Текст книги "Там, где была тишина"
Автор книги: Евгений Кривенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– К черту! – яростно заорал Макаров, сбрасывая сапоги и валясь на койку. – К черту все это, я хочу спать…
ДУРСУН НАРУШАЕТ ЗАПРЕТ
Вот что произошло в отсутствие Макарова. Контора была пуста. За своим столом сидел только Буженинов, занятый составлением бесчисленных платежных ведомостей.
Было раннее утро. Стояла глухая тишина, только в соседнем загоне для верблюдов происходило какое-то движение. Оттуда доносился тихий звон серебряных украшений, – видимо, доили верблюдиц.
Загон, как и большой глиняный дом с садом, окруженный высокой стеной, принадлежал Дурдыеву, сторожу дорожной конторы.
Внезапно Буженинов услышал топот босых ног. В контору вбежала молодая туркменка.
Она быстро оглянулась по сторонам и подошла к Буженинову. У нее было красивое бледное лицо и светлые волосы. С плеч струилось платье из пурпурного шелка, на ногах – шальвары, отороченные внизу вышивкой. Она торопливо заговорила, обращаясь к Буженинову:
– Дорогой человек, пожалуйста, Дурсун просит у тебя маленький портрет Ленина. Совсем маленький портрет. Давай, пожалуйста, – просила она, прижимая руки к маленьким полушариям грудей, едва обозначавшимся под платьем.
Буженинов привстал.
– Портрет Ленина? – переспросил он, недоуменно глядя в темные глаза туркменки. – Зачем тебе?
– Вышивать буду, – шепотом сообщила Дурсун. – Давай, пожалуйста.
Буженинов продолжал оторопело глядеть на нее. В контору вошел Солдатенков.
Он был высок и строен. Его широкую грудь свободно облегала белая полотняная рубашка с раскрытым воротом. Русый снопик волос падал на веселые дерзкие серые глаза. Увидев Дурсун, рязанец замер: светлые волосы, крошечные босые ноги и серебряные украшения на груди – все это возникла перед ним, словно чудо.
Дурсун смутилась.
– Давай, давай, пожалуйста, – продолжала просить она, испуганно поглядывая на дверь. – Муж придет, плохо будет.
– Что она хочет? – спросил у Буженинова молодой бригадир.
– Портрет Ленина, – блеснул тот очками. – Странная просьба!
– Ничего не странная, – вспыхнул Солдатенков. – Девушка просит, надо ей дать. Да еще Ленина! Пусть повесит у себя в кибитке.
– Я не в кибитке, – повернулась к нему Дурсун. – Я ковер вышивать буду. Большой ковер. И портрет Ленина. – Она на минутку замолчала, словно прислушиваясь. – Страшно это. Нельзя вышивать человека. Понимаешь, товарищ? Закон запрещает. Убить могут.
И вдруг Дурсун засмеялась, обнажая мелкие молочно-белые зубы.
– А я вышью, пусть потом сердятся.
Солдатенков, ни слова не говоря, подошел к календарю и, полистав его, оторвал листок, на котором было изображение Ленина, читающего «Правду».
– Возьми, – протянул он листок. – Ты молодец! И ничего не бойся.
Дурсун схватила листок, быстро взглянула на него и прижала к сердцу.
– Ленин, – сказала она тихо. И еще раз повторила: – Ленин!
Солдатенков отвернулся. Буженинов, отойдя к окну, протирал очки.
Дверь скрипнула, в комнату вбежал Дурдыев.
Сторож тяжело дышал. Глаза его дико сверкали из-под черных бровей. Выпятив бороду, он двинулся к онемевшей женщине.
– Зачем пришла? – крикнул он по-русски и тотчас же что-то быстро заговорил по-своему.
Когда Дурдыев ворвался в контору, Дурсун успела спрятать листок с изображением Ленина за вырез платья. Сейчас стояла, гордо подняв голову, даже не глядя на разгневанного мужа.
Старик подскочил к ней и, схватив за волосы, с силой потянул к выходу, Дурсун закричала. Дурдыев ударил ее по лицу. Еще и еще раз.
И вот тут-то Солдатенков не выдержал. Он толкнул сторожа, и тот, как мешок, отлетел в дальний угол.
– Солдатенков! – угрожающе крикнул Буженинов. – Что вы делаете?
