Текст книги "Генерал Багратион. Жизнь и война"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 62 страниц)

Кроме того, Багратион не смог заочно организовать сильную оборону города против авангарда Даву, хотя писал об этом полковнику А. И. Грессеру, требуя от него остановить наступление передовых частей французов (иных сил под Могилевом, кроме легкой кавалерии противника, он и не предвидел) и «защищаться с храбростию, российскому войску приличною»11. Но сил в Могилеве было всего ничего: три роты инвалидов (около 300 человек), да из Борисова прислали на помощь им запасной батальон рекрут. Все эти инвалиды и юнцы были легко сбиты конницей Пажоля, да так, что не успели ни сжечь мост, ни уничтожить большой склад с продовольствием. Впрочем, что же мог сделать в той обстановке Багратион, когда его собственные войска, совершив столь долгий и сложный поход, настоятельно требовали хотя бы однодневного отдыха

Подходя 8 июля к Могилеву, Багратион еще не знал, что основные силы Даву уже заняли город. Он решил с ходу захватить Могилев, полагая, что перед ним незначительные передовые части корпуса Даву. Впрочем, других вариантов у него и не было. «Хотя не знаю достоверно, – писал он Александру I, – в каких силах неприятель в Могилеве, но в таковых крайностях не остается мне ничего более, как, собрав силы вверенной мне армии и призвав на помощь Всевышнего, атаковать их и непременно вытеснить из Могилева». Багратион был уверен в своих людях, хотя и писал, что их силы на пределе. Это отразилось в его донесении Александру I от 10 июля: «Могу сказать, что одно непомерное желание в людях драться поддерживает дотоле их силы, но лошади не только под артиллериею, обозами, но и под кавалериею, сколь ни хороши были при начавшихся движениях, и сколь ни выгодное имели продовольствие, но уже приходят в изнурение, и я начинаю бояться за людей, чтобы не потерять доброй готовности и того более, чтобы при подобном теперешнем марше не начали изнемогать в силах своих»12.

Полки дворовых. Примечательно, что, глядя на своих изнемогающих солдат, Багратион думал о будущих резервах. С дороги на Могилев он писал Барклаю о необходимости организовать и призвать к боевым действиям украинские казачьи войска. Кроме того, он послал Александру I проект призыва в армию дворовых людей, этих, как он выражается, «праздных сынов отечества», сотни тысяч которых «томятся безделием в помещичьих домах». Багратион был убежден, что дворянство, «движимое непреложными чувствами любви к отечеству», представит их на службу в армию 13. Ни Барклай, ни Александр не ответили на эти предложения Багратиона, а сам он не знал, что уже началась работа по организации народного ополчения – ближайшего резерва армии. К тому же в начале лета знакомец Багратиона полковник И. О. Витт под началом малороссийского генерал-губернатора князя Я. И. Лобанова-Ростовского стал формировать малороссийские кавалерийские полки 14.

Салтановка – «позиция неприятеля прекрепкая»

Между тем Багратиону особенно не приходилось задумываться над судьбой «праздных сынов отечества»: боевая задача взять Могилев оказалась невыполнимой. 9 июля в 10 часов утра он написал М. И. Платову: «Сию минуту получил сведения, что Даву в Могилеве. 7-й корпус (Раевского. – Е. А.) завтрашний день будет иметь ночлег в Дашковке, отстоящей от Могилева в 20 верстах»". Несмотря на то, что французы опять опередили наши войска, Багратион не остановил 7-й корпус, а предписал ему прорваться в Могилев. Возможно, это была его ошибка. Дело в том, что Даву располагал большими силами, чем думал Багратион, к тому же он выбрал удобную для обороны позицию в дефиле, на столбовой дороге, идущей вдоль Днепра, у деревень Салтановка и Новоселки. Читатель понимает, что и у французов были такие же зоркие молодцы, подобные нашему генерал-инженеру Ферстеру. Их также посылали для выбора удобных для обороны позиций, и они делали это с успехом.

