Текст книги "Вересковая принцесса"

Автор книги: Евгения Марлитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

24

Со двора в прихожую ворвался горячий воздух – казалось, что ароматное дыхание сада сгустилось в плотную неподвижную массу. Гроза ещё не началась, ещё ни одна капля дождя не упала на жаждущую влаги землю – но на брусчатке двора уже крутились в гибельном вихре щепки и обрывки бумаги, а тополя у излучины реки неистово размахивали своими пышными кронами – буря должна была вот-вот разразиться.

Принцесса спешно села в дворцовый экипаж, въехавший во двор с боковой улицы. Мой отец, который был вызван к герцогу, собирался её сопровождать. Принцесса ещё раз протянула руку господину Клаудиусу, а Шарлотте и Дагоберту дружески-сдержанно кивнула головой, на что они благодарно поклонились до самой земли. Моя скромная персона была в спешке забыта, и это было хорошо: я повернулась ко всем спиной, пробежала через двор и отворила калитку сада. Мне понадобились усилия, чтобы удержаться на ногах: буря хозяйничала уже вовсю. Она свирепо вырвала из моих из рук дверь – напрягая все силы, я снова ухватилась за ручку и резко захлопнула дверь за собой – сад не должен был оставаться открытым, таковы были строгие правила дома.

А теперь вперёд! Я прошла, тяжело дыша, несколько шагов и вдруг почувствовала, что продвигаюсь словно по бурному, пёстрому морю цветов… Как клонились к земле чашечки гелиотропов, петуний и гвоздик, выгибаясь кверху стеблями и листьями, чтобы затем опять подняться во всей своей многоцветной красе! Как отчаянно гнулись под порывами ураганного ветра стройные, благородные итальянские тополя!

Внезапно я поняла, что не чувствую под ногами почвы – сначала меня бросило на клумбу с гелиотропами, а затем отшвырнуло назад на ограждение двора. Цепляясь обеими руками за неровные камни, я прижала голову к стене, чтобы спрятаться от разрушительных порывов ветра. В какой-то момент я робко выглянула из-под спутанной массы волос, залепившей мне лицо – дверь рядом со мной распахнулась, и в сад вошёл господин Клаудиус – он огляделся, поворачивая голову, – и увидел меня.

– Ах, вот куда вас занесла буря? – воскликнул он. Через секунду он уже стоял рядом со мной и закрывал меня от дождя – ни один волос на моей голове больше не трепетал под порывами ветра.

– В самом деле, вы словно бедная ласточка, которую бурей вытолкнуло из гнезда! – засмеялся Дагоберт, который вошёл в сад следом за ним и, шатаясь, держался за стойку двери.

Я сняла руки со стены и отвернула лицо – это был тот самый смех, который на пустоши гнал меня под крышу Дикхофа.

– Давайте вернёмся в главный дом; вы не дойдёте до «Услады Каролины», – мягко сказал мне господин Клаудиус.

Я покачала головой.

– Ну, тогда я пойду с вами – без поддержки вы вряд ли устоите на ваших маленьких ножках.

«Тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг!» – пронеслось в моей голове – нет, я не хочу! Пускай они оба уходят! Тот, с фальшью в глазах, стал мне отвратителен, а перед тем, кто говорил со мной так мягко и терпеливо, я чувствовала глубокий стыд и робость.

– Мне не нужен плащ, который меня укроет – я хочу пойти одна, – нервно ответила я и поглядела на него сквозь блестящие, дрожащие на глазах слёзы.

Дагоберт снова засмеялся, а господин Клаудиус внимательно посмотрел на меня; неизъяснимое выражение скользнуло по его лицу.

– Вы больны, – тихо сказал он, склонившись ко мне. – Я никак не могу оставить вас одну. Пожалуйста, пойдёмте со мной.

