Текст книги "Генерал Багратион. Жизнь и война"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 62 страниц)

Приближался вечер 25 августа. «Солнце светило ярко, – вспоминал артиллерист И. Т. Радожицкий, – и золотистыми лучами скользило по смертоносной стали штыков и ружей, оно играло на меди пушек ослепительным блеском. Все устраивалось для кровопролития следующего дня: московские ратники оканчивали насыпи на батареях, артиллерию развозили по местам и приготовляли патроны. Солдаты чистили, острили штыки, белили портупеи и перевязи, словом, в обеих армиях 300 тысяч воинов готовились к великому, страшному дню».

Не палить в «молоко» и не паниковать. Не отдыхали и офицеры. В их обязанности входило тщательное наблюдение за оружием солдат, а главное – забота об их моральном состоянии. Согласно «Наставлению господам офицерам… в день сражения» М. С. Воронцова, перед боем офицеры и особенно ротные командиры должны были тщательно осмотреть все ружья, приказать ввернуть и хорошо закрепить новые кремни, проследить, чтобы солдат имел еще два в запасе и чтобы положенные 60 патронов «были налицо и в исправности и так уложены, чтоб солдат, вынимая из сумы, в деле не терял оные, как то часто случается». Офицерам надлежало смотреть, чтобы в бою солдаты стреляли прицельно. «При знаке или команде стрелять» офицеру предписывалось выйти за фронт «и, ходя за оным подтверждать, чтобы каждый рядовой прицеливался и второпях не стрелял бы вверх. Сие есть обязанность всех офицеров и унтер-офицеров замыкающих, кои все должны ходить и строго смотреть, чтоб люди их вверх не стреляли». Перед боем солдатам нужно было делать внушения: «Запрещается наистрожайше, чтоб никто из офицеров или солдатов никогда не осмелился что-нибудь сказать такое, которое бы могло устрашить или удивить своих товарищей. Надобно стараться видеть неприятеля как он есть, хотя он и силен, хотя он бы был проворен и смел, но русские всегда были и будут гораздо храбрее, новозаведенная наша картечь в близкой дистанции тысячу раз лучше его пуль; про штыки же и не говорю, никто еще никогда против русских штыков не удержался, надобно только дружно идти и, пробивши неприятеля, не всем гнаться, а только некоторым…» Речь идет о введенных в армии картечных патронах, которые, как считал Воронцов, «предпочтительно употребляться должны в рассыпном фрунте, в лесу, против кавалерии и особенно против неприятельских стрелков»61.

«Наступила ночь, – продолжал Радожицкий, – биваки враждующих сил запылали бесчисленными огнями кругом верст на двадцать пространства; огни отражали в небосклоне на темных облаках багровым заревом: пламя в небе предзнаменовало пролитие крови на земле. Велики были собранные силы, велико предстояло побоище – знаменитое в летописях мира»62. Н. Е. Митаревский в ту ночь сидел в кругу своих боевых товарищей офицеров и слушал их разговоры: «Полагали, что завтрашний день будет решением кровавой задачи, и, разумеется, об этом только и толковали. “Не может быть, – говорили, – чтоб из такого дела все мы вышли живы и невредимы. Кто-ни-будь из нас да надо же быть убитым или раненым”. Некоторые возражали: “Не может быть, чтобы меня убили, потому что я не хочу быть убитым!..” Другой замечал: “Меня только ранят…” Один молодой, красивый подпоручик сказал, указывая на открытую лазейку бивуака: “Смотрите, видите ли вы там, на небе, большую звезду? Когда меня убьют, я желал бы, чтобы душа моя переселилась туда”. Этот офицер действительно был убит, но там ли его душа? Однако ж по настоящее время как только взгляну на крайнюю звезду Большой Медведицы, я вспоминаю о своем юном сослуживце. Я доказывал, что в среднем обыкновенно из десяти убивают одного, а ранен будет кто-нибудь непременно. “И неужели я именно тот десятый, который должен быть убитым” – говорили иные. Все мы были люди молодые, я же моложе всех. Споры продолжались до тех пор, пока старый штабс-капитан не сказал: “Полно вам рассуждать, молитесь Богу, да спите, а там его святая воля”»63.

