Текст книги "Вересковая принцесса"

Автор книги: Евгения Марлитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

25

Шарлотта взялась за свою шаль, но вдруг снова выпустила её из рук, метнулась к окну и рванула на себя створки.

– Что такое, господин Экхоф? – крикнула она.

Старый бухгалтер бежал через газон к дому. Он был без шляпы, и его обычно спокойное лицо выглядело совершенно растерянным – было видно, что он глубоко взволнован.

– В долине Доротеи страшный ливень! – выкрикнул он, задыхаясь. – Минимум сорок тысяч талеров убытков для фирмы Клаудиус! Всё, что мы годами создавали и взращивали на открытых площадках, затоплено и погублено!.. Вы слышите выстрел? Это сигнал бедствия! Люди в опасности!

Долина Доротеи была владением Клаудиусов. Это было старинное, когда-то дворянское поместье, которое вместе с прилегающей деревней находилось в самой низине долины. Фирма развивала своё производство в основном не в садах в К., а как раз на угодьях в долине Доротеи. Торговцы саженцами направлялись непосредственно туда, а ценные экземпляры хвойных деревьев принесли долине Доротеи особую славу. Здесь на огромных полях выращивались разнообразные сорта цветов, а сам замок окружали многочисленные оранжереи с ананасами, орхидеями и кактусами. Несколько небольших озёр и довольно живописная речка, протекающая по долине, сильно облегчали работу предприятия; но в данный момент этот полезный элемент превратился в дьявольского врага – озёра выступили из берегов, а река прорвала дамбу – как успел прокричать Экхоф, исчезая в холле.

– Какое несчастье! – воскликнула, побледнев, Шарлотта и прижала руки к груди.

– И чего это ты так испугалась? – сказал Дагоберт, пожимая плечами. – Что такое сорок тысяч для дяди Эриха? Он это перенесёт, и вообще, разве нас это касается? Это его проблема, а наше наследство это не уменьшит ни на пфенниг!.. Конечно, он сделает кислое лицо и может послезавтра урезать мне деньги на дорогу… Ну и ради бога – мне приходилось мириться с этим и тогда, когда лавка была в порядке.

Последних слов мы уже почти не слышали. Шарлотта выбежала, и я следом за ней… Люди в опасности? Как тревожно это звучало! Мне хотелось знать больше – я не высидела бы сейчас одна в «Усладе Каролины». Шарлотта взяла меня за руку, и мы под дождём помчались через пенящуюся речку и поплывший сад к главному дому.

Нам перебегали дорогу садовники с испуганными лицами, а из-за стены сада раздавались взволнованные голоса. Во дворе собрался почти весь персонал, а перед дверью дома стоял экипаж господина Клаудиуса… Как раз в этот момент он вышел из дома, укутанный в дождевик и со шляпой в руке. Казалось, что его абсолютно спокойное лицо излучает какую-то укрепляющую силу – шум сразу же утих. Господин Клаудиус выдал несколько распоряжений, причём в его размеренных, благородных движениях не было и следа спешки или суеты; было видно, что эта голова со светлыми волосами и серьёзным лицом утвердит своё господство в любой жизненной ситуации.

С нашим появлением люди расступились и пропустили нас; я всё ещё висела на руке у Шарлотты. Тут господин Клаудиус увидел, что мы идём по двору. Мне на мгновение показалось, что он рассердился – по его лицу молнией скользнуло выражение гнева; он нахмурил брови, из-под которых на меня мрачно посмотрели его строгие глаза… Я опустила взгляд и убрала руку из-под локтя моей спутницы.

– Дядя Эрих, какой тяжёлый удар! – вскричала Шарлотта, подбегая к нему.

– Да, – коротко ответил он и обернулся в сторону прихожей, где стояла фройляйн Флиднер.

– Дорогая Флиднер, позаботьтесь о том, чтобы фройляйн фон Зассен немедленно переоделась в сухое платье – вы за это отвечаете! – распорядился он в своей обычной хладнокровной манере и показал на мои замызганные, растрёпанные атласные туфли и вымокшее платье… В лицо он мне больше не смотрел.

Он быстро сел в экипаж и натянул вожжи.

– Возьми меня с собой в долину Доротеи, дядя! – крикнул Дагоберт, который в этот момент вышел из сада в сопровождении бухгалтера, снова надевшего шляпу и пальто.

– Как ты видишь, мест нет, – коротко ответил господин Клаудиус и показал на работников, которые с испуганными лицами взбирались вслед за Экхофом в экипаж – они были из долины.

