше… Зачем было тянуть до последнего? И зачем все делают вид, что ничего об этом не знали?
