Текст книги "Генерал Багратион. Жизнь и война"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 62 страниц)

Если противник попадался неустрашимый, стойкий, если он выдерживал артиллерийскую подготовку, отбивался в каре от кавалерийской атаки, то наступающая французская колонна, подойдя на необходимое для залпа расстояние, открывала ружейный огонь. Несмотря на общепринятые утверждения о неэффективности ружейного огня того времени, французы и здесь добились как будто невозможного, как за счет качества своего оружия, так и за счет точности, скорострельности стрельбы. Как вспоминал участник войны с Наполеоном унтер-офицер И. Бутовский, «его ружья были превосходнее наших тульских того времени, да и самый порох у него был отличный, тогда как у нас мало рознился от пушечного. Стрельба французов одинаково трещала в сухую и мокрую погоду, у нас, напротив, при малейшей сырости, порох делался влажен, были вспышки и курки худо отбивали. Пока наш солдат выстрелит раз, француз делал два и три выстрела: беглый огонь его был необычайно силен. Шомпол у француза при батальном огне был почти без действия, выпалив, он тотчас взводил курок и закрывал полку, потом, скусив патрон, опускал его в дуло и, не прибивая заряда шомполом (так делали в русской армии. – Е. А.), ударял прикладом в землю и немедленно стрелял, ударение наполняло полку порохом сквозь затравку. Хорошей работы порох, отличная отделка ружейных замков и затравок, ровно и форма самих патронов и пуль без оклейки (в русской армии патроны представляли собой бумажную гильзу, которую делали из толстой клееной бумаги и после выстрела остатки бумаги с внутренней поверхности ствола приходилось счищать шомполом. – Е. А.) много способствовали проворству французов. Наши солдаты охотно бы меняли свои ружья на французские, которые во множестве валялись на ратном поле, но, к сожалению, русские пули не вобьешь в их дуло». И еще одно наблюдение опытного солдата: «Французы на стоянке упражнялись в стрельбе, у нас, напротив, (занимались) мильд-ефрейторством, ружейными приемами и вытяжкой солдата, стрельба в цель была в редкость, и то как бы для прогулки, и, несмотря на то, что в меткой стрельбе заключается главное достоинство пехотного солдата, занятие это считалось тогда последним делом»85. Меткость стрельбы французов из ружей была общепризнанной. Это, кстати, позволило отечественному историку Д. Г. Целорунго, изучавшему материалы учета ранений по формулярным спискам, прийти к выводу, что не артиллерийский, а ружейный огонь стал причиной большей части потерь в нашей армии на Бородинском поле. Он подсчитал, что подавляющая часть ранений (до 70–80 процентов) была нанесена с помощью стрелкового оружия86. Любопытно, что Бутовский отмечает превосходство и неприятельского холодного (белого) оружия, при этом подчеркивая отличное качество французских палашей и сабель, «кроме тульского штыка, который как будто создан единственно для русского солдата». Но и это обстоятельство учитывалось Наполеоном. Перед Аустерлицем, столкнувшись с непривычным для европейских армий частым применением русскими штыковой атаки, он 24 октября приказал всем солдатам вооружиться штыками, которые обычно валялись в обозе, с тем чтобы сочетать прицельную стрельбу с рукопашным боем, раз уж его любит главный противник87. Тут уместно привести еще одну цитату из «Замечания о французской армии» 1808 года, дающую представление о соотношении во французской армии плаца, строевой подготовки и боевых действий: «Знание эволюций и вообще строевого устава есть не более как орудие знания высшего порядка, оно получает значение только в зависимости от того, насколько может быть полезно этому последнему, то есть что во Франции занимаются эволюциями и строевыми учениями не как целью, но только как средством. И потому-то занимаются ими не с особенной требовательностью. Французский солдат наименее выдрессирован из всех современных солдат… редкий церемонный марш проходит без ошибок против шага или против дистанций. Учения французов идут живо – если случаются ошибки, исправляют быстро и без шума – хлопочут больше об общем согласии, чем о мелочной точности, – да, наконец, есть ли необходимость обременять солдата слишком большим количеством командных слов»88

