Текст книги "Вересковая принцесса"
Автор книги: Евгения Марлитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
28
На следующее утро, когда моей кровати коснулся бледный, холодный солнечный луч, ощущение блаженства развеялось как дым. Меня охватил стыд, хотя я и не понимала, почему… Фройляйн Флиднер энергично протестовала, но все её уговоры были напрасны – я выскочила из кровати, дрожащими руками натянула на себя одежду и помчалась в «Усладу Каролины» – я сбежала из главного дома…
Но от острого взгляда, под которым я когда-то беззащитно дрожала, я уже сбежать не могла… Удивительно, но господин Клаудиус, который до того дня реагировал на моё отчуждённое поведение со спокойствием и сдержанностью, теперь ни на йоту не отступал от занятой в тот вечер позиции. Он тогда поддерживающе обнял меня, а теперь казалось, что это случилось очень давно – вечность назад. Я избегала его взгляда, опускала глаза, когда он со мной заговаривал, упорно молчала в его присутствии – но всё это не оказывало на него никакого действия: он разговаривал со мной неизменно мягким тоном, и его ясный лоб ни разу не нахмурился. Он железной хваткой держал меня, не касаясь и пальцем, и своё заявление, что он сумеет защитить меня, воплощал неустанно. Он чаще бывал в обсерватории, чем в своей конторе; чаепития в главном доме прекратились – зато господин Клаудиус часто сидел за нашим чайным столиком в библиотеке, и пока зимний ветер завывал за стенами дома и надувал зелёные шторы на окнах, мой отец выступал со своим знаменитыми докладами перед двумя своими соседями по столу. Господин Клаудиус слушал с неослабевающим вниманием; лишь иногда с его губ срывалось замечание – и тогда оратор поражённо отшатывался, потому что это замечание было новым, оригинальным и базировалось на глубоких знаниях, которых он никак не мог предположить у «лавочника».
Наше соглашение по поводу моей работы для фирмы тоже вступило в силу. Задания я получала от фройляйн Флиднер, готовые пакеты отдавала тоже ей – и была очень удивлена, когда оказалось, что письмом можно зарабатывать такие огромные суммы; денежных затруднений у меня больше не было – даже кое-что ещё и оставалось.
Какая перемена! Я чувствовала себя крепко-накрепко привязанной к другой душе, но больше не завидовала птицам, которые вольно летали над пустошью – мне хотелось, ликуя, кричать всем ветрам, что я пленница… Я бы с радостью и в самом деле разбила себе голову о деревья, чтобы ещё раз блаженно почувствовать, как за меня страдает другая душа! Ради него одного я забыла и себя, и весь мир, и то, что у меня на совести два греха – ложь и молчаливое соучастие в тайне. Но я спускалась с небес на землю, когда моего слуха касался голос Шарлотты или перед моими глазами появлялась её мощная фигура – хотя сейчас она замкнулась в гордом молчании. На следующий день после того бурного вечера она заявилась ко мне в комнату.
– Я не собираюсь касаться вас кончиком пальца! – горько бросила она мне с порога. – Я лишь хочу помириться с вами, принцессочка! Простите меня за то, что я вам сделала! – Тронутая, я подбежала к ней и взяла её за руку.
– Вы видели, как я вчера довела до белого каления нашего тирана? Он проиграл!.. Я хожу по этому лавочному дому с замкнутыми устами и с тяжестью в сердце – каждый кусок, который я ем, разжигает во мне ярость и возмущение; но я держусь – я должна беречь наше бесценное сокровище в письменном столе, пока не вернётся Дагоберт!.. О как я возликую, когда навсегда захлопну за собой двери этой лавки и вступлю в родительский дом! – Во время этой бурной речи я робко отпустила её руку и попятилась назад. С этого момента мы редко виделись наедине; только когда я в дворцовом экипаже возвращалась от принцессы, Шарлотта выходила во двор и провожала меня по саду, я должна была всё ей рассказывать и обо всём докладывать…
…Вскоре после визита в Клаудиусовский дом принцесса Маргарет тяжело заболела нервной болезнью и была вынуждена покинуть К. для прохождения курса лечения. Во время её отсутствия я, конечно же, при дворе не появлялась; но теперь я должна была там бывать дважды в неделю – и это были единственные моменты, когда господин Клаудиус ходил по дому с холодным и мрачным лицом.