Повозка рванула с места, и фройляйн Флиднер взяла меня за руку и повела в свою комнату. Шарлотта пошла за нами.

– Вы, однако, и сами промокли, как попавший под дождь котёнок! – сказала она мне, в то время как фройляйн Флиднер искала сухую одежду. – Странно, что дядя это заметил в такой момент, когда его торгашеская душа теряет тысячи!

– Отсюда можно сделать вывод, что у него вовсе не торгашеская душа, – ответила фройляйн Флиднер. Её мягкое лицо было всё ещё бледным от волнения, и сейчас по нему скользнуло горькое выражение. – Я часто вас просила, Шарлотта, не высказывать подобных жёстких и несправедливых суждений в моём присутствии – я просто не могу это выносить.

– Да, но вы молчите и находите совершенно нормальным, когда дядя в вашем присутствии читает мне нотации и в своём ужасном холодном спокойствии обходится со мной не слишком-то снисходительно! – вскричала она. – Был был он почтенный старец, я бы легче это переносила, но моя гордость восстаёт против этого человека с огненными глазами, который воспитывает меня и моего брата не потому, что он опытнее и старше, а потому, что в его руках власть! Он жестоко обращается с нами!

– Это неправда, – решительно возразила фройляйн Флиднер. – Он лишь препятствует наклонностям, которых не может допустить… Если вы действуете как вам заблагорассудится, не считаясь ни с кем, то вы должны терпеть и замечания по этому поводу, Шарлотта… Сегодня снова произошло кое-что, чего вы могли бы не делать. Когда господин Клаудиус был с принцессой в оранжерее, наш домашний столяр снял мерки со всех окон в ваших комнатах – вы заказали жалюзи, сказал он…

– Ну да – я долго терпела избыток солнца на моей несчастной коже, – строптиво перебила её Шарлотта. – На солнечной стороне должны быть ставни…

– Совершенно справедливо; но было бы уместно обсудить это с господином Клаудиусом – это егодом, а деньги, которыми вы собираетесь распорядиться, – егоденьги.

– О Боже, однаждыпридёт время, когда эти цепи перестанут греметь! – воскликнула Шарлотта с возрастающей страстностью.

– Кто знает, не покажутся ли они вам однажды снова желанными, – очень спокойно отозвалась фройляйн Флиднер.

– Вы думаете, милая, добрая Флиднер? – Издевательская насмешка в голосе юной дамы показалась мне просто страшной. – Какое унизительное предсказание!.. Но я имею смелость надеяться и даже ожидать, что судьба уготовила для меня кое-что получше!

Она зашагала к двери.

– Вы не хотите выпить с нами чаю? – спросила фройляйн Флиднер так дружелюбно и миролюбиво, как будто не было сказано ни одного резкого слова. – Я сейчас накрою на стол – я отвечаю за здоровье фройляйн фон Зассен и постараюсь, чтобы она избежала простуды.

– Благодарю! – холодно бросила через плечо Шарлотта, открывая дверь. – Я хочу побыть со своим братом… Пошлите мне чайник наверх, но, пожалуйста, маленький серебряный, будьте добры – я больше не могу пить из латуни, даже если Дёрте начищает её «до золота»… Адью, принцессочка!

Она хлопнула дверью и помчалась вверх по лестнице. И почти сразу же резкие фортепьянные аккорды оглушили притихший дом.

Пожилая дама вздрогнула.

– Боже, какая бесцеремонность! – пробормотала она. – Каждый звук – как удар по сердцу.

– Я пойду наверх и попрошу её перестать, – сказала я, побежав к двери.

– Нет, нет, не делайте этого! – испуганно остановила она меня. – Это у неё просто такая привычка, когда она в гневе удаляется к себе, – мы в этих случаях её не останавливаем. Но сегодня, в эти часы мучительного страха и забот – что подумают люди в доме! Её и так считают намного более бессердечной, чем она есть, – добавила она озабоченно.

Она снова усадила меня на софу и начала накрывать на стол. В любое другое время в этой старомодной комнате было бы, конечно же, очень уютно. На столе мирно гудел чайник; снаружи вдоль опустевшей улицы свистел ветер, по окнам равномерно стучал дождь. Фарфоровая фигурка за стеклом шкафа довольно кивала головой, а маленький злобный пинчер лениво лежал на своих подушках… Но фройляйн Флиднер намазывала булочки маслом дрожащими руками – я отчётливо это видела, – и Дёрте, старая кухарка, которая принесла целую тарелку сдобы, спросила, тоскливо вздыхая:

– Как вы думаете, как там дела, фройляйн Флиднер?

