Текст книги "Там, где была тишина"
Автор книги: Евгений Кривенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
– Что же из этого следует? – поднял на него внимательные и настороженные глаза Сатилов.
– Ничего ужасного и особенного, – доверчиво улыбнулся ему Сафьянов, – просто это говорит о том, что не следует поднимать вокруг этого вопроса слишком большой шум.
– Простите меня, – вскочил Мирченко, – но я никак не могу согласиться с тем, что только что высказал наш уважаемый гость. Не могу согласиться и не соглашусь.
В землянке раздался одобрительный гул.
– Вы, товарищ Сафьянов, были здесь в тридцатом году, – побледнев, горячился Мирченко. – Вы были вот здесь, где мы сейчас находимся, то есть на площади первого участка, самого богатого по запасам серной руды. И что же вы сделали?
Мирченко снял очки и смотрел на Сафьянова воспаленными и гневными глазами..
– Ваши разведочные выработки были неглубоки, и их было слишком мало. Видимо, вы очень спешили, опасаясь этих самых, как вы выразились, смертельных налетов.
Послышался откровенный смех. Сафьянов гневно передернул плечами.
– И вот ваша, с позволения сказать, разведка дала вам право перечеркнуть всю эту площадь, забраковать ее, то есть отнять у государства тысячи тонн серной руды!
Кто-то гневно вскрикнул. Сатилов постучал по стакану.
– Дайте мне высказаться, – отмахнулся Мирченко. – И сколько нужно было затратить трудов, чтобы доказать, что вы не правы! Но мы это доказали. Теперь вы перенесли борьбу в область теории. Что же, давайте сразимся и здесь…
Амурский захлопал в ладоши, но на него сразу зашикали.
– Что означают теоретические выкладки Сафьянова о происхождении местной серы? – говорил Мирченко. – Они означают, что сера здесь может находиться только в местах, где в толщу проникали углеводы, то есть, главным образом, по трещинам вдоль стен оврагов, а в глубине массивов будут нерудные, то есть пустые породы. А это значит, что не может быть и разговора о создании здесь большого химического комбината, ибо нет для этого достаточной сырьевой базы. Но так ли это, товарищи?
– Не так! – крикнули сразу несколько человек.
– Мы заявляем, – продолжал Мирченко, – что сера возникла здесь одновременно с образованием вмещающих ее пород. В лагунах обмелевшего и отмиравшего верхнеюрского моря образовался первичный тип данного серного месторождения. После ряда изменений оно приобрело современный характер. Вы говорите, что здесь осернены только стенки крупных оврагов? А мы заявляем обратное – минимум осернения на поверхности, максимум на глубине, где залегает мощная сероносная толща и где залегающие рудные тела менее окислены и руда содержит гораздо больше серы!
Теперь уже захлопали в ладоши все. Мирченко, гневный, вспотевший и возбужденный, оглянулся на товарищей, чтобы остановить их, но только махнул рукой.
Когда установилась тишина, он снова заговорил.
– Это месторождение пластового типа и занимает огромную площадь. Конечно, оно требует дальнейшего изучения, но уже сейчас можно сказать с уверенностью, что это крупнейшее месторождение в нашей республике.
Сафьянов поднялся, нервно щелкая замками портфеля.
– В ответ на пламенное выступление моего коллеги, – произнес он, не поднимая глаз, – я могу сказать только одно: он меня ни в чем не убедил. Я и мои товарищи, – он снова подчеркнул эти слова, – придерживаемся своей точки зрения.
– А что вы скажете о калии? – крикнул кто-то на задней скамье.
– Минуточку…
– Ну, так же нельзя! – вскочил, размахивая руками, инженер Соломин, молодой, высокий, взлохмаченный и небритый. – Так же нельзя, – столько говорить о сере и ни единого слова о калийной соли!
Все дружно рассмеялись, словно ожидали повода для этого.
– Да, да! – еще сильнее замахал руками Соломин. – А ведь ее здесь миллионы да, слышите, миллионы тонн. Я могу назвать десятки месторождений, среди них такие, как Базар-Тюбе, Окуз-Булаяк, Ляйли-кан.