Вот так, в счастье и сжимающем сердце страхе, во внутренней борьбе и блаженном покое протекала неделя за неделей, а затем пришли последние дни января, а с ними и Дагоберт… Меня охватил неописуемый ужас, когда я узнала, что господин лейтенант прибыл со всеми пожитками – грозный момент приближался во всей своей кошмарной угрозе, и мне хотелось зажмурить глаза, чтобы спрятаться от него; но я сказала себе, что предпочту один освобождающий, болезненный шаг мучительным колебаниям между страхом и надеждой. Я наконец освобожусь от своего злосчастного соучастия, я смогу заговорить и покаяться в своём легкомыслии. Это были тяжёлые для меня дни – к тому же мой отец вдруг ужасно изменился. Его поведение напомнило мне то время, когда шла речь о приобретении монет: он не ел, а по ночам я слышала, как он без устали ходит по комнате. На него со всех сторон хлынул поток писем, и при каждом новом письме, которое он вскрывал торопливыми руками, по его осунувшемуся лицу разливалась краснота. Он постоянно что-то писал, но не в своей рукописи о сокровищах «Услады Каролины» – она сиротливо лежала на его столе… Я напряжённо вслушивалась в его бормотание, с которым он часто вышагивал по комнате, но не могла понять ни слова, а спрашивать не решалась, чтобы не беспокоить его ещё больше.
Я никогда не забуду тот момент, когда его старательно сохраняемое внешнее спокойствие наконец взорвалось! Это случилось в один из тех хмурых зимних дней, которые свинцом ложатся на землю и на человеческие души. После обеда отец удалился в свою комнату и прихватил только что пришедшие газеты. Уже через несколько минут я услышала, как он вскочил, с грохотом захлопнул за собой дверь и побежал наверх в библиотеку. Я со страхом помчалась за ним.
– Отец! – воскликнула я и обхватила его, когда он пробегал мимо.
Наверное, я выглядела ужасно напуганной, потому что он обеими руками взлохматил волосы и с очевидным усилием попытался казаться спокойным.
– Ничего, Лорхен, – сказал он принуждённо. – Иди к себе, моё дитя… Люди лгут! Они не уважают славу твоего отца! Они знают, что нанесут ему смертельный удар, если поставят под сомнение его авторитет… И теперь они приходят толпами, и у каждого в руке камень… Да, закидайте его камнями! Он слишком долго светил!
Внезапно он замолчал и посмотрел на дверь за моей спиной. На пороге стояла дама – высокая, в чёрном бархатном пальто с широким горностаевым воротником. Она откинула белую вуаль – о Боже, какая красавица! Мне сразу же подумалось о Белоснежке – чёрные как ночь глаза, белый лоб, а на щеках – нежный румянец.
Мой отец с неприятным удивлением смотрел на неё, пока она плавной походкой приближалась к нам. Слабая улыбка коснулась её губ, а взгляд лукаво скользнул по фигуре отца – это выглядело очаровательно, почти по-детски непринуждённо; но я догадывалась, что под этим невинным фасадом лихорадочно бьётся сердце – её ярко-красные губы вздрагивали от нервного напряжения.
– Он меня не знает, – сказала она звучным голосом. – Мне придётся ему напомнить о том времени, когда мы играли в ганноверском саду, где старшая сестричка изображала коняшку и получала от Виллибальда шенкеля – ты ещё помнишь?
Мой отец отшатнулся, как будто из бархатного пальто прекрасной дамы вылезли когти какого-то чудовища. Ледяным взглядом он смерил её с головы до ног – я никогда не думала, что этот вечно неуверенный, суетливый человек может выразить такую жёсткость и холодность.
– Я не могу поверить, что Кристина Вольф, которая и в самом деле жила когда-то в доме моего отца, господина фон Зассена, действительно ступила на мой порог, – сказал он строго.