Одиннадцатого июля разгорелось сражение, в котором участвовали передовые части 2-й армии под командованием генерала Н. Н. Раевского (около 11 тысяч человек). Как раз в этом бою, когда Смоленский полк повел в атаку сам Раевский, шедший с ним его сын, 16-летний Николай, потребовал у подпрапорщика – знаменосца – дать ему понести знамя полка. На это знаменосец гордо отвечал генеральскому сынку: «Я сам умею умирать!»

В сущности, это было первое серьезное полевое сражение основных сил 2-й армии с противником. Русские войска с ходу вступали в бой, оставляя ранцы идущим следом батальонам. Раевский писал Багратиону на клочке бумаге: «Неприятель остановился за речкой. Мы отошли 6 верст, у них место крепкое, я послал Паскевича их обойтить, а сам, с Богом, грудью»36. Офицеры и солдаты проявили в этом сражении мужество и стойкость. «Я сам свидетель, – писал в своем рапорте Багратиону Раевский, – что многие офицеры и нижние чины, получа по две раны и перевязав их, возвращались в сражение как на пир. Не могу довольно выхвалить храбрости и искусству артиллеристов: все были герои». Позже Паскевич вспоминал, что 2-я армия «всем обязана своему главнокомандующему князю Багратиону. Он умел вселить в нас дух непобедимости. При том мы дрались в старой России, которую напоминала нам всякая береза, у дороги стоявшая. В каждом из нас кипела кровь. Раненые офицеры, даже солдаты, сделав кой-как перевязку, спешили воротиться опять на свои места»37.

Но мужество русских солдат не увенчалось победой, и пир под Салтановкой оказался поистине кровавым: понеся большие потери (две с половиной тысячи человек), Раевский не сбил французов с позиции, а сам был вынужден остановиться. В тот момент он писал главнокомандующему из Дашковки: «…буду ожидать повеления об отступлении»38.

В этом сражении был допущен ряд ошибок. Во-первых, подвела разведка: Багратион послал Раевского в бой, уверяя его запиской, что против него действует только 6 тысяч французов. Генералу предписывалось, сбив их, стараться «по пятам неприятеля ворваться в Могилев»39. На самом деле, как сообщил Раевскому уже в ходе битвы командовавший его авангардом Паскевич, французов оказалось не 6, а 20 тысяч, а позиция, занятая ими, была «почти неприступная»90. О том же Барклаю писал и подполковник Чуйкевич: «…неприятель очень силен около Могилева»41. Во-вторых, генерал-квартирмейстер 2-й армии М. С. Вистицкий позже обвинял Раевского в поспешности, с которой тот «атаковал при Дашковке, не обрекогносцировав места, и даже не расспросил у генерала Сиверса, бывшего там накануне и имевшего план местностям»42. Но резонен вопрос: а где был сам генерал-квартирмейстер 2-й армии генерал-майор Вистицкий – ведь рекогносцировка входила в его непосредственные обязанности? По отзывам Щербинина, Вистицкий был совершенным нулем, что подтвердилось позже, при выборе им позиции во время отступления от Смоленска. Известно, что на нем лежала вина еще за поражение под Цюрихом в 1799 году корпуса Римского-Корсакова, чьим генерал-квартирмейстером он был.

В-третьих, в решительный момент Багратион не поддержал Раевского силами основной армии, которые уже подошли к месту сражения. Подобно Жерому под Миром, он не ввел их в бой и тем самым обрек Раевского на неудачу.

Вполне возможно, что в тот момент Багратион понял свою ошибку при оценке сил противника и поэтому решил отказаться от продолжения сражения. В послании Барклаю от 12 июля он сообщал, что «неприятель имел на упомянутом пункте, по показаниям пленных, пять дивизий под командою маршала Даву и генерала Мортье». В другом письме он писал о «непомерном превосходстве сил неприятельских» и что «укрепленная при Новоселке натурою и неприятелем позиция не позволяет мне вторично форсировать оную»43.

