Текст книги "Вересковая принцесса"
Автор книги: Евгения Марлитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Но Илзе обозревала дело рук своих с довольным видом – наше бельё было крепким и прочным, тут ничего не скажешь.
– Завтра поутру пойдём в главный дом, – сказала она мне, вынимая из багажа новый шейный платок и кладя его на туалетный столик. – Судя по словам твоего отца, тут очень разумные люди.
Я напрасно старалась припомнить подобное его высказывание: он возмущённо говорил о забытом ящике и называл «разумных людей» мелочными душами.
– Может быть, я смогу поговорить о тебе с самим господином, – заметила она.
– Ради бога, не надо, Илзе! – вскричала я. – Я тут же убегу, и ты больше меня никогда, никогда не увидишь!
Она удивлённо поглядела на меня.
– У тебя тут всё в порядке? – спросила она, выразительно приставив палец ко лбу.
– Думай что хочешь, но я не перенесу, если ты хоть словом перемолвишься обо мне с молодым господином…
– А кто же имеет ввиду этого юнца? Этого напыщенного хлыща, который забавляется с обручами? Только этого не хватало!
Я почувствовала, что у меня запылало лицо – негодование, боль и стыд пронзили меня ножом… Нет, Илзе бывает иногда грубой и беспощадной!
– Я имею ввиду господина, который окликнул нас вчера во дворе, – пояснила она.
– Ах, этого, – сказала я. – С нем говори сколько хочешь, он старый-престарый!
– Так это в самом деле те люди, что были на пустоши четыре недели назад?
Я кивнула головой.
– И пожилой дал тебе те несчастные талеры?
– Да, Илзе!
Я подошла к окну и стала глядеть сквозь стекло. Мне не хотелось выглядеть смешной – у меня на глазах выступили слёзы. Илзе, конечно, знала, что я плакала, когда она уж очень распекала Хайнца, но это было другое дело, Хайнца я знала и любила с пелёнок – а почему меня печалит посторонний молодой человек? Что мне до того, что Илзе обозвала его юнцом и хлыщом?.. Совершеннейший пустяк, но отчего-то эта хула рассердила меня гораздо больше и совсем по-иному, чем Илзины нотации Хайнцу.
12
Я проснулась на следующее утро в каком-то странном расположении духа. Сначала я увидела знакомые пёстрые квадраты на одеяле и ощутила пышность перин, как обычно в Диркхофе. Игра в обручи, встреча с отцом, мраморные фигуры и покои госпожи Метелицы – всё это промелькнуло в моём затуманенном сознании, но я ждала, что вот-вот закукарекают петухи… Я слышала работающую в проходе кофемолку и удивлялась, что Шпитц не запрыгивает ко мне на постель, чтобы поздороваться. Я поднялась с подушек… Ах нет, через толстые ставни большой угловой комнаты в Диркхофе не проникало такое золотоеутреннее сияние; на выщербленном полу не лежал пёстрый ковёр, а на выбеленных стенах не сверкали цветочные гирлянды и золотые багеты – там висел только закоптелый портрет сурового Карла Великого, милая старая картина… И как тихо было вокруг… Меня не поместили в тёмную заднюю комнату – наоборот, блеск, красота, ароматы цветов окружали и овевали меня повсюду – но тем хуже! Я не вписывалась в эту прекрасную и непривычную обстановку. Вчера в зеркальном зале я хохотала, глядя на себя, так как же я могу выглядеть в чужих глазах?! Наверное, будет лучше, если я буду учить библейские изречения и вывязывать чулки в одинокой задней комнате, пока не пройдут эти неизбежные два года… Я встряхнулась и запрятала голову поглубже в подушки – это всё же моя постель из Диркхофа, я здесь дома! Среди шёлковых занавесей и картин моя постель выглядела так же смешно, как и само загорелое дитя пустоши… Вчера новые впечатления ошеломили меня, и я пошла спать словно в дурмане; сейчас же ясный утренний свет отрезвил мой выспавшийся ум, и я снова стала робкой ящеркой, ускользающей в темноту от посторонних глаз.