– Виллибальд…
– Я очень прошу, – перебил он её и поднял руку, – у нас нет ничего общего!.. Была бы это та заблудшая, которая из-за непреодолимой склонности к искусству покинула материнский дом, я бы тотчас же принял её – но с воровкой я дела иметь не собираюсь.
– О Боже! – она сложила руки на груди и с мукой обратила лицо к небу – я не понимала, как он может противиться этому облику мадонны, хотя слово «воровка» ударило меня как электрический разряд. – Виллибальд, это бессердечно! Не суди так строго тот единственный грех молодости! – умоляла она. – Разве я могла вступить без денег на так горячо желаемую мною жизненную стезю? Мать не дала мне ни пфеннига, ты же знаешь, а я ведь требовала у неё такую маленькую, такую незначительную сумму…
– Всего двенадцать тысяч талеров, которые ты утащила из накрепко запертого секретера…
– Разве у меня не было прав на это, Виллибальд? Скажи сам.
– И на бриллианты нашей тогдашней гостьи, баронессы Ханке, которые в ту же ночь бесследно исчезли и которые моя мать должна была возместить с большими жертвами, чтобы уберечь наш дом от позора огласки?
– Ложь, ложь! – вскричала она.
– Уйди, Лорхен – это не для тебя, – сказал мне отец и повёл меня к двери.
– Нет, не уходи, моё милое дитя! Будь милосердна и помоги мне убедить его, что я невиновна!.. Да, ты – Леонора!.. О эти чудные, восхитительные глаза! – Она притянула меня к себе и поцеловала в веки – мягкий бархат её пальто коснулся моей кожи, а фиалковый аромат её духов был просто одурманивающим.
Твёрдой рукой отец вырвал меня из её объятий.
– Нечего оболванивать моё невинное дитя! – резко вскричал он и вывел меня из комнаты.
Я сошла по лестнице и, оглушённая, опустилась на нижнюю ступеньку… Значит, это была моя тётя Кристина, «позор семьи», как назвала её Илзе, и «звезда», как она сама себя называла!.. Она была звездой, эта пленительно прекрасная дама!.. Всё, что я до сих пор видела привлекательного в женщинах, поблекло перед её красками и её молодостью!.. Как густо лежали чёрные локоны на белом горностае! Как сиял этот прекрасный лоб, с которого голубыми змейками сбегали к вискам кровяные жилки! Ах, и её изумительный голос, он вернулся, лечение помогло!.. Тонкие руки, которые так мягко и нежно обняли меня и прижали к груди – разве они могли украсть?… Нет, нет, негодование моей тёти полностью опровергало это обвинение – ведь я видела, как в её глазах блестят слёзы!
С колотящимся сердцем я вслушивалась в разговор в библиотеке и не могла разобрать ни слова – но он длился недолго. Дверь открылась, и я услышала, как тётя сказала «Пусть Бог простит тебя!», затем по лестнице зацокали башмачки… Её шаги становились всё медленнее – и внезапно она закрыла рукой глаза и прислонилась к стене. Я взбежала по ступеням и взяла её за руку.
– Тётя Кристина, – воскликнула я с глубоким волнением.
Она медленно опустила руку и поглядела на меня с трагической улыбкой.
– Мой маленький ангел, отрада очей моих, ты ведь не веришь, что я преступница? – сказала она, ласково погладив меня по подбородку. – Злые, злые люди, они травят меня своей клеветой!.. Что мне пришлось вынести! И в каком ужасном положении я сейчас нахожусь, когда твой строгий отец неумолимо отверг меня! Дитя, у меня нет ни крыши над головой, ни угла, где бы я могла преклонить голову… На последние гроши я добралась до К. – мне хотелось увидеть тебя, моя маленькая Леонора! Ради бога, приюти меня всего лишь на несколько дней – а потом я справлюсь сама!
Я оказалась в мучительном положении… Я бы тотчас же постелила для неё мою собственную постель, а сама бы спала на соломе – так сильно оплели меня чары этой женщины; но я не могла оставить её в этом доме против воли моего отца. Я подумала о фройляйн Флиднер – она была такая добрая и всегда была готова помочь, может быть, она сможет что-нибудь посоветовать… Ах, все мои добрые намерения, согласно которым я сначала должна была подумать, а потом действовать – где они были?.. Не сказав ни слова, я повела мою тётю вниз по лестнице и далее по газону – она шла за мной послушно, как ребёнок. Мы как раз собирались углубиться в кустарник, как нам навстречу попались брат с сестрой – Шарлотта в белоснежном атласном капоре и фиолетовом бархатном пальто на меху, накинутом на плечи, – они, несомненно, вышли на прогулку.