– Туда добраться – шею сломишь, – скептически бросил Сатилов.
– Хорошо, – замахал на него руками Соломин. – Вы, конечно, правы, вьючные, чрезвычайно тяжелые дороги, отсутствие воды и прочее, и прочее. Хотя это и не перечеркивает эти месторождения. Но ведь калийная соль находится здесь у нас, простите, под носом, в семи-восьми километрах отсюда, в зимовках Галя-Катан, я имею в виду Тузкан и Кан-Сай. Или возьмем участок у зимовища Кызыл-Мазар, это тоже рукой подать. Здесь калийные соли не подвергались выщелачиванию, ибо покрыты мощной толщей глин. Этот участок может дать несколько миллионов тонн калийных солей для сельского хозяйства. Конечно, трудно с водоснабжением, но там есть несколько колодцев с соленой водой. Можно бурить. – Соломин взглянул на Макарова. – Дорогу провести туда очень легко, и пожалуйста… Разработку пласта нужно вести двумя шахтными полями.
Но уже вскочил с места и требует слова сосед Соломина – пожилой седой геолог в заношенной до блеска жилетке.
– Уважаемый коллега, – заикаясь, произносит он, – по-по-по-че-му-то ни единым словом не обмолвился о запасах каменной соли. А вы разве не знаете, что хлеб без соли – не хлеб?
Землянка гремит. После напряженного спора двух геологов все рады этой разрядке. Сатилов поднимает руку, но людей никак нельзя успокоить.
…Горит огонек в маленькой землянке, слабый, тусклый огонек. Отойди на десять шагов, и исчезнет он, поглощенный чернильной тьмой.
Но огонек все-таки горит!
Когда Макаров слушал Сатилова, ему хотелось рассказать сидящим здесь о том, что невероятно трудно с людьми, с текучкой, что на стройке нет машин, тракторных лопат типа «Миами», вывернулась даже такая красивая фраза: каких там к черту «Миами», нет даже простых совковых лопат! Нет муки, каждый мешок достается с боем, нет денег, в банке страшная волокита, нет… Да мало ли чего еще нет и нет!
Но обо всем этом он не сказал ни слова. Обращаясь к Сатилову, Макаров проговорил:
– Вот что, товарищ Сатилов… Вы член правительства. Вот и помогите нам уломать наше дорожное управление. Мы действительно разработали новый вариант проекта дороги, вернее проезда к горным разработкам. Эту работу мы обязуемся закончить к весне или раньше, и ничто, никакие трудности не остановят нас. Если же будем строить по старому проекту, дороги вам не дождаться. В общем, как вы собираетесь поступить, я не знаю, а я дал телеграмму в управление, что буду строить по новому варианту, хотя мне запретили и, может быть, голову оторвут за непослушание.
Все засмеялись, зашумели.
– Можно курить? – звонко спросил Амурский, все еще улыбаясь.
– Курите, – кивнул головой Сатилов. – Ладно, я разберусь, – глянул он в сторону Макарова. – Вы человек решительный, это хорошо. А что это у вас, простите, с головой? – задал он неожиданный вопрос.
– Камешки с горы посыпались, – неохотно ответил Макаров. – Не уберегся.
Скосив глаза, он заметил обращенное к нему лицо Ниязова, который все еще угрюмо молчал, видимо обиженный резкими словами Сатилова. Ниязов пристально смотрел на него, презрительно поджав губы. Наверно, он еще не забыл об их стычке в сельсовете из-за этого злосчастного сторожа. Ну и пусть злится!
После Макарова выступали Хоменко, Амурский и еще кто-то, но, занятый своими мыслями, Макаров не слышал их. «Нужно добиться какого-то решения, – думал он. – Так работать нельзя».