Конечно, с Бородинского поля еще можно было ночью увести армию по Новой Смоленской дороге. Но битва была необходима всем, и русским в том числе. «Казалось, – писал Н. Н. Муравьев, – несбыточным делом сдать столицу неприятелю без боя и не испытав силы оружия. Французы превозносились тем, что нас преследовали, надобно было, по крайней мере, вызвать у них уважение к нашему войску. Кутузову нужно было также получить доверие армии, чего предместник его не достиг, постоянно уклоняясь от боя. Вероятно, что сии причины побудили главнокомандующего дать сражение, хотя нет сомнения, что он мог иметь только слабую надежду на успех и победа нам бы дорого обошлась. При равной же с обеих сторон потере неприятель и при неудаче своей становился вдвое сильнее нас. Французы имели столь превосходные силы в сравнении с нашими, что они не могли быть наголову разбиты, и потому в случае неудачи они, отступив несколько, присоединили бы к себе новые войска и в короткое время могли бы атаковать нас с тройными против наших силами, тогда как к нам не успели бы прийти подкрепления. Наша армия также не могла быть разбита наголову, но, потеряв равное с неприятелем число людей, мы становились вдвое слабее и в таком положении нашлись бы вынужденными отступить и сдать Москву, как то и случилось»64.

А противник, бывший на том же поле, рассуждал о другом. «Странное и удивительное явление современный бой, – вспоминал Бородино Терион, – две противные армии медленно подходят к полю сражения, открыто и симметрично располагаются друг против друга, имея в 140 шагах впереди свои артиллерии, и все эти грозные приготовления исполняются со спокойствием, порядком и точностью учебных упражнений мирного времени, от одной армии до другой доносятся громкие голоса начальников, видно, как поворачиваются против вас дула орудий, которые вслед за тем понесут вам смерть и разрушение, и вот, по данному сигналу, за зловещим молчанием внезапно следует невероятный грохот – начинается сражение»65.

Глава двадцать вторая
Последний бой, он трудный самый

«Началась битва или, вернее, бойня»

«Вчерашнего числа, – писал 27 августа Кутузов императору Александру, – пользуясь туманом, в 4 часа, с рассветом, направил (неприятель) все свои силы на левый фланг нашей армии». Да, сражение началось рано утром 26 августа. Как известно, в России его называют Бородинским, а во Франции – Московским, но не по имени столицы, а по названию реки. По одной из версий, когда французская конница со своего левого фланга дошла до какой-то реки и стала поить в ней коней, то выяснилось вдруг, что это Москва-река, текущая через русскую столицу. Эта весть, вызывая восторг, распространилась по французским полкам. Наполеон, узнав об этом, сказал: «По имени этой реки назовем завтрашнюю победу»1. В. Н. Земцов, специалист по истории армии Наполеона, так озаглавил свою книгу, стремясь соединить в одно названия битвы у обоих народов: «Битва при Москве-реке. Армия Наполеона в Бородинском сражении» (М., 1999).

В своем описании начала исторического сражения Кутузов не совсем точен. По всем известным данным, первая атака французов началась одновременно на Семеновские (Багратионовы) флеши и на русские позиции у села Бородина. Там им удалось оттеснить, а затем истребить почти половину любимого Багратионом Егерского лейб-гвардии полка, затем французы были отброшены на левый берег речки Колочи, но удержали за собой само село Бородино. Здесь завязалось упорное сражение, которое к 8 утра постепенно затихло – все внимание было приковано к событиям, происходившим на левом фланге. Как писал участник этого боя В. И. Левенштерн, «деревня Бородино осталась во власти французов, но с этой минуты перестала играть роль в великой драме, получившей, однако, от нее свое название». Некоторые историки не без основания полагают, что удар по русским позициям у Бородина был ложным, нанесенным с тем, чтобы отвлечь внимание Кутузова от его левого фланга и помешать тем самым переброске резервов с правого фланга на левый, к Багратиону2.