Наконец, последнее. Солдаты и офицеры Наполеона были детьми буржуазной революции. Они не ведали палочной дисциплины, их не муштровали до одурения, их не «били по сусалам», не унижали капралы и офицеры. Самоуважение, достоинство личности не было пустым звуком в этой армии. Дух французского солдата был всегда необычайно высок. Армия Наполеона обожала своего вождя и была готова исполнить самым лучшим образом все, что он ей прикажет… Наполеон в совершенстве знал солдатскую психологию, умел настроить солдатскую массу на решительный бой, на победу. Как вспоминал французский кирасир Тирион, когда в день битвы на Бородинском поле «армия взялась за оружие, она была полна энтузиазма и военного пыла; оружие сверкало, и люди были в полной парадной форме, так как Наполеон – этот великий знаток людей, внушил войскам, что дни сражений суть большие праздники, то раз навсегда был отдан приказ, чтобы в дни сражений люди были в полной парадной форме»89. Французская же парадная форма времен Наполеона – это красота необыкновенная, настоящий шедевр искусства тогдашних модельеров, возбуждавший гордость воина, превращавший даже самого плюгавого и неприметного в гражданской одежде мужчину в мужественного красавца, неотразимого кавалера.

При этом Наполеон умел играть не только на гордости, честолюбии и тщеславии своих воинов, он умел учесть и присущий французу подчас мелочный прагматизм, его неискоренимую любовь к комфорту90. Поэтому обычно в обращениях к солдатам говорилось примерно так: «Вперед, солдаты! Нас ждут победа, слава награды, хорошее содержание, богатые трофеи, теплые квартиры, вино и девочки!»

Роковые Працены

Но вернемся на наши позиции, в туманное утро 20 ноября. Итак, согласно диспозиции, каждая колонна имела целью достижение конкретного пункта: генерал-лейтенант Д. С. Дохтуров (1-я колонна – 8770 человек) стремился в Тельницы (Теллиц), генерал-лейтенант А. Ф. Ланжерон (2-я колонна – 11 670 человек) выходил на Сокольницы, туда же, сойдя с Праценских высот, шел генерал-лейтенант И. Я. Пржибышевский (3-я колонна – 13 800 человек), 4-я колонна (австрийский генерал-лейтенант Иоганн Карл Колловрат – 25 400 человек) наступал на Кобельницы, и наконец 5-я колонна (фельдмаршал-лейтенант князь Иоанн Лихтенштейн – 70 эскадронов) была сводной, состояла из одной кавалерии и должна была перемещаться между другими колоннами. Гвардия под командой цесаревича Константина Павловича оставалась перед Аустерлицем в резерве (8500 человек). Багратиону, находившемуся на правом фланге русского расположения, предписывалось с места не двигаться, но «как заметит… приближение нашего левого крыла, тогда должен стараться правое неприятельское крыло разбивать и учредить коммуникацию с другими колоннами»". При этом ни 19-го, ни утром 20 ноября русское командование ничего не знало о перемещениях французов и ничего не сделало, чтобы узнать об этом. В Главной квартире (и это нашло отражение в диспозиции) были убеждены, что если Наполеон не бежал, то сидит в оборонительной позиции за ручьем. Как писал военный историк Бюлов, «союзники атаковали армию, которой они не видели, предполагали ее на позиции (за ручьем), которой она не занимала, и рассчитывали, что она (армия) останется настолько же неподвижна, как пограничные столбы»92.