У меня от неясного страха сжалось сердце. Я почувствовала острую боль, когда подумала о том, что господин Клаудиус ушёл от меня рассерженным – и эта мучительная мысль не отпускала меня ни на минуту… Какой ребячливой и строптивой я ему, наверное, показалась, появившись рука об руку с Шарлоттой!.. И тем не менее он выразил беспокойство и заботу обо мне, маленьком незначительном создании – выразил в тот момент, когда его самого настигла большая беда!.. Я стиснула зубы и забилась поглубже в угол софы… Повинуясь настойчивым просьбам фройляйн Флиднер, я влила в себя чашку горячего чаю; сама же пожилая дама не съела ни кусочка, она тихо сидела рядом со мной.

– Господин Клаудиус там тоже в опасности? – наконец сорвалось с моих губ.

Она пожала плечами.

– Да, это может быть опасно; наводнение бывает хуже пожара, а господин Клаудиус не тот человек, который в подобные моменты думает о себе – но всё в руках божьих, дитя!

Это совершенно не успокоило моё сердце… Как часто я читала о людях, которые утонули – невинные люди, которые не сделали ничего плохого – а у него ведь было на совести убийство!.. Убийцы тоже в руках божьих? Давящий страх заставил меня высказать это вслух.

– Он ведь виноват в смерти человека, – сказала я подавленно, не поднимая глаз.

Старая дама отшатнулась, и я в первый раз увидела, что в её мягких глазах сверкнуло пламя глубокого возмущения.

– Отвратительно – кто вам это сказал? Да ещё и в таком безжалостном виде? – воскликнула она взволнованно. Она поднялась и на несколько секунд подошла к одному из окон; затем она снова села ко мне и взяла обе мои руки в свои.

– Знаете ли вы подробности? – спокойно спросила она.

Я покачала головой.

– Ну, тогда, очевидно, в вашей неопытной душе, не знающей мира и жизни, действительно могла сложиться такая ужасная картина – я живо могу себе представить – бедный Эрих!.. Конечно, это самая тёмная страница его жизни; но, моё дитя, он тогда был молодым человеком едва двадцати одного года, страстным и восторженным… Он любил одну женщину, сильно любил – ну, я не буду об этом подробно рассказывать. И ещё у него был друг, которому он полностью доверял и для которого он много сделал… В один прекрасный день оказалось, что эта женщина и его друг обманывали его, что они оба проявили неверность… Была тяжёлая сцена, были произнесены слова, которые, как требует того отвратительный мужской обычай, можно было смыть только кровью. Произошла дуэль из-за вероломной женщины; этот друг…

– Молодой Экхоф? – вклинилась я.

– Да, сын бухгалтера – он получил пулю в плечо, а господин Клаудиус был довольно тяжело ранен в голову – из-за этого у него и начались все его проблемы с глазами… Рана Экхофа была не опасна; но его расшатанное к тому времени здоровье и слабая конституция привели к тому, что после нескольких недель лечения он умер, несмотря на все усилия лучших врачей.

– А женщина, женщина? – перебила я её.

– А женщина, моё милое дитя, покинула Париж задолго до того, как господин Клаудиус поправился; она уехала с каким-то англичанином.

– Она была виновата в его страданиях и не пришла, чтобы попросить прощения и ухаживать за ним?

– Моя маленькая девочка, она была дамой из театра – она приняла эту кровавую жертву как дань преклонения своей опасной красоте и не чувствовала себя обязанной просить прощения или тем более лечить кровавые раны своими ухоженными руками… Вскоре после выздоровления господин Клаудиус приехал сюда – его брат… умер… и оставил своему наследнику много распоряжений… Он приехал впервые после долгого отсутствия – и я никогда ещё не видела, чтобы кто-нибудь так жестоко страдал, как он.

– У него были угрызения совести?

– Да, но дело было даже не в них – он не мог забыть ту женщину… Он как сумасшедший бегал по саду или часами играл на рояле…

– Серьёзный, спокойный господин Клаудиус? – спросила я ошеломлённо.