Он собирался срочно выехать в Ашхабад, но Костенко рассказал ему, что перед отъездом к нему в гостиницу зашел Ткачев с какой-то девушкой, очень красивой («Тоушан», – подумал Макаров), и сказал, что постарается вскоре побывать на дороге. Когда это «вскоре», завтра или через месяц? Рабочие уже заметили, что на стройке что-то неладно, и продолжать работы по старому варианту невозможно, ничего не получится. И тут еще история с Ниной. Тоже что-то очень нехорошее. Ну и дела! Как же она все-таки устроилась? Она очень просила его, чтобы он не выделял ее и предоставил жилье вместе со всеми в бараке. А барак-то общий. Ох, и неважная там житуха в этом бараке. Нужно будет обязательно сегодня же заглянуть туда. Он старался вспомнить, какие же вещи она имела при себе, но его словно разбудил вдруг как-то необычно задушевно зазвучавший в наступившей тишине голос Сатилова.
Сатилов держал перед собой небольшую плитку, золотисто-серого вещества.
– Вот мы сегодня выплавили этот маленький кусочек серы, – говорил он. – Такой крошечный, что его легко можно унести в кармане. А ведь отсюда должны пойти составы с серой и калийной солью. Целые составы! И здесь, на месте этой землянки, поднимутся большие просторные дома, шахтные здания, школа, театр, гостиница.
Кто-то рассмеялся. Сатилов вздрогнул, взглянул на чадящую керосиновую лампу и вздохнул.
– Ставлю такую задачу: к новому году дать проезд к серным разработкам, построить опытный плавильный цех, закончить подсчет рудных богатств, то есть дать все теоретические данные для строительства большого комбината. – Он улыбнулся. – А теперь – по домам! Гостиницы у нас пока нет!
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Нина поселилась в бараке. Это большое сооружение, видимо, раньше служило складом хлопка. Здесь жили и мужчины, и женщины. Для женщин был отведен дальний от входной двери угол барака. Нина села на указанный ей топчан и задумалась.
Барак был пуст. Только на мужской половине, у открытого окна, сидела худенькая женщина и кормила грудью ребенка. Это была жена Ченцова.
Покормив ребенка, она уложила его на топчан, накрыла стареньким платком и подошла к Нине.
– К нам на работу, что ли?
– На работу, – откликнулась Нина. – Как же вам здесь живется?
Женщина горько покачала головой.
– Лучше бы умереть, чем так жить. Разве это жизнь? Вот живу вместе с мужиками. Сейчас еще ничего, тихо… А придут вечером – ругань, драки. В карты играют, водку пьют. Все чисто проигрывают и пропивают. Уж десять раз собирались отсюда выехать. Да никак не соберемся. Получит муженек деньги – бригадиром он здесь – и в ту же ночь или проиграет, или пропьет. И все так. Живут, как дикие звери.
– Как же это так? – удивилась Нина. – А как же прораб?
– Что прораб, – злобно отвернулась женщина. – Ему что! Сам в конторе живет, на чистой постели спит. Он в этом бараке еще ни разу-то и не был. Как-то ночью забежал, небось в темноте-то ничего и не разглядел. – Она пригорюнилась. – Вот поживете, увидите. Скучно здесь. Удирайте отсюда, пока не поздно.
Да, здесь было скучно. Вечером, когда в барак ввалилась толпа рабочих-землекопов, Нина поняла, как плохо здесь живется людям.
Рабочие расходились по своим углам, хмурые и сердитые, перебрасываясь грубыми шутками и ругаясь.
Скоро заполнился весь барак. Стало трудно дышать. Едкая вонь от развешиваемых тут же грязных портянок и верхней одежды отравила воздух. Нина с ужасом подымала о ночи, которую ей придется здесь провести. И разве только одну ночь? А завтра? А послезавтра? Ведь она твердо решила не возвращаться к Алене, забыть о прошлом, жить трудовой жизнью.
Многие из рабочих, особенно молодежь, с любопытством поглядывали в сторону новенькой, но большинство было занято более насущным делом – утолением голода.
В бараке появились небольшие бачки с супом. Суп тут же разливался по котелкам, глиняным и металлическим тарелкам. Хлеба не было, его заменяли пресные лепешки – чуреки.