Обязанности главнокомандующего. Остается непонятным, как возможно, чтобы Кутузов – главнокомандующий армией (сколь бы велико ни было давление царственных особ в вопросах стратегии) – не позаботился о тактической разведке силами легкой кавалерии, не воспользовался услугами лазутчиков, не провел лично и с помощью своего штаба рекогносцировку 19 ноября, не учел открытую факельную демонстрацию французов в ночь с 19 на 20-е. Ведь все эти действия входили в его прямые обязанности при любом варианте решения стратегических вопросов. В итоге оказалось, что русское командование не знало о том, что французы перешли ручей и уже стоят в боевой позиции, готовые к удару, в то время как русские и австрийцы двинулись на них походным порядком. В какой-то момент, писал Ермолов, войска неприятеля были удивлены этим «странным явлением, ибо трудно предположить, чтобы могла армия в присутствии неприятеля, устроенного в боевой порядок, совершать подобные движения, не имея какого-нибудь хитрого замысла». Увы! Не было никакого хитрого замысла, были безответственность и непрофессионализм, проявленные и Главной квартирой, и главнокомандующим, и командирами колонн. Чем могло закончиться столкновение войск, готовых к бою, с войсками, двигавшимися на них не в боевой, а в походной колонне, с ранцами за плечами, легко представить по истории позорного бегства батальонов Новгородского мушкетерского полка в начале сражения.

Эти батальоны шли в голове 4-й колонны, и вел их подполковник Монахтин. И. Бутовский писал: «Вдруг из-за бугра, на самом близком расстоянии, показались неприятельские войска. Монахтин скомандовал: “Во фронт! Ранцы долой!” Но в ту минуту, как солдаты, наклонясь, снимали ранцы, французы дали меткий залп, и в рядах поднялись люди только через два и три человека… Оба батальона ринулись назад», несмотря на призывы своего командира93. Этот факт признал и Кутузов в своей реляции 14 января об Аустерлицком сражении: «…батальоны сии не успели вступить в деревню, как вдруг опрокинуты были знатною силою неприятеля, в оной засевшего, и преследуемы мимо левого фланга колонны несравненно превосходнейшим числом неприятеля»94. В реляции же от 1 марта, где по воле императора Кутузов изложил «беспристрастную истину относительно до деяний тех высших и нижних чинов, кои вдень Остерлицкого сражения покрыли себя бесславием», сказано, что два батальона новгородцев «не держались нимало и, обратившись в бегство, привели всю колонну в робость и замешательство»95. Монахтин, рванувшийся со шпагой вперед, оказался один перед неприятелем, а его солдаты за ним не пошли! Это было редчайшим событием в истории русской армии, и позже Новгородский полк сурово наказали. В армии считалось, что командир обязан лично вести солдат в штыковую атаку и, как писал М. С. Воронцов в своем «Наставлении господам офицерам… вдень сражения», «быть в полной надежде, что подчиненные, одушевленные таким примером, никогда не допустят одному ему ворваться во фронт неприятельский»96. С командиром новгородцев случилось обратное, и только позже казаки сумели освободить его.

В довершение всего позор новгородцев видел сам государь, оказавшийся поблизости. Вероятно, для него это было тяжелым и непривычным испытанием – на полях под Красным Селом его доблестные войска вели себя иначе. Примечательно, что в мемуарах фрейлины Софьи Шуазель-Гуфье сохранились сведения о том, что накануне наступления французов Наполеон якобы отпустил пленного русского полковника с тем, чтобы он от имени императора французов предложил Александру «удалиться, так как на ту сторону, где находилось Его величество, должен был направиться огонь артиллерии»97. Большего оскорбления для государя, выехавшего на свое первое поле битвы, трудно придумать.

