Текст книги "Генерал Багратион. Жизнь и война"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 62 страниц)

Глава седьмая
«Подвиг скользкий и затруднительный»

Плоды тильзитской дружбы

Завершая свои воспоминания о неудачной кампании в Восточной Пруссии, Денис Давыдов писал: «Наконец, 27 июня заключен был мир. Войска наши выступили в Россию, князь Багратион отправился в Петербург, и я туда же. Отдых наш был непродолжителен: в январе месяце (1808 года) мы уже были с войсками, воюющими в Финляндии. Это напоминает мне слова незабвенного друга моего и боевого собрата Кульнева: “Матушка Россия, – говаривал он тогда, – тем хороша, что все-таки в каком-нибудь углу ее да дерутся”. В то время был еще другой угол, где дрались, – это Турция, куда князь, следовательно, и я за ним, явились по прекращении военных действий в Финляндии. Блаженная была эпоха для храбрости! Широкое было поприще для надежд честолюбия!»1 Добавим от себя: и не только для отдельных храбрецов и честолюбцев с ментиком за спиной, но и для России. Дело в том, что после подписания Тильзитского мира и явления всем столь нежданной дружбы с Наполеоном русская внешняя политика претерпела существенные перемены. Россия, как тогда казалось, предстала вместе с Францией перед всей Европой вершительницей судеб мира, или, по словам Александра I, Россия определяла «жребий земного шара». «Разделим мир» – таким было предложение Наполеона Александру в Тильзите. Условно говоря, речь шла о том, чтобы Россия и Франция поделили мир между собой, как некогда Португалия и Испания: Наполеону – запад, России – восток. При этом такое «мелкое препятствие», как противодействие Англии, предполагалось нейтрализовать с помощью континентальной блокады, а также задуманного Наполеоном и некогда поддержанного Павлом I русско-французского похода в Индию. Там-то Наполеон и намеревался переломить хребет могущества «Владычицы морей»2.

Но участники дележа мира не были равноправны – ведь ®се помнили, кто победил при Фридланде. Условия раздела диктовал Наполеон. И хотя в отношении Александра он вел себя весьма тактично и корректно, все-таки русские чувствовали в его бархатной перчатке железную руку. Император Александр – этот вчерашний спаситель и защитник священных принципов европейского легитимизма, неизменности европейского мироустройства (ради чего он, собственно, начал одну за другой две войны) – расписался в собственном бессилии и одобрил новый, предложенный ему Наполеоном, раздел Европы. При этом Александр никак не мог смягчить гнев этого мясника, почему-то страшно обозленного на пруссаков: Наполеон рубил и свежевал Прусское королевство – труд и гордость поколений бранденбургских курфюрстов и прусских королей. Подобно великим князьям Московским, Гогенцоллерны столетиями, кусочек к кусочку, всеми правдами и неправдами собирали свою державу. А тут Наполеон одним махом отрубил от Пруссии огромный кусок с половиной населения и росчерком пера сотворил для своего брата Жерома новое марионеточное Вестфальское королевство. Остальные исконные прусские земли, за изъятием Данцига, объявленного вольным городом, Наполеон великодушно возвращал прусскому королю, да и то «из уважения к Его величеству императору Всероссийскому». Большего унижения для прусского короля – этого прежде могущественного суверена Европы – трудно было придумать. К тому же и Александр находился в двусмысленном положении. Наполеон хотел подарить Александру (или только делал вид, что хотел) также и польские земли, некогда доставшиеся пруссакам во время Третьего раздела Речи Посполитой. Русский царь скромно отказался, согласившись принять лишь сущий пустяк – небольшую Белостокскую область. Тогда из «никому не нужных» польских земель Наполеон создал Герцогство Варшавское, что для Александра стало неприятным сюрпризом. Ему пришлось выпить свою чашу позора: отдать французам владения России в Средиземном море, признать субъектом политики марионеточную Рейнскую конфедерацию, согласиться (наверняка преодолевая отвращение) с тем, что братья Наполеона были признаны королями (Жером – Вестфальским, Людовик – Голландским, Иосиф – Неаполитанским). За Наполеоном Александр признал титул «императора французов». Но главное – Александр дал согласие на вхождение России в антианглийскую коалицию с Францией, точнее – присоединился к так называемой континентальной блокаде и, наконец, был вынужден объявить Лондону войну.

