Текст книги "Вересковая принцесса"
Автор книги: Евгения Марлитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
– Вы не знаете, где фройляйн фон Зассен? – быстро спросил господин Клаудиус у фройляйн Флиднер, когда та собиралась войти в Шарлоттину комнату, где я находилась.
– Я здесь, господин Клаудиус, – сказала я, поднимаясь.
– Ах, моя маленькая героиня! – воскликнул он и быстро подошёл ко мне, не обращая внимания на то, что другие могут заметить непривычную пылкость в его голосе и движениях… Фройляйн Флиднер сразу же вернулась в салон и занялась чайным столом.
– Вы спрятались в самом тёмном углу – сейчас, когда я хотел бы озарить вересковую принцессу всем светом, что найдётся в старом доме! – сказал он приглушённым голосом. – Знаете ли вы, что этим драгоценным вечером я переживаю своего рода второе рождение?.. Я был ещё очень молод, когда сам присудил себя к тому, чтобы пойти по степенному и размеренному пути взрослого, пожившего человека… Грубо и неумолимо я подавил пылкие родники юности в моём сердце – я не хотелбольше быть молодым… и теперь, когда я на самом деле уже не юн, они неудержимо пробиваются наружу и требуют своих прав, своих просроченных, конфискованных прав!.. И я безвольно отдаюсь им – я невыразимо счастлив снова чувствовать себя молодым, как будто этого драгоценного сокровища в моей груди не коснулись ни годы, ни скверный опыт – разве это не глупо со стороны «старого-престарого господина», которого вы впервые увидели на пустоши?
Я прижалась щекой к его груди, вздымаемой бурным дыханием. Беспокойство об отце, страх перед действиями Шарлотты, люди вокруг меня – всё померкло перед дрожащими словами, шёпотом проникающими мне в уши… И он со своим острым взглядом – он, наверное, знал, что со мной происходит…
– Леонора, – сказал он, склоняясь ко мне, – давайте представим, что мы вдвоём в старом доме и со всем этим – он показал на комнату – не имеем ничего общего… Я знаю, для кого прозвучало ваше храброе признание – упоение этого момента я забираю себе, себе одному – вопреки всему миру, вопреки вам самой, когда вы из упрямства попытались отречься… Наши души соприкасаются, даже если вы твёрдо отказываетесь дать мне руку, которая когда-то строптиво бросила мне под ноги деньги!
Быстрыми шагами он подошёл к роялю, и полилась мелодия, которая вознесла меня на седьмое небо… Эти божественные, волшебные звуки предназначались мне одной – маленькому, незначительному созданию… Они не имели ничего общего с теми, чья болтовня доносилась до нас из дальней комнаты… Да, освобожденные родники юности бурлили в сердце когда-то тяжко оскорблённого, который хотел искупить миг безумной страсти смирением и полным отречением от счастья и радостей жизни… И из-под пальцев, которые «больше никогда не касались клавиш», сейчас лилась мелодия, таинственно связывающая его зрелый, сильный дух и мою слабую, колеблющуюся детскую душу.
В полях под снегом и дождём,
Мой милый друг, мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг, от зимних вьюг…
– Боже мой, это не господин Клаудиус играет? – в Шарлоттину комнату стремительно вошла фройляйн Флиднер и при виде пианиста радостно всплеснула руками.
Я проскользнула мимо неё, чтобы не дать ей увидеть моё лицо. Я скрылась в салоне, в глубокой оконной нише с тяжёлыми шёлковыми шторами – и пусть мои щёки пылают, а глаза светятся счастьем! Никто меня не искал, даже фройляйн Флиднер, которая, склонив голову и сложив руки на коленях, сидела в тёмном углу и неподвижно внимала музыке.
Какое-то время в пустом салоне было тихо. От рояля до меня долетала каждая нота, даже самая слабая, а из комнаты с оленьей головой время от времени доносился смех или громко произнесённое слово.