М. С. Воронцов писал много лет спустя: «26-го на рассвете началась битва или, вернее, бойня при Бородино» («On the 26-th early began the battle or rather butchery of Borodino»). «Развернулся весь ад!» – так вспоминал происшедшее на левом фланге дежурный генерал штаба Багратиона С. И. Маевский. «В пять часов утра, – пишет Н. Б. Голицын, – перестрелка послышалась у левого фланга, который занимала Вторая армия, и в одно мгновение распространилась по всей линии. Раздался гром двух тысяч пушек и двухсот тысяч ружей, который потряс землю под ногами нашими и извергал смерть с такою адскою быстротою, что всякое спасение казалось невозможным. Сильное стремление бесчисленных колонн неприятельских, покушающихся всячески овладеть нашими орудиями, навалило огромнейшую груду мертвых тел пред батареею генерала Раевского, у подошвы которой исчезали целые дивизии. Ожесточение неимоверное и непостижимое для того, который не был очевидцем такой ужасной борьбы. Как жизнь человеческая является во всем ничтожестве своем в такие минуты, где острая и неумолимая коса смерти так безостановочно действует и очищает все вокруг вас, что каждая секунда, кажется, должна быть последнею нашей жизни, и при беспрестанном таком разрушении все чувства до того умолкают, что глаза не в силах уронить слезы при виде падшего друга, которого рука за минуту до этого сжимала вашу». Как вспоминает П. X. Граббе, еще не окончился бой у Бородина, «как весь левый фланг покрылся дымом и загремел выстрелами. Вскоре все слилось в один непрерывный гул»1. Момент начала сражения застал артиллериста А. С. Норова в центре позиции, возле стоявшего в резерве Преображенского полка: «Ночь была свежая и ясная. Самый крепкий и приятный сон наш на заре был внезапно прерван ружейными перекатами: это была атака на гвардейских егерей в Бородине и почти вслед за тем заревела артиллерия и слилась в один громовой гул. “Становись!” – раздалось по рядам… Быстро припряжены были лошади к орудиям и зарядным ящикам. Несколько ядер с визгом шмыгнуло уже мимо нас, несмотря на то чайник кипел, и нам, уже стоявшим в строю, поднесли несколько стаканов чаю с ржаными сухарями. Солдаты тоже что-то закусывали, а стоявший возле меня бомбардир наливал в крышку своей манерки обычную порцию водки; увидав, что я на него смотрю, он сказал: “Извините, ваше благородие, день долог, и, конечно, до ночи мы ничего не перекусим”. К нам примыкал Преображенский полк, несколько офицеров этого полка собрались вместе с нами впереди нашей батареи, рассуждая о начавшейся битве… Разговоры наши были серьезны. Всякий чувствовал, что он стоит на рубеже вечности. Я заметил, что даже наши ретивые кони, которые сначала при свисте ядер ржали и рвались, вскоре сделались смирны, как ягнята»4.

Что же происходило в то утро на фланге Багратиона? Когда примерно к 7 часам утра рассеялся туман, стало ясно, что за ночь и ранние утренние часы Наполеон сумел сосредоточить здесь силы, превосходящие 2-ю армию минимум вдвое или втрое (80 тысяч человек) и почти четыре сотни орудий. Кутузов поначалу отказал Багратиону в помощи, и тот сделал все возможное в его положении – перевел на переднюю линию всю доступную ему артиллерию, пытаясь сдержать неприятеля насыщенным орудийным огнем. По мнению А. П. Ларионова, на левом фланге было сосредоточено 396 орудий, то есть даже больше, чем у французов, у которых их насчитывалось 3825. Тем временем Семеновские флеши, которые обороняла дивизия М. С. Воронцова, а также войска Неверовского (в южной части флешей), были атакованы двумя колоннами маршала Даву, двигавшимися по краю Утицкого леса слева от русских позиций. Опушку леса героически защищали те самые егеря, об отдыхе которых накануне сражения так заботился Багратион. Французы с трудом продирались через лес, чтобы строиться в атакующие колонны под картечным огнем русских пушек. Ядро одной из них пробило лошадь Даву, и он, контуженный, был сброшен наземь и на время потерял сознание; ранено было также двое других генералов. Тем не менее французы захватили левую флешь. Сопротивляться их натиску было невозможно. Ермолов писал об этом: «Двинулись страшные громады сил и, невзирая на сопротивление наше, в ужасающем виде, медленными подойдя шагами, овладели укреплениями нашими»6. Однако вскоре французы были выбиты из флешей. «Граф Воронцов с дивизиею своею, – вспоминал Неверовский, – поставлен был защищать батарею, но множеством неприятеля был сбит и сам граф Воронцов ранен. Я был послан с дивизиею подкрепить его и вошел в жестокий огонь, несколько раз дивизия, и я с ней вместе, ходили в штыки. Напоследок патроны и заряды пушечные все расстреляли, и мою дивизию сменили, я укомплектовался патронами и зарядами и вошел вторично в сражение, которое продолжалось до ночи. Вся армия дралась упорно, но неприятеля было вдвое числом, мы удержали место, включая наш левый фланг, подал неприятель назад. Таковых сражений едва ли когда бывало, сам неприятель сознается в сем».