Это неистощимое терпение и снисходительность к маленькой недостойной персоне, которую он должен был презирать и которая при всём при этом ещё и строптиво сопротивлялась, сломили моё упрямство; к тому же буря немного утихла, и я сама могла удержаться на ногах… Я стронулась с места.

Дагоберт всё ещё стоял у калитки. Немногие слова, тихо сказанные мне господином Клаудиусом, и моя внезапная готовность следовать за ним разбудили недоверие Дагоберта – он приложил палец к губам и угрожающе поднял правую руку. Затем он вернулся во двор и с силой захлопнул за собою дверь… Ненужное предупреждение! С моих губ не сорвётся ни один звук – вначале оболганный, а затем преданный господин Клаудиус будет ненавидеть меня, даже если мои новости неожиданно окажутся для него важными… Одновременно я вспомнила жуткие рассказы Хайнца о проданных душах – я и сама была такой несчастной душой, которая со страхом рвалась в разные стороны, но не могла улететь.

Мы стремительным шагом дошли до первой оранжереи; мне не понадобилась поддержка моего спутника – в раздуваемых ветром одеждах, едва касаясь земли, я летела рядом с ним… И тут небо разорвал слепящий розовый луч, почти одновременно раздался оглушающий раскат грома, и первые капли дождя забарабанили по стеклянной стене оранжереи… Мы торопливо вошли вовнутрь, под сень высоких чужедальних растений – неподвижных, стройных, недостижимых для ревущей бури. Я искоса взглянула на моего молчаливого спутника – он казался таким же недосягаемым, как и они – не потому ли, что он хранил в своём сердце мрачные тайны?

Он поймал мой взгляд и вопросительно посмотрел мне в лицо.

– Быстрая ходьба вернула краску вашим губам – вам лучше? – спросил он.

– Я не больна, – ответила я, искоса глядя на него.

– Но глубоко взволнована и потрясена, – добавил он. – Это неудивительно – юная душа не может выйти из своего безыскусного уединения в большой шумный мир без потрясений.

Я очень хорошо его поняла – как мягко объяснил он моё состояние! Ещё вчера я сказала бы себе: «Потому что он сам всегда лжёт» – но сейчас я уже не могла этого сказать.

– Я бы очень хотел облегчить вам этот переход, – продолжал он. – Там, в салоне наверху, я только что говорил себе: всё, что я могу сделать, – это безотлагательно удалить вас из этого дома… Но я могу ошибаться в своих суждениях, я тоже могу заблуждаться относительно тех, в чьи руки я передам вашу судьбу и благополучие…

– Я и сама не уйду, – перебила я его. – Неужели вы думаете, что я выдержала бы здесь хоть минуту после мучительного прощания? Я бы пешком побежала следом за Илзе, до самой пустоши, если бы я не должна была – остаться с отцом… Я хорошо знаю, что дитя должно быть рядом со своим родителем, что отец нуждается во мне – какой бы невеждой я ни была, он всё же ко мне привык.

Он поражённо посмотрел на меня.

– У вас больше воли, чем я думал – чтобы заставить выросшую на свободе натуру принять и признать свои обязанности, нужна большая сила духа… Это хорошо, потому что другой вариант я тоже считаю невыполнимым; о нём я подумал в тяжёлый момент удручающих впечатлений, в момент, когда я видел вас оступившейся… – при этих словах он отвёл глаза и поправил прижатый к стеклу оранжереи роскошный экзотический цветок с такой осторожностью, словно это занятие поглотило его целиком. Казалось, он не хочет видеть, как я закрыла руками лицо, чтобы спрятать от него краску стыда.

– Вы совсем не доверяете мне, вернее сказать, это доверие систематически в вас разрушается; поскольку в вашей душе, очевидно, не было ни малейшего недоверия к миру и людям, – сказал он очень серьёзно. – По отношению к вам мне досталась неблагодарная роль верного друга, который неутомимо предупреждает об опасности греха и потому вряд ли – пользуется любовью… Но это не должно меня удерживать от выполнения моего долга. Возможно, когда ваш горизонт расширится, тогда вы, может быть, поймёте, что моя рука является своего рода заботливой родительской рукой, закрывающей углы стола, чтобы дитя не набило себе шишек… Ну не считайте же так усердно песчинки у себя под ногами! – воскликнул он внезапно. – Может быть, вы поднимете взгляд? Мне хотелось бы знать, что вы думаете.