И вдруг порог салона беззвучно переступила принцесса; я увидела, что она облегчённо вздохнула, поняв, что в салоне никого нет. Она сняла абажур со стоящей на столе лампы, и её свет упал на изображение Лотара. Принцесса ещё раз окинула настороженным взглядом салон и прилегающую комнату, затем подошла к картине, вытянула из кармана книжку и начала быстро что-то рисовать в ней карандашом – ей, очевидно, хотелось схватить черты красивого мужского лица – и, может быть, «глаза, исполненные души».
Я ужаснулась в своём укрытии, потому что внезапно заглянула в сердце гордой, владетельной женщины и поняла, что она, наверное, отдала бы годы жизни, чтобы получить право снять со стены этот портрет и унести с собой… Никто в этот момент не сопереживал ей глубже, чем я, счастливая, с которой «другая душа» сейчас говорила хватающими за сердце нотами!.. Мне казалось, что я должна выпрыгнуть из моего укрытия, забрать из рук принцессы книжечку и карандаш и спрятать их – она не слышала, что приближаются шаги, и не видела, как Шарлотта, искоса глянув на неё, беззвучно прошлась по салону и безмерно удивилась, узнав в пианисте господина Клаудиуса. Я не успела оглянуться, как Шарлотта закрыла дверь и приблизилась к принцессе на расстояние нескольких шагов.
Этот шум наконец заставил оглянуться высокородную рисовальщицу – её лицо залила краска испуга; но она невероятно быстро собралась, закрыла книжечку и смерила нарушительницу негодующе-надменным взглядом.
– Ваше высочество, я знаю, что допустила трудно прощаемую бестактность, – сказала Шарлотта – у сильной, уверенной в себе девушки трепетала каждая жилка, я слышала это по её голосу. – Я осмелилась воспользоваться этим моментом, не имея дозволения обратиться к вашему высочеству… Но я не знаю, как мне иначе поступить!.. Если бы ваше высочество предоставили мне аудиенцию в замке, то я бы не нашла мужества высказать то, что осмеливаюсь здесь, под защитой этих глаз, – она указала на портрет Лотара.
Принцесса в безмерном удивлении повернула к ней лицо.
– И что вы собираетесь мне сказать?
Шарлотта опустилась на колени, схватила руку владетельной женщины и поднесла её к губам.
– Ваше высочество, помогите мне и брату добиться наших прав! – умоляюще сказала она полузадушенным голосом. – Нас лишили наших настоящих имён, мы должны есть хлеб из милости, в то время как у нас есть полное право на значительное состояние и мы могли бы давно стоять на своих собственных ногах… В наших жилах течёт гордая, благородная кровь, но нас буквально приковали цепями к этому лавочному дому и заставляют вращаться в мещанских кругах…
– Встаньте и соберитесь, фройляйн Клаудиус, – прервала её принцесса – при этом благородное, серьёзное движение её головы абсолютно не было поощряющим. – Скажите мне прежде всего, ктовас обманывает?
– Мне трудно говорить, потому что это выглядит как чёрная неблагодарность… Свет знает нас только как приёмных детей великодушного человека…
– Я тоже.
– Но это он, он нас грабит! – отчаянно выкрикнула Шарлотта.
– Стоп – такой человек, как господин Клаудиус, не обманывает и не грабит! Я скорее поверю в тяжёлое заблуждение с вашей стороны!
Шарлотта подняла голову – было видно, что она собирается с духом. Быстрым движением она заперла дверь, из-за которой доносился громкий, шутливый разговор придворной дамы с Дагобертом.
– Ваше высочество, здесь речь не о деньгах – это пока совершенно не важно, – твёрдо сказала она. – Господин Клаудиус любит обладать, но я и сама твёрдо убеждена, что он отвергнет любое противозаконное приобретение… Ваше высочество согласится, что иногда деятельный характер в страстном следовании какой-нибудь идее, какому-нибудь упрямому, ослепляющему воззрению сначала начинает обманывать сам себя, а потом переступает закон в отношении других!
Она прижала руки к груди и глубоко вздохнула, а из-за двери лилась прекрасная мелодия – он, ни о чём не подозревая, впервые за долгие годы позволил своей замкнутой душе излиться в звуках, а здесь его чистое имя выставлялось у позорного столба – и я не могла предупредить его, я должна была вытерпеть эту муку!