Нине не хотелось есть. Она мечтала о том, чтобы скорее наступила ночь, можно было бы лечь и забыться.
Вдруг она услышала чей-то чистый и звонкий голос. Кто-то с песней подходил к бараку.
– Маруся идет! – весело подмигнул Нине сидевший невдалеке от нее молодой парень в белой рубахе – Васька Сокол из бригады Солдатенкова. – Далеко ее слышно.
И вот распахнулась дверь, и на пороге показалась фигура ладной, стройной девчонки, с горящими черными глазами, в яркой красной юбке.
Пробираясь к проходу на женскую половину и отбивая протянутые к ней руки, Маруся запела озорную частушку:
– Добываем мы породу,
Серою богатую.
Не дают мене проходу
Мужики проклятые.
Барак загремел от хохота. А Маруся, вертясь юлой, продвигалась все дальше. Подойдя к своей койке, стоявшей рядом с Нининой она заметила новую соседку.
– Наше вам, – низко поклонилась она, обнажая мелкие белые зубы. – С приездом!
– Спасибо, – улыбаясь и с удовольствием разглядывая веселое лицо Маруси, ответила Нина. – Это ваше место?
– Мое, мое, – заторопилась Маруся, – соседями будем. А как же это вы к нам попали? Хотя постойте, – остановила она Нину, пытавшуюся объяснить ей. – Сначала поедим, а потом расскажете.
Она выдвинула из под топчана фанерный чемоданчик, достала из него алюминиевую тарелочку, отлила в нее супа из принесенного с собой котелка, разломила пополам лепешку и тут же принялась с таким аппетитом уплетать приятно пахнущий суп прямо из котелка, что Нина не удержалась и тоже взялась за еду.
– Ешь, ешь, – приговаривала Маруся, – больше ничего не будет. С харчами у нас тут – беда! Нам-то еще ничего, а вот как мужикам… У них желудки громадные.
Нина весело рассмеялась.
– А они все деньги на водку тратят, – продолжала рассказывать Маруся. – Поубивала бы я их за это. Появился тут один субчик, Дубинкой звать. Вот уж действительно дубина! В карты играет да водку трескает. И где он только ее достает? Здесь ведь нигде водки нет, потому что погранзона. Ну, нарвется он когда-нибудь на меня!
– А что же это у вас так плохо? – вполголоса спросила Нина. – Грязно так. В одном бараке и мужчины, и женщины, и даже вон семейные с детьми. И белье здесь сушат.
Маруся промолчала, только нахмурила брови.
Уже поздно вечером, когда вдруг сразу потемнело небо, они вышли из барака и уселись в обнимку на каком-то валуне. Маруся заговорила:
– Вот ты говоришь: грязь, теснота. Конечно правильно. Жизнь плохая. Никто бы не стал жить в таких условиях, да ведь все люди себя здесь временными чувствуют. Работа эта вроде пересадки. Подработают пару сотен и пошел дальше, искать, где лучше. Рабочие все меняются и меняются. Вот никто и не думает о своем житье-бытье. Потому вроде гости. Никто эту стройку к сердцу не принимает. Вот разве Сережа один. – Голос ее дрогнул. – Не вся наша бригада понимает – важное это дело. Вон горы, видишь, – махнула она в темноту. – А там серы много-много и какие-то соли, для удобрений, говорят, сподручные, и уголь, и нефть должна быть. А мы дорогу туда строим. Понимать это надо.
Она замолчала.
– А жизнь действительна собачья. Да я бы здесь ни одного дня не осталась… Если бы…
Она вдруг ткнулась лицом в колени Нине и заплакала.
– Полюбила кого-нибудь? – шепотом спросила ее Нина.
– Полюбила, – так же шепотом ответила та. – Так полюбила, что жизнь бы отдала и не подумала. На пытки бы пошла. Из-за него и на работе здесь осталась, и работу эту полюбила, и горы эти проклятые, – еще пуще разревелась она. – Все из-за него. А он на меня и не глядит. Другую любит, а кого – не знаю.