Дурсун, бросив мгновенный взгляд на бригадира, быстро, как ящерица, выскочила из комнаты. Сторож медленно поднялся с земли.
– Зачем обижаешь? – глухо спросил он, напяливая сбитую Солдатенковым лохматую папаху и с ненавистью глядя на бригадира.
Солдатенков подошел к нему, виновато улыбаясь.
– А ты зачем жену бил? – спросил он, словно ожидая примирения. – Разве можно?
Лицо старика побагровело.
– Моя жена, – дико сверкнул он белками. – Хочу бью, хочу убиваю!
Улыбка медленно сползла с лица рязанца.
– Вот как! Хочу бью, хочу убиваю? Кулак ты! – глухо бросил он. – Не знаю, как вас тут на этой земле, величают, а по-нашему ты кулак. Вот, – сунул он под нос опешившему сторожу сжатую в кулак руку.
– Солдатенков! – снова угрожающе произнес Буженинов.
– Да что Солдатенков! – отмахнулся бригадир. – Он и в сторожа пошел, чтобы от Советской власти спрятаться. Сторож нашелся! Кулак ты, а не сторож! А только власти твоей конец пришел. Понял? Слышал такое слово – Ленин! Вот он сказал – конец рабству. Везде, всюду на советской земле.
У самых дверей Дурдыев резко повернулся и крикнул:
– Отвечать будешь и ты, и твой начальник. Жаловаться пойду.
В конторе наступила тишина.
– Нехорошо получилось, – первым заговорил Буженинов. – Вы оскорбили представителя местного населения. Мы сюда помогать пришли, а вы…
Солдатенков покраснел.
– Что же, прикажете смотреть, как женщину избивают?
– Эта женщина – его жена! – возразил Буженинов. – Власть его над ней беспредельна. Она – его раба. Была и будет. Так велит их бог, их пророк Магомет, их вера в закон.
Солдатенков подошел к взъерошенному счетоводу и крепко тряхнул его за плечи.
– Магометом пугаешь? – насмешливо сощурил он свои дерзкие глаза. – Не пугай, мы уже пуганые.
– Неужели вы не понимаете, что это гложет вызвать конфликт? – вырвался из его рук счетовод. – Большие неприятности.
– А у нас с ними, мироедами, всегда и везде конфликт. Ты что же, ученый человек, дурачком притворяешься?
Буженинов пожал плечами: мне-то, мол, что?
– Пусть отвыкают от своих волчьих законов, – примирительно произнес Солдатенков. – Здесь хоть и глухомань, а все равно – Советская власть!
…На второй день, вечером, когда Николай и Наталья сели вычерчивать профиль нового варианта, Макаров отправился в аулсовет.
По дороге, шагая меж высоких глиняных дувалов по тропинке, поросшей выгоревшей травой, он вспомнил о посещении дома Дурдыева в первые дни своего пребывания в Мукрах. В тот день старик, низко кланяясь и прижимая руку к сердцу, попросил «дорожного начальника» посетить его «убогое жилище».
– Дорогим гостем будешь, – говорил он, выставляя вперед свою клочковатую бородку и прижмуривая глаза. – Приходи, пожалуйста.
Усадьба ховлы Дурдыева была окружена высокими глухими стенами, имевшими один вход. Макарову бросились в глаза щели-бойницы над воротами, угрюмо-неприступный вид этой крепости. Его проводили по крытой галерее-входу, дальше – по мощеному двору и ввели на половину, где обычно принимали гостей. Это помещение называлось михманхана.
Еще при входе Макаров снял обувь. Так его научила Наталья, успевшая познакомиться с местными обычаями.
Посреди комнаты лежала толстая новая кошма, а поверх нее – красный ковер. Макаров не знал, что ковер кладется для почетных гостей.
Едва Макаров ступил на ковер, какая-то женщина протянула ему таз с водой. Макаров недоуменно взглянул на нее, затем, догадавшись, ополоснул руки и вытер их мохнатым полотенцем.
«Ну, Наталья! – подумал он. – Не могла предупредить».
Хозяин, оживленно суетясь, пригласил гостя к столу.
В комнату вошла женщина, но уже другая. Это была молодая туркменка со светлыми волосами, что является здесь большой редкостью. На ней была красивая красная одежда, на груди сверкали серебряные украшения. Она мельком взглянула на Макарова своими удлиненными восточными глазами и тотчас же отвернулась.