Я ещё не видела «господина лейтенанта», поскольку последовательно избегала его, хотя он частенько заглядывал в «Усладу Каролины». Я ужасно испугалась и отшатнулась от них. Но и он был поражён – его карие глаза, которых я с момента похода в бельэтаж ужасно боялась, со странным блеском уставились мне в лицо. Я сделала вид, что не вижу его протянутой руки, и представила Шарлотту моей тёте. С неприятным удивлением я увидела, что по красивому лицу несчастной женщины пробежала какая-то тень – она хотела заговорить, но не смогла вымолвить ни слова. Шарлотта элегантно, но небрежно наклонила голову, высокомерно оглядывая стоящую перед ней фигуру.
– Фройляйн Флиднер вряд ли вам что-то посоветует, – холодно сказала она мне, когда я несколькими словами обрисовала ей моё намерение. – И ещё менее поможет – у нас в главном доме мало места… Я вам рекомендую обратиться к вашей подруге Хелльдорф – у неё наверняка найдётся комнатка, где вы сможете разместить вашу тётю.
Я возмущённо отвернулась, а моя тётя быстро опустила вуаль.
В этот момент мимо нас, поздоровавшись, прошёл садовник Шефер. Швейцарский домик был его собственностью, и я знала, что он часто сдавал внаём одну из комнат своей покойной жены. Я побежала к нему и спросила его – он сразу же выразил готовность принять мою тётю и тут же пригласил её пойти с ним, потому что там всё «в образцовом порядке».
Не посмотрев больше на брата с сестрой, тётя устремилась за пожилым человеком, который заговорил с ней в своей мягкой манере и повёл её к дверце, от которой у меня был ключ… Казалось, что мою тётю гонит вперёд какое-то глубокое внутреннее волнение – Шефер за ней не поспевал, а я и вовсе отстала.
– Ради Бога, избавьтесь от этой внезапно нагрянувшей тётушки! – шепнула мне Шарлотта. – Это знакомство не делает вам чести – у неё же на лице косметика толщиной в палец!.. И эта театральная имитация горностая! Fi donc!.. Дитя, у вас странные родственники – бабушка-еврейка, а теперь ещё и эта размалёванная тётушка!.. Кстати, не опаздывайте сегодня вечером – дядя Эрих против ожидания позволил себе потратить приличную сумму денег – оранжерея просто сияет огнями – ну, пускай это ему пойдёт на пользу!
Она засмеялась и взяла за руку Дагоберта, который внимательно смотрел вслед моей тёте.
– Я не знаю – я, наверное, когда-то уже видел эту женщину, – сказал он и положил руку на лоб. – Бог его знает, где…
– Ну, это легко отгадать – ты, вероятно, видел её на сцене, – сказала Шарлотта и нетерпеливо потащила его вперёд.
Глубоко огорчённая, я глядела им вслед… Бедная тётя! Да, она была несчастная, преследуемая людьми женщина – а теперь ещё и то единственное, что у неё было, её красота, оказалась нарисованной.
Угловая комнатка, в которую нас привёл Шефер, показалась мне очень хорошенькой и уютной. В несколько минут старик развёл огонь в печке и поставил на подоконник вазы с розами и резедой.
– Узкая и низкая, – сказала моя тётя и подняла руку, как будто хотела достать до белоснежного потолка. – Я к такому не привыкла, но я вынесу – с благими намерениями человек может всё, не так ли, мой ангелочек? – Она сбросила шляпку и пальто и предстала передо мной в синем бархатном платье. Конечно, по швам и на локтях это роскошное платье поблекло и потёрлось, но оно облегало стройный стан; маленький шлейф подчёркивал поистине княжеское величие всей её фигуры, а в глубоком вырезе мерцала ослепительная грудь… А какие волосы! Надо лбом вились чёрные, как вороново крыло, локоны, они спадали ей на грудь и на спину, а на изящной голове лежали толстые косы – как она носила эту сказочную роскошь, я не понимала, а ещё менее – как она могла при этом так быстро и изящно двигаться.