– Я думаю, что вы запретите мне общаться с Шарлоттой, – быстро ответила я и подняла голову.

– Не совсем – на моих глазах или в присутствии фройляйн Флиднер вы можете общаться с ней сколько захотите. Но я самым серьёзным образом прошу вас избегать оставаться с ней наедине. Её голова, как я вам уже говорил, полна нездоровых представлений, и я не допущу, чтобы она заражала вас измышлениями и фантазиями подобного рода… Как быстро непосредственная и чистосердечная душа подпадает под такое влияние, я имел возможность убедиться ещё сегодня. Пообещайте, что вы последуете моей просьбе! – забывшись, от протянул мне руку.

– Я не могу! – выдохнула я, а он, ужасно побледнев, быстро спрятал руку за спину. – Мне страшно и жарко в этом душном цветочном воздухе! – И действительно, моё сердце билось как сумасшедшее. – Видите, дождь стихает, я могу добраться до «Услады Каролины» под защитой деревьев, – пожалуйста, позвольте мне уйти!

С этими словами я выбежала из оранжереи и помчалась вдоль реки; ветер и дождь хлестали всё сильнее – я моментально вымокла. Чтобы не наткнуться на дерево и не свалиться в реку, я рукою загородила глаза – и бежала, бежала что есть мочи, пока не оказалась в холле «Услады Каролины»… Слава Богу, я больше не слышала звуков этого спокойного голоса, который вопреки всему так проникал мне в душу, как будто в нём билось тёплое, живое сердце!

У себя в комнате я сбросила насквозь промокший муслиновый наряд, облачилась в своё высмеянное чёрное платье и открыла ставни. Я была совсем одна в огромном доме; лишь внизу гомонили птицы, которые перед грозой ретировались в холл… Съёжившись в оконной нише, я перебирала жемчужины на моей шее. Перед моим мысленным взором я ужасающе отчётливо увидела полуприкрытые бабушкины глаза и услышала её слабый голос: «Илзе, надень бусы на эту тонкую смуглую шейку!», а затем: «Они тебе к лицу, дитя моё! У тебя глаза твоей матери, но якобсоновские черты»… Имя, которое я якобы не знала, было написано на моём лице… Такого лживого, неверного создания, как я, нет, наверное, на всём белом свете! На какую дорожку я ступила? Как часто за эти несколько недель я позволяла другим подвигать себя на неправедные, бездумные действия! Но теперь – я пылко прижала жемчужины к губам – теперь я хотела исправиться и не хотела больше действовать вслепую, не задаваясь вопросом: «Кому ты причинишь этим боль?»

За окном по-прежнему бушевала гроза – казалось, в воздухе столкнулись две бури… И тут к своему испугу я увидела, что из кустарника показались две фигуры и побежали к дому – это были брат с сестрой.

– Да, дитя, человек должен бороться, если он ищет следы своего счастья! – ворвавшаяся в комнату Шарлотта швырнула в угол покорёженный зонтик и оросила диван каплями дождя со своей шали; затем она вытерла лицо и голову носовым платком.

– Наконец-то! – воскликнула она. – Мы были как на иголках, пока дядя Эрих находился в саду, а мы не могли пройти сюда! Сейчас он в своей рабочей комнате, и Экхоф тоже – по вашему желанию мы ему не сказали, что вы посвящены в тайну… Папа ваш во дворце, так что удачнее и быть не может – мы здесь одни. Теперь вперёд!

– Сейчас?! – вскричала я, содрогаясь. – Там наверху сейчас ужасно страшно!