Словно мне в утешение вдруг зачирикала и запела какая-то маленькая птаха. Она сидела на карнизе за окном, и с горькой радостью мне подумалось, что она прилетела из пустоши, прямо с рябины у стены Диркхофа… К моему изумлению, глубокая утренняя тишина была нарушена и на иной лад. За стеной, у которой стоял шкаф, внезапно раздался глубокий, звучный мужской голос – он протяжно запел церковный псалом. Одновременно открылась дверь в мою комнату, и Илзе, вслушиваясь, ступила на порог. Она молча кивнула мне и застыла со сложенными у груди ладонями.
– Святой человек, – удовлетворённо сказала она, когда псалом был допет, и подошла к кровати. – Кроме твоего отца, в доме живут и другие люди – и какие люди!.. Но вчера вечером дом показался мне каким-то языческим и заколдованным… – она умолкла, поскольку баритон завёл второй псалом. Милые рулады с карниза давно умолкли – громовой голос вспугнул маленького робкого певца.
– Вставай же, дитя! – сказала Илзе, благоговейно выслушав второй псалом. – Иметь таких соседей ценнее, чем даже найти клад. Это была прекрасная утренняя молитва!.. Ну, пора приниматься за работу!
Она подняла на окнах роллеты и вышла.
Я вскочила с кровати. За окном блестела и искрилась поверхность пруда; деревья и кусты были влажными от росы, сияющей мириадами многоцветных капель, а по газонам бегали павлины и фазаны.
Пока я одевалась, неутомимый баритон всё пел и пел.
– Хм, ему что, за это платят? – скептически спросила Илзе с лёгкой миной неудовольствия на лице, когда за шестым псалмом последовал седьмой. – Господу нашему такое пение явно показалось бы слишком долгим!.. Не для этого он предназначил драгоценные утренние часы!
Она на самом деле была уже в хлопотах. Она попросила отпереть одну из кухонь и, отклонив все предложения горничной, сама приготовила завтрак – Илзе «абсолютно не могла пить чужой кофе». Комната была подметена, постель с софы, где она спала, убрана, а на столе красовался кофейный сервиз, присланный фройляйн Флиднер.
Я робко постучала в дверь к отцу.
– Заходи, моя маленькая Лорхен! – отозвался он… Слава Богу, он ещё помнил, что я здесь, мне не нужно заново представляться! Он за руку втянул меня за в комнату, поцеловал в лоб и извинился, что вчера оставил нас одних, но ему пришлось до одиннадцати часов пробыть у герцога. Илзе сообщила ему, что собирается «после завтрака» посоветоваться с фройляйн Флиднер, что со мной делать дальше, и он горячо с этим согласился. Фройляйн Флиднер, сказал он, очень достойная, уважаемая дама, и ему бы хотелось, чтобы она приняла его доченьку под своё крыло; позже он сам посетит её и попросит её об этом. Сегодня, правда, он никак не может, он полностью загружен срочной работой и вынужден экономить каждую минуту.
Он был далеко не таким рассеянным, как вчера наверху в библиотеке, и хотя он пару раз назвал меня именем моей умершей матери и настойчиво спрашивал, сколько мне лет – я по всему чувствовала, что он полностью свыкся с мыслью, что его дитя с ним, – меня это вновь воодушевило. Он всё время держал меня за руку и позволил мне проводить его до лестницы, поскольку он привык пить свой кофе в библиотеке.
В холле мимо нас прошёл представительный пожилой господин. У господина были белоснежные волосы и белоснежный шейный платок, а его чёрный костюм атласно блестел в лучах утреннего солнца. Хотя господин и приподнял шляпу, но с весьма сдержанным видом, а его светлые глазки злобно блеснули при виде моего небрежно одетого отца.
– Кто это? – тихо спросила я, когда господин резво, но величаво обходил пруд; при его неожиданном появлении меня словно кольнуло в сердце.
– Старый бухгалтер фирмы Клаудиус, – ответил отец. – Он твой сосед – разве ты не слышала его пения? – на губах отца мелькнула саркастическая улыбка, и он посмотрел вслед ретивому утреннему певцу, который как раз исчезал в дальнем кустарнике.