Она, конечно, прочла это неприкрытое восхищение на моём лице.
– Ну, маленькая Леонора, нравится тебе твоя тётя? – спросила она, лукаво улыбаясь.
– Ах, ты такая красивая! – воодушевлённо воскликнула я. – И такая, такая молодая – как это только возможно? Ты же на три года старше моего отца!
– Глупенькая, кто же об этом кричит во всё горло? – воскликнула она, принуждённо улыбаясь, и приложила свой нежный пальчик к моим губам.
Оглядевшись, она заметила маленькое зеркальце на стене.
– Ах, это не годится, нет, так не пойдёт! – шокированно воскликнула она. – В этом осколке даже носа не увидишь!.. Как же я буду приводить себя в порядок? Я же не крестьянка, дитя, – я привыкла жить по-княжески!.. Ты же принесёшь мне другое, пристойное зеркало, чтобы я хоть приблизительно могла держать себя в порядке?.. Там, в замке, где ты сейчас живёшь, есть, конечно, какое-нибудь лишнее трюмо… Дитя – между нами – любой знак внимания, который ты мне окажешь в этой временной неприятной ситуации, обернётся тебе потом тысячекратной благодарностью с другой стороны… Достань мне всё, что мне нужно для удобства, – яза это отвечу.
– Как я могу, тётя? – смущённо ответила я. – Ведь мебель в наших комнатах принадлежит господину Клаудиусу!
Она улыбнулась.
– Мне бы не хотелось даже сдвинуть с места какой-нибудь стул, – серьёзно продолжала я. – Из «Услады Каролины» я при всём желании не могу тебе ничего принести; но, возможно, фрау Хелльдорф сможет одолжить тебе то, что ты хочешь, – давай поднимемся к ней.
Меня сильно повергло в уныние, что и маленькая женщина приняла мою красивую, роскошно наряженную протеже неприятно поражённым взглядом. Не помогло и то, что моя тётя неотразимо-сладким голосом сказала ей тысячу приятных слов и назвала обоих детей ангелочками с золотыми локонами. Тонкое лицо моей подруги не утратило своего выражения холодной, недоверчивой сдержанности, а когда я в конце концов нерешительно попросила её о зеркале, она окаменела, словно статуя, сняла со стены большое зеркало – её единственное, – передала его моей красивой тёте и сказала с несомненной насмешкой:
– Я обойдусь и без него.
– Будьте осторожны, Леонора, я очень вас прошу! Я тожебуду начеку, – шепнула она мне в коридоре, в то время как синее платье скрылось на лестнице.
Внизу я очень тихо положила на стол мой кошелёк. За это я получила поцелуй и заверение, что мне через очень короткое время «все мои маленькие жертвы» принесут тысячекратные проценты. Затем моя тётя принялась старательно прилаживать зеркало, а я с тяжестью в сердце вернулась в «Усладу Каролины».
29
Когда я вернулась в библиотеку, уже смеркалось. Отец тихо бродил по античному залу среди неподвижных, бледных скульптур. Он не сказал мне ни слова о своей отвергнутой сестре – видимо, он решил, что она уехала навсегда и более никогда ему не встретится, а я должна этот инцидент как можно скорее забыть. Дрожа, я поплотнее укуталась в накидку – в огромном неотапливаемом кабинете было ужасно холодно, а на стеклянном куполе крыши уже лежал первый снег.
– Ты простудишься, отец, – сказала я и взяла его за руку – она была очень горячая, а его глаза казались воспалёнными.
– Простужусь?.. Здесь восхитительно – мне очень хорошо, как будто на лоб наложили холодную повязку!
– Но уже поздно, – неуверенно возразила я, – и тебе надо немножко привести себя в порядок… Ты, наверное, забыл, что сегодня приедет принцесса? Она хочет увидеть оранжерею при газовом освещении…
– О Боже, зачем мне оранжерея? – вскричал он нетерпеливо. – Вы что, хотите свести меня с ума цветочными ароматами и ярким светом, который действует мне на нервы?.. Нет, нет!.. Какое мне дело до принцессы и до герцога!