«Неужели жена?» – изумился Макаров, невольно косясь в сторону молодой туркменки.
Затем в комнату входили и другие женщины, но ни одну из них Дурдыев не называл по имени. Только и слышно было: «Эй ты, подай то, убери это!»
Позже Макаров узнал, что все эти женщины были женами Дурдыева.
– Хорошее дело! – возмущался Макаров. – Сторож, советский служащий и целый гарем содержит. Куда смотрит местная власть?
Местные люди только покачивали головами в ответ на это. Они знали, что и сам Ниязов, председатель аулсовета, имеет несколько жен. Формально запрещенное, многоженство продолжало существовать. Глухая борьба шла в кишлаке. Нужно было делить землю, создавать коллективное хозяйство. Но людей, взявших землю у вчерашнего бая, находили заколотыми. Страх заставлял жителей поселка уходить прочь, в другие районы, а то и в Афганию, к своим родственникам, на тот берег Аму-Дарьи. Кишлак опустел.
А страна покрывалась строительными лесами, на которых весело трепетали знамена и лозунги первой пятилетки. Девушки в синих комбинезонах, положив друг другу руки на плечи, топтали бетон на быках Днепростроя. В клубах пыли, нажимая на перфораторы, стучащие, как пулеметы, трудились хлопцы, только вчера прибывшие из глухого села. Росли стены Краматорского и Горловского заводов. Гигантские комбинаты поднимались в Березниках и Соликамске. У всех на устах был Турксиб, о котором сочиняли песни.
А Магнитка! Словно исполинский магнит, притягивала она к себе сердца отважных патриотов.
А вот эта стройка в глухих-преглухих, тысячелетиями молчавших горах Кугитанга!
Но газеты, наряду с сообщениями о рекордах ударных бригад, печатали заметки о противодействии кучки врагов и отщепенцев. Где-то рушились своды глубоких шахт, пылали колхозные конюшни, падали под вражескими выстрелами советские активисты.
Не все было в порядке и на участке Макарова. Он знал, что среди рабочих ведется какая-то тайная агитация, подстрекательство к саботажу и срыву работ, что кто-то сознательно спаивает рабочих и втягивает их в картежную игру.
Нужно было что-то предпринимать. Но что именно?
…Сухо и неприязненно встретили Макарова в аулсовете.
За столом, покрытым полинявшей кумачовой скатертью, сидел Карим Ниязов – председатель аулсовета, рядом с ним – Сатилов. Ниязов пристально посмотрел на Макарова, потеребил бороду, кивнул на стул.
– Вот полюбуйтесь, – заговорил он, обращаясь к Сатилову. – Набрал разной швали со всего света, а они наших людей избивают.
У Макарова перехватило дыхание. Он ждал чего угодно, но только не этого.
Не шевелясь, он смотрел прямо в глаза Ниязова. Тот отвернулся.
– Что там случилось, Макаров? – сухо спросил Сатилов. – Нам нужно знать всю правду.
– Бригадир Солдатенков заступился за женщину, которую избивал Дурдыев, – ответил Макаров. – Это произошло в конторе.
– Что это за женщина? – голос Сатилова звучал все так же сухо.
– Жена Дурдыева, – ответил Макаров. – Вернее одна из его жен.
– Вот видишь, – вскочил Ниязов. – Это на что похоже? Кто дал право? Дурдыев свою жену наказывал. А ты здесь при чем?
Ниязов побагровел. Он не сводил с Макарова злобного взгляда.
– Пришли на нашу землю и людей избиваете!
Кровь отхлынула с лица Макарова. Он встал.
– Земля это наша, советская, – холодно заговорил он, не глядя на Ниязова. – И мы пришли сюда делать с вами наше общее дело.
– Правильно, – отозвался Сатилов. – Но зачем же бить людей?
– Будешь отвечать, начальник, – снова закричал Ниязов, наливаясь кровью.
Макаров снова сел.
– Нужно сначала разобраться, – спокойно и сдержанно заговорил он. – Нужно разобраться во всем этом деле. Солдатенков не мог позволить, чтобы при нем избивали женщину. – Он резко повернулся к Сатилову. – Вы знаете, зачем она пришла в контору?
Сатилов пожал плечами.