Словом, после «дружеского» раздела Европы Наполеон уехал из Тильзита с огромным возом трофеев, а Александр ушел со скромной «белостокской шкатулкой». Строго говоря, и такому результату следовало радоваться – мирные условия победителя под Фридландом могли оказаться гораздо более жесткими и обернуться для России территориальными потерями, а совсем не приобретениями.

Впрочем, Александр получил от Наполеона и нечто поважнее Белостока: твердое обещание не мешать расширению Российской империи на севере и на юге. Тогда это формулировали так: «Оградить покой и безопасность Петербурга и прирастить полуденные пределы нашего отечества». Сделать это предстояло посредством завоевания Финляндии и присоединения так называемых Дунайских княжеств – вассальных Османской империи Валахии, Молдавии и Бессарабии. Во имя добрых отношений с Александром Наполеон был готов изменить вековой курс французской внешней политики, неизменно поддерживавшей против России Османскую империю и Швецию. В этом-то и состоял «некоторый блеск» русских достижений, упомянутый Александром в письме к сестре Екатерине Павловне об итогах Тильзита. Теперь, после объятий Тильзита, и в политике Франции все пошло иначе: для друга Александра друг Наполеон не жалел ничего чужого, тем более что российскому императору еще предстояло поработать на поле брани, чтобы превратить виртуальные подарки Наполеона в реальные территориальные присоединения.

Стыд Тильзита быстро забылся. Зато какие открывались возможности, какие масштабные имперские цели можно было реализовать! Вот что писал, выражая тогдашнее мнение в обществе, участник Финляндской войны Фаддей Булгарин: «Россия должна была воспользоваться первым случаем к приобретению всей Финляндии для довершения здания, воздвигнутого Петром Великим. Без Финляндии Россия была неполною, как будто недостроенною. Не только Балтийское море с Ботническим заливом, но даже Финский залив, при котором находятся первый порт и первая столица империи, были не в полной власти России, и неприступный Свеаборг, могущий прикрывать целый флот, стоял, как грозное привидение, у врат империи. Сухопутная наша граница была на расстоянии нескольких усиленных военных переходов от столицы»3.

Невольно вспоминается советская риторика накануне войны с Финляндией осенью 1939 года, напрашивается сопоставление с ситуацией тех лет, когда после Четвертого раздела Польши Сталин получил от Гитлера «в подарок» прибалтийские государства и Финляндию, которую, впрочем, как и в 1807 году, еще предстояло завоевать.

«Вооруженная прогулка»

Итак, в конце 1807 года русская армия готовилась к новой войне. В Петербурге, по словам записных шутников, только и ждали «приказаний из Франции»4, чтобы начать. В день Водосвятия, 6 января, несмотря на мороз, в столице устроили необыкновенно пышный смотр войскам. В нем участвовало не менее 40 тысяч солдат. Многим это напомнило парад перед походом на войну, и не зря: вскоре, в феврале, русские войска вторглись в Финляндию, тогдашнюю провинцию Шведского королевства. Тогда, в феврале 1808 года (впрочем, как и в ноябре 1939-го), никто не думал, что эта война окажется тяжелой, – все дело предполагалось закончить к весне того же года. Для оккупации Финляндии были выделены всего три пехотные дивизии – под командованием генералов Тучкова 1-го (5-я дивизия), князя Горчакова 1-го (потом его сменил граф Каменский 2-й) (17-я дивизия) и князя Багратиона (21-я дивизия). Эти три дивизии общей численностью 24 тысячи человек составили корпус, которым командовал генерал Буксгевден – тот самый, который так безуспешно боролся с Беннигсеном в 1806 году. При этом войска находились не в лучшем состоянии. После провального Прусского похода 1806 года полки не были укомплектованы, в некоторых насчитывалось всего по 200 человек, и поэтому в них поспешно вливали вернувшихся из французского плена солдат, а также рекрут, еще не подготовленных к службе. По пути к западной границе, где тогда стояла армия и формировался корпус для похода в Финляндию, многие из них умирали от болезней. Полки, перебрасываемые на финляндскую границу после боев в Восточной Пруссии, шли оборванными и разутыми. Чтобы не позориться перед жителями столицы, их проводили по улицам Петербурга и перевозили через Неву на Выборгскую сторону по ночам.