Справедливости ради отметим, что «непомерного превосходства» у Даву в тот момент не было – у французов тогда числилось всего 21 с половиной тысяча человек при 55 орудиях, а у Багратиона была целая армия, не менее 40 тысяч штыков и сабель. Лишь позже, как считал И. Ф. Паскевич, ночью, к Даву подошел весь его корпус (40 тысяч человек). 20-тысячный корпус поляков Понятовского, по польским источникам, прибыл в Могилев 16 июля44. Но Даву был сильнее Багратиона тем, что выбрал для своих войск прекрасную позицию, имел в этом месте превосходство в силах и поэтому успешно сдержал отчаянный натиск корпуса Раевского. Упомянутый выше подполковник-квартирмейстер П. А. Чуйкевич, опытный разведчик, близкий Барклаю человек, явно неслучайно присланный во 2-ю армию еще 10 июля, рапортовал Барклаю, что Даву был в сражении и «позиция неприятеля была прекрепкая, мы ее упустили накануне, Даву был вдвое сильнее Раевского. Платова корпус и 2-я дивизия гренадер прибыли за пять верст до места сражения, когда Раевский принужден был прекратить тщетную свою атаку. Сей генерал и его корпус делали чудеса храбрости»45.

Багратион берег войска, ибо думал о будущем и понимал, что сражение при Салтановке не могло стать решающим в этой кампании. Он явно не желал пирровой победы, сидел со своим штабом на дороге к Быхову и ждал возвращения Раевского. Позже, 20 июля, он писал Барклаю: «Могилев сколь не был укреплен, но я непременно прорвался в соединение с вами, в сем случае я должен был поступить на решительный бой с превосходнейшим в силах неприятелем… и, атакуя несравненно превосходного в силах неприятеля и прорываясь чрез укрепления, я мог потерять хотя в третью долю против потери неприятеля, следовательно, в малом числе войск ослабить себя и не быть уже в состоянии действовать с пользою вперед». Поэтому «сим и поставлен был в необходимость ограничить мое усердие и покориться против воли всемощной необходимости»46. В этих рассуждениях мы усматриваем важнейшую особенность личности Багратиона как полководца – при всей своей горячности, нетерпении и нетерпимости он отличался расчетливостью, осторожностью, имел холодную голову, мог оценить меру предстоящего риска и был способен отказаться от него во имя сохранения вверенной ему армии. Хотелось бы, чтобы читатель вспомнил это наблюдение, когда ниже в книге пойдет речь о распре Багратиона и Барклая. Словом, косвенно признав свое поражение, Багратион написал о неудаче под Могилевом Барклаю и немедленно приказал искать брод ниже Могилева для переправы через Днепр. Свидание с Барклаем вновь откладывалось…

«И стали ждать нашей судьбы». Корнет Дрейлинг, служивший во 2-й кирасирской дивизии, стоял в ту самую ночь всего в шести верстах от места сражения. Он не знал планов Багратиона и поэтому ждал, когда их бросят в бой: «Мы спешились и стали ждать нашей судьбы. Зажигать огни было воспрещено. Ночь была темная. Черные тучи висели над самой землей. Не переставая, моросил мелкий дождь. В нашей колонне царствовала тишина. Ни звука человеческого… Изредка слышалось приглушенное бряцание оружия, и только. По большой дороге потянулись вереницы экипажей с ранеными. Их стоны и крик, да еще отдаленный грохот пушек одни нарушали мертвящую тишину, которая нас окружала со всех сторон». Заметим, что Раевский просил Багратиона «дать способ везти раненых» с места боя, ибо «люди тащатся окровавленные мимо полков, отымут охоту у здоровых поставить себя в такое ж положение»47. Дрешинг продолжает: «За ними потянулись отряды пехоты, ничтожные остатки возвращающихся из сражения полков. Безмолвные, хотя и в полном порядке, шш они мимо нас, почти невидимые под покровом ночи, если бы не блеск штыков, который обнаруживал их. Эта картина, казалось бы, на всех должна была производить одинаково неблагоприятное впечатление, но спокойно спали наши старые кирасиры, каждый под своей лошадью. Закутавшись в плащ, привязав к руке поводья лошади, тихо лежал я – измученный, усталый, но спать не мог, и сердце напряженно ждало чего-то жуткого, таинственного, может быть, не я один, а все мы, молодежь, переживали в этот момент подобное, только не говорили друг другу об этом. Вдруг раздался звук трубы. Мы бросились на лошадей и думали, что нам прикажут наступать, но получили приказ отступать. Мы направились через Быхов, Пропойск, Мстиславль влево, к Смоленску»48. Участник похода А. П. Бутенев видел продолжение того, о чем писал Дрейлинг: когда войска Раевского вернулись, то их сопровождало множество «раненых и умирающих, которых несли на носилках, на пушечных подставках, на руках товарищей. Некоторых офицеров, тяжелораненых и истекающих кровью, видел я на лошадях, в полулежащем положении, одною рукою они держались за повод, а другая, пронизанная пулею, висела в бездействии. Перевязки делались в двух развалившихся хижинах, почти насупротив толпы офицеров и генералов, посреди которых сидел князь Багратион, по временам приподнимавшийся, чтобы поговорить с ранеными и сказать им слово утешения и ободрения»49.