Итак, еще до рассвета 20 ноября армия выступила в поход, «опасаясь, по-видимому, чтобы неприятель не успел уйти далеко» (слова Ермолова). Над окрестностями Аустерлица стоял густой туман. Об этом пишут все участники событий – пресловутое солнце Аустерлица поднялось позже, в самый разгар сражения. А пока в тумане были слышны ругань и крики: как пишет Ермолов, колонны, двинувшиеся по новой диспозиции на свои места, «начали встречаться между собою и проходить одна сквозь другую, отчего произошел беспорядок, который ночное время более умножало. Войска разорвались, смешались, и, конечно, не в темноте удобно им было отыскивать места свои. Колонны пехоты, состоящие из большого числа полков, не имели при себе ни человека конницы, так что нечем было открыть, что происходит впереди, или узнать, что делают и где находятся ближайшие войска, назначенные к содействию»98. Это подтверждает полное отсутствие тактической разведки силами легкой кавалерии и казаков. Вся кавалерия союзников была сосредоточена в 5-й колонне Лихтенштейна: там были русские драгуны, уланы и 22 эскадрона австрийской кавалерии. Как писал тот же Ермолов, «ни одна из колонн не имела впереди себя авангарда»99. Почему кавалерийские разъезды (а в русской армии их обычно составляли казаки) не были определены для сопровождения походных колонн при движении их по незнакомой местности? Известно, что в этих случаях конный авангард, как и оцепление обязательны как для обеспечения безопасности движения колонн на случай внезапного нападения противника или действий его одиночных стрелков, так и для пресечения возможных побегов солдат и, наконец, для сбора и сопровождения отставших. Здесь же походные колонны пехоты шли «голыми», без всякого кавалерийского прикрытия. Лишь перед корпусом Дохтурова двигался сводный отряд австрийского генерала Михаэля Кинмейера, состоявший из двух полков казаков, трех полков венгров и пяти батальонов кроатов. Но, судя по результатам действия колонны, пользы от них оказалось мало. Словом, на начальной стадии сражения Кутузов и начальники колонн допустили элементарные тактические ошибки. И это, в числе прочего, стало одной из причин катастрофы.

Впрочем, начало операции могло показаться успешным: войска Дохтурова атаковали Тельниц и взяли его. Что делать дальше, согласно диспозиции, Дохтуров не знал. В это время в густом тумане по Тельницу в штыки ударил Даву и выбил русских и австрийцев из деревни. Однако вскоре контрудар командующего левым крылом генерала от инфантерии Ф. Ф. Буксгевдена привел к тому, что Тельниц остался за союзниками.

Вторая колонна А. Ф. Ланжерона уперлась в крепкую позицию французов по ручью между деревнями Тельниц и Сокольницы и тут застряла. Третья колонна Пржибышевского, дойдя до Сокольниц, начала штурмовать замок, в котором и вокруг которого засели французы. Так в первые три часа битвы Наполеону удалось выполнить первую свою задачу – связать малыми силами наступление русско-австрийского левого фланга. По подсчетам историка Леера, 12,5 тысячи французов держали здесь почти половину союзной армии – 42 тысячи человек. Наступило время проведения второй и главной фазы сражения – наступления. Накануне, собрав маршалов, Наполеон сказал, что не хочет просто отбить удар неприятеля, а намерен разгромить его: «Позиции, нами занимаемые, неодолимы. В то время, как они будут обходить меня справа, они мне подставят фланг»100.

Два часа спустя, около 9 утра, с Праценских высот двинулась 4-я колонна Колловрата, при которой находился Кутузов. Это движение связано было с прибытием к войскам императора Александра. Существуют две версии разговора главнокомандующего с государем. Согласно воспоминаниям генерала Г. М. Берга, бывшего свидетелем этой встречи, император спросил Кутузова: «Ну что, как вы полагаете, дело пойдет хорошо» Старый полководец, но вместе с тем ловкий царедворец, улыбаясь, ответил: «Кто может сомневаться в победе под предводительством Вашего величества». Император возразил: «Нет, вы командуете здесь, я только зритель». На эти слова Кутузов ответил поклоном. Когда же государь несколько удалился, Кутузов обратился к генералу Бергу и сказал ему по-немецки: «Вот прекрасно! Я должен здесь командовать, когда я не распорядился этою атакою, да и не хотел вовсе предпринимать ее»101. По воспоминаниям же князя Волконского, царь, прибыв со свитой на поле сражения, подъехал к ставке Кутузова и, «видя, что ружья стояли в козлах… спросил его: “Михаил Ларионович! Почему не идете вы вперед” – “Я поджидаю, – отвечал Кутузов, – чтобы все войска колонны пособрались”. Император сказал: “Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки”. – “Государь! – отвечал Кутузов, – потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете!” – и дал распоряжение, войска начали становиться в ружье и строиться в походную колонну».