Общая задача была проста – сам государь красным карандашом прочертил линию будущей границы от Северного Ледовитого океана через Ботнический залив до Финского залива. Эту гигантскую территорию и предстояло занять довольно ограниченными силами русской армии. Три колонны – каждая из одной дивизии – пересекли границу и двинулись в разных направлениях. Колонне Тучкова из Нейшлота предстояло идти к северу, на Куопио, с тем чтобы захватить Саволакскую область и таким образом занять восточные территории Финляндии, примыкавшие к старой границе и современной Карелии. Колонна Багратиона, перейдя через пограничную реку Кюмень, должна была двинуться на Тавагусту, то есть в центр страны. Наконец, слева от Багратиона колонна Горчакова от Фридрихсгама шла по берегу Финского залива на Гельсингфорс, имея главной целью крупнейшую шведскую крепость Свеаборг.

Когда Багратион отправился на войну, мы точно не знаем, но из камер-фурьерского журнала 1808 года следует, что в последний раз он обедал за царским столом в Зимнем дворце 21 января 1808 года. Тогда, кроме императора, императрицы и ее сестры, было 12 приглашенных, включая Багратиона. Кстати, за тем же столом, кроме придворных и министров, сидел ставший знаменитым в истории Одессы герцог Ришелье, а также не менее знаменитый в истории войны 1812 года генерал-майор Фуль – автор плана отступления русской армии от западной границы5. В следующий раз Багратион появится среди приглашенных к царскому обеду только в конце весны, 29 мая, хотя известно, что он и раньше наведывался в Петербург.

Начатое 9 февраля 1808 года, в сильный мороз, вторжение развивалось поначалу более чем успешно. Авангарды колонн двигались на лыжах, орудия и припасы везли на санях, солдат сумели тепло одеть, а провиант и водку раздавали своевременно. Главным противником русских был мороз, сильно мешавший отдыху на биваках, – в такой пустынной стране, какой была Финляндия, квартир не находилось даже для генералов. Главной же причиной легкости вторжения была полная неподготовленность к обороне шведско-финских войск, точнее, Финляндской армии, состоявшей из жителей Финляндии. Шведский король Густав IV Адольф, несмотря на многочисленные слухи о готовящейся против него агрессии, с разных сторон доходившие до Стокгольма, не предполагал, что его шурин и давний союзник император Александр решится напасть на него. С началом войны Стокгольм в особой ноте обвинил Россию в вероломном нападении, что, с точки зрения тогдашнего международного права, а также с учетом прежних договоренностей между Швецией и Россией, признававших незыблемость границ, утвержденных еще в 1743 году, было совершенно обоснованно и справедливо. Но после Тильзита все представления Александра о международной справедливости и верности утвержденным некогда договорам (ради которых он, собственно, и начал войну с Наполеоном) резко изменились. В этом смысле император Александр тогда мало чем отличался от Наполеона – общепризнанного нарушителя европейского традиционного порядка.