Резко взмахнув рукой, он случайно задел маленькую красивую статую, и она упала с со своего постамента… А он, всегда так осторожно касавшийся античных сокровищ ласковыми, нежными пальцами, сейчас даже не повернул голову на шум падения, и несчастная фигурка осталась лежать на полу. Глубоко шокированная, я попыталась успокоить его.
– Конечно, как хочешь, отец, – сказала я. – Я тотчас же пошлю кого-нибудь в главный дом сообщить, что мы не придём.
– Нет, нет, ты обязательно иди, Лорхен, – мягко прервал он меня. – Принцесса тебя любит; и кроме того, мне сегодня хочется побыть одному.
Он вернулся в библиотеку и сел за письменный стол. Я закрыла двери, развела в печке огонь и накрыла столик к чаю; затем со стеснённым сердцем я спустилась к себе и оделась к выходу. Я впервые после того случая достала жемчуг моей бабушки из шкатулки и вплела ожерелье себе в локоны. Влажно мерцающие жемчужины тяжело лежали на тёмных волосах, они смотрелись более живо и выразительно, чем на шее – я так и хотела; кто знает, когда принцесса опять придёт сюда!..
Было уже довольно поздно, когда я перешла через мостик и направилась к оранжерее. В какой-то момент я застыла, ослеплённая. На меня падали последние снежинки с рассеивающихся в небе облаков, под моими ногами скрипел снег, и осыпанные инеем кусты и деревья отовсюду тянули ко мне свои белые, застывшие ветви – а за стеклом горделивые пальмы вздымали роскошные, пышные кроны над кактусами и газонами, а между ними серебристо струились водопады. В океане света зелень переливалась тысячей оттенков, от фосфоресцирующей майской свежести до глубокой зрелости хвои – оранжерея мерцала посреди заснеженного сада, как изумрудная брошь на белом бархате.
– Ах, добрый вечер, моя малышка! – воскликнула принцесса, когда я подошла к ней. Она сидела на том же самом месте, где я когда-то рассказывала о моей бабушке. Господин Клаудиус стоял за её креслом и разговаривал с ней, а свита принцессы и брат с сестрой непринуждённо расположились двумя группами по обеим сторонам от неё.
– Принцессочка, как сказочно вы появились! – пошутила она. – Такое впечатление, что вас принёс водопад!.. Дитя, вы и в самом деле не знаете, какое ценное сокровище так беззаботно носите на ваших роскошных, диких локонах?
– Да, ваше высочество, я знаю это. Этот жемчуг – последние остатки огромного состояния, – ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и звучно. – Надевая мне ожерелье на шею, моя бедная бабушка сказала, что оно видело много семейного счастья, но также видело и горе: были времена, когда оно сбегало от костров аутодафе и других пыток, которыми христианская нетерпимость преследовала евреев – потому что моя дорогая бабушка, ваше высочество, была еврейка, урождённая Якобсон из Ганновера.
Последние слова я выговорила подчёркнуто громким голосом и при этом посмотрела на господина Клаудиуса… И какое мне было дело до того, что господин фон Висмар смущённо откашлялся и робко посмотрел на принцессу, а фройляйн фон Вильденшпринг сделала торжествующий жест, словно хотела сказать: «Разве я не была права, когда мой высокородный нос учуял мещанский элемент в этом создании?» – Какое было мне дело до того, что прекрасный Танкред мрачно подкрутил свои изящные усы и, презрительно повернув голову, шепнул Шарлотте несколько слов?.. Ведь я видела вспышку ликования на лице господина Клаудиуса – и мне показалось, что он хочет протянуть ко мне руки и прижать меня к своему сильному, гордому сердцу, защищая от жалкого общества, потому что я преодолела ложный стыд, потому что я мужественно приняла на себя презрение аристократической касты, чтобы снова завоевать егоуважение!