Впоследствии некоторые историки именно этим эпизодом объясняли неудачу сражения, в котором якобы воля Кутузова была подавлена невежественным вопросом императора. На самом деле все выглядит иначе. Все колонны были собраны и выступили из лагеря в 7 часов утра, причем, согласно диспозиции, 4-я колонна должна была двигаться одновременно и в том же направлении, что и 2-я и 3-я, но чуть левее их – между Сокольницами и Кобельницким прудом. По диспозиции, она «равняет голову сей колонны с вышесказанными тремя колоннами»102, образуя с ними некий единый фронт наступления на правый фланг неприятеля. Почему Кутузов не выполнил это положение диспозиции, неясно. Некоторые историки считают, что Кутузов противился оставлению Праценских высот, интуитивно чувствуя опасность, которая грозит армии, если она оставит эти господствующие над местностью позиции.

После того как 4-я колонна двинулась с высот вниз, она и наткнулась на «заготовку» Наполеона. Увидав, что Праценские высоты очистились от стоявших на них войск союзников, Наполеон приказал начать контрнаступление: ударить по приближающейся 4-й колонне превосходящими силами корпусов Сульта, Бернадота, Мюрата, Удино и гвардии103 с тем, чтобы занять Праценские высоты и разрезать союзную армию надвое: с одной стороны окажутся войска Багратиона и гвардии, а с другой – три колонны, остановленные ранее на линии Теплиц – Сокольницы. Гений Наполеона проявился здесь в том, что он, уступая в общей численности союзникам, сумел в нужном месте и к нужному часу собрать ударный кулак – больше половины своей армии – 32,5 тысячи солдат (38 батальонов пехоты и 100 эскадронов кавалерии Мюрата, да еще резерв – 12,8 тысячи пехотинцев и 8 тысяч кавалеристов) – и ударить в центре по одной из колонн неприятеля, максимальная численность которой составляла 25 с половиной тысяч человек (32 батальона, в том числе 20 австрийских; всего 22,4 тысячи пехотинцев и 3 тысячи кавалеристов). Маршал Никола Жан Сульт, командующий IV пехотным корпусом, начал атаку в 8.30 утра, сразу же взяв 4-ю колонну в клещи. По словам А. Ф. Ланжерона, 4-я колонна «была раздавлена и рассеяна меньше, чем в полчаса»104. Позже, уже на острове Святой Елены, Наполеон вспоминал, что исход сражения под Аустерлицем решило своевременное начало наступления в центре, ибо «успех в войне до такой степени зависит от глазомера полководца и от одной минуты, что я бы проиграл Аустерлицкое сражение, если бы атаковал шестью часами прежде». В итоге, как писал А. И. Михайловский-Данилевский, «так с самого начала сражение приняло в центре другой вид: из наступательного положения мы были обращены в оборонительное и атакованы, когда шли атаковать. Завеса, таившая от нас замыслы Наполеона, поднялась и открыла намерение разрезать нашу армию на две части… На месте, где так внезапно собралась гроза, распоряжались императоры Александр и Франц, Кутузов, русские и австрийские генералы, бывшие при монархе и четвертой колонне»105. Можно представить себе, какая польза была от этого коллективного командования. Впервые за все время наступления Кутузов как будто проснулся и начал распоряжаться, но было уже поздно – французы прорвались к Працену, заняли высоты, вокруг завязались бои отдельных частей союзников с французами, в которых было проявлено много отчаянного мужества. Тут-то и погиб со знаменем в руках зять Кутузова, флигель-адъютант граф Фердинанд Тизенгаузен, который повел в атаку полк и был сражен пулей в сердце. Эта история отчасти отразилась в романе «Война и мир», когда князь Андрей Болконский был тяжело ранен в момент подобной же атаки. В бой вступила и бригада графа С. М. Каменского 1-го, который шел в арьергарде колонны Ланжерона, но, увидав прорыв французов по центру, повернул два свои полка (Фанагорийский и Ряжский) на неприятеля. Трижды бригада бросалась в атаку, и трижды французы отбрасывали ее. Кутузов дал Каменскому приказ отступать к Клейн-Гостиерадеку. Тем временем командующий 3-й колонной Ланжерон, услышав шум боя в тылу и получив от Каменского известие о прорыве французов по центру, перебросил на помощь фанагорийцам и ряжцам из Сокольниц Курский полк, но опоздал – остатки бригады Каменского уже отошли. Курский полк встретился с превосходящими силами французов и почти целиком полег на поле битвы…