– Она пришла попросить портрет Ленина, – волнуясь, продолжал Макаров. – Это же понимать нужно. А он ее… кулаками.
В комнате воцарилось молчание.
– Это его жена, – злобно кривясь, сказал Ниязов. – Его право жалеть ее или бить. Зачем против наших обычаев идешь? Я требую, чтобы завтра же этого бригадира на стройке не было. Пускай уходит туда, откуда пришел!
Сатилов поднял на Макарова черные, выразительные глаза. Красивое лицо его было серьезно.
– Может быть, так действительно лучше будет? – негромко произнес он.
Макарову стало жарко.
– Что вы мне предлагаете, Сатилов? – горько усмехнулся он. – Солдатенков мой лучший бригадир. Он возглавляет ударную бригаду. За что же его увольнять? За то, что он поступил, как настоящий советский человек? Тогда уж лучше мне самому оставить стройку. – Он медленно поднялся. – Я не сделаю этого, товарищи, но я сегодня же отдам приказ снять с работы конторского сторожа, позволившего себе в советском учреждении избивать женщину.
Удивление и любопытство мелькнуло в черных глазах Берды Сатилова. Ниязов насмешливо улыбнулся.
– Прямо мудрец настоящий, – процедил он. – Все решил, как царь Соломон. Смотри, как бы ты не промахнулся!
Сатилов молчал…
…Поздней ночью вернулся Макаров в контору. Вокруг стояла тишина, только изредка лаяли шакалы в густых тугаях.
На темном небе, словно на исполинском ковре, рассыпаны прекрасные узоры: и «первые цветы» и «птичий след», и даже пышные «эрсаринские розы» – все чудеса бархатистых текинских ковров.
«Черт возьми, – думает Макаров, – просто не верится, что в этой тишине, под этим сверкающим небом могут быть люди, помышляющие натравить человека на человека, а то и просто убить его ударом кинжала». Но туркменская пословица гласит: «Нет гор без волков», а горы были рядом, и сердце даже во мгле ощущало их каменистые громады.
В конторе все спали. В дальнем углу за конторским шкафом, поджав к подбородку ноги, на деревянной кровати с веревочной сеткой спал Буженинов. Что-то нехорошее снилось ему, он стонал и поскрипывал зубами, поворачиваясь с боку на бок.
Против входа на раскладушке храпел Николай. Он и сегодня отмахал километров пятнадцать, уточняя нивелировочные ходы. Не спала только Наталья. Она стояла возле освещенного лампой стола в своем старом сарафанчике и в каких-то стоптанных турецких шлепанцах на босу ногу. Увидев Макарова, она улыбнулась.
– Ну, что там? – спросила она шепотом, отрываясь от чертежа.
Макаров только махнул рукой. Он подошел к девушке и, дружески положив руку на ее плечо, стал разглядывать чертеж.
– Получается? – так же шепотом спросил он.
– Все хорошо, – ответила Наталья. – Только вот это место. Ты знаешь, – она указала карандашом, – здесь большие скальные работы. Ну и завал еще.
– Ладно, – пробормотав Макаров. – Во всяком случае, это в тысячу раз реальней фантастической насыпи по такиру. Заканчивай быстрей, и пусть Николай…
Макаров внезапно замолчал. В воздухе что-то мелькнуло и с тяжелым стуком упало на чертеж. Это была фаланга. Желтая, мохнатая, похожая на огромного паука, она тотчас же поднялась на лапы и стала поворачиваться из стороны в сторону, подняв кверху свои щупальцы и щелкая челюстями.
– Не шевелись, – прошептал Макаров. Молниеносным движением он смахнул фалангу на пол и тотчас же раздавил ногой.
Наталья как подкошенная упала на кровать и залилась слезами. Плечи ее конвульсивно дергались, она билась, словно в припадке.
– Что ты, что ты, – растерянно повторял Макаров, пытаясь отвести ее руки, прижатые к лицу. – На верблюде ездишь, а жука испугалась!
– Не хочу жить в горах! – воскликнула Наталья. – Мне страшно! Страшно! Домой хочу, ты понимаешь, домой!
– Да ты успокойся же, – уговаривал ее Макаров. – Поедешь домой. Успокойся, пожалуйста.
Но она билась и рыдала, и проснувшийся Николай, протирая кулаком глаза, силился понять, что происходит в конторе.