Два часа спустя мы с Илзе тем же путём отправились в главный дом. Илзе несла под платком железный ящичек с ценными бумагами моей бабушки. Свой дорожный костюм она дополнила парой коричневых хлопчатобумажных перчаток и выглядела очень торжественно.
Сегодня гравийная площадка была пуста; зато зато цветочный сад был полон жизни. По песчаным дорожкам скрежетали тачки, между грядками сновали люди в рабочей одежде, цветок к цветку собирая букеты, а из-за розовых изгородей и шпалер выныривали мужские головы и с удивлением глядели нам вслед.
Когда мы подошли к большой оранжерее, из её двери вышел бухгалтер. Он был без шляпы; от его величественной, кипенно-белой макушки прямо-таки исходило сияние. Он разговаривал с молодым господином, который, по всей видимости, собрался уходить и сейчас вышагивал рядом с ним. Они нас не заметили, хотя мы вслед за ними повернули на широкую тропинку, ведущую прямо к двери в стене двора.
– Вы отчаянные головы – вы и ваша сестра – хотите высоко взлететь, – сказал старый бухгалтер.
– Это так плохо?
– И гнездо, где вы оперились, вам уже тесно – я давно об этом догадывался! – продолжал седовласый господин, не обращая внимания на возражение молодого человека. Голос его и в разговоре был глубоким и приятным, но манера речи была такой подчёркнутой и аффектированной, словно он ценил каждое своё слово на вес золота.
– Я бы этого не сказал, – ответил ему собеседник, пожимая плечами, – но есть много такого, что унижает Шарлотту и меня, что камнем висит у нас на шее, мешая нашему положению в свете, моей карьере… Если бы только дядя решился избавиться от этой мелочной лавки!
Он широко размахнулся тростью и резко сшиб роскошную огненно-красную гвоздику, склонившуюся над тропинкой, отчего её головка отлетела далеко за дорожку… У меня вырвался приглушённый крик, руки невольно схватилась за шею – как будто ужасный удар пришёлся прямо по ней.
Собеседники обернулись. Моё шокированное лицо, а ещё больше моё невольное движение вызвали насмешливую улыбку на лице молодого господина.
– Ах, вересковая принцесса может быть сентиментальной? – воскликнул он, церемонно сняв шляпу со своих каштановых волос. – Теперь я стал вандалом, варваром и бог ещё знает чем, и осуждён на веки вечные, – продолжил он, искоса глядя на меня с улыбкой. – Мне ничего более не остаётся, как оказать цветку торжественные почести! – Он поднял гвоздику и воткнул её себе в петлицу.
– Это не сделает бедный цветок целым и невредимым, – сухо заметила Илзе, проходя мимо него.
Он рассмеялся.
– Вас зовут Илзе? – лукаво спросил он.
– С вашего позволения – Илзе Вихель, к вашим услугам, – ответила она, оборачиваясь к молодому человеку; её тон прямо-таки сочился язвительностью. Интересно, как бы она ответила, если бы узнала, что тогда на пустоши он связал её имя с образом дракона!
Где она набралась мужества так уверенно и равнодушно смотреть в карие глаза, словно в глаза какого-нибудь юного метельщика, отсылаемого из Диркхофа со строгим выговором и куском хлеба, – для меня это было полнейшей загадкой.
Да, Илзе была храброй как воин, с ней никто не мог сравниться, никто на всём белом свете, а меньше всего я – моё робкое сердечко билось так сильно, что я боялась, что бухгалтер услышал его стук и теперь внимательно разглядывает меня с ног до головы.
Я думаю, молодой господин хотел сказать бухгалтеру, кто я такая; но тут Илзе коротко кивнула и отвернулась, и я, естественно, пошла вслед за ней.
Господа медленно шли позади нас.
– За угол заворачивает карета! – сказал молодой человек, внезапно останавливаясь. – Да, это лошади! Дядя Эрих возвращается из долины Доротеи!
Они ускорили шаги и вошли во двор прежде нас. Туда уже въезжала красивая светлая карета. В ней сидел пожилой господин в коричневой шляпе и синих очках. Он выглядел точно так же, как тогда на пустоши, вот только с подножки кареты он спрыгнул с куда большей лёгкостью, чем я могла предположить, исходя из обычной плавности его движений, несомненно обусловленных возрастом.