К 11 часам 4-я колонна был частью уничтожена, а частью обращена в бегство. Этим позором запятнали себя и военачальники. Один из них, генерал-майор И. А. Лошаков, позже был судим и разжалован в рядовые (уникальный случай!)106. Паника охватила и Главную квартиру – причем настолько, что свита потеряла императора, и Александр до вечера находился в компании только своего лейб-медика Я. В. Виллие, конюшего и двух казаков.

После этого сражение распалось на несколько локальных боев. В отличие от союзников, утративших связи между колоннами и общее руководство (впрочем, ни того ни другого, откровенно говоря, и не было с самого начала наступления), Наполеон продолжал управлять своим боевым «оркестром». Между прочим, грохот орудий и ружейная пальба не заглушали звуков воинских оркестров. Как вспоминал Бутовский, «такое смешение ужаса с веселыми звуками кларнета и флейт ободряло наших солдат» – точно так же, как и французских, у которых тоже были свои музыканты.

Отсечь Багратиона

Наполеон, внимательно следивший за ситуацией на поле боя, увидел, что в центре фронта союзников у Працена и Позоржиц, где стоял Багратион, образовался промежуток в пять тысяч шагов, который по диспозиции должен был заполнить своей колонной князь Лихтенштейн. По одной из версий, тот при переходе своих кавалеристов на указанное ему диспозицией место столкнулся с идущей наперерез пехотной колонной Пржибышевского, и эскадроны долго не могли расцепиться с пехотными батальонами, а потом потребовалось время, чтобы привести их в порядок. Поэтому князь и опоздал на свою боевую позицию. Здесь и решил нанести удар Наполеон, ставя целью отсечь Багратиона от остальных русских войск. Так французы впервые столкнулись с гвардейским корпусом великого князя Константина Павловича, который ранее стоял в резерве Лихтенштейна. Увидав, что никакого Лихтенштейна впереди нет, и сообщившись с Багратионом, корпус двинулся вперед и занял село Блазовиц. Но удар французов по гвардейцам был настолько мощным, что гвардия была выбита из Блазовица, и за околицей села завязались локальные бои. В одном из них могучие преображенцы схватились со столь же могучими мамлюками, входившими в кавалерию французов. Кавалерийская сеча, развернувшаяся за Блазовицем между частями тяжелой кавалерии – нашими кавалергардами и конными гренадерами французов, – чем-то напоминала средневековое сражение. Оно, увы, закончилось победой французов, причем в 4-м эскадроне кавалергардов уцелело всего 18 человек. Почти полностью был истреблен и лейб-гвардии Уланский полк, а его командир Е. И. Меллер-Закомельский был ранен и попал в плен. Словом, гвардия хотя и не бежала, но вынуждена была отойти за Раузницкий ручей, где и простояла, обескровленная, до вечера, больше уже не ввязываясь в бой. Единственным трофеем Конной гвардии и всей русской армии стало знамя 4-го линейного полка французской армии – предмет необыкновенной гордости потомков107.