Макаров зачерпнул кружкой воды и подал Наталье. Она жадно выпила воду и, тяжело дыша, всхлипывая, снова села у стола, собираясь продолжать работу.
– Вот что, – хмуро произнес Макаров. – Ты лучше ложись спать. А вообще договоримся – участок в горах передашь Родионову, а сама перейдешь сюда.
Наталья вскочила, как ужаленная.
– Ты что это, серьезно? – уставилась она на Макарова. – Я же их там всех уговорила остаться, а сама убегу. Ты как думаешь, а?
Макаров не выдержал. Он глухо выругался, выскочил из конторы и хлопнул дверью так, что со стола упала кружка.
ТЕЛЕГРАММА
Века и века образовывались могучие, титанические горные массивы Средней Азии. Здесь и докембрийские кристаллические сланцы, и современные глины и пески.
Могучие горные массивы Копет-Дага и Памира, горы Большого Балахана и Мангышлака, хребты Тянь-Шаня, словно образовавшие величайшую горную страну, были вызваны к жизни могучими космическими сдвигами земной коры, происходившими в различные геологические эры.
В пра-прадревние времена на месте беспредельных горных кряжей Памира и Тянь-Шаня плескались бурные суровые волны докембрийского моря. Кто знает его границы и его глубину? Можно, только представить себе эту величественную картину беспредельного океана, из мрачных вод которого подымались к косматым тучам исполинские вершины.
Но проходят века, и уходит море. К солнцу, к свету поднимаются все новые и новые участки суши, горные кряжи. Море отступает на юг.
Земля вступает в мезозойскую эру, и границы моря снова расширяются. Океан заливает хребты и равнины Тянь-Шаня, Копет-Дага. Над ним возвышается Ферганский хребет, образуя один из берегов палеогенового моря Средней Азии.
И вновь начинает отступать море. Появляются равнины, среднеазиатские горы. Поднимается Памир, Тибет, Туркмено-Хоросанские горные кряжи. Новое море почти смыкается с плещущим на западе сарматским морем. Сарматское море отступает на запад. И вот уже освобождены и начинают жить новой жизнью равнины Туркмении.
Однако образование новых гор не прекратилось. Приходит пора великих оледенений. Массы льда и снега в период таяния образуют гигантские паводки, выносящие неисчислимое количество осадков. Так возникли Каракумы, Кызылкумы, великие пустыни Туркмении. Уже проложили свои русла и несут шоколадные воды широко разлившиеся реки-прародительницы – Сыр-Дарья и Аму-Дарья.
Проходят века, и горы все еще не могут встать на свои постоянные, намеченные природой места. Частые подземные толчки нет-нет, да и напоминают об этом.
Один такой толчок, происшедший в первые дни пребывания Макарова и его товарищей на дороге, разрушил известняковый утес, нависший над холмами в том месте, где проходила новая трасса. Образовался огромный завал, преградивший дорогу строителям. Сюда и шли сегодня строители дороги.
Люди шли с лопатами и мотыгами на плечах, старые и молодые, веселые и грустные, шли в одиночку и группами, и каждую группу связывало только чувство землячества или случайная дружба, а то и просто соседство по бараку.
Большинство шло вяло, неторопливо, словно недоумевая, по какому это случаю такой торжественный парад. Но когда где-то впереди вспыхнуло алое знамя, сшитое из куска кумача заботливыми руками Натальи, все поняли, что предстоит нечто необычайное.
Вот и пятидесятый пикет новой трассы. Макаров поднимается со знаменем на самый высокий валун и устанавливает знамя в расщелину. Ветер весело полощет багряный кумач.
К Макарову поднимается Наталья, бригадиры Ченцов и Солдатенков, десятники. Здесь же, протирая очки, стоит несколько смущенный Буженинов. Сюда пришли все. На дверях конторы висит записка:
«Дорстрой закрыт. Все на участке».
Макаров ждет, пока подойдут отставшие, и затем поднимает руку.
– Товарищи, – произносит он торжественно. – Мы с вами находимся на пятидесятом пикете новой трассы. Там, – он указал на синеющие вдали горы, – лежат бесчисленные богатства. Горы эти – настоящая кладовая ценных ископаемых. Там есть сера, свинец, соли, уголь. Может быть, будет найдена нефть. А может быть, и еще кое-что подороже и поценнее. Мы строим дорогу, ведущую к этим богатствам. Чем скорее будет построена она, тем скорее эти богатства станут достоянием нашего советского народа.