Дагоберт разразился громким смехом, а Шаролотта густо покраснела и гневно топнула ногой.

– Боже мой, не будьте же такой трусихой! – резко прикрикнула она на меня. – Я умираю от нетерпения, а вы тут несёте всякий вздор!.. Или вы воображаете, что я снова опущусь до просьб? Я ждала, как евреи мессию, отъезда вашей фатальной, никак не уезжающей Илзе! Я молилась о наступлении вечера, когда сегодня дядя одним словом посеял в моей душе ужасные сомнения! Я чуть не задохнулась от ударов собственного сердца!.. К тому же Дагоберт возвращается послезавтра в свой гарнизон – он должен перед этим убедиться! Мы не даём вам ни одной минуты отсрочки, выполняйте своё обещание! Вперёд, дитя, вперёд!

Она схватила меня за плечи и начала трясти. До сих пор я робко любила эту сильную, энергичную девушку и восхищалась ею, но сейчас я её просто боялась, а то, как она говорила об Илзе, ужасно возмутило меня; но я молчала, поскольку сама сунула голову в эту петлю и уже не могла пойти на попятный. Я открыла дверь в спальню и показала на шкаф.

– Отодвинуть? – тут же догадалась Шарлотта.

Я кивнула, брат с сестрой ухватились за шкаф и сдвинули его с места – за ним показалась оклеенная обоями дверца… Шарлотта открыла её и ступила на лестницу. На секунду она остановилась и, ужасно побледнев, прижала руки к сердцу, словно боялась, что оно выскочит из груди, – затем взлетела наверх, а мы с Дагобертом за ней.

Я оказалась права – здесь, наверху, было жутко. Как раз в этот угол дома бил ураганный ветер, словно он хотел разрушить эту часть замка и развеять над землёй сокрытые здесь воспоминания и свидетельства таинственных событий. За роллетами с розовым рисунком звенели стёкла, заливаемые потоками дождя, и даже нежный свет газовой драпировки был погашен наступающей темнотой.

Шарлотта открыла дверь, вошла и схватилась за висящий на двери плащ. Она сняла его с крючка и расправила.

– Это домино, маскарадный костюм, который могли носить как мужчины, так и женщины, – сказала она глухо и выпустила плащ из рук – он упал на пол… Пожав плечами, она подошла к туалетному столику и окинула взглядом стоявшую на нём серебряную утварь.

– Помада и рисовая пудра, а здесь несколько флаконов с туалетной водой! – заметила она, сдувая толстый слой пыли. – Мы знаем, как может выглядеть туалетный столик красивого, юного, обожаемого дамами офицера, да, Дагоберт? Прекрасный Лотар был тщеславнее любой женщины – и если вы не предъявите ничего более убедительного, дитя, то дело плохо! – бросила она мне через плечо с кажущимся спокойствием; но в её глазах было нечто, снова вызвавшее во мне сочувствие – это был смертельный страх и глубочайшее уныние.

Внезапно из её груди вырвался дрожащий крик, крик ликования, который заледенил мне кровь. Она протянула руки, промчалась через открытую дверь в соседнюю комнату и бросилась на плетёную колыбельку, стоявшую рядом с кроватью под фиолетовым балдахином.

– Наша колыбель, Дагоберт, наша колыбель – о Боже, Боже мой! – залепетала она, а её брат подскочил к одному из окон и раздвинул тёмные шторы. Бледный дневной свет упал на маленькое пожелтевшее покрывальце, в котором Шарлотта спрятала своё лицо.

– Это правда, всё правда – до последнего слова! – пробормотала она, поднимаясь. – Я благословляю покойную женщину, которая подслушивала!.. Дагоберт, здесь наша высокородная мать услыхала наш первый крик! Наша высокородная мать, гордая дочь герцогов фон К., как упоительно это звучит, и как они все падут ниц, эти дочки аристократов, которые морщили нос при виде приёмного ребёнка торговца! Боже, меня просто распирает от счастья! – вскричала она, сжав ладонями виски. – Он был прав, наш жестокий недруг в лавочном доме, когда сказал мне недавно, что я сначала должна вынести правду! Я оглушена!