Тем временем Багратион исполнял данную ему диспозицию, обрекавшую его войска на выжидание, и оставался зрителем развернувшегося в центре сражения. Он разместил свои войска таким образом: слева от дороги на Брюнн были построены пехотные полки под командой Долгорукова; егеря его полка занимали Голубицы и Круг; кавалерия генерал-лейтенанта Ф. П. Уварова и генералов П. X. Витгенштейна и Е. И. Чаплица располагалась справа и слева от позиции пехоты. Но вначале французы также не спешили и выдерживали свою диспозицию, суть которой состояла в том, чтобы, связав русских слева, не особенно напирать на них и справа, пока в центре не решится главное дело – захват Праценских высот. Как только это свершилось, Наполеон приказал втащить на высоты пушки и начать фланговый обстрел позиций Багратиона, а затем отдал приказ войскам начать наступление на них. И здесь он создал серьезный перевес в силах – его 17 700 человек действовали против 11 500 солдат Багратиона. Войска маршала Ланна, начавшего наступление, были усилены дивизиями генералов Кафарелли и Келлермана, освободившимися после победного боя с гвардией в Блазовице. В отличие от этих генералов, соединившихся с Ланном, гвардия Константина Павловича, отброшенная за ручей, на помощь Багратиону не пришла – никто не координировал действия наших сил. У позиций Багратиона завязался кавалерийский бой, однако генерал Ф. П. Уваров был отброшен с потерей всей конной артиллерии. Затем французская пехота выбила егерей и брошенный им на помощь Архангелогородский мушкетерский полк из селений Круг и Голубицы. Полком этим командовал Николай Михайлович Каменский 2-й – сын фельдмаршала, который чуть позже проявит себя как выдающийся полководец и, в некотором смысле, соперник Багратиона по службе. Полк его понес тяжкие потери (1631 человек), и Каменский вывел его остатки из боя. Основная мощь удара французов обрушилась на левый фланг позиции Багратиона, куда князю пришлось бросить все силы. Бой был жестоким, «с обеих сторон весьма упорно сражались» – так потом писал Багратион в рапорте от 28 ноября на имя Кутузова108. Потеряв кавалерию, утратив населенные пункты впереди своей позиции, исчерпав все резервы и опасаясь окружения, в 11 часов 30 минут Багратион дал приказ начать отступление.

Убей паникера! Как известно, в военных состязаниях с Наполеоном угроза окружения всегда висела над его противниками, создавая нервозность в их рядах, что часто приводило к неосновательным страхам и панике. Военный историк и сам участник войн с Наполеоном А. И. Михайловский-Данилевский писал: «Кто бывал на войне, знает пагубное влияние слов: “Мы обойдены, отрезаны!”» В 1815 году, по словам того же Михайловского-Данилевского, граф М. С. Воронцов издал особый приказ по своей дивизии, гласивший: «…Кто во время сражения закричит: “Нас обошли или отрезали!”, тот на месте будет лишен жизни»109. Уточним: в 1810 году в своем «Наставлении господам офицерам… в день сражения», вспоминая прошедшие кампании, Воронцов писал, что «во многих полках была пагубная и престыдная привычка кричать, что отрезаны. Часто никто и не думал заходить ни вправо, ни влево, а фронт от сего проклятого крика приходил в смятение. За таковой поступок нет довольно сильного наказания. Храбрые люди никогда отрезаны быть не могут; куда бы ни зашел неприятель, туда и поворотиться грудью, иди на него и разбей. Ежели неприятель был силен, то ежели он частью заходит к нам во фланг, он разделяет свои силы и тем делает себя слабее; ежели же он и прежде был слаб и хочет только испугать захождением, то он пропал, как скоро на него пойдут в штыки. Теперь по уложению тот, кто причинит смятение во фронте, наказан будет как изменник. Офицера, который громко скажет: “Нас отрезывают ”, в тот же день по крайней мере надобно выгнать из полку, а солдата прогнать сквозь строй… Вообще, к духу смелости и отваги надобно непременно прибавить ту твердость в продолжительных опасностях и непоколебимость, которая есть печать человека, рожденного для войны». Впрочем, при этом надлежало держать ухо востро – Воронцов советует командирам наблюдать за действиями противника и при возникновении угрозы охвата, «не разглашая и без малейшей торопливости», доложить старшему командиру, «дабы сей мог взять на то нужные меры»110.