– Ну не плачь, не плачь, – успокаивала ее Нина. – Все устроится. Все хорошо будет. Не на нем же свет клином сошелся.
Когда девушки вернулись в барак, многие уже спали. Только посреди барака за грубо сколоченным столом сидело несколько человек с возбужденными, красными лицами. Перед ними стояла начатая бутылка водки. Невысокий одноглазый мужчина в потертой стеганке разливал водку по стаканам.
– Опять принес, зараза, – с ненавистью прошептала Маруся, указывая на Дубинку. – Где он ее только достает?
Став против стола, спросила, вызывающе щурясь:
– Снова хлещете? Спать пора!
– Маленьким девочкам спать пора, – уставился на нее своим единственным глазом Дубинка. – А, у нас пополнение! – вскричал он, увидя Нину: – Поздравляю! От имени грабарей и землекопов. Хотите выпить?
Он протянул Нине водку. Девушка только пожала плечами.
– Отказываетесь? Напрасно. Все пьют, миледи. Все без исключения. Виноват, за исключением телеграфного столба. И то последний не пьет только потому, что стаканчики на нем, обратите внимание, перевернуты вверх дном.
Собутыльники Дубинки громко рассмеялись.
– И ты, Ченцов, – повернулась Маруся к бригадиру, жевавшему сухую лепешку. – Ребенка, жену бы пожалел!
Ченцов уныло заморгал воспаленными глазами.
– Пригласили откушать, как же отказаться?
– Все равно труба! – громко проговорил Дубинка. – Скоро всех разгонят.
Многие спавшие подняли голову, прислушиваясь к разговору.
– Амба! – продолжал Дубинка. – Дорогу за-кон-сер-ви-ру-ют. Понятно, леди и джентльмены? Государство не имеет средств. Нет монеты на такую, простите, чепуху. Придется свертывать манатки. А сами не уйдем, басмачи попросят. Вот так-с! Поэтому и пьем с горя. За ваше здоровье!
Он одним глотком проглотил содержимое стакана и тот час же задымил цигаркой.
– Захожу в пивную, —
вдруг запел он высоким надтреснутым голосом, не выпуская из губ папиросы и сунув руки в карманы брюк, —
Сажусь я за стол,
Сбрасываю кепку,
Бросаю под стол.
Спрашиваю милку:
– Что ты будешь пить?
А она говорить:
– Голова болить!
Тряхнул спадающими на лоб темными космами волос, кому-то подмигнул.
Я те не пытаю,
Што тебе болить,
А я тебе спрашую,
Что ты будешь пить?
Или крем де-розе,
Или крем-брюле.
Дверь резко распахнулась. Дубинка, прервав песню, оглянулся. Глаз его вдруг принял осмысленное, настороженное выражение. Он вынул изо рта цигарку, поплевал на нее и медленно растер между пальцами.
К столу подошел Солдатенков, высокий широкоплечий, в расстегнутой на груди рубахе, с дерзкими серыми глазами и светлой падающей на лоб русой челкой.
– Была, кажется, договоренность, – сквозь зубы негромко проговорил он, – в бараке не пить и не курить.
– Все курят, – ответил Дубинка, осторожно отодвигая стакан. – А где же пить прикажете? В Метрополе? Или, может быть, в Мулен-Руж?
– Здесь пить вообще нельзя. Здесь погранзона.
– Ангел какой нашелся! – нервно рассмеялся Дубинка. – Пьет только кипяченое молоко и ест мармелады. Тоже мне начальство – бригадир. Много вас командиров развелось, все командовать горазды. Раз, два, раз, два! Чтобы все в ногу!
Дубинка злобно выругался.
Солдатенков подошел к нему вплотную.
– Где водку взял?
Нина глянула на его суровое, красивое лицо и незаметно локтем толкнула Марусю: «он»? Маруся вдруг порозовела, так же незаметно взмахнула ресницами, ответила: «Он, Сережа!»
– Пойдем отсюда, – шепотом произнесла она. – Сейчас ругаться начнут.