Сам М. С. Воронцов вспоминал, что он и вся его дивизия «должны были выдержать первую и жестокую атаку пяти-шести французских дивизий, которые одновременно были брошены против этого пункта, более 200 орудий действовали против нас. Сопротивление не могло быть продолжительным, но оно кончилось, так сказать, с окончанием существования моей дивизии. Находясь лично в центре и видя, что один из редутов на моем левом фланге потерян, я взял батальон 2-й гренадерской дивизии и повел его в штыки, чтобы вернуть редут обратно. Там я был ранен, а этот батальон почти уничтожен. Было почти 8 часов утра, и мне выпала судьба быть первым в длинном списке генералов, выбывших из строя в этот ужасный день»7.

Гром бога войны, или «Отличное попадание!». Современники, как один, отмечают необыкновенную мощь артиллерийского огня во время сражения. Воздух над полем битвы содрогался от рева сотен орудий, ядра со свистом врезались в стоящие ряды пехоты, вспахивали поле битвы, катились и прыгали по нему: «С восхождения солнца по всей линии от левого фланга до средины открылась ужасная канонада из пушек, гаубиц, единорогов. Выстрелы так были часты, что не оставалось промежутка в ударах: они продолжались беспрерывно, подобно раскату грома, произведя искусственное землетрясение. Густые облака дыма, клубясь от батарей, возносились к небу и затмевали солнце… Лошадь моя шла и часто останавливалась от прыгающих ядер с правой стороны, на пути множество валялось убитых и раненых солдат, которых ратники московские, увертываясь от ядер, подбирали и уносили назад… Несколько неприятельских ядер попадали в самые дула наших орудий, не мудрено, что в таком множестве, летая с одной стороны на другую, они сталкивались и, отскакивая назад, били своих». Так писал артиллерист И. Т. Радожицкий. Француз В. Маренгоне подтверждает это описание: «Поле было все осыпано ядрами и картечью, точно градом после сильной бури, в местах, которые больше подверглись огню… ядер, осколков гранат и картечи было такое множество, что можно было подумать, что находишься в плохо убранном арсенале, где разбросали кучи ядер и рассыпали картечь. Я не мог постичь, каким образом хоть один человек мог уцелеть здесь. Я еще больше удивился, подойдя к рвам, здесь была такая масса гранат, что, не видавши, невозможно себе это представить!»" По мнению специалистов, при Бородине французская артиллерия производила 100 выстрелов в минуту, наша – несколько меньше. Большая часть ран, полученных на поле сражения, была от действия артиллерии – в особенности от картечных пуль10. Страшны были прямые попадания ядер в стоящие в строю полки. Особенно незащищенной от ядер противника была конница. В одном из музеев