– Доброе утро, дорогой дядя! – сказал молодой человек. И тут же из одного из окон донёсся голос Шарлотты:
– Ты уже вернулся, дядя Эрих?
Пожилой господин приветственно взмахнул рукой в сторону окна и обменялся рукопожатиями с племянником и бухгалтером. Мы как раз проходили мимо них, но не были замечены, поскольку в этот самый момент во двор вошёл крупный, сильный человек с мешком за спиной и, сдёрнув с головы шляпу, просяще протянул её господам.
Я увидела, как молодой человек тут же достал свой кошелёк и хотел уже бросить в шляпу большую серебряную монету; но дядя отвёл щедрую руку племянника в сторону.
– Кто по профессии? – спросил он у нищего.
– Я столяр.
– Искали работу в городе?
– Да, милостивый сударь – да ещё как! Ничего не нашёл, совсем ничегошеньки, но Господь видит, взялся бы за любую! Сыт по горло этим бродяжничеством!
– Так, так. Идите пока что ко мне – у меня есть для вас работа, – он показал на ящики во дворе – и оплата хорошая.
Человек смущённо почесал свою кудлатую голову.
– Ну ладно, мне подходит, господин, – но мне надо вначале ещё раз сходить в ночлежку, – сказал он, запинаясь.
– Ну так идите, – коротко ответил пожилой господин и отвернулся.
– Чёрт побери, вот это решительность! – восхищённо сказала Илзе, когда мы поднимались по ступеням прихожей; но я была возмущена. Нищий выглядел жалким и оборванным, а на него так грубо напустились! Как это ужасно – быть вынужденным просить… У меня просто сердце защемило, когда этот сильный человек стоял перед гордым богачом в согбенной, унизительной позе! Молодой господин был гораздо милосерднее и благороднее; ничего не спрашивая, он подал милостыню… Если столяр не вернётся, то я ни чуточки не удивлюсь – кому захочется снова оказаться под злобным поблескиванием противных синих очков?
Шарлотта, видимо, заметила, как мы проходили через двор. Она спустилась по лестнице и поприветствовала нас в прихожей. Я не могла отвести от неё глаз. Изящный чепчик, прозрачный, как паутинка, был небрежно наброшен на тёмную блестящую макушку и красиво обрамлял юное лицо с несколько полноватыми щёками. Светлое утреннее платье свободными складками драпировало её высокую фигуру; узкий пояс подчёркивал крепкую, не слишком тонкую талию.
– Вересковая принцесса пойдёт ко мне! – сказала она дружелюбно и схватила меня за руку.
– Потом и к вам, фройляйн; но нам сначала надо поговорить с фройляйн Флиднер, – ответила Илзе. Её глаза одобрительно разглядывали на красавицу, такую большую и крепкую – Илзе это уважала; во всяком случае, её собственная крупная голова на широких плечах тоже излучала сильную волю… Рядом с двумя такими статными женщинами я казалась себе маленькой и ужасно незначительной – как пушинка меж двух могучих дубов.
Услышав Илзин откровенный ответ, Шарлотта засмеялась, тряхнула головой и открыла одну из дверей… Слава Богу, дама, которая при нашем появлении поднялась в одной из глубоких оконных ниш, была не такой большой, как две мои гренадёрши! Фройляйн Флиднер в своём шёлковом платье и белом чепце, с тонкой золотой цепочкой у пояса выглядела так же изящно и благородно, как вчера в прихожей. С приветливой улыбкой она подошла к нам.
Я сразу же утонула в пышных подушках старомодной софы, а Шарлотта плюхнулась на стул, бесцеремонно схватила за шкирку ворчащего пинчера, который попытался порвать моё ценное платье, и принялась ему выговаривать.