– Ах, смотрите-ка, какое пикантное открытие! – весело воскликнула принцесса абсолютно непринуждённым тоном. – Теперь я знаю, откуда у моей любимицы этот несомненно восточный профиль!.. Да, да, наверное, такая же чернокудрая девушка с бойкими ножками потребовала у Ирода голову Иоанна!.. Когда вы снова будете у меня, я хочу больше узнать об интересной бабушке – слышите, дитя моё? – Она поправила жемчуг на моей голове и пропустила мои локоны через пальцы. – Я сердечно люблю её, эту маленькую Ребекку с чистым умом и бесхитростно болтающим ротиком! – сказала она задушевно и поцеловала меня.
Ах, на этот раз моя болтовня была совсем не бесхитростной, и он знал это – он, чей взгляд не отрывался от меня!..
Принцесса усадила меня на скамеечку у своих ног, и я сидела на этой скамеечке и молча слушала ведущиеся вокруг разговоры. Пришла фройляйн Флиднер и объявила, что в главном доме всё готово. Принцесса хотела выпить чашку чая в «интересном старом доме» – из-за ревматизма она не могла слишком долго оставаться во влажной, туманной атмосфере теплицы. Она закуталась в свой мех, оперлась на руку господина Клаудиуса и пошла по заснеженному саду впереди укутанного, живо болтающего общества. Облака на небе рассеялись, сквозь тонкие ветви тополей на снег лился свет, оставляя на нём причудливые тени – взошла луна.
Я ещё раз перебежала назад через мостик и посмотрела на окна библиотеки. Шторы не были задвинуты; на письменном столе отца спокойно горела лампа, а в противоположном углу огромного зала, подле печки, где стоял столик с ужином, мерцал голубой огонёк – это было пламя спиртовки под чайником. Всё выглядело очень уютно. Для надёжности я прошмыгнула в дом, взбежала вверх по лестнице и послушала под дверью. Внутри было тихо; отец, скорее всего, писал. Полностью успокоенная, я отправилась в главный дом.
Сегодня, наверное, старые призраки фирмы Клаудиус робко и мрачно прятались по самым тёмным углам – дом был залит огнями. Вряд ли благородные владельцы дома позволяли себе столько света даже при крещении будущего шефа!
– Что это, фройляйн Флиднер? Сегодня господину всё мало света! – удивлённо пробурчал старый Эрдман, приставляя стремянку к стене верхнего коридора. – Я должен приладить сюда большие лампы из служебных помещений!
– Оставьте это, Эрдман, – сказала пожилая дама, выходя из первого салона – вместе с ней на лестницу вырвался сноп света. – Я счастлива, что в старом Клаудисовском доме наконец стало светло. – С тонкой, лукавой улыбкой она провела рукой по моим волосам и поспешила вниз ко входной двери.
Эта улыбка заставила меня густо покраснеть. Я робко сняла ладонь с ручки двери – мне казалось, что в этот момент я не смогу предстать перед всеми в залитом светом салоне. Я вошла в комнату Шарлотты. Там никого не было; на открытом рояле стояли две лампы, а из зала, где висел портрет прекрасного Лотара, доносилось звяканье чашек и обрывки разговора. Я стояла и думала, как мне войти туда как можно незаметнее. И тут из соседней комнаты послышался шум, и оттуда появились Шарлотта с братом.
– Принцесса хочет послушать моё пение, – сказала она мне, роясь в нотах. – Почему вы пришли сюда и где вы были, малышка? Там вас уже хватились.
– Я беспокоилась об отце и побежала посмотреть, как он – ему нездоровится…
– Нездоровится! – тихо засмеялся Дагоберт – он уже сидел за роялем и играл вступление. – Да-да, такое нехорошее, такое опасное нездоровье! Я узнал интересную новость в клубе – там не говорят ни о чём другом! Ликование распространяется по городу как пожар – археологическая лавочка при последнем издыхании… Скоро у нас будет другая мода, Шарлотта! Слава Богу, что больше не надо говорить на всей этой греческой, римской и египетской тарабарщине – все сыты ею по горло! – Он в блестящей гамме пробежался по клавишам, а у меня от замешательства перехватило дыхание. – И в тот момент, когда ваш папа зашатался в седле и выпустил вожжи, вы с очаровательной наивностью рассказываете, что он происходит прямёхонько из евреев – это окончательно свернёт ему шею!