Франции хранится кираса, насквозь пробитая ядром. Но и ядра, утратившие силу полета, были опасны. «Отличное попадание!» – воскликнул командир кавалерийского корпуса Луи Пьер Монбрен, когда русское ядро поразило его в бок. Как вспоминал А. С. Норов, «завидя медленно катящееся к нам ядро, я рассеянно хотел его толкнуть ногой, как вдруг кто-то порывисто отдернул меня назад: это был капитан Преображенского полка граф Полиньяк, мой петербургский знакомец: “Что вы делаете? – воскликнул он. – Как же это вы, артиллерист, забываете, что даже такие ядра по закону вращения около своей оси не теряют своей силы, оно могло оторвать вам ногу!”». Действительно, Н. Е. Митаревский писал, что даже прикосновение катящегося ядра к человеку приносило смерть. Правда, самому Наполеону русские ядра почему-то не вредили. Как вспоминал один из окружающих Наполеона на наблюдательном пункте, ядра падали и подкатывались к ногам Наполеона, и «он их тихо отталкивал, как будто отбрасывал камень, который мешает во время прогулки»“. По признанию русских военных, артиллерия Наполеона превосходила нашу. Сен-При писал, что «превосходство в численности и калибре французской артиллерии причинило много вреда». Считается (так, кстати, думал и Кутузов), что ранняя гибель начальника русской артиллерии генерала Кутайсова резко снизила эффективность действий наших пушек, но и без того французская артиллерия по тем временам была лучшей в мире. Особенно успешно она действовала в районе Багратионовых флешей. С самого начала Наполеон сосредоточил там огромные силы артиллерии, которые вели почти непрерывный огонь по русским позициям. Снаряды находили цель даже если пролетали мимо первой линии. Дело в том, что позиция русских войск здесь была примечательна теснотой: вторая, резервная линия стояла довольно близко к первой. К ней часто, уже на излете, долетали ядра и гранаты противника (дистанцией эффективного огня считалось тогда расстояние в 700—1000 метров12), они катились и прыгали по полю, почему и можно было от них увертываться, но отдельные навесные снаряды попадаги в ряды стоящих во второй линии батальонов, так что некоторые военачальники, видя, как ядра вырывают страшные кровавые дыры в строю, приказывали солдатам сесть или лечь на землю и тем самым уменьшить зону поражения. Та же ситуация была и у французов: как писал Терион, из-за тесноты поля «пришлось располагать войска в глубоком порядке нескольких линий, почему снаряды, перелетавшие первую линию, поражали вторую, а некоторые снаряды поражали несколько линий. Побоище было ужасающее, и само сражение явилось наиболее кровопролитным со времени употребления огнестрельного оружия»”.

«Наш угол показал твердость»

Когда Наполеон узнал о ранении Даву, он бросил в бой новые силы – колонны под командованием маршала Нея, а также кавалерию маршала Мюрата. Это было около 7.30 утра. Видя, как перед ним разворачиваются превосходящие силы противника, Багратион собрал в кулак все, что было у него в наличии, включая войска из второй линии, а также стоявшую в резерве 2-ю гренадерскую дивизию принца Мекленбургского. Дважды он просил своего давнего недоброжелателя Тучкова 1 – го прислать ему «секурс». Только с третьего раза Тучков послал со Старой Смоленской дороги 3-ю дивизию Коновницына. Его тоже можно понять – и без всяких «личностей» Тучкову было трудно исполнить волю главнокомандующего 2-й армией и отослать с Коновницыным четыре полка, ибо как раз в это время поляки Понятовского усилили натиск у деревни Утица, так что Тучкову самому пришлось просить помощь у Кутузова14. Подошедшая к этому времени русская кавалерия – драгуны и гусары – столкнулась в бою с французскими кавалеристами и сумела отогнать их от флешей. Но главную угрозу для войск Багратиона представляла французская пехота, которая вновь двинулась на русские позиции. Как вспоминал Маевский, «наш угол (то есть левый фланг. – Е. А.) показал твердость». На флешах разгорелась невиданно отчаянная схватка, в ходе которой флеши, по подсчетам разных историков, переходили из рук в руки от четырех до восьми раз. Ермолов писал: «Из рук в руки переходили батареи, потеря с нашей стороны выше вероятия»15. Возможно, именно в этот момент Ней допустил ошибку – ударил одновременно по флешам и по деревне Семеновской, что привело к распылению его сил16. Однако к 10 часам французы все-таки захватили флеши окончательно. По общему признанию, сражение у флешей отличалось невероятным ожесточением. Как писал 27 августа в своем письме Александру I князь Багратион, неприятель «сделал нападение усильнейшее, и сражение началось столь жестокое, отчаянное и убийственное, что едва ли были подобные примеры. Тел неприятельских кучи навалены, и можно место сие назвать гробом французов. С нашей стороны вред, хотя равномерно довольно значущий, но несравненно меньший противу неприятеля»17. К сожалению, Багратион был неправ, огромные потери на флешах понесли не только французские, но и русские войска. В ходе же всего кровопролитнейшего сражения 2-я армия была наполовину уничтожена.