Подружки снова вышли из барака. А в небе уже висела чудная, прозрачно-розовая луна, обливая всю вселенную мягким прозрачным розовым светом. Этот свет лег на громады далеких гор, и на близкие предгорья, и на верхушки высокой арчи, превратив ее в серебряно-розовые факелы.
Подружки шли по узкой улочке, образованной двумя рядами глиняных дувалов. Вокруг стояла глубокая тишина.
– А как же ты сюда попала? – вдруг спросила Маруся. – Тоже, небось, она виновата?
– Кто? – удивилась Нина.
– Да любовь проклятая! И откуда только она берется? И что такое любовь?
– Не знаю, – чуть слышно ответила Нина. – Я еще никого не любила… По-настоящему.
– Бедная, – обняла ее Маруся.
Плечи Нины задрожали.
– Какая уж там любовь. Все на один лад. Скорей бы в постель повалить.
– Что ты! – вскрикнула Маруся. – Что ты говоришь! – И немного помолчав, спросила: – Кто же это тебя так обидел?
Нина не успела ответить. Из ближайших ворот неслышно выбежала тоненькая стройная девушка и подбежала к ним. Она была босиком, в красном платье. На груди ее посверкивали и позванивали серебряные украшения. Повернув к ним бледное, озаренное луной лицо, на котором особенно ярко выделялись пунцовые губы, она шепотом торопливо спросила:
– Вы на дороге работаете, да?
– Да, – ответила Маруся, удивленно приглядываясь к незнакомке. – А ты что хотела?
– Начальника нужно видеть, – торопливо шептала девушка. – Только быстро. Муж искать будет. Бить будет. Крепко бить будет.
Она вся дрожала, и волнение ее передалось подругам.
– Тебе какого же начальника, прораба Макарова? – допытывалась Маруся. – Высокий такой, чернявый!
– Нет, нет, – отрицательно качала та головой. – Не чернявый. Русый он. Бригадир самый главный. Я в конторе была. Муж меня бил. А он его ударил. Бить не позволял.
– Сережка! – вскрикнула Маруся, похолодев. – Так вот ты куда!
– Кажется, Сережка, – не замечая ее волнения, продолжала шептать та. – Нужно его видеть.
– Зачем? – глухо спросила Маруся. – Может, передать что?
– Передать, передать, – обрадованно закивала девушка. – Плохое про него замышляют. Скажешь, Дурсун говорила. Я сама слышала.
– Что слышала, говори! Ну, говори же! – Маруся схватила Дурсун за плечи и трясла ее, как деревцо. – Что знаешь, говори быстро, ну?
Дурсун хотела что-то сказать, но в это время внезапно появился Дурдыев.
– Куда опять ушла? – крикнул он. – Как собака бегаешь!
Девушка выскользнула из сжимавших ее рук Маруси и торопливо побежала к воротам. И тотчас же глухую тишину прорезал пронзительный крик боли и отчаяния.
– Бьет, гадина, – прошептала Маруся. – И нету на него управы!
– Уйдем отсюда, – заторопилась Нина. Ей стало страшно.
Они пошли обратно, прижимаясь друг к другу и стараясь идти тенистой стороной улочки. Маруся вскрикнула.
– Скорей, скорей, ой, чует мое сердце. Скорей к бараку!
Взявшись за руки, они побежали в призрачном, розоватом лунном свете.
…А в бараке происходило вот что.
– Где водку взял? – сурово допытывался Солдатенков. – А ну-ка покажи свой чемодан!
Дубинка только ухмыльнулся.
– Ты что, ГПУ? Может, обыск делать будешь?
– Он, он! – закричала вдруг Ченцова, прижимая к себе плачущего ребенка. – Это он людей спаивает. И где деньги берет? Намедни целый чемодан привез.
– Шутишь, бабка! – стрельнул в нее глазом Дубинка. – Чемодан привез потому, что в дорогу собираюсь. В кругосветное путешествие. А водку купил за свои деньги и вот приятелей угостил. А если вам не нравится, пожалуйста, хлопцы, – повернулся он к собутыльникам. – Вы сможете пить водку при лунном освещении?