– Господин Клаудиус не уважает дворянство, он ненавидит его! – продолжала она. – Он, разумеется, не настолько влиятелен, чтобы суметь потрясти основы; но там, где он может помешать укреплению аристократии, он действует изо всех сил, да, именно в этом он не чурается лжи и обмана… Ваше высочество, в лице моего брата к жизни возрождён новый дворянский род и новая, твёрдая опора для фундамента высшей касты; потому что мы, мой брат и я, совершенные аристократы душой… Но именно поэтому мы никогда не должны будем узнать, кто дал нам жизнь – господин Клаудиус не потерпит герба на своём старом лавочном имени.
Лицо принцессы внезапно побледнело как мел. Она предупреждающе подняла руку и показала на портрет Лотара.
– И почему вы хотели всё это мне высказать под защитой этих глаз? – выдохнула она совершенно изменившимся, хриплым голосом.
– Потому что это глаза моего любимого отца – ваша светлость, я его дочь!
Принцесса отшатнулась и оперлась о стол.
– Ложь, отвратительная ложь!.. Больше никогда не смейте этого говорить! – вскричала она – как ужасно исказилось милое лицо, как грозно поднялась рука! – Я не потерплю никакого пятна на его имени!.. Клаудиус никогда не был женат, никогда – это знает весь свет!.. Он никогда не любил, никогда – о Боже, не отними у меня этого единственного утешения!
– Ваша светлость…
– Молчите!.. Вы действительно утверждаете, что он забылся, этот гордый, неприступный человек?.. И если – Боже, ведь это неправда! – но даже если так, вы действительно собираетесь кичиться правами, которые получили благодаря минутной ошибке, а не любви?
С какой язвительной насмешкой произнесли эти слова дрожащие от боли губы!.. Шарлотта онемела от замешательства; но оскорбление, словно удар по лицу, вернуло ей самообладание.
– Он никогда не любил? – спросила она. – Разве ваше высочество не знает, почему он добровольно принял смерть?
– От внезапной меланхолии – он был болен; спросите любого, кто его знал, – пробормотала принцесса и закрыла рукою глаза.
– Да, он был болен, он сошёл с ума от отчаяния из-за смерти…
– Из-за чьей смерти? Ха-ха-ха!
Шарлотта вновь опустилась на пол и со слезами страха на глазах обняла колени принцессы.
– Ваше высочество, я заклинаю, выслушайте меня! – умоляла она. – Я уже зашла слишком далеко, чтобы повернуть назад. Я должнасказать правду, хотя бы ради моего брата, потому что я не могу допустить, чтобы вы остались во мнении, что мы незаконные дети… Лотар фон Клаудиус был женат – в тайном, но освящённом церковью браке он жил в «Усладе Каролины» – мы там родились.
– И кто была та счастливица, которую он так любил, что ради неё лишил себя жизни? – спросила принцесса с ужасающим спокойствием – она застыла как мраморная статуя, и слова беззвучным шёпотом падали с её губ.
– Я не смею выговорить её имя, – пролепетала Шарлотта. – Ваше высочество слишком немилостиво выслушали меня – мне нельзя заходить слишком далеко!.. Тот человек – она через плечо указала на дверь – не должен подозревать, что я знаю о тайне – мы и без того уже потеряли опору, потому что ваше высочество отвернулись от нас, преследуемых и покинутых… Я дрожу при каждом резком слове, при каждом звуке, опасаясь, что он может войти сюда… Я знаю, что вы не сможете спокойно услышать имя…
– И кто вам это сказал, фройляйн Клаудиус? – выпрямляясь, прервала её принцесса – последние слова Шарлотты пробудили в ней княжескую гордость. – Вы абсолютно заблуждаетесь, приписывая мою теперешнюю горячность чему-либо кроме безмерного удивления… Какое мне, в конце концов, дело до того, кто была эта женщина?.. Я не собираюсь вам доказывать, что я в состоянии очень спокойноуслышать её имя; и поэтому я приказываю вам назвать мне его!