Так случилось, что одновременно с Дрейлингом польский офицер Колачковский – участник похода корпуса Понятовского, только что подошедшего к Могилеву, – видел, как наутро возвращались из-под Салтановки в свой лагерь французские полки: «Их выправка, обмундирование и вооружение были в самом лучшем порядке, они везли с собой провизию на несколько дней, имели двойное количество патронов, обуви и саперные принадлежности. Со всем этим грузом они шли легко и охотно, как бы на парад. В рядах недоставало только убитых и раненых»50. Словом, сражение под Саптановкой было только пробой сил сторон. И солдаты Багратиона, и солдаты Даву горели желанием скрестить оружие снова…

Тщетные расчеты Барклая

Тем временем Барклай, готовившийся к битве, неожиданно приказал войскам отступать. Обычно это его решение объясняют тем, что 15 июля он получил от Багратиона известие о неудаче под Могилевом и невозможности соединиться с 1-й армией, а также о том, что французы угрожают непосредственно Смоленску. В своем донесении М. И. Кутузову 17 августа 1812 года, как бы «сдавая дела», Барклай так писал о ситуации, сложившейся под Витебском и Могилевом: «Трехсуточное сражение под Витебском… окончилось бы генеральным сражением, когда в самое то время не получил бы я известие от князя Багратиона о неудачном предприятии на Могилев, где уже маршал Давуст (Даву. – Е. А.) со всею армиею пресек 2-й армии дорогу на Смоленск. Князь Багратион при сем случае сам мне изъявил, что не имеет надежды достигнуть Смоленска прежде неприятеля, который из Могилева имел прямейшую дорогу к важному сему пункту. В таких обстоятельствах и самая победа под Витебском никак не приносила бы пользы, ибо армия, которою предводительствует сам Наполеон и которая, сверх того, еще имеет превосходство в силах, могла быть побита, но не уничтожена. Я тогда бы должен был с сею армиею, претерпевшей урон, действовать и против Давуста на левом моем фланге, и противу Наполеона и принужденным бы нашелся оставить последнему открытый путь в Москву – цель всех напряжений неприятеля. Уважая все сии обстоятельства, решился я, в виду неприятеля, отступить и поспешить к Смоленску»51.

Это донесение, написанное Барклаем в Царево-Займище, вызывает ряд вопросов, касающихся особенностей его стратегического мышления и таланта как полководца. Но вначале обратимся к бесспорным фактам, зафиксированным в журнале Главного штаба 1-й армии. В нем сохранилась копия письма Барклая Багратиону от 11 июля. Барклай сообщает Багратиону, что его армия прибыла в Витебск и что он «тотчас отправил кавалерийские отряды по дорогам к Орше и Смелянам, дабы взять в левый фланг неприятелю, а за оными пойду и сам со вверенною мне армиею, буде обстоятельства позволят. Я полагаю, что корпус генерала Раевского теперь уже в Могилеве, то прошу ваше сиятельство приказать ему подвинуться к Шклову, а между тем я с армиею придвинусь к Орше, а потому соединение наше, благодаря Всевышнему, совершилось, теперь остается нам действовать совокупно наступательно противу сил Наполеона».