Не дожидаясь ответа, он взял бутылку и направился к выходу.
– Постой, – задержал его бригадир. – Покажи свой чемодан.
– Чего к человеку пристал? – недовольно крикнул кто-то с нар. – Спать не даешь. Великое дело – хлопцам и чарку выпить нельзя.
Дубинка оттолкнул руку Солдатенкова.
– Болтать болтай, а рукам воли не давай! Привык кулаками размахивать. Гляди не просчитайся.
– Басмачами пугает, – снова закричала Ченцова, преграждая дорогу мужу, направившемуся было к выходу.
– Молчи, мордва полоротая, – озлился Дубинка.
– Вот башку снимут, тогда испугаешься, – снова раздался тот же голос. – Правильно человек говорит, тикать отсюда надо.
– Веди, показывай чемодан, – снова повторил Солдатенков, видимо твердо решивший добиться своего.
– Пусти руки, – вдруг страшно побледнел Дубинка. – Добром говорю.
– Не пугай, мы уже пуганные, – процедил сквозь зубы бригадир. – Показывай чемодан, ну!.
– Вот тебе чемодан, стерва, – вдруг закричал Дубинка, выхватывая нож. – Получай без сдачи!
Он хотел ударить рязанца в грудь. Но тот перехватил его руку. Началась борьба. В напряженном молчании бригадир силился вырвать нож из рук своего противника. Тот не сдавался. Они долго возились возле стола, не произнося ни единого звука, пока не опрокинули стол вместе с лампой.
В кромешной тьме, все так же молча, они продолжали бороться…
Когда Цветкова, опередив Нину, вбежала в барак, было слышно только учащенное дыхание двух насмерть схватившихся мужчин. Кто-то лихорадочно чиркал спичкой, она ломалась. Наконец спичка зажглась, и в то же мгновение прозвучал Марусин голос:
– Бросай нож, гадина, глаз выбью!
И что-то такое страшное было в ее голосе, что Дубинка разжал руку. Нож упал на пол.
Кто-то поднимал стол, кто-то торопился зажечь лампу. И вот тут случилось самое неожиданное: Дубинка вдруг повалился на ближайшую койку и заплакал.
– Вот так всю жизнь! – завывая, выкрикивал он. – Всю жизнь, как бродячая собака. Все гонят. Ну, убейте меня сразу, убейте!
– Что ты, браток, что ты, – в смущении бормотал склонившийся над ним Солдатенков. – Ну, поругались малость. И дело с концом.
– Вот она, водка, – вдруг вскочил на ноги Дубинка. – Бери ее, давись! На октябрьские берег! Забирай ее, христосик!
Он вытащил из-под койки чемодан и грохнул его об землю. Послышался звон, хруст, в бараке разлился сильный запах водки.
– Многовато ты на праздничек прихватил, – сухо проговорил Солдатенков. – А ну-ка, Ченцов, вытащи эту штуку на улицу. Воняет.
Ченцов, сокрушенно качая головой, поволок чемодан. Рабочие осуждающе, бормоча, вновь укладывались спать.
– Чего шум поднял? – слышалось со всех сторон.
– Человека напрасно обидел.
– До ручки довел! Сам виноват!
– Он, сердешный, аж заплакал!
– Да будет вам! – крикнул Солдатенков, уже сам сожалея о случившемся. – Чего нюни распустили? Ложись спать!: Завтра с зарей на работу.
– Будь она проклята, эта работа! – крикнул кто-то. – Живем, как собаки.
– Поубивают нас здесь, как сусликов!
– Денег не платят!
Уже волновался и шумел весь барак.
– Голодом морят! Бросай, братцы, работу!
– Расчет подавай!
– Дубинка прав: разве это житуха?
В эту минуту в барак вошел Макаров. Подойдя к столу, он внимательно оглядел возбужденных рабочих.
– Что это у вас такое? – обратился он к Солдатенкову: – Митинг, что ли?