– Ну что ж, я повинуюсь, ваше высочество! Это была принцесса Сидония фон К.
…Она растерялась, гордая герцогиня! Она полагала, что сможет удержать на устах презрительную усмешку и запретить крови броситься в лицо, когда слово будет произнесено – и прозвучавшее сейчас имя молнией ударило ей в лицо! Она с помертвевшим взглядом прислонилась к стене и застонала, как будто ей в грудь вонзился нож.
– Это самый жестокий обман, когда-либо учинённый по отношению к сердцу женщины! – выдохнула она. – Фу, фу, как грязно и лживо!
Шарлотта кинулась ей помочь.
– Прочь! Чего вы хотите? – вскричала принцесса и оттолкнула руку молодой девушки. – Это демоны навели вас на дьявольскую мысль сделать меня, именно меня вашей поверенной!.. Уходите! Я возвращаю вам вашу тайну – я ничего не хочу слышать, ничего! Я могу, но никогда не пойду на то, чтобы помочь вам в ваших так называемых правах!
Она выпрямилась, но снова схватилась за стол.
– Будьте любезны позвать мою свиту – мне очень нехорошо! – повелела она тусклым голосом.
– Простите, ваше высочество! – вскричала вне себя Шарлотта.
Принцесса без слов указала на дверь, а сама опустилась в ближайшее кресло. Шарлотта пролетела через порог, и салон тотчас же наполнился спешащими к принцессе фигурами. И музыка прервалась резким аккордом – в салон вошёл господин Клаудиус.
– Меня внезапно настигла старая болячка, – сказала ему принцесса, бледно улыбаясь. – Сердце. Вы не предоставите мне ваш экипаж? Я не могу ждать, пока придёт мой.
Он поспешил вниз, и через несколько минут он уже вёл высокородную больную по лестнице. Она тяжело опиралась на него; но то, как она с ним прощалась, доказывало, что Шарлоттины обвинения ни в малейшей степени не повлияли на её глубокое уважение к нему.
30
Воспользовавшись всеобщим замешательством, я торопливо закуталась в пальто, надела капор и выскользнула из дома. У меня всё ещё дрожали колени и лихорадочно стучала кровь в висках – сцена была просто ужасная! Расплата за бездумную опрометчивость, с которой я попала в эпицентр тайн Клаудисовского дома, была жестокой, последовательной и неумолимой. Перед моими глазами прошло звено за звеном роковой цепи событий, и какая-то коварная рука всё время вталкивала меня – то для соучастия, то для сопереживания – в различные этапы их драматического развития… Мне пришлось услышать, как тот, для кого я с радостью отдала бы всю мою кровь, был обвинён в коварном, преднамеренном обмане. Каждое слово было для меня злобным ударом кинжала, оно вызывало во мне страстное, мстительное чувство по отношению к жестокой обвинительнице; но я – со сжатыми кулаками и слезами на глазах – была вынуждена тихо прятаться в своём укрытии. И именно там я была почти уничтожена волной непереносимого стыда… Разве в свой первый визит в резиденцию я не пыталась, как сейчас Шарлотта, опорочить ничего не подозревавшего человека перед лицом принцессы? Разве в своей жестокой отваге я не объявила тогда решительно, что не могу его терпеть?.. И даже если я всю свою жизнь буду служить ему, как последняя подёнщица, я всё равно не искуплю того, что причинила ему в своём детском ослеплении!.. И эта мысль гнала меня прочь из его дома – прочь в молчаливый, застывший сад… Если бы можно было вот так брести и брести по гладким, заснеженным тропам! Всё дальше и дальше, до самой пустоши, где Илзе и Хайнц мирно сидят сейчас у большой изразцовой печи… Примоститься на низкую скамеечку рядом с косматой шерстью Шпитца, ощутить на макушке Илзину милую, натруженную руку – и тогда, может быть, мир сойдёт на мою измученную душу! Только сейчас я начала ценить драгоценный покой внутри и вокруг себя – только сейчас, когда неистовое, горячо бьющееся сердце принялось то возносить меня к сияющим небесам, то бросать в пучину горького раскаяния и самобичевания.