О том же Барклай сообщал Платову, приказав ему идти между Оршей и Шкловом, «чем отрежете путь к отступлению неприятельским войскам, в Орше находящимся, кои должны будут сдаваться вашим трудолюбивым казакам или лишиться жизни»52. Итак, Барклай предполагал, что, заняв Могилев, 2-я армия двинется вверх по Днепру, к Шклову, а! – я армия совершит часть своего пути, пройдя от Витебска к Орше. В итоге, французы, находившиеся в Орше (сведения о них были получены накануне), будут окружены, а обе русские армии наконец соединятся. Через день, 13 июля, Барклай сообщал Багратиону, что, «по достоверным сведениям, Наполеон все свои силы обратит на 1-ю армию, дабы не дать соединиться мне с вашим сиятельством, по сим обстоятельствам государь император высочайше повелеть соизволил вашему сиятельству со вверенною вам армиею действовать без малейшего замедления времени быстро на правый фланг неприятельский между Березиною и Днепром, коего силы расположены от Сено к Орше. Запасшись здесь (в Витебске. – Е. А.) провиантом, я тотчас пойду форсированно к Орше, чтоб сблизиться с вашим сиятельством и потом совокупно действовать против неприятеля»53. И далее Барклай пространно убеждает Багратиона в том, что без соединения армий генеральное сражение с Наполеоном невозможно: «Я долгом считаю сказать вашему сиятельству, что 1-й армии весьма возможно сражаться, но следствия сражения могут быть и пагубны, и что даст после того спасение Отечеству, когда та армия, которая должна прикрывать недра его, потерпит сильно от поражения, которое при всех усилиях не есть невозможный случай. Судьба государства не должна быть вверена уединенным силам одной армии против несравненно превосходнейшего неприятеля, но священный долг обеих армий состоит в скорейшем их соединении, дабы Отечество за щитом их было спокойно и оне совокупными силами могли устремиться на несомненную победу, которая суть единая цель взаимных наших усилий…» В конце этого многословного и, по современным меркам, напыщенного послания Барклай восклицает, имея в виду свои старые несогласия с Багратионом: «Глас Отечества призывает нас к согласию, которое суть вернейший залог наших побед и полезнейших от оных последствий, ибо от единения недостатка славнейшие даже герои не могли предохраниться от поражения. Соединимся и сразим врага России, и Отечество благословит согласие наше».

И вдруг на следующий день, 14 июля, Барклай… передумал. В письме Багратиону (№ 530) он сообщил, что Наполеон всеми силами движется вдоль берега Двины к Витебску, что уже произошло кровопролитное сражение корпуса Остермана-Толстого у Островны и что «собрал я войска свои на сегодняшний день в крепкой позиции у Витебска, где с помощию Всевышнего приму неприятельскую атаку и дам генеральное сражение». Иначе говоря, уже зная о невозможности Багратиона прорваться к Могилеву, он тем не менее решился на битву! В оправдание перемены своих намерений Барклай пишет: «С чувствительнейшим прискорбием сожалею, что мы еще не можем действовать соединенными силами, ибо намерение неприятеля состоит в том, чтобы по направлению из Борисова, Толочина и Орши частию сил своих ворваться в Смоленск, почему мне остается только покорнейше и настоятельнейше, для пользы государя и Отечества, просить вашу светлость быстрыми и решительными движениями, как можно скорее, действовать на Оршу и занять сей город, ибо сей единый способ совершить наше соединение, которое зависит единственно от вашей светлости, и ежели сего не выполнится, то все обоюдные наши усилия соделаются тщетными. Поспешите, ваше сиятельство, сим действием! Защита Отечества ныне совершенно в ваших руках, и я уверен, что вы все сделаете, что требует польза службы Его императорского величества. Я ж отсель до тех пор не пойду, пока не дам генерального сражения, от которого совершенно все зависит»54.