Без долгих предисловий Илзе двумя-тремя словами описала мою жизнь до сего дня. Мою полную чепухи голову, мои загорелые руки, не желающие вязать, моё неукротимое желание бегать босиком – все те ужасающие черты моего характера, которые призвано исправить двухлетнее обучение и образование… Я сидела тихо, как мышка, разглядывая большую противную фарфоровую фигурку в стеклянном шкафу напротив. Фигурка серьёзно и неутомимо кивала головой в такт Илзиным словам: «Да-да, это должно быть изменено!» Затем я принялась подсчитывать ключи на стене – о небо, неужели фройляйн Флиднер может держать в в своей голове все эти большие и маленькие ключи и помнить, какой что открывает! Я поёжилась при мысли о доме с таким количеством запоров и замков – ах, мой милый, беззаботный Диркхоф с одним-единственным ключом, который частенько даже и не поворачивался на ночь!
– Я с радостью приму маленькую фройляйн фон Зассен под мою опеку, – сказала пожилая дама, когда Илзе закончила свой рассказ и поставила жестяной ящик с бумагами на стол. – Но мне надо серьёзно всё обдумать, в первую очередь вопрос с деньгами. По моему скромному разумению, вам надо спросить совета у господина Клаудиуса…
– Ради Бога, только не сегодня, милая Флиднер! – живо прервала её Шарлотта. – Сегодня причуды дяди Эриха по поводу работы ещё хуже, чем обычно, – он едва не взял в оборот бедного подёнщика, но тому хватило ума улизнуть… Он может запереть бедную крошку в задней комнате и заставить её плести венки для покойников!
Я в ужасе уставилась ей в лицо.
– Да, да, посмотрите на меня, малышка! – сказала она, разглядывая свои большие, белые, ухоженные пальцы. – Из-за этих десяти несчастных созданий я постоянно дрожу от страха – а вдруг в один прекрасный день они будут мобилизованы и отправлены в заднюю комнату на работы!
– Ну, вам-то на самом деле не на что жаловаться, Шарлотта, – промолвила фрау Флиднер, в мягком тоне которой прозвучали резкие нотки.
У Илзе озабоченно вытянулось лицо. При всей своей якобы непреклонной строгости она очень любила меня, и мысль о том, что она, возможно, оставляет меня в несчастливых обстоятельствах, была для неё непереносима… Да, она расписала мои невежество и неумелость в самых чёрных красках; но при этом она, видимо, понимала, что тут есть доля и её вины – ей никогда не хватало сил заставить меня трудиться. И бороться с моей вечной страстью к беззаботному бродяжничеству по пустоши у неё тоже не получилось.
– Не беспокойтесь, – улыбаясь, сказала фройляйн Флиднер. – Фройляйн Клаудиус любит иногда преувеличить. Господин строг, но не бестактен; вы можете спокойно с ним побеседовать.
– Ну, если вы так считаете, – ответила Илзе с заметным облегчением. – Не знаю почему, но я чувствую к нему доверие. Лица я его не разглядела – он стоял во дворе спиной к нам – но девочка видела его четыре недели назад на пустоши и сказала, что он старый-престарый, так что у него, наверное, есть опыт и знание света.
Шарлотта всплеснула руками и зашлась в хохоте.
– Дядя Эрих скажет вам спасибо, всемилостивейшая принцесса! – сквозь смех проговорила она, а фройляйн Флиднер лукаво на меня поглядела.
– Берите ваш ящичек, и пойдёмте, – обратилась она к Илзе. Она набросила на плечи мантилью, поправила белые манжеты и обеими руками пригладила безупречно уложенные седоватые волосы.
– Я тоже пойду с вами! – вскричала Шарлотта, вскакивая со стула и опуская пинчера в его корзинку.
У фройляйн Флиднер округлились глаза:
– Как, в утреннем туалете?
– Ах, разве он не красивый и не свежий? – легко отмахнулась Шарлотта, поправляя перед зеркалом чепчик.
Пожилая дама пожала плечами и повела нас назад в полутёмную прихожую. Затем она беззвучно открыла одну из дверей на противоположной стороне холла.
13
Больше всего на свете мне хотелось развернуться и убежать во двор, чтобы убедиться, что на безоблачном небе по-прежнему сияет июльское солнце… Ах, как мрачно и холодно было в этом помещении за зарешёченными окнами! Конечно, дома на той стороне улицы были залиты солнцем, вот только их яркий свет делал мрачные тени на каменном потолке и коричневых обоях ещё более осязаемо тёмными. С каждым вздохом лёгкие втягивали затхлый тяжёлый воздух, в котором увяли бы и засохли все цветы на свете.