Над раскинувшимся передо мною садом разливалось ослепительное сияние – серп луны, словно выкованный из звонкого серебра, плыл по холодному, хрустальному небу. Я прошла по мостику – под ним стеклянно змеилась замёрзшая речка, а кустарник топорщился искрящимися под луной ветвями. Каменные титаны пруда больше не покоились на синем бархате – они стояли на гигантском ледяном алмазе, и на их бородатых головах возвышались тюрбаны из снега, а на лёгком цветочном одеянии мёрзнущей Дианы возлежала толстая, белая зимняя шуба. Госпожа Метелица нежно обмахнула снежной метёлкой все контуры архитектурных украшений замка, а на балкон перед стеклянными дверями положила пышную, безупречно белую перину… Каким по-детски простодушным было мое первое представление о тайне запечатанных комнат – я видела, как по ним бродит сказка! А теперь там лежала пачка бумаг, с которыми были связаны все надежды двух беспредельно честолюбивых людей: эти бумаги должны будут отворить перед ними волшебные золотые ворота, откуда на них безо всяких усилий посыплются сокровища мира.
Я взглянула на окна библиотеки. Лампа всё ещё горела на письменном столе, но по потолку беспокойно мелькала тень – это был отец; казалось, что он встревожен и взволнован как никогда. Обеспокоенная, я взбежала по лестнице – библиотека была заперта. За дверью слышались шаги, как будто отец неустанно мерил шагами комнату и при этом что-то бормотал. Время от времени он ударял кулаком по столешнице, и она гулко дребезжала. Я постучала и позвала его.
– Оставь меня в покое! – резко выкрикнул он, не приближаясь к двери. – Фальшивые, говорите вы? – Он зло рассмеялся. – Придите и докажите! Но уберите ваши дубинки, которыми вы бьёте меня по голове! О мой лоб!
– Отец, отец! – позвала я испуганно и снова попросила его впустить меня.
– Уходи – не мучай меня! – вскричал он нетерпеливо, и его шаги стали удаляться от двери.
Мне пришлось подчиниться, поскольку я не хотела раздражать его ещё больше. Спустившись вниз, я зажгла лампу и отправилась в его комнату, чтобы подготовить её к ночи… Там на столе лежали газеты, которые пришли сегодня – сложенные и как будто нетронутые; только одна была скомкана и брошена на пол. Я разгладила её и сразу же увидела большую статью, отчёркнутую красным. Мне бросилось в глаза имя «Зассен» – и я страшно испугалась. Я пробежала начало статьи и ничего не поняла – там были сплошь технические термины. Почитав дальше, я потрясённо закрыла рукою глаза. Там стояло следующее:
«Из-за этого мошенничества с монетами вера в авторитеты вновь была чувствительно поколеблена – одно из наших громких имён навсегда скомпрометировано. Доктор фон Зассен в непостижимом ослеплении рекомендовал фальсификатора и его монеты, среди которой не оказалось ни одной настоящей, во все резиденции и университеты… Правда, профессор Харт из Ганновера, который первым заподозрил обман, сказал, что подделка мастерская…»
Профессор Харт из Ганновера… Это был тот самый профессор с кургана, добрый человек с громыхающей жестянкой за спиной, сыпавший иностранными словами… Я его полюбила, потому что он горячо защищал мою пустошь, а теперь этот по-детски милый старик оказался ярым противником моего отца, выбившим его из седла, как сказал Дагоберт… Для приобретения этих монет я настойчиво требовала у господина Клаудиуса часть своего наследства – и из-за его совершенно обоснованного отказа назвала его при дворе самонадеянным всезнайкой… Сейчас я снова видела его стоящим перед его коллекцией, мудрого и скромного, но спокойного и твёрдого в своём решении. И поскольку он, образованный, сведущий человек, не стал хвастливо выставлять свои познания перед всем миром, Дагоберт назвал его мнение бесстыдством, а я повторила это отвратительное слово благодарным эхом… Каким блестяще оправданным выглядел теперь этот гордо молчавший человек!.. История с монетами послужила падению моего отца при дворе – именно на это и намекал мне сегодня своими насмешливыми репликами жалкий, бесхарактерный Дагоберт… Бедный отец! Одно-единственное заблуждение сбросило его с высоты к ногам врагов и завистников… Этого, видимо, хватило, чтобы у слабого здоровьем человека, день и ночь трудившегося на благо науки, помутилось в голове.