– Ну что ж, – сухо и сердито сказал Дагоберт, вновь задёргивая шторы. – выплесни свои эмоции!.. Но затем я должен буду обратиться к твоему разуму – это бурное проявление чувств мне абсолютно непонятно… Мне не были нужны подобные доказательства, совершенно хватило сообщения Экхофа, да и оно было всего лишь лучом солнца, осветившим всё то, что уже жило в нашем сердце, нашей крови.

Шарлотта нежно поправила зелёный полог над колыбелькой.

– Благодари Бога за это душевное равновесие! – сказала она уже менее эмоционально. – Моя скептическая голова не давала мне покоя последние несколько дней… А вы, милая невинность, – насмешливо сказала она мне, – вы мололи вздор насчёт женского почерка и дамского плаща, который оказался весьма сомнительным, а эта комната с её деталями ускользнула от ваших глупых глаз!.. Неужели вы так ужасно простодушны?.. Одним-единственным словом вы могли избавить меня от мучений последних дней!

Я едва слушала этот горько-насмешливый голос и подавленно вспоминала патетические слова Экхофа о жизни, пробудившейся в запечатанных залах. Сейчас всё, что имело отношение к тайне двух давно умерших людей, было вытащено из-под толстого слоя пыли на свет божий … Как заботливо береглась эта тайна! Даже сестра принцессы прошла мимо, ничего не подозревая – кто знает, может те двое горячо желали сохранить покров тайны даже за порогом смерти?.. А теперь они лежали в могиле, прекрасная принцесса и мужчина с пятном крови на лбу, и не могли помешать чужим рукам и глазам рыскать здесь – или они вернутся, чтобы предостеречь, как считал мрачный фанатик? Эти комнаты, в которых прежде двигался лишь безмолвный солнечный луч, сейчас ужасающим образом наполнились жизнью. Снаружи буря билась о стены, а здесь с лёгким стоном под потолком тянулись потоки воздуха, медленно трепетали гардины на окнах, над половицами шуршали струящиеся дамские платья, открывая тут и там пятна света, беспокойно мечущиеся по фиолетовому кроватному пологу и таинственно пробегающие по затенённым углам – словно бедные души, осуждённые бродить между небом и землёй… Буря завывала в камине; она вымела из него на пол остатки пепла, пытаясь дотянуться до дребезжащих стеклянных дверей и сорвать с плафона и стен ясные лики богов и купидонов. Это было дерзко – среди всего этого движения украдкой копаться в тщательно оберегаемом наследии умерших; но я молчала – как мог бороться мой слабый голос с этой страстью и – сейчас я нашла слово для Шарлоттиного неистового поведения – с этой алчностью, жаждущей отличий и высокого положения?

Брат с сестрой стояли перед письменным столом, к которому я в прошлый раз отнеслась с большим благоговением – я едва позволила своему дыханию коснуться его поверхности, – а сейчас на нём в одну минуту были опрокинуты и перевёрнуты все предметы.

– Мамин герб на печати, письменном приборе и почтовой бумаге! – сказала Шарлотта – её голос всё ещё дрожал, но к ней её вернулось гордое спокойствие и уверенность. – И здесь старые конверты! – она вытянула несколько конвертов из-под пресс-папье. – «Её высочеству принцессе Сидонии фон К., Люцерн», – прочитала она. – Видишь, Дагоберт, все эти письма были в Швейцарии, посмотри на почтовые штемпели. Видимо, какая-нибудь доверенная особа ехала вместо мамы в путешествие, получала письма и переправляла их в «Усладу Каролины».