– Да, это была небольшая глупость, не обижайтесь на меня! – подхватила Шарлотта и поставила ноты на пульт рояля. – Я не требую, чтобы вы лгали, я тоже так не делаю – но в таких случаях надо держаться золотой середины – надо молчать!
Дагоберт сыграл вступление, и Шарлоттин могучий голос ударился о стены.
Что произошло? Всё, что прекрасный Танкред высказал небрежно-насмешливым тоном, поигрывая на рояле, звучало так неопределённо! Я с несказанным ожесточением поглядела на этого жалкого подлеца – он назвал работу моего отца «археологической лавочкой», он, который сам раболепно навязывался ему в «ассистенты» и часто был ему в тягость – я регулярно слышала, как мой отец жаловался на назойливого, бестолкового неумеху!.. Как я поняла, положение моего отца при дворе пошатнулось, и трусливая свора, которая когда-то к нему ластилась, теперь накинулась на него, клацая зубами.
Принцесса ещё никогда не была ко мне так ласкова и добра, как этим вечером, но я не могла заставить себя подойти к ней поближе. Я ускользнула в соседний салон и села в тёмный угол, а Шарлотта всё пела своим оглушительным голосом… Со своего места я хорошо видела чайный стол. Принцесса сидела немного сбоку под портретом Лотара, что ей, кажется, не очень нравилось, поскольку я видела, как она старается украдкой посмотреть на портрет. Её соседом слева был господин Клаудиус. Один-единственный взгляд на это благородное, спокойное лицо утешил моё колотящееся, испуганное сердце… Какой солнечный блеск был сегодня в его глазах!.. Роскошная офицерская голова с выразительными глазами, висевшая над ним, была, может быть, красивее в линиях, убедительнее в пламенном выражении лица – но что дала ему эта горделивая военная выправка? Он не смог выстоять в борьбе с жизнью – кощунственный саморазрушитель погиб, а этот тихо сидящий человек собрался с силами, снова взял в руки выпавший руль и спасся…
– У вас красивый голос, фройляйн Шарлотта, – сказала принцесса, когда та, завершив пение, снова вернулась к столу. – Особенно средний диапазон живо напоминает мне меццо-сопрано моей сестры Сидонии… И ваша энергичная, страстная манера отсылает меня к давно прошедшим дням – моя сестра предпочитала бравурные мелодии простым элегическим песням…
– Если ваше высочество милостиво позволит, я бы хотела исполнить именно такую бравурную мелодию, – быстро сказала Шарлотта. – Я обожаю тарантеллу – она приводит меня в упоение – Già la luna.
– Я бы попросил тебя непеть тарантеллу, Шарлотта, – серьёзно-спокойно прервал её господин Клаудиус – его голос не дрожал, но лицо побледнело, а брови мрачно нахмурились.
– Вы правы, господин Клаудиус, – живо сказала принцесса. – Я разделяю вашу антипатию. Эта тарантелла была в своё время чем-то вроде эпидемии – она входила в «парадный набор» всех профессиональных певиц, и Сидония, к моей досаде, пела её ужасно охотно. На мой вкус, она слишком вакхически-дикая.
Она отодвинула чашку и поднялась.
– Я думаю, нам пора немножко заняться исследованиями, – сказала она, улыбаясь. – Я хочу основательно рассмотреть эту чудесную старинную обстановку – мне кажется, что я читаю какую-то древнюю книгу… Господин фон Висмар, вы видите там роскошную оленью голову?.. – Она показала на последнюю комнату. – Это как раз для вашей охотничьей души!
Камергер удалился, и придворная дама тоже – её высочество хотела остаться одна… В этот момент Шарлотта повернула голову, и я смогла увидеть её лицо; при виде этих напряжённых черт, этой вспыхивающей в глазах страсти я сразу же поняла, что молодая девушка собирается этим вечером идти прямо к цели. Сейчас, разумеется, она в сопровождении своего брата последовала за придворными к оленьей голове, а принцесса прошла в соседнюю с салоном маленькую комнату и с большим интересом стала рассматривать историю страстей святой Женевьевы на старинной шерстяной драпировке.