Какой бессильной я, юная и неопытная, оказалась перед лицом этого несчастья! Я прекрасно понимала, что человеку в такие часы даже самый любимый голос не в состоянии дать утешения – да и что я могла ему сказать?.. Но мне нельзя оставлять его одного, мне надо вдвойне дать ему почувствовать мою любовь, не утомляя его лишними словами.
Я торопливо покинула его комнату, чтобы побежать наверх и упросить его открыть мне дверь. Но внезапно я остановилась и прислушалась – из моей спальни доносился шум, как будто двигали мебель… Я рывком распахнула дверь, и меня ослепил лунный свет, потому что оба окна стояли нараспашку – в волнении из-за появления тёти я забыла закрыть их и опустить ставни. Я отпрянула с возгласом ужаса – какой-то человек обхватил роковой шкаф и сдвинул его в сторону так, что показалась дверца в стене. Человек обернулся – и свет луны упал на белый лоб и яркие глаза Дагоберта. Одним прыжком он добрался до двери, закрыл её за моей спиной и утащил меня в глубь комнаты.
– Будьте же благоразумны и подумайте, что моё, а также вашесчастье зависит от одного этого момента! – зашептал он. – Шарлотта начала дело просто по-сумасшедшему – она сообщила тайну принцессе и попала пальцем в небо. Самое плохое, что могло случиться и чего никак нельзя было предугадать – это безумная любовь старой принцессы, которая не хочет отдавать моего отца другой женщине даже в могиле!.. Сейчас нам надо бороться уже с двумя врагами, которые, вполне вероятно, тайно связаны между собой – от такой свихнувшейся старой девы всего можно ожидать!.. Кто может поручиться, что однажды ночью с одной из дверей не спадут печати? Дядя этого не сделает, ничего подобного! – весь мир знает, что именно он строго стережёт эти покои. Печати могут быть сбиты случайно; и если из стола исчезнут бумаги, кто это узнает?.. Не будьте ребёнком!.. Здесь в дверце торчит ключ, его надо только повернуть… И если я поднимусь наверх и укрою в надёжном месте то, что принадлежит мне по праву, то это не будет взломом!
Я и сама не знаю, как я смогла в этот момент молниеносно ускользнуть от него, одним движением вытащить ключ из дверцы и спрятать его в кармане.
– Змея, – прошипел он сквозь зубы. – Вы хотите продать себя подороже! Вы думаете, с этим ключом вы будете для меня ещё желаннее!
Тогда я абсолютно не поняла смысла этих отвратительных слов; иначе как бы я смогла удостоить этого презренного человека ещё хоть одним словом или взглядом?
– Я хочу удержать вас от несправедливости, – сказала я и прижалась спиной к дверце. – Будьте открыты и честны по отношению к господину Клаудиусу; так вы быстрее достигнете цели, чем если сломаете замок наверху … Я пойду с вами – давайте прямо сейчас ему всё расскажем…
Я замолчала, поскольку его взгляд оскорбительным образом обежал всю мою фигуру, а на губах заиграла насмешливая улыбка.
– Вы красивы, босоножка! Стройная ящерка с короной на голове за несколько месяцев превратилась в сирену… но вот куда делся ум этой ящерки? – Он громко рассмеялся. – Очаровательная ситуация, клянусь Зевсом! Мы вместе предстанем перед светлыми дядиными очами, на тарелочке преподнесём ему нашу драгоценную тайну и останемся с носом! – Он подошёл ко мне так близко, что я просто вжалась в стену. – А теперь позвольте сказать вам только одно: я всё ещё держу себя в руках и не трогаю вас – благодарите мою безграничную слабость к вам, моё тайное преклонение перед вами! Я не хочу вас раздражать, потому что знаю, что вы маленькая злобная чертовка – я думаю, в такие моменты неукротимого упрямства вы в состоянии отрицать то, что я, счастливец, знаю давно!