– Митинг! – заорал тот в ответ, словно в нем лопнула до отказа натянутая струна. – Жизнь свою обсуждают, товарищ прораб. Пора бы и вам этой жизнью поинтересоваться.
И всех тут сразу как бы прорвало вновь. Рабочие кричали, подступая к Макарову с крепко сжатыми кулаками.
– До каких пор голодать будем?
– Нормочку ввел!
– Подавись ты своей нормой!
– Вши заели, побаниться негде!
– Давай расчет, хозяин!
– Расчет! Расчет!
Маруся вскочила на табуретку, затем – на стол.
– Да будет вам, – закричала она, высоко подняв руку.
Все замолчали, пораженные, ее неожиданным вмешательством.
– Вы на прораба-то нашего поглядите!
Взоры всех, как по команде, обратились к Макарову.
Он стоял посреди барака, в черной, засмаленной косоворотке, расстегнутой на груди, в таких же спецовочных брюках, заправленных в белые от гипсовой пыли брезентовые сапоги. В его глазах были боль и недоумение.
Это уже был не тот молодой человек в костюме и фетровой шляпе, который несколько месяцев тому назад вышел из поезда на станции Мукры. Он уже крепко пообтерся среди рабочих, хватил не один фунт лиха. И разве он жил в лучших условиях, чем рабочие? А ведь он нес ответственность за них, за порученную ему работу как прораб, как коммунист.
Вероятно, об этом подумали и рабочие, окружившие его, они не могли не заметить его утомленного вида, впалых щек, окрашенной кровью повязки на голове. «Где это его угораздило?» – подумали многие.
– Что же вы, товарищи? – кричала Маруся. – Разве прораб не желает нам добра? Ну, может, он чего и не доглядел. Так чего же сразу на рожон лезть? Чего кулаками размахивать? Помочь ему надо. Подсказать ему надо!
– Вот мы ему и подсказываем, – громко проворчал кто-то. – Куда уж больше.
Маруся снова подняла руку.
– Плохо живем, товарищи, очень плохо. – Она посмотрела на Макарова черными яркими глазами. – И в этом вы, товарищ Макаров, виноваты, стройкой вы увлеклись, а про людей забыли. А ведь дорогу-то строят люди. – Последние ее слова были сказаны с такой горечью, что Макаров вздрогнул.
В наступившей тишине громко заплакал ребенок Ченцова.
– Мальчик, что ли? – спросил он, подходя к женщине.
– Мальчик, мальчик, – закивала она головой. – Павлуша.
– Эх, Павлуша, Павлуша, – протянул к нему руки Макаров. – Ох, и крепко же нам нужно стараться, чтобы жилось тебе хорошо и привольно.
Ченцова заплакала.
– Маленький мой, хороший мой, – бормотала она, кутая ребенка. – А ведь я уже третий день и молока ему не давала. Денег нет.
А Ченцов, отведя глаза, стоял с удрученным видом, виновато помаргивая красными глазами.
«Чем же я могу вам помочь, дорогие? – думал меж тем Макаров. – Чем? Продукты кончаются, а банк в деньгах отказал. Говорят, комиссия какая-то приедет, проверит, а потом вновь начнут финансировать. Какая комиссия, что будет проверять – черт их знает! А пока сиди на бобах. А вот баньку бы надо организовать. Да и женщин отделить. Нехорошо как-то получается. Постой, а где же Нина?»
Он поискал ее глазами, но так и не нашел в бараке.
– А ты что же, птичка? – вскрикнул он, заметив, что Маруся продолжает стоять на столе. – А ну-ка, опускайся на землю!
Он обнял ее за стройные, смуглые ноги и легко опустил на пол. Маруся на какое-то мгновение благодарно прижалась к нему и сейчас же глянула в сторону Солдатенкова.
Тот сидел в сторонке, нахмурив брови и опустив глаза.
– Так-то так, – произнес он глухо. – А все-таки, товарищ прораб, нужно что-то делать. Рабочком нужно избрать, вот что. Хороший вы человек, но нужно с вами ругаться. А то здесь, у нас на стройке, вроде и Советской власти нету…