Иного выхода, как только отступать, у Багратиона не было – общие его потери составили почти половину – 5256 человек111. Трижды его полки, отступая в полном порядке, шаг за шагом, останавливались, отбивая превосходящие силы Ланна, пока по шоссе Брюнн – Ольмюц не достигли Раузница, победу под которым накануне так радостно праздновали в русской армии. В рапорте Кутузову Багратион писал, что он получил повеление самого императора о необходимости поддержать правый фланг отступающего за ручей гвардейского корпуса112. Когда был получен такой приказ, неизвестно. Как бы то ни было, все отмечали, что отступление Багратиона было самым достойным и осуществилось в полном порядке.

Совершенная победа под звуки Марсельезы

Разгромив центр и отогнав правый фланг союзников, Наполеон занялся уничтожением левого фланга. Тут у французов главную роль сыграл Даву со своим Третьим пехотным корпусом. Он умело связал руки сразу трем колоннам союзников (Дохтурова, Ланжерона и Пржибышевского), не давая им нидвинуться вперед, ни вернуться назад, к Праценам. После 11 часов 30 минут Наполеон известил Даву, что русский центр разбит и что маршалу надлежит активизироваться и от обороны перейти в наступление: нанести удар по стоявшим вдоль ручья Гольбах войскам колонны Пржибышевского. Император также сообщил Даву, что в тыл Пржибышевскому он отправил часть корпус Ланна, а сам с гвардией и гренадерами движется к Аугесту, то есть в тыл Дохтурову и Ланжерону. Первое, что сделал Даву, – отрезал сообщение Пржибышевского со 2-й колонной Ланжерона и затем начал вести атаки на фронт и левый фланг 3-й колонны. Пржибышевский утратил управление войсками, полки смешались и нестройной толпой под убийственным пушечным и ружейным огнем французов стали отходить к Кобельницу, полагая, что там находится 2-я колонна Колловрата. Но там их встретили полки Сульта. Французские кавалеристы рубили отчаянно сопротивлявшихся русских солдат, которые без начальников не смогли построиться в каре. «Тут сделалась каша, – вспоминал солдат-участник боя, – наши перемешались с французами, секурса нам не подавали и неприятель одолел наших»"3. Раздался клич: «Рви знамена с древок и спасайся!» Потери 3-й колонны были ужасающи: из строя выбыло 5280 из 7563 человек, были пленены множество солдат, офицеров, три генерала, в том числе и командующий.

1-я и 2-я колонны ничего не предприняли для помощи гибнущим товарищам справа, а получив приказ Кутузова об отступлении, начали поспешно отходить от Тельниц к Аугесту. Но там их уже ждал спустившийся с Праценских высот Наполеон. Он тотчас поставил на холмах пушки своей лучшей, гвардейской артиллерии, которая открыла убийственный огонь по приближающимся русским колоннам. Тогда Дохтуров, оставив несколько батальонов для сдерживания французов, решил прорываться между Аугестом и озером Сачан, точнее по плотине, разделявшей две части этого водоема. Плотина оказалась узкой, и войска двинулись по льду, но лед был неокрепший и сначала пушки, лошади, а вместе с ними и люди начали проваливаться в полыньи. И все это под убийственным огнем гвардейской артиллерии Наполеона. Но в отличие от Пржибышевского Дохтуров проявил присущие ему мужество и хладнокровие. Он руководил боем и переправой и сумел вывести часть своих полков на другую сторону, построить их в колонну и оторваться от неприятеля, который, впрочем, и не преследовал его. В шесть вечера над кровавым полем сгустилась темнота – победители ночевали, или, как тогда говорили, «бивакировались», на месте победной для них битвы.