Почему 11 июля Барклай считал, что последствия сражения силами одной армии «могут быть и пагубны», а через три дня, 14 июля, вопреки своему прежнему убеждению и к тому же получив известие о неудаче прорыва Багратиона к Могилеву, все же решился дать Наполеону генеральное сражение? Думаю, что главнокомандующего 1-й армией прельстила «крепкая» позиция под Витебском с прикрытыми флангами и большой глубиной. По-видимому, в неожиданном решении дать битву сыграл свою роль и психологический фактор – Барклай не мог смириться с мыслью, что ему придется отходить за Днепр, на собственно русскую территорию, так и не дав сражения Наполеону. При этом, вопреки прежним своим утверждениям, он почему-то стал считать, что, достигнув Витебска, свою часть общего дела по соединению Западных армий сделал. В донесении Александру I, уже после отступления от Витебска, Барклай писал (в противоречие тому, что писал 11 июля Багратиону), что к соединению со 2-й армией «уже, с моей стороны, дал [я] средство прибытием своим в Витебск»55. Получается, что остальную работу по спасению Отечества должен был проделать Багратион со своей армией! Эта работа состояла в том, чтобы, заняв Могилев, двинуться уже не к Шклову, а дальше – к Орше, выбить оттуда французов, затем воспрепятствовать их движению на Смоленск и наконец соединиться с 1-й армией под Витебском, с тем чтобы способствовать ее успехам в запланированном Барклаем генеральном сражении. При этом Барклай из-за перемены своих намерений никаких попыток встречного движения к Багратиону предпринимать не собирался.

Однако главнокомандующий 1-й армией явно не просчитал все риски, вытекавшие из этого его намерения. Во-первых, его замысел дать Наполеону генеральное сражение под Витебском не кажется продуманным и стратегически обоснованным. Само расположение Витебска севернее и несколько в стороне от главного направления на Смоленск и Москву давало противнику стратегический простор, позволяло обойти Витебск южнее и выйти к Смоленску раньше русских армий. Об этом, собственно, и беспокоился Барклай, когда писал, что намерения неприятеля состоят в том, «чтобы по направлению из Борисова, Толочина и Орши частию сил своих ворваться в Смоленск».

Во-вторых, задача, которую поставил Барклай перед Багратионом, была сверхтяжелой и, скорее всего, невыполнимой. Но, как и раньше, в ситуации с выходом 2-й армии на Бобруйск, Барклай считал, что Багратион имеет дело с незначительными силами французов, ибо большая часть Великой армии нацелена на 1-ю армию. Для Барклая как будто не существовало грозного корпуса Даву, который уже месяц двигался южнее 1-й армии по направлению Минск – Игумен – Борисов – Орша – Могилев, постоянно отсекая 2-ю армию от 1 – й. Как мы видим из записки Барклая на имя Кутузова, корпус Даву как бы «материализовался» для главнокомандующего 1-й армией только после его появления в Могилеве и лишь тогда был оценен Барклаем как реальная опасность, нависающая на левый фланг 1-й армии. Но ведь все предыдущие недели с начала войны шел изматывающий армию Багратиона «забег» с Даву, вначале к Минску, а потом к Могилеву. Барклай знал обо всех подробностях этого «состязания» из донесений Багратиона, Сен-При и других воинских начальников. Однако, готовя битву и поначалу поджидая в Витебске 2-ю армию, он почему-то не оценил «фактор Даву» и возможности французского маршала двинуться прямо к Смоленску, отрезая тем самым Барклаю путь на восток. Между тем уже сообщения о выходе французов к Орше, полученные 11 июля, должны были насторожить его. Барклай же, решившись на генеральное сражение, собирался переложить все эти проблемы нейтрализации Даву на Багратиона.