Наполеон во что бы то ни стало хотел прорвать левый фланг русских и тем решить судьбу сражения. Во время отчаянного натиска французы попытались обойти флеши справа от себя, по Старой Смоленской дороге. Туда был брошен корпус Понятовского, который возле Утицы неожиданно натолкнулся на 2-й корпус генерала К. Ф. Багговуга и не смог продвинуться дальше18. Известно, что корпус Багговута был предусмотрительно отправлен с правого фланга на левый Барклаем, который на ранней стадии сражения в полной мере оценил значение возможного охвата французами русского левого фланга и делал все, чтобы это предупредить19. Нужно признать, что рука Барклая, протянутая недоброжелателю, спасла Багратиона и всю армию в тот момент от флангового прорыва и неизбежного разгрома.

Роковая граната

«Но этот достопамятный день, пожравший столько драгоценных жертв, готовил нашим сердцам самый чувствительный удар, – писал Н. Б. Голицын. – В 11 часов утра обломок гранаты ударил нашего возлюбленного генерала в ногу и сбросил его с коня. Здесь суждено ему было кончить блистательное военное служение, в продолжение которого он вышел невредим из пятидесяти баталий… Когда его ранили, он, несмотря на страдания, хотел дождаться последствий скомандованной им атаки Второй кирасирской дивизии и собственными глазами удостовериться в ее успехе: после этого, почувствовав душевное облегчение, он оставил поле битвы…»20

Голицын, хотя и был участником сражения, ошибается относительно времени ранения Багратиона. Вообще, сам момент ранения полководца не очень хорошо прослеживается по источникам. Современные исследования показывают, что Багратион, скорее всего, был ранен еще до 9 часов утра, в тот момент, когда, по некоторым сведениям, он или возглавил атаку (вариант – контратаку) гренадер дивизии герцога Карла Мекленбургского во время сражения за деревню Семеновское или, во всяком случае, присутствовал при этой атаке21. Еще по одному сообщению видно, что до этого момента Багратион наблюдал, как французские гренадеры 57-го полка с ружьями наперевес, под картечным огнем наших пушек бросились на русские позиции. Багратион оценил их «чрезвычайную храбрость… ударил несколько раз в ладони, воскликнув: “Bravo! Bravo!” Так сильно кипело в нем военно-поэтическое чувство, что он не мог удержаться от отдачи справедливости даже врагам». Читатель помнит разговор Багратиона за столом Беннигсена в 1807 году, когда он говорил: «Я люблю страстно драться с французами – молодцы! Даром не уступят – а побьешь их, так есть чему и порадоваться».

Поначалу Багратион пытался скрыть рану. Однако, потеряв много крови, он стал падать с лошади. Его подхватили и опустили на землю. Сам Багратион писал императору об этом скупо: «В деле 26-го и я довольно не легко ранен в левую ногу пулею с раздроблением кости, но ни малейше не сожалею о сем, быв всегда готов пожертвовать и последнею каплею моей крови на защиту Отечества и августейшего престола; крайне, однако ж, прискорбно одно только то, что я в сие важнейшее время остаюсь в невозможности далее показать мои услуги». Примерно тогда же были ранены все главные генералы 2-й армии: Анд. И. Горчаков, Карл Мекленбургский, Сен-При, а ранее – генерал М. С. Воронцов.