Он замолчал и вгляделся в стоящую перед ним толпу. Все слушали внимательно.
– А теперь я хочу с вами поделиться, – вдруг просто, по-домашнему сказал Макаров и вынул из кармана брюк какую-то бумажку.
– Вот, – сказал он, – здесь у меня все подсчитано. Если строить дорогу так, как велит проект, на это потребуется не менее двух лет. К тому же придется строить насыпь на такире, а весной здесь образуется такое месиво, что из него и черт копыт не вытащит. И вся эта штука будет стоить ни много, ни мало – три миллиона рублей!
Кто-то крикнула «Ого!»
– Вот видите! – возбужденно продолжал Макаров. – Это же всем понятно. Не нужна здесь такая дорога. Просто не нужна. Никто ею пользоваться не будет.
Толпа зашевелилась. Макаров поднял руку.
– Внимание! Вот эта девушка, – он показал на Наталью, – я хочу сказать – техник Петрова – вместе с техником Костенко нашли новую трассу. Эта новая трасса пройдет по каменистым холмам. Она не потребует водоотводящих сооружений. Ей не нужно покрытие. Это будет дорога на естественном грунте. Такую дорогу, вернее проезд, мы сможем построить до весны, а может, и раньше, и открыть путь грузам, идущим на новый серный рудник. Стоимость ее будет в десять раз меньше, чем предусмотрено старым проектом. Какое будет ваше мнение?
Все зашумели, закричали, кое-кто захлопал в ладоши. И в это время раздался чей-то громкий, спокойный голос:
– А нам один хрен. Лишь бы щи погуще да деньги покрупней.
Буженинов и Дубинка быстро перекинулись взглядами, и бухгалтер после некоторого колебания во внезапно наступившей тишине выступил вперед.
– Я думаю, – сказал он негромко, – что человек, прокричавший эти слова, – не наш человек.
– Правильно! – поддержал его Дубинка.
– Правильно! – раздались многие голоса. – О своей шкуре заботится.
– Одну минуту, – подняв руку, решительно заговорила Наталья. – Во-первых, я хочу сказать, что новый вариант предложил наш прораб Виктор Александрович.
Макаров поморщился.
– Мы с Костенко только улучшили его, – смелее продолжала Наталья. – И я еще хочу сказать, что этот вариант имеет свои недостатки. Вот, – она обвела рукой вокруг себя, – огромный каменный завал, который нужно разобрать. Это первая серьезная преграда на нашем пути к руднику.
– Разберем, – крикнули десятки голосов.
Наталья радостно улыбнулась.
– И еще. Впереди на девяносто пятом пикете нужно взорвать скалу. Это второе препятствие.
Солдатенков негромко кашлянул.
– Это уж я беру на себя. Старый сапер!
– Сапоги спер! – весело крикнул кто-то, и взрыв смеха всколыхнул толпу.
Макаров снова поднял руку.
– Спасибо, товарищи! – крикнул он. – Спасибо за поддержку! А теперь приступим к работе.
…Долго потом на участке вспоминали об этом дне как о чем-то хорошем. Когда Макаров внезапно поднял над головой красное знамя и взмахнул им, словно давал сигнал приступить к работе, – на участке огромного каменного завала, образовавшегося после землетрясения, закипела работа.
Работы велись с двух концов. Две бригады рабочих двигались навстречу друг другу. Одну бригаду – «западную» возглавил Ченцов, «восточную» – Сергей Солдатенков. Бригады должны были встретиться посредине, там, где в расщелине огромного валуна билось на ветру красное знамя.
Это было величественное зрелище. К востоку уходили поднимающиеся друг над другом каменистые холмы, незаметно переходящие в крутые горы. Вдали посверкивал своей вершиной Кугитанг и краснели каньоны долины Горной. На запад простиралась ровная, как паркет, гладь такира. А над всем этим стояло расправленное бледно-голубое небо.
Сотни рабочих в белых, красных рубахах, а то и просто обнаженных до пояса, принялись разбирать завал…
Вот Солдатенков, поднявшись во весь свой могучий рост, подхватывает валун размером в верблюжью голову и плавным движением перебрасывает его в руки стоящего наготове рабочего своей бригады, туляка Ярославцева. Из рук Ярославцева валун перелетает в руки полтавчанина Данилы Приходько, от него – в тонкие, но сильные, жилистые, загоревшие до черноты руки китайца Гао Мина. Тот с силой отбрасывает его в сторону.