У длинного стола стоял старый бухгалтер. Он натянул серые нарукавники и и был занят сортировкой огромной кучи маленьких бумажных пакетов; рядом с ним суетилось ещё несколько человек.
– Добрый день, господин Экхоф! – сказала Шарлотта и бесцеремонно, на студенческий манер, сунула ему руку для пожатия. Он дружески её поприветствовал – а фройляйн Флиднер поклонился так же холодно и чопорно, как и моему отцу.
Мы пересекли просторный зал и вошли в одну из примыкающих комнат. Там находился лишь один господин, хотя у оконной стены стояло несколько конторок.
Господин сидел так, чтобы видеть всю комнату и дверь, через которую мы вошли. При нашем появлении он поднял голову, затем встал, несколько озадаченный, и вышел из-за стола. У него было узкое, бледное благородное лицо. Шарлотта поспешила ему навстречу.
– В утреннем туалете, Шарлотта? – спросил он, и большие, синие, огненные глаза холодно посмотрели в лицо молодой девушке. Живой румянец на её щеках стал ещё ярче и разлился до самых волос.
– Ах, дядя, ты же один, – сказала она примирительным тоном, обводя взглядом комнату. – Не будь на сей раз таким строгим по поводу домашних правил – я должна поприсутствовать, поскольку тебе предстоит интересное знакомство!
Я уже давно спряталась за Илзе.
– Это не тот господин, что давал мне талеры, – со страхом прошептала я. Острое ухо Шарлотты уловило мои слова.
– Дядя, – сказала она, озорно улыбаясь, – четыре недели тому назад на Луненбургской пустоши тебя увидела одна юная дама, и теперь она пришла к «старому-престарому господину Клаудиусу»…
– Ах, в конце концов совершенно безразлично, этого ли господина видела девочка, – решительно вступила в разговор Илзе. – Я бы хотела поговорить с господином Клаудиусом – это ведь вы?
Он наклонил голову, пряча улыбку. А Илзе вновь принялась рассказывать. Она, видно, выучила свой рассказ наизусть, как пастор проповедь, поскольку речь её протекала гладко, без остановок, и точно в той же последовательности, что и в беседе с фройляйн Флиднер.
Я в это время спряталась за дам и внимательно разглядывала нашего хозяина. У него была стройная, изящная фигура пожилого господина в коричневой шляпе и его же голос; но вот голова никак не могла быть головой того старика. На гладкий юношеский лоб свисала прядь густых пепельных волос, которые, правда, в косых лучах солнца немного отливали серебром. Под матово блестевшими кудрями красиво выделялись изогнутые тёмные брови. Они придавали бледному, благородному лицу впечатление силы… Я видела, как между этими бровями постепенно залегает маленькая складка – очевидно, ему не нравился Илзин рассказ и у него не было ни малейшего желания заниматься нами… Периодически он посматривал на лежащие перед ним фолианты, и было видно, что для него наше появление – фатальная помеха и что он прилагает колоссальные усилия, чтобы проявить к нам внимание.
– Я могу вам лишь посоветовать, – холодно сказал он, когда Илзе перевела дыхание, – как можно скорее определить юную даму в какой-нибудь институт.
– Нет, дядя! – перебила его Шарлотта. – Это было бы ужасно – робкое юное существо, которое до сих пор наслаждалось ничем не ограниченной свободой, втиснуть в эти шаблоны, задавить этой машиной! Жизнь в институте ужасна!
– Ужасна, Шарлотта? – переспросил он, заметно поражённый. – А ведь ты провела в институте почти всю свою жизнь!.. Почему же ты ничего не говорила?
Она пожала плечами.
– Какая была бы от этого польза? – сказала она горько.
Он строго и проницательно посмотрел на неё, но ничего больше не сказал. В этот момент открылась дверь, и вошёл старый бухгалтер, а за ним – высокий красивый молодой человек. Юноша заметно испугался при виде дам и хотел было удалиться.
– Входите же! – позвал его господин Клаудиус. Его брови слегка нахмурились; он достал часы и показал их вошедшему.