Дагоберт не отвечал. Он дёргал за замок стола – ключ отсутствовал; по словам Экхофа, именно здесь находилась папка со всеми документами Лотара. Пожав плечами, Дагоберт с мрачным лицом отвернулся, подошёл к оконной двери и посмотрел на улицу. Шарлотта небрежно швырнула конверты обратно на стол и направилась в другой конец зала. Там стоял рояль – я в прошлый раз его в спешке не заметила. Шарлотта тут же открыла его крышку и ударила по клавишам, которых, может быть, больше не должна была коснуться ничья рука – во всяком случае, они оказали сопротивление: с ужасным диссонансом, сопровождаемым дребезжанием оборванных струн, его звуки так пронзительно отразились от стен, что даже сильная духом Шарлотта отшатнулась и быстро захлопнула крышку. Она была испугана; но в ней не было даже намёка на ту сердечную робость, тот боязливый пиетет, с которым я в каждом из этих неподвижных предметов видела чувствительную душу. Она схватила ноты, лежавшие на рояле, и стала в них рыться; затем она вдруг вскрикнула и запела полуликующе-полуприглушенно: «Già la luna è in mezzo al mare, mamma mia si salterà!».

– Дагоберт, это то, что мама пела в салоне мадам Годен, это оно – здесь, здесь! – она помахала нотами в воздухе. Я не услышала ответа её брата и повернулась. Он стоял к нем спиной, согнувшись над письменным столом. Я подскочила к нему.

– Вы не должны этого делать! – сказала я, испугавшись звуков моего собственного голоса – так глухо и дрожаще он прозвучал; но я мужественно смотрела ему в лицо.

– Ну, что я не должен? – насмешливо спросил он, однако опустил руку, сжимающую какой-то инструмент.

– Взламывать замок, – твёрдо ответила я. – Я виновата, что вы здесь, за печатями, – ведь это я вас сюда привела; мне не надо было этого делать, это была большая ошибка, и я сейчас очень хорошо это понимаю… Но больше ничего не должно произойти, я этого не допущу! – вскинулась я, когда заметила, что он снова поднял руку с инструментом.

– В самом деле? – засмеялся он. Это было странно – его взгляд скользнул по мне, и в нём зажглось пламя, которого я никогда прежде не видела. – Как вы собираетесь мне помешать, вы, хрупкое, нежное создание? – насмешливо спросил он и быстро воткнул инструмент в замок – я услышала скрежет и скрип. Со страхом и гневом я схватилась обеими руками за его локоть и попыталась оттащить его от замка – и в тот же момент почувствовала, что его руки сомкнулись на моей талии, и он зашептал мне в ухо:

– Маленькая дикая кошка, не дотрагивайтесь до меня и не смотрите на меня так – это опасно! Ваши пьянящие глаза с самой первой минуты вскружили мне голову! Именно ваша дикая злоба привлекает меня, и если вы ещё раз меня оттолкнёте, как сегодня на лестнице, тогда посмотрим, что с вами будет – очаровательная, гибкая ящерка!

Я закричала, и он отпустил меня.

– Что за шутки ты тут шутишь, Дагоберт? – накинулась на него подбежавшая Шарлотта. – Оставь ребёнка в покое, слышишь? Она не для ваших лейтенантских шуток! Леонора находится под моей защитой, и баста!.. Между прочим, она права, невинная малышка! То, что тут заперто, мы не должны взламывать… Чего будут стоить бумаги, если мы вынуждены будем сказать, что мы их украдкой вытащили из-под судебных печатей?.. Они будут лежать здесь в целости и сохранности, пока в один прекрасный день не выйдут на белый свет во всём блеске. Они недоступны даже дяде Эриху – под теми печатями, которые он сам же повелел наклеить на двери. И намбольше не надо в них заглядывать – я знаю теперь так же уверенно, как дышу, что мы здесь родились, что мы стоим сейчас в доме наших родителей, на нашей собственной, унаследованной земле! – сказала она торжественно. – Слышишь? Буря благословляет нас!