Многие видели, как увозили Багратиона с поля боя. Муравьев писал, что когда он направлялся на батарею Раевского, то «дорогой встретил я раненого кн. П. И. Багратиона, которого несли несколько человек, он посмотрел на меня с страдальческим видом и, беспрестанно оглядываясь, принимал живейшее участие в ужасном кровопролитии и особенно в своих войсках, которых сильно теснили французы»21. А это был действительно важнейший момент сражения на левом фланге, когда французы захватили флеши и Багратион ввел в бой 2-ю гренадерскую дивизию герцога Карла Мекленбургского, которая начала сбивать французов с захваченной позиции.

Видел раненого Багратиона и другой мемуарист – А. С. Норов. Мимо его орудия проходил гвардейский Финляндский полк, взводом которого командовал его двоюродный брат поручик князь Ухтомский. «Мы обнялись с ним, – писал Норов, – и только что его взвод миновал меня, как упал к моим ногам один из его егерей. С ужасом увидел я, что у него сорвано все лицо и лобная кость и он в конвульсиях хватался за головной мозг. “Не прикажите ли приколоть” – сказал стоявший возле меня бомбардир. “Вынесите его в кустарник, ребята”, – отвечал я. Вскоре более грустная картина представилась мне: приближалась к нам небольшая группа, поддерживая полунесомого, но касавшегося одной ногою земли, генерала… Но кто же был это? Тот, которым доселе почти сверхъестественно держался наш левый фланг – Багратион!.. А мы все еще с орудиями на передках стояли, сложа руки! Трудно выразить грусть, поразившую нас всех»23.

Осиротевшая армия

Ранение главнокомандующего 2-й армией, бывшего у всех на виду, стало одним из драматических событий в истории этого великого сражения. Это произошло в тот момент, когда французы маршала Нея, захватив флеши, пытались завладеть деревней Семеновской. П. X. Граббе писал: «Осиротевшая без него 2-я армия, и сверх того лишенная смертию и ранами почти всех главных своих начальников, держалась одним отчаянным мужеством войск, без обшей связи в распоряжениях»24. Дело было, однако, даже серьезнее, чем считал Граббе, ибо в частях 2-й армии началось замешательство – предвестник паники. Как рассказал в Можайске А. П. Бутеневу приехавший с поля боя офицер, он видел, как Багратион «упал с лошади, весь в крови, к ужасу окружавших его солдат, привыкших считать его неуязвимым, так как в течение почти четверти века, участвуя в стольких сражениях, он никогда не был ранен»25. О замешательстве Багратионовых солдат как о несомненном факте говорят многие свидетели. Ермолов писал, что «в мгновение пронесся слух о его смерти и войск невозможно удержать от замешательства. Никто не внемлет грозящей опасности, никто не брежет о собственной защите: одно общее чувство – отчаяние! Около полудня 2-я армия была в таком состоянии, что некоторые части ее не иначе, как отдаляя на выстрел, возможно, было привести в порядок»26. Дежурный офицер 6-го корпуса Д. Н. Болговский подтверждает вышесказанное: когда «князь Багратион выбыл из боя, произошел беспорядок, который имел бы самые пагубные последствия», если бы не прибыли полки резерва27. Воспользовавшись этим замешательством, французская дивизия генерала Ж. Разу овладела всеми укреплениями Багратионовых флешей. Но тут же она была атакована прибывшими со стороны Старой Смоленской дороги войсками 3-й пехотной дивизии П. П. Коновницына, которые, по словам генерала, «были употреблены тотчас к завладению важной высоты, занимаемой неприятелем. Сие было исполнено с совершенным успехом», дивизия Разу была выбита из укреплений. В этот момент погиб генерал А. А. Тучков 4-й, шедший в атаку впереди своей бригады. Коновницын вспоминал, что как раз в это время он подвергся натиску французской кавалерии, «от коей тучи пыли от земли до небес столбом показывали мне ее ко мне приближение, я с Измайловским полком, устроя его в шахматные карей, решился выждать всю неприятельскую кавалерию, которая в виде вихря на меня налетела. Не буду заниматься счетом шагов от кареев, в коих обложил неприятель мои карей, но скажу, что он был так близок, что каждая, можно сказать, пуля наша валила своего всадника. Перекрестные огни боковых фасов произвели тысячи смертей, а остальному ужас. Такового рода были три неприятельские атаки, и все безуспешные. Измайловские гренадеры, не расстраивая строя, бросались на гигантов, окованных латами, и свергали сих странных всадников штыками». Об этом вспоминал и другой участник сражения: конница «наскочила на наш батальон, который встретил ее также огнем, и рвение солдат было таково, что даже выскакивали из рядов, стреляли, кололи скачущую ее уже назад, и положили тут довольно, то были латники, богато одетые»28. По данным А. И. Попова, эту атаку провели кирасиры полка генерала Э. М. Нансути и полка шволежеров – легкой кавалерии, которых русские приняли (из-за их меховых шапок) за конных гренадер. Их было мало в сравнении со стоящими в каре гвардейцами – в кирасирском полку состояло не более 275 человек, а в шволежерском – 150 человек21.