Что это всё значит? Наверное, на моём лице отразилось удивление, потому что он опять засмеялся.
– Ах, не делайте вида, что я волк, а вы – Красная Шапочка, которая смотрит на злодея огромными невинными глазами! – воскликнул он. – Правда, сегодня ситуация для меня сильно усложнилась – ваш непостижимо болтливый язычок, который я, казалось, уже укротил в наших общих интересах, бросил пятно иудейства на ваше происхождение; к тому же ваш папа опростоволосился при дворе – но моя страсть к вам всё преодолеет; я также думаю, что герцогская мантия моей матери сумеет укрыть многое, – он почти касался губами моего уха, – и хотел бы я видеть того, кто мою очаровательную крошку Леонору…
Теперь я его поняла – ах, как тяжело и горько был в этот момент наказан тот слепой энтузиазм, с которым я безо всяких сомнений поддержала брата и сестру! Вне себя, я отвернула от него лицо и угрожающе подняла локоть над головой – я стояла перед ним в своего рода фехтовальной позе.
– Ах, он снова здесь, этот демон! Не собираетесь ли вы снова меня ударить, а? – издевательски прошипел он сквозь зубы. – Берегитесь! Я однажды уже сказал вам, что…
– Что вы одним движением ваших рук можете меня придушить – ну так сделайте это! – вскричала я безо всякого страха. – Добровольно я ключа вам не отдам!.. Вы бесчестный человек!.. Я больше не то глупое дитя, которое вот в этом – я показала на его блестящие в лунном свете эполеты – видит одно лишь украшение; я знаю, что их надо носить с честью! А тут гордый офицер прокрадывается, как преступник, в ночи и тумане и угрожает беззащитной девушке!
– Ах, маленькая гадюка пытается укусить? – проскрипел он и обхватил меня руками, но меня выручила моя гибкость – закричав, я ускользнула от него и вспрыгнула на подоконник.
– Ради бога, что случилось? – донеслось с улицы. Это был садовник Шефер, который как раз шёл домой.
– Идите сюда – ах, скорей, скорей! – заикаясь, залепетала я, не зная, дать ли мне волю слезам или закричать от радости и облегчения.
Пока старый садовник бежал вдоль фасада дома, Дагоберт с проклятьями выпрыгнул из углового окна.
– Что это было? – спросил Шефер, удивлённо оглядывая комнату. – Боже мой, фройляйн, вы выглядите напуганной, как моя канарейка, когда кошка приходит в дом! Никаких призраков нет, даже если люди десять раз скажут, что в «Усладе Каролины» что-то не так!
Я оставила доброго старика в заблуждении, что меня испугал какой-то фантом, и попросила его крепко-накрепко запереть ставни. Затем я закрыла все двери и побежала наверх в библиотеку… Я чувствовала себя совершенно истощённой – последние остатки упрямства и сопротивления, с которыми я вступила в новую жизнь, растаяли без следа – а я ведь была ещё такой юной!.. И не является ли вся человеческая жизнь ареной борьбы, неумолимыми последствиями которой становятся собственные ошибки? Неужели моя робкая, испуганная девичья душа и дальше будет безо всякой помощи и поддержки болтаться туда-сюда в ночи и буре? Меня затрясло от отчаяния – я утону в страхе и нужде, если меня не удержит сильная рука… «Тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг»! – Ах, оказаться в безопасности! С ослабевшими крыльями укрыться под защитой кого-то более сильного и перевести дух!.. Я переоценила крепость «детских рук», которые весело боролись с весенней бурей на пустоши… Как утомлённо они сейчас поникли, пытаясь найти опору и поддержку!