Да, это был толчок, потрясший пол под нашими ногами, распахнувший балконную дверь, которую я в прошлый раз в испуге не закрыла как следует, и моментально заливший письменный стол потоками воды.

– Ха-ха, она благословляет нас и хочет показать, как надо действовать! – засмеялся Дагоберт и снова закрыл дверь. – Она не касается ценного стола руками в бархатных перчатках – нет, она говорит: «Сила против силы!»… Если действовать по-твоему и по советам Экхофа, то мне придётся выпрашивать у дяди Эриха каждый грош и выслушивать упрёки насчёт долгов, пока я не поседею, а ты в ненавистной зависимости останешься старой девой!

– Я и так ею буду, – ответила она, слегка побледнев. – Я никогда бы не вступила в неравный брак, но эти дворцовые лягушки мне до смерти противны… И я не хочу любить, не хочу!.. У меня совершенно другая цель – я хочу стать настоятельницей женского монастыря – и многие будут под моей властью, многие из тех, кто меня задевал – пускай они поберегутся!.. Я, кстати, тебя не понимаю, Дагоберт, – сказала она, переводя дыхание. – Мы ведь давно договорились, что откладываем всё до января, когда ты будешь переведён сюда, что до этого мы будем молчать и собирать информацию. Мне будет довольно тяжело выдержать всё одной – мне трудно уже сейчас глядеть дяде в глаза, не имея возможности сказать ему: «Ты лжец!», общаться с Флиднер, которая вечно делает дружелюбно-мирное лицо и систематически позволяет обкрадывать нас – злобная кошка! И ведь она мне действительно нравилась!.. Мне это будет исключительно тяжело, но ничего не поделаешь, это надо вынести! Экхоф, беспрестанно проповедуя осторожность и спокойствие, абсолютно прав!

Она вытерла своим платочком влагу со стола и поправила потревоженный ящик.

Я больше не участвовала в их поисках и исследованиях. Я встала, как часовой, между столом и оконной дверью… Мне казалось, что от бури всё ещё дрожит земля, но то была дрожь в моих ногах… Я никогда ещё не чувствовала себя так ужасно, как в ту минуту, когда чужие руки сомкнулись на моей талии. Если бы меня скинули в тёмную бездну, я не испугалась бы так сильно, как тогда, когда услышала этот жаркий шёпот, который я отчасти совершенно не поняла и который тем не менее вызвал прилив крови к моим щеками и вискам… Я бы охотнее всего развернулась и убежала как можно дальше, но меня удерживал страх, что они всё-таки взломают стол.

Мне пришлось простоять на месте несколько часов. Были обысканы многочисленные комнаты, находящиеся за теми, что я осмотрела… Буря постепенно слабела; грохот дождя о балкон превратился в мягкое журчание, а сквозь бледные шёлковые занавеси пробился светлый луч, ожививший радостные лица богов и купидонов на стенах.

– Вот наш герб, малышка, поглядите-ка! – сказала вернувшаяся в зал Шарлотта. Она протянула мне кольцо-печатку. – Хотя папа и не носил колец, как заверила сегодня её светлость, но тем не менее существует вот это кольцо, которое, судя по всему, часто использовалось в качестве печати – оно лежало на папином письменном столе; я возьму его – это единственное, что я сейчас присвою. – Кольцо скользнуло ей в карман.

Наконец я была свободна. Мы спустились вниз по лестнице, и шкаф был снова задвинут на место.

По тёмной лестнице, на которую Шарлотта ступила в мучительных сомнениях, брат с сестрой сошли полноправными наследниками барона Лотара фон Клаудиуса, побочными отпрысками герцогского дома. Решение загадки было очевидным даже для меня – так как же было возможно, что господин Клаудиус твёрдым голосом и с ясными глазами отрицал правду?.. И тем не менее, пусть дело обстоит так, как обстоит, – он не солгал!..