И все-таки, несмотря на неудачу атаки кирасир, французы добились своего: удержав Багратионовы флеши, дивизия Фриана и резервная кавалерия овладели и деревней Семеновской, где ранее была главная квартира Багратиона. Вообще, обстановка возле Семеновской, ставшей главной целью удара французов, менялась стремительно. В бой пришлось бросить стоявшую в резерве гвардию, что поначалу не предполагалось. Был момент, когда в каре 4-й пехотной дивизии были вынуждены укрываться сразу несколько высших военачальников: Барклай, Раевский, Ермолов и Милорадович. Выбитые из деревни, но не обращенные в бегство остатки 2-й армии были построены Коновницыным за околицей Семеновской, точнее за оврагом – сухим ручьем, который и был, по мнению JI. JT. Ивченко, собственно основной позицией левого фланга. Вместе с гвардейскими полками (Измайловским и Литовским) здесь стояли остатки 3,12, 27-й (Неверовского) дивизий, 2-й гренадерской дивизии и другие вышедшие из огня части того, что осталось от целой армии Багратиона и пришедших к ней на помощь полков и дивизий 1-й армии. Французы пытались и здесь сбить остатки 2-й армии, но неудачно. Как писал участник той атаки на русские позиции кирасир Тирион, «мы продолжали нашу атаку на равнине вплоть до артиллерии, поддерживаемой русскими кирасирами и драгунами. Доскакав до них, мы были поражены их неподвижностью, не понимая, почему неприятельская кавалерия не вынеслась перед своей артиллерией для ее защиты и для встречи нашей конницы; только очутившись в ста – ста двадцати шагах от русской артиллерии, мы поняли, в чем дело… – овраг находился теперь перед сказанной линиею русского расположения, играя роль рва и вала, которые и помешали нам атаковать эту линию… В подобных условиях расположения мы очутились в 100 шагах от русских орудий, которые не замедлили встретить нас беглым огнем. Признаюсь, редко когда приходилось мне переживать подобную передрягу. Во время атаки, которая к тому же и не может быть продолжительной, каждый всадник, находясь в оживлении, наносит удары. Парирует, если может, ему наносимые, вообще, тут существует движение, действие, борьба человека с человеком, но в данном случае было нечто совсем другое. Неподвижно стоя перед русскими, мы отлично видели, как орудия заряжались теми самыми снарядами, которые должны были лететь в нашу сторону, и как производилась наводка орудий наводчиками, требовалась известная доля хладнокровия, чтобы остаться в этом неподвижном состоянии. К счастью, вследствие ли взволнованного состояния прислуги или плохой стрельбы, или по причине близости расстояния, но только картечь перелетала наши головы в нераскрытых еще жестянках, не успев рассыпаться и рассеяться своим безобразным веером». Тут подошла вестфальская пехота и начала перестрелку через овраг с русской пехотой, заменившей кавалерию30. Дальше обескровленные французы уже не пошли. Наши устояли перед невероятным давлением превосходящих их дивизий противника. Сен-При констатировал: «Линия армии не была прорвана, и ее левый фланг был только осажен назад»31. Еще раньше П. П. Коновницын послал к Н. Н. Раевскому сказать, чтобы он возглавил, как старший, 2-ю армию, но Раевский отвечал, что у него нет возможности покинуть свои позиции, – натиск французов на его батарею в это время как раз усилился32. После этого расстроенные в сражении полки были отведены за овраг.