– Очень поздно, господин Хелльдорф, – холодно сказал он.
На приветствие молодого человека Шарлотта ответила аристократически-равнодушным кивком; слова её дяди заставили её сильно покраснеть, и она бросила на него гневный взгляд.
– Простите меня, господин Клаудиус; несколько часов тому назад внезапно заболел ребёнок моего брата, – извинился молодой человек с лёгкой дрожью в голосе и занял место за своей конторкой.
– Мне очень жаль – заболевание опасно?…
– Слава Богу, худшее позади!
Господин Клаудиус снова повернулся к Илзе.
– Я действительно не знаю, чем вам помочь, – сказал он. – Маловероятно, что господин фон Зассен с его занятостью и с его образом жизни будет в состоянии руководить образованием несколько одичалой – по вашему собственному выражению – юной девушки…
– Я бы охотно взяла это на себя! – вмешалась фройляйн Флиднер.
– И я тоже, – быстро сказала Шарлотта.
– Главным образом речь идёт о том, чтобы распорядиться небольшим наследством, которое досталось фройляйн от бабушки, – добавила пожилая дама.
– Ну, этим, по моему мнению, мог бы заняться отец.
– Он совершенно не хочет, – возразила Илзе. – И я с ним полностью согласна, из-за… – она смущённо умолкла, очевидно, подбирая подходящее выражение, – ну, из-за всех этих побитых каменных скульптур и черепков, которые он постоянно покупает, – добавила она решительно.
Она поставила жестяной ящик на стол и открыла его. Господин Клаудиус просмотрел документы.
– Здесь много просроченных облигаций; но ценные бумаги в порядке, – сказал он и положил документы назад в ящик. – Итак, я должен управлять деньгами… Вы хотите, чтобы проценты были причислены к капиталу?
– Да-да, экономьте сколько сможете! – ответила Илзе. – Но знаете, господин доктор совершенно забывчив, и было бы хорошо, если бы малышка получала иногда пару пфеннигов на руки, чтобы не быть уж совершенно без гроша.
– Где же юная дама?
– Ну покажитесь же! – сказала мне Шарлотта. Я не успела оглянуться, как она сняла с меня шляпу, пригладила мои буйные волосы и вытолкнула меня за плечи перед собой – словно ребёнка, который должен прочитать выученный стишок… Но на сей раз я вышла совершенно спокойно. Перед человеком с сухим, деловым выражением лица я не чувствовала никакой робости – я безмятежно смотрела на него, так же безмятежно, как и на пожилого господина там, на пустоши. Я думаю, что у меня бы хватило мужества решительно возразить ему, если бы он завёл речь про венки из засушенных цветов для покойников.
В тот момент, когда взгляды наши встретились, я увидела в его глазах узнавание – всё-таки это был тот самый господин в синих очках.
– Ах, посмотри-ка! Странная маленькая девочка, которая никогда не видела денег! – сказал он поражённо.
– Да, дядя, вересковая принцесса, как говорит Дагоберт – маленькая птичка, которая бросила к вашим ногам ваши деньги и не позволит так просто запереть себя в клетке! – вскричала, смеясь, Шарлотта. – Ну, малышка, сделайте реверанс перед старым господином!
Лицо господина Клаудиуса залил лёгкий румянец.
– Перестань дурачиться, Шарлотта! – сказал он так же серьёзно и строго, как выговаривал на пустоши Дагоберту в несчастном эпизоде с башмаками.
– Вы согласны, чтобы я управлял вашими деньгами? – дружелюбно спросил он меня.
Это было удивительно – первый раз в жизни мне надо было отдать распоряжение относительно собственного имущества. Мне хотелось смеяться.
– Они действительно принадлежат мне? – спросила я.
– Ну разумеется – кому же ещё? – с раздражением ответила Илзе.
– Они такие же мои, как моя вот рука или глаза? И я могу с ними делать что захочу? – продолжала я настойчиво, хотя у меня от напряжения перехватило дыхание.
– Нет, так безгранично распоряжаться ими вы сейчас не можете, – ответил господин Клаудиус тем же мягким тоном, каким он разговаривал со мной на пустоши. – Вы ещё слишком молоды… Если я приму к управлению ваши бумаги, то вы должны будете давать мне отчёт о каждой сумме, которую затребуете.