Библиотека была всё ещё заперта, и сколько я ни стучала и ни дёргала за ручку, никто не отзывался. Сначала я подумала, что отец ушёл – внутри было совершенно тихо. Но вдруг в глубине комнаты раздался какой-то грохот, а следом за ним хихиканье. Шум шёл со стороны античного кабинета – казалось, что тяжёлые, массивные предметы с грохотом падают на пол… Смех был таким странным и жутким, что у меня волосы встали дыбом… А затем из кабинета в библиотеку швырнули какой-то предмет, который со звоном упал на пол и разбился на тысячу кусков. Следом раздался возглас триумфа… Я заколотила кулаками по двери и стала отчаянно звать отца.
На другой стороне лестницы распахнулась дверь, и господин Клаудиус вышел из своей обсерватории. Я подбежала к нему и, мучительно борясь со слезами, рассказала ему об отце. В ответ на учинённый мною шум в библиотеке воцарилась жуткая, глубокая тишина, и я, опустив глаза, шёпотом поведала ему об истории с монетами.
– Я знаю, – спокойно перебил меня господин Клаудиус.
– Тревога помутила разум отца – ах, как мне его жаль! – вскричала я. – Он опозорен, он в одну ночь потерял своё знаменитое имя!
– Не верьте этому! Было бы грустно, если бы одно-единственное заблуждение могло уничтожить плоды целой жизни, полной напряжённой духовной работы… Господин фон Зассен имеет огромные заслуги перед наукой, которые у него никто не отнимет, поэтому завистливые комары и пытаются сейчас, в момент слабости, ужалить его особенно чувствительно… Это пройдёт. Успокойтесь, Леонора, и не плачьте. – Он невольно поднял руку, словно хотел дотронуться до меня в утешение, но тут же быстро опустил её, подошёл к двери библиотеки и подёргал за ручку.
В тот же момент внутри что-то грохнулось на пол и покатилось.
– Ты никакой не Агасиас! – закричал отец – ах, я едва узнала этот визжащий голос! – «Зассен солгал!» Спросите Харта из Ганновера, он знает!.. И тебя туда же, ты тожеподделка! – Было слышно, как он толкнул упавший на пол предмет.
– Ах, это спящий мальчик, его кумир, о котором он пишет кучу статей, чтобы доказать, что это произведение Агасиаса! – дрожа, выдохнула я. – О Боже, он разбивает античные сокровища!
Господин Клаудиус решительно постучал в дверь.
– Вы не хотите открыть, господин доктор? – воскликнул он громко, но абсолютно спокойно.
Мой отец в ответ пронзительно захохотал.
– Там так и написано – ха-ха, всё было ложью с самого начала! Ну защищайся же, если ты бессмертный дух милостью божьей! Видишь, как пожирают тебя языки жёлтого пламени?.. Ага, оно убегает к потолку, лживое отродье духа, которым гордился знаменитый человек! Дым, всего лишь дым!
Господин Клаудиус в ужасе отшатнулся – из замочной скважины и щели между створками валил густой, едкий чад – это горели шерстяные шторы.
– Он сжигает свою рукопись, и огонь перекинулся на гардины! – закричала я. В отчаянии я бросилась на дверь – но что могли сделать мои бедные, маленькие руки и ноги с толстенными досками, которые даже не дрогнули!
Господин Клаудиус побежал назад в обсерваторию, и я вспомнила о маленькой, едва заметной боковой дверце в библиотеке; она вела в широкое, тёмное, заставленное всяким хламом помещение, через которое можно было попасть в обсерваторию. И если эта дверца тоже заперта, то хватит двух сильных ударов ногой, чтобы разбить её тонкие доски. Но этого не потребовалось; шумная беготня в за запертой дверью и яростный крик отца возвестили о том, что господин Клаудиус беспрепятственно проник в библиотеку. Он повернул ключ и открыл дверь. Что за картина!.. Языки пламени плясали вокруг рабочего стола отца, выбрасывая снопы искр и чадящие клубы дыма. По тяжёлым, толстым шерстяным шторам медленно ползло вверх «жёлтое пламя», весело и жадно пожирая стопки старых брошюр, стоявших на полках между окнами. Мой отец кричал и махал руками как бешеный – он убегал от господина Клаудиуса, который пытался схватить его и выволочь из комнаты. Под их ногами не переставая трещали осколки – пол был усеян обломками бесценных античных глиняных сосудов.