Издали наблюдает Ченцов. Его хитрое сморщенное лицо еще более сморщилось. Он быстро прикидывает в уме, что хорошо и что плохо в такой организации работы, и решает последовать примеру Солдатенкова. Камни беспрерывным потоком летят из рук в руки, за-тем с грохотом откатываются в сторону.
– Даешь! – кричат рядом в «восточной» бригаде. – Даешь! Взяли!
Эта группа рабочих во главе с Солдатенковым сдвигает с места огромный камень. Общими усилиями подкатывают его к краю откоса, и он скатывается вниз, поднимая густую пыль.
Наталья раскраснелась, как заря. Ее лицо покрыто капельками пота, ко лбу прилипли прядки белесых, выгоревших на солнце волос. Макарову почему-то становится жаль ее. Он вспоминает, как плакала, как билась она, напуганная фалангой.
«Все храбрится да храбрится, – думает он. – А нелегко ей здесь, вдали от родной хаты. Далеко забралась девчонка. Небось, не раз о родной маме вспоминала да в подушку плакала. Но молчит и вида не показывает. А вот тогда вечером все и прорвалось».
– Возьми нивелир, – говорит он ей строго, – нужно дать отметку. Как бы мы лишку не перебрали.
Наталья смеется.
– Ого, здесь еще до лишку метра полтора будет. Намахаемся.
– Ничего, ничего, – подтверждает свое распоряжение Макаров. – Дай отметку, поставь колышки.
– Есть, – кричит Наталья, тыльной стороной руки размазывая на лице грязь. – Есть, товарищ начальник!
Гремят и гремят камни, напоминая шум водопада. А солнце уже высоко. Над головой почти белое небо. Лишь где-то вдалеке, над зубцами гор, висит маленькое, похожее на джейрана, облачко.
Макаров смотрит на солнце. Уже прошло полтора часа с начала работ.
– Перекур! – командует он, стараясь перекричать грохот падающих камней.
Перерыв! Можно выпрямиться и расправить спину. Только сейчас все почувствовали тяжесть проделанной работы. Ах, как приятно постоять несколько минут, ничего не делая, блаженно улыбаясь и поглядывая вокруг, – ого провернули!
На пригорке уже задымил костер Агафьи Силовны, потомственной поварихи, варившей борщи и каши для сотен строителей дорог на протяжении многих лет.
Ну, что ж, и сегодня сварит она жирный суп из баранины. Пожалуй, можно будет обойтись одним блюдом. В крайнем случае, для дорогого человека добавочка обеспечена. Недаром возле нее уже кружится долговязый Симка в своей красной футболке.
– Вот вам саксаульчик, Агафья Силовна. А вот вам дикий чесночок для приправы.
– Эгей! – кричит кладовщик Борисенко, тоже не избежавший «мобилизации» на участок. – Вон Червона Армия нам на подмогу йде! – Он указывает смятым в руке картузом в сторону станции. Там действительно что-то маячит вдали, кажется всадники.
– У меня зоркий глаз. Недаром полком командовал.
Макаров поднимает на него удивленные глаза.
– А как же, – словно не замечая удивления, продолжает «кладовщик его величества», лихо разглаживая свои запорожские усы. – Лейб-гвардии пехотным полком. Командиришко у нас был генерал фон Флюгер – худенький, тощий такой, как ощипанный цыпленок. И голосок по комплекции, вроде комариного. А я у него, значит, в денщиках состоял. И он без меня ни шагу. Вот полк на занятиях отойдет от него шагов на пятьдесят, кричит мой генералишка, кричит, аж синий станет. Никакого толку. Полк марширует дальше. «Борисенко, – хрипит генерал, – давай им, чертям, команду». И я, значит, сразу богатырским голосом: «Слушай, мою команду, полк, кругом!» И все как один делают выпад правой ногой, поворот через левое плечо и левой ногой – хлоп! Как на картинке.
Вокруг смеются.
– Полком командовал, молодец!
– А как насчет женки, генерал на помощь не звал?