Как бы то ни было, даже приблизительный расчет показывает, что Багратион при самом удачном обороте дел все равно не успел бы к генеральному сражению под Витебском 15 июля. Даже в случае успешного занятия Могилева 2-й армии пришлось бы сделать минимум один переход до Орши, выбить из нее французов, а затем в один-два перехода дойти до Витебска, чтобы соединиться с 1-й армией. Если бы Багратион и опередил Даву у Могилева, столкновение с ним было все равно неизбежно: при движении 2-й армии вверх по Днепру, навстречу 1 – й армии, Даву, опоздавший в Могилев, обязательно бы у Орши или Шклова оказал сопротивление Багратиону при попытке того сблизиться с Барклаем. Да и сам Наполеон наверняка воспрепятствовал бы подходу 2-й армии к месту битвы французов с 1 – й армией, если не у Орши, то уж у Бабиничей обязательно. Известно, что именно туда Наполеон еще 11 июля двинул войска. Словом, при самом благоприятном исходе «забега» защитить смоленское направление и одновременно подойти к Витебску к 15 июля Багратион никак не мог.

«Следовать как наипоспешнее к Смоленску»

Несомненно, что Барклай в эти дни оказался не на высоте своего положения – увлекшись идеей генерального сражения, он не сумел просчитать все ходы и варианты действий сторон. С большим запозданием он будто прозрел и понял, что французы, владея переправами через Днепр у Орши и Могилева, смогут легко выйти на Смоленский тракт, отрезав 1-ю армию от Смоленска и от 2-й армии. Более того, в результате этой операции окружение (со стороны Даву и Наполеона) могло угрожать самому Барклаю. Именно поэтому намерение дать генеральное сражение под Витебском было признано неоправданным, рискованным. В письме Витгенштейну 15 июля Барклай писал, что «как я сего числа получил от князя Багратиона уведомление, что неприятель превосходными силами прежде его занял Могилев, по сим причинам он для соединения со мною взял свое направление еще правее, а потому, имея по обеим сторонам неприятеля и не полагая вскоре соединиться с князем Багратионом, решился сего числа оставить Витебск и чрез Поречье отступить к Смоленску форсированными маршами для совершенного соединения со 2-ю армиею»56. Кажется странным утверждение Барклая, что он только 15 июля получил известие о неудаче Багратиона под Могилевом, хотя из его письма Багратиону от 14 июля видно, что уже в тот день он знал о последствиях сражения при Салтановке. Кажется, что своими утверждениями как в письме Витгенштейну, так и потом Кутузову, Барклай стремился оправдаться, свалить проблемы с больной головы на здоровую и показать, что только неудача Багратиона помешала ему, Барклаю, пойти на генеральную битву под Витебском.

Шестнадцатого июля Барклай был почти в отчаянии. В этот день он написал письмо генералу Дохтурову, в котором сообщал, что более не сомневается: «Неприятель большими силами взял намерение пресечь нам дорогу к Смоленску». При этом он был уверен, что «нет никакой надежды… соединиться» с Багратионом и поскольку «совершенное спасение нашего Отечества зависит теперь в ускорении занятия Смоленска прежде неприятеля, то рекомендую вашему высокопревосходительству из Лиозны завтрашнего числа взять направление на Рудню и следовать как наипоспешнее к Смоленску, так, чтобы вы прибыли туда непременно чрез три дня, а самое наипозднейшее время через 4 дня и сим предупредили бы замыслы неприятельские». Дохтурову предписывалось «вспомнить суворовские марши и оными следовать к Смоленску так, чтобы быть там непременно 19 или 20 числа»57. Ему разрешалось брать провиант «реквизиционным способом». Что это означало для местных жителей, вспоминал Радожицкий: «Устрашенные жители Поречья с семействами в слезах и отчаянии в виду нашем разбегались из города в лес, на разные стороны; дома их наполнялись войсками, которые растаскивали все на биваки… Картина разрушения и человеческих бедствий в моем положении представлялась ужасною, мы коснулись отечественной собственности»58.