– Ах, значит, это всё не то, – сказала я уныло и удручённо.
– У вас есть какое-то особое желание? – он наклонился ко мне и вопросительно смотрел мне в лицо.
– Да, господин Клаудиус, но я лучше не буду говорить о нём – вы всё равно его не выполните.
– Так – на основании чего вы так считаете?
– Потому что я видела сегодня, как вы отослали бедного подёнщика без подаяния, – храбро ответила я.
– Ах вот оно что, вы хотите кому-то помочь. – Его тон совершенно не изменился, мой косвенный упрёк не произвёл на него ни малейшего впечатления.
– Что это взбрело малышке в голову? – удивлённо воскликнула Илзе. – Кому ты хочешь помочь? Ты же ни с кем не знакома!
– Илзе, ты знаешь! – сказала я просяще. – Ты знаешь очень хорошо, кто сейчас находится в нужде и, может, считает каждую минуту, пока не придут деньги из Ганновера…
– Послушай, Леонора, если ты не перестанешь носиться с этой идеей, я живо всё это прекращу, – прервала она меня. Она была в таком гневе, в каком я её никогда ещё не видела. – Говорю ещё раз: туда не пойдёт ни гроша!
– Да? Тогда заберите ваши деньги! – горячо воскликнула я, и мои глаза потемнели от слёз. – Тогда я тожене возьму отсюда ни гроша – никогда, ты можешь быть уверена, Илзе!.. Я лучше буду сидеть в задней комнате и плести похоронные венки или букеты для господина Клаудиуса!
Он поглядел на меня.
– Кто рассказал вам про эту заднюю комнату?
Мой взгляд невольно метнулся к Шарлотте. Она покраснела и засмеялась.
– Шарлотта пошутила, господин Клаудиус, – мягко сказала фройляйн Флиднер извиняющим тоном. Когда на моих глазах показались слёзы, пожилая дама сразу же обняла меня за плечи и прижала к себе. Илзе, напротив, моё «детское упрямство» ещё более разозлило. Она положила свою большую натруженную руку на жестяной ящик, словно ограждая его от любых нежелательных посягательств.
– Господин Клаудиус, не допускайте, чтобы Леонора отправляла какие-нибудь суммы! – настойчиво предупредила она. – Я вам скажу – если она сделает это хоть раз, то плакали все её денежки!.. Я не могу вам всего подробно объяснить – печальная семейная история, которая должна быть погребена и забыта… О Господи, чтобы такое вот детское своеволие заставляло вытаскивать на свет божий столь неприглядные вещи… Короче говоря, речь идёт об одной родственнице, которая принесла в семью только позор, которую выгнали…
– Вы знаете эту родственницу? – спросил господин Клаудиус, обращаясь ко мне.
– Нет – я никогда её не видела… Я узнала о её существовании четыре недели назад…
– Она просит о вспомоществовании?
– Да, в письме к моей умершей бабушке… Но никто не хочет ей помочь! Она сбежала с комедиантами, сказала Илзе, она певица…
Лицо господина Клаудиуса резко покраснело. Он захлопнул лежавший перед ним фолиант.
– Но она потеряла голос, её чудный голос! – продолжала я, робко пытаясь поймать его взгляд – он отворачивал лицо. – Как должно быть ужасно, когда хочется петь, а голос отказывает! … Илзе, ты же такая хорошая, как ты можешь оставить без помощи того, кто сейчас в нужде?
– Какую сумму вы требуете? – мягко прервал господин Клаудиус мою страстную речь.
– Несколько сотен талеров, – храбро ответила я. Илзе схватилась за голову.
– Очевидно, вы не представляете, как это много, – сказал он.
Я затрясла головой.
– Да сколько угодно. Я с радостью дам ей деньги – лишь бы к ней опять вернулся голос!
– Да, в это я верю! – мрачно засмеялась Илзе. – Глупый ребёнок выбрасывает деньги всё равно что на ветер, не задумываясь о последствиях!
– Я дам вам денег, – сказал мне господин Клаудиус.