– Он не был таким в ту пору … Он искал покоя и утешения в музыке – а как он играл! Я очень хорошо понимаю, почему Шарлоттино «бабаханье» для него просто мука… Он не смог здесь долго находиться. Он целый год бесцельно колесил по миру, потом вернулся совершенно изменившимся – он стал серьёзным, строгим, молчаливым человеком, взявшим в свои руки бразды правления предприятием… Я больше ни разу не видела, чтобы он играл на рояле, я больше не слышала из его уст ни одного страстного слова, не замечала ни одного резкого движения. Он справился иначе, чем его брат, которого разрушила душевная боль; сильный дух Эриха позволил ему найти верное средство успокоения – работу. Так он стал тем, каков он сейчас, – работник в строгом смысле слова, стальной характер, который видит источник здоровья человеческой души в порядке и деятельности и старается везде их применять.

Фройляйн Флиднер говорила с живостью, которой я у неё ни разу не видела – она неизменно была приветлива и любезна, но при этом всегда сдержанна; видимо, рассказ её невольно увлёк. И я сидела подле неё и, затаив дыхание, слушала про неизвестный мне мир – для меня была чудом страстная любовь мужчины к женщине! Мои любимые сказочные истории побледнели и потеряли весь свой блеск рядом с повестью из жизни… И мужчина, который не мог забыть неверную женщину и которого боль потери до изнеможения гоняла по саду, был господин Клаудиус – он действительно умел чувствовать до самых глубин сердца?

– Он всё ещё любит эту женщину? – тихим голосом прервала я внезапно наступившее молчание.

– Моё дитя, я не могу вам ответить на этот вопрос, – сказала, улыбаясь, пожилая дама. – Неужели вы думаете, что кто-нибудь знает, что происходит в душе у господина Клаудиуса?.. Вы же знаете его и сами называете его серьёзным и спокойным; его душа для всех – закрытая книга… Но я думаю, он должен презирать эту женщину.

Стало темно. Фройляйн Флиднер открыла окно, потому что в комнате было душно, а дождь прекратился. На прилегающей улице было тихо, но издали до нас доносились звуки множества голосов. На противоположной стороне один за другим стали зажигаться газовые фонари – они отражались в лужах на тротуаре и оттеняли угрожающе-чёрное небо, висящее над городом… Их слабый свет упал и в комнату, где мы молча сидели друг подле друга, и я попросила фройляйн Флиднер не зажигать ламп, ведь было достаточно светло, – но ещё я боялась увидеть лицо пожилой дамы, потому что знала, каким испуганным и озабоченным оно должно было выглядеть.

И тут по тротуару прогрохотали шаги, и под открытым окном прозвучал быстро рассказывающий голос:

– Парализованная женщина, которая не могла спастись, утонула!.. Там, наверное, было ужасно!

Мы вскочили, и фройляйн Флиднер начала безостановочно ходить по комнате… Из прихожей послышались голоса. Фройляйн Флиднер открыла дверь.

– Из долины Доротеи пока нет новостей? – это крикнула сверху Шарлотта, перегнувшись через перила.

– Из наших людей ещё никто не вернулся, – отвечал старый Эрдман. Он стоял посреди прихожей, и его голос дрожал. – Но другие рассказывают, что там жутко, – продолжал он, – и наш господин первый среди спасающих – он слишком часто бросает вызов судьбе!.. Там ведь есть и другие!.. И герцог там.

– Как, его высочество собственной персоной? – крикнул сверху Дагоберт.

Эрдман подтвердил. Наверху хлопнула дверь, и лейтенант сбежал вниз по лестнице – он велел привести своего коня и ускакал… Прекрасный Танкред – каким жалким он сейчас мне показался!

Я снова забилась в уголок дивана, а фройляйн Флиднер, глубоко вздыхая, подошла к окну… Я думала о воде, яростно бушующей над землёй и топящей людей, которые не могут себя спасти… Это должно быть ужасно – погибнуть в мутных пенящихся водах! Но «господин Клаудиус слишком часто бросал вызов судьбе», как сказал старый Эрдман; он больше не ценил мир, людей и собственную жизнь – и был прав. Женщина, которую он не мог забыть, оказалась неверной, брат с сестрой и старый бухгалтер тоже, и я, к которой он всегда был добр, несколько часов назад вытащила на свет доказательства против него и его действий… Только фройляйн Флиднер его поддерживала – я поглядела с некоторой завистью на её маленькую фигурку, неподвижно уставившуюся в окно; у неё была чистая совесть, она никогда не причиняла ему боль, ей не придётся мучить себя упрёками, если – воды сомкнутся над благородной светловолосой головой… Я почти вскрикнула при этом представлении, но стиснула зубы и снова начала с испугом прислушиваться к каждому звуку за окном.