Итак, Барклай решился отвести основные силы 1-й армии через Поречье и Духовщину к Смоленску. Это решение, принятое хоть и с опозданием, стало несомненным благом для России. П. X. Граббе точно предсказал то, что произошло бы в противном случае: «Мы дрались бы хорошо, но без уверенности в успехе. Мы были бы непременно побеждены и последствия неисчислимы. Хвала Барклаю, что после некоторого колебания решился он на спасительное отступление»59.

Тем временем Наполеон, стоявший в пяти верстах от русской позиции под Витебском, не понял значения начавшихся перемещений русских войск – они были похожи на обыкновенные передвижения полков и дивизий накануне сражения. Он-то как раз и был занят перестановкой корпусов своей армии. Подобно шахматисту перед началом партии, он расставлял фигуры, полагая, что тем же занят и его противник. А на самом деле Барклай уже сгребал свои фигуры с доски в коробку. При этом, беспокоясь о благополучном отступлении основных сил армии, он дал Палену приказ как можно дольше задерживать противника, сражаться до последнего, что тот и делал. Уже в сгустившейся темноте армия благополучно покинула свои позиции и поспешно, форсированным маршем, отошла по дороге на Смоленск к Поречью. Путь этот был на редкость трудным. Как писал князь Н. Б. Голицын, участник перехода, на следующий день «жар был нестерпимый, войска шли день и ночь, отдыхали на привалах по два или по три часа и потом снова продолжали путь»1".

На поле битвы спустилась темнота, но Пален все еще сражался, не давая французам приблизиться к уже опустевшим русским позициям. Впрочем, как пишет П. X. Граббе, «неприятель напирал несильно, занятый постепенным сосредоточением подходивших корпусов и рекогносцировкою»61. Когда полностью стемнело, без спешки и суеты отступил и сам Пален, оставив убитых, как это принято было тогда, на поле боя, а раненых – в самом Витебске, с расчетом на милосердие противника.

Промах Железного маршала

Багратион же, не прорвавшийся в Могилев, искал брод через Днепр ниже по течению. Найти его оказалось нетрудно – в Новом Быхове была удобная переправа, здесь русские войска вполне благополучно форсировали реку. Этим успешно занимался генерал О. Ф. Кнорринг, который начал быстро наводить мост для переправы вагенбурга, в то время как «нужнейшие обозы переправлялись на паромах»62. При этом настроение у Багратиона было самое скверное – он не взял Могилев и, скорее всего, позволил Даву опередить себя на дороге к Смоленску. В письме Барклаю после неудачи под Салтановкой Багратион, без привычного для него вызова, даже с долей некоторой вины, писал: «С прискорбием еще чувствую свое настоящее положение, что неприятель, без сомнения, упредит мое прибытие в Смоленск, ибо по достоверным сведениям, сего числа мною полученным, известно, что Даву со всеми силами потянулся уже к Смоленску, а две польские дивизии прибыли в Могилев, и вслед их идут еще войска. Один взгляд на карту удостоверит вас, что он будет прежде меня там»63. Действительно, Даву, в отличие от Багратиона, мог беспрепятственно идти к Смоленску – как говорили в народе, напрямки.

В тот же день 16 июля, когда Барклай послал Дохтурова в Смоленск «суворовским маршем», войска Багратиона переправились через Днепр и быстро двинулись к Пропойску, где и заночевали. 17 июля Багратион был в Мстиславле, оттуда без помех двинулся к Смоленску. Страх, что Даву их перехватит, определенно сохранялся. Об этом свидетельствует рапорт генерала Ф. Ф. Винценгероде, посланного Барклаем с восемью эскадронами в Смоленск и далее до Могилева. 16 июля он писал Багратиону: противник в Орше, и «полагаю, что он атакует меня с этой стороны, если у него будет такое намерение, в чем я почти не сомневаюсь, поскольку Великая армия находится на пути из Витебска в Смоленск, как меня известил военный министр, потребовав, чтобы я удерживал Смоленск, елико возможно. Я предпринимаю меры, чтобы выполнить это требование, насколько мне позволяют те незначительные силы, которыми я располагаю…». Но Винценгероде не сомневался, что не удержится в Смоленске, «если неприятель подвергнет меня серьезной атаке»64.