А тем временем к завалу на рысях подходит взвод пограничников. Впереди мчится на коне лихой комвзвода с кубиком в петлице. Вот он подскакал к рабочим и, найдя глазами Макарова, останавливает своего коня. Красиво выгнувшись в седле, докладывает:
– Товарищ прораб! Взвод Н-ской заставы прибыл в ваше распоряжение. Командир взвода Кошевой.
– Спасибо, товарищи, – волнуясь отвечает Макаров. – У нас сейчас перерыв.
– Спешиться! – командует взводный. – Оправиться, закурить!
И вот уже спешились лихие кавалеристы. Кони отведены в сторону, бойцы смешались с рабочими, и где-то уже послышался певучий голос родной гармонии.
– Плясовая!
Раздался круг, а выходить некому. Все ждут почина. Ну-ка, смельчак, выходи быстрее. Не томи душу.
Что-то больно ярко разгорелись глаза у бородатого молодца в лаптях. Уж не он ли откроет пляску?
Так и есть! Хлопнул парень ладошами, притопнул ногой, шевельнул плечами и выскочил на середину круга. Пошла плясать бывшая смоленская губерния. Пошла откалывать коленца, да не просто, а с частушечкой:
– Ох-ти, ох-ти,
Девка в кофте,
Всех милуйте и цалуйте,
А мою не трогте!
Взрыв хохота. А тем временем на площадку вылетает ладная Маруся из бригады Солдатенкова.
Крутнувшись так, что алым кругом взлетела юбка, обнажая выше колен ноги, она на секунду замерла, топнула каблуком и запела высоким звонким голосом:
– Ах, дорога ты, дорога,
Горная, шоссейная,
Полюбите меня, хлопцы,
Я еще ничейная.
И снова под восхищенные крики и топот завертелась юлой, словно какая-то волшебница, на одной ноге, поблескивая черными угольками возбужденных глаз.
«А ведь сколько тут разных людей, – думает Макаров. – И разве всех узнаешь, кто они? Вот десятки раз проходил мимо этой девицы и внимания не обращал, работница и все. А ведь это талант настоящий». Он озабоченно взглядывает на солнце и, приложив к губам трубкой свернутую газету, кричит:
– Приступить к работе!
Маруся вылетает из круга и, словно сильно закружилась ее вихрастая, шальная голова, на какое-то мгновение припадает к широкой груди Солдатенкова. Тот ласково и несколько недоуменно отводит ее от себя и уже шагает к лежащим перед ним камням. Эх, другая ранила сердце рязанца, о другой думает он дни и ночи, попыхивая козьей ножкой. Чуть раскосые глаз-а на смуглом лице, длинные шелковистые ресницы, между которыми вспыхивает чудесный уголек, босая ножка, словно выточенная из чистого золота, – все это стоит перед ним, как волшебное виденье.
А ты не знаешь этого, Маруся, хорошая, славная девчонка, заброшенная сюда прихотью судьбы. Ничего, придет время – узнаешь, и больно защемит твое сердечко.
А работа гремит на всю округу. Летят камни, и с каждым часом сближаются идущие навстречу друг другу бригады. Перед каждой маячит алое знамя, трепыхаясь на сосновом древке. Кто первым придет к этому знамени? Кто окажется сильнее в этом соревновании?
– Даешь, – кричит Солдатенков, откидывая с глаз мокрую прядь волос. – Даешь, орлы!
Он работает за пятерых. Он сейчас ничего не видит, кроме своей желанной цели. И вся бригада работает напряженно, не покладая рук. Кто не за страх, а за совесть, а кое-кто опасаясь тяжелого взгляда бригадира, а то и его еще более тяжелой руки.
Сбросив гимнастерки, в нательных рубахах трудятся пограничники, разделившиеся на две группы. Их тоже уже охватил пыл соревнования. Кто придет первым?
Макаров взглядом обегает весь фронт работ, всю эту живописную группу людей, самозабвенно работающих под горячим солнцем, и вдруг его сердце сжимает еще непонятная холодная тревога. Тревога и сомнение! Кто испытывал это, берясь за какое-либо дело, – будь то посадка яблоньки, или постройка дома, – тот знает, какая это страшная вещь. А вдруг яблонька посажена неправильно, а вдруг дом развалится, и весь труд пойдет прахом? Сразу холодеет сердце, лоб покрывается холодным потом. Опускаются руки, пропадает сила.