Так проходили часы. Мой отец тоже ещё не вернулся – по распоряжению фройляйн Флиднер старый Эрдман сходил в «Усладу Каролины»… Шум взволнованного города окончательно не улёгся, но стал тише – приближалась полночь… И тут на нашу улицу свернул экипаж – и с лёгким вскриком, в котором смешались радость и страх, пожилая дама сорвалась с места, а я пролетела через прихожую и распахнула входную дверь. Во дворе было почти осязаемо темно, но я сломя голову выбежала во двор навстречу подъезжающему экипажу.

– Это вы, господин Клаудиус? – крикнула я дрожащим голосом.

– Да, – раздалось с облучка.

Слава Богу!.. Я прижала руки к груди – мне казалось, что моё перепуганное сердце сейчас разорвётся.

Тут отовсюду набежали люди из дома и окружили повозку. Господин Клаудиус спрыгнул на тротуар.

– Дело действительно плохо, господин Клаудиус? – спросил старый Эрдман. – Действительно сорок тысяч талеров ущерба, как сказал Шефер?

– Потерь ещё больше – там всё разорено; в долине Доротеи придётся всё начинать сначала. Мне жаль хвойные подлески – не осталось больше ни одного, – сказал он живо. – Ну, всё это мы со временем возместим, но тут… – он замолчал и открыл дверцу экипажа.

Он помог кому-то выйти. Свет множества ламп в руках людей осветил молодую девушку, которая, опираясь на господина Клаудиуса, соскользнула на мостовую. Рыдания сотрясали её тонкую фигурку, неприбранные волосы рассыпались по плечам, обрамляя хорошенькое, искажённое страданием личико.

– Её мать утонула, – шептали люди, приехавшие вместе с ней.

Господин Клаудиус крепче обхватил её за талию и повёл по ступенькам. В темноте он прошёл вплотную рядом со мной – его одежда была абсолютно мокрой.

На верхней ступени стояла фройляйн Флиднер. Она протянула ему руки; что он ей сказал, я не слышала – внезапная робость и непонятная боль заставили меня отойти в глубь двора, подальше от людей – но я увидела, как пожилая дама взяла за руку плачущую девушку и увела её. Господин Клаудиус задержался в прихожей и поговорил с Шарлоттой. От меня не укрылось, что он при этом внимательно осматривался, словно искал кого-то – может быть, он узнал мой голос и хотел убедиться, что это была действительно я – та, которая сегодня так его рассердила?.. Какие глупые мысли! У него было множество более важных тем для размышления – он видел сегодня так много несчастья, а на его плечи легли такие тяжёлые проблемы!.. И разве он не привёл в свой дом отчаявшуюся осиротевшую девушку – привёл с нежной заботой и глубоким сочувствием? Она была не такой неблагодарной, как я; она не оттолкнула ладонь, которая поддерживала её; она доверчиво оперлась на руку, которая её обнимала… И он должен был вспомнить о строптивом создании с пустоши?.. Конечно же, нет…

Он снова сошёл со ступеней, остановился в дверях и стал напряжённо вглядываться в темноту. Между тем из экипажа вышел ещё один господин и подошёл к нему – я узнала моего отца. Я с удивлением увидела, как он самым сердечным образом протянул руку господину Клаудиусу, презираемому «лавочнику», и тепло попрощался с ним. В саду я подбежала к отцу и уцепилась за его руку. Он был поражён, что «его маленькая девочка в столь позднее время всё ещё на улице». Он сопровождал герцога в долину Доротеи, а затем вернулся домой в экипаже господина Клаудиуса. Пока мы шли в «Усладу Каролины», он рассказывал о происшедшем и о господине Клаудиусе.

– Какой человек! – воскликнул он, остановившись. – Герцог восхищён его спокойствием, хладнокровием и тем молчаливым достоинством, с которым он принял свалившееся на него несчастье… Я-то считал его ходячим арифмометром – тут я должен перед ним извиниться!

Да, какой человек!.. «Ну, всё это мы со временем возместим, но тут…» – этими несколькими простыми словами он сравнил свои огромные финансовые потери с горем молодой девушки. И это был денежный дядюшка, ледяной расчётливый человек?.. Нет, «работник в строгом смысле слова», который действовал не единственно ради доходов, а потому что он «видел источник здоровья человеческой души в порядке и деятельности»… Ах, теперь я уже лучше его понимала!..

В эту ночь я не легла. Я села у окна и стала ждать рассвета. С зарёй нового дня, бледно занимающегося за деревьями, я собиралась начать новую жизнь.