18 февраля главнокомандующий Буксгевден, находившийся с колонной Горчакова 1-го, вступил в Гельсингфорс и восторженно рапортовал государю, что «ни жестокий холод, ни глубина снега… нимало не ослабляют их (войск. – Е. А.) жара, и сами неприятели остаются изумленными быстротой их движений»6. 24 февраля Багратион занял Тавагуету. Никаких серьезных боев и даже сколько-нибудь заметных стычек не было – финско-шведская армия под командованием графа Вильгельма Маурица Клингспора, уклоняясь от боев, отходила к Таммерфорсу и Бьернеборгу, расположенному на побережье Ботнического залива. Столь блестящее исполнение первоначальных планов позволило русскому командованию замахнуться на большее. Тучкову было предписано двигаться из Куопио на запад через всю Финляндию и занять приморский город Ваза. Багратиону приказали наступать на север, оттесняя основные силы Клингспора к Таммерфорсу, ему же предстояло послать отряд занять Або с тем, чтобы овладеть затем Аландскими островами. Для колонны Горчакова целью стала могучая островная крепость – Свеаборг. Багратион досрочно овладел Таммерсфорсом и, не останавливаясь, двинулся за отступающим противником к Бьернеборгу, пройдя по хорошей зимней дороге 200 верст за восемь дней. На подступах к городу финны как будто собрались оказать сопротивление, но потом передумали и стали откатываться к Вазе. Багратион без особого труда, сбивая посты финнов, занял город, хотя в донесении Буксгевдена царю эта операция была представлена как серьезное сражение, в котором Багратион принудил противника «после упорного сопротивления… оставить город»7. В Бьернеборге Багратион получил приказ Буксгевдена послать вдогонку за Клингспором отряд Раевского, а самому идти в противоположную сторону, прямо на юг, к Або, и оккупировать обширную и стратегически важную Абовскую область. Багратион занял Або и взял под контроль 500-верстное побережье от Або до Вазы и Тавагусты. Раевский успешно достиг Вазы, а потом и Гамле-Карлебе, где соединился с подошедшим из Куопио Тучковым. Финнов не было и здесь – их 12-тысячная армия опять в руки не далась и ускользнула еше дальше на север, к Улеаборгу (Оулу). Передовые посты русской армии располагались в Сикакиоки. Если читатель посмотрит на карту Финляндии и найдет этот городок, то поразится тому, как же далеко, в самый дальний угол Ботнического залива, занесло имперским ветром русских солдат. 31 марта отряд полковника Вуича из колонны Багратиона без всяких помех со стороны противника занял Аландские острова.

В Петербурге, следя по карте за успехами наших войск, считали, что дело в сущности сделано и нужно только найти повод присоединить Финляндию к империи. И повод этот, хотя и смехотворный, нашелся. После начала войны шведы посадили под домашний арест русского посланника в Стокгольме Алопеуса, а также опечатали посольские дела. Это-то как раз и избрали в Петербурге поводом для аннексии Финляндии. 16 марта 1808 года была опубликована декларация, гласившая, что «арестованием российского посланника и опечатыванием дел миссии нанесено вопиющее оскорбление преимуществам и достоинству русского престола, так что не одна Россия, но все державы были тем оскорблены. По сим причинам государь объявил всем дворам, что часть Финляндии, доселе именовавшаяся Шведскою, и которую русские войска не иначе могли занять, как только силою и одолевая сопротивление, признается областью российским оружием покоренною и навсегда присоединяется к его империи». Вообще-то, это называется грабежом среди бела дня. Если бы шведские власти не посадили Алопеуса под домашний арест, а пригласили на обед к королю, все равно повод Для объявления Финляндии частью Российской империи непременно нашелся бы. Вся эта история напоминает известную басню Крылова о претензиях волка к ягненку, позволившему себе пить воду из ручья, пусть даже и ниже волчьего водопоя.

Испанская тема в финском исполнении

Итак, к весне 1808 года поход русской армии закончился. По словам его участника Дениса Давыдова, он стал «вооруженною прогулкою войск наших почти до границы Лапландии и покорением первоклассной крепости слабыми канонадами и наскоками нескольких сотен казаков»8. Финляндию заняли, присоединили к империи огромную территорию, но… страну, как оказалось, не покорили, а ее вооруженные силы не разбили. Иначе, чем «скифским вариантом», последующие действия финнов, непрерывно отступавших по своей пустынной, тысячеверстной стране, назвать невозможно. Русская армия, устремившаяся не столько в погоню за финляндской армией, сколько за «земелькой», оказалась «разбросанной по клокам», расставленной мелкими отрядами на обширном пространстве Финляндии. Это было неизбежно – каждую оккупированную область надо было контролировать, в городах и вдоль побережья требовалось расставлять гарнизоны, посты и пикеты. Но не это было самым важным. Уже с начала войны, несмотря на легкость, с которой была занята страна, стало заметно, что, вопреки воззваниям и призывам русского командования, финские и шведские солдаты оружия не складывали, а местные крестьяне выказывали некую строптивость завоевателям и почему-то не встречали русских хлебом и солью как «освободителей от шведского ига». Финны и шведы отступали быстро, но в полном порядке, при всесторонней поддержке населения, снабжавшего их всем необходимым – от продовольствия до теплой одежды (мехов и шкур). Наши же солдаты шли «лишенные сих пособий», а поэтому изымали нужное им силой, что вскоре привело к началу партизанской войны или, по словам Давыдова, «войны народной». Она вспыхнула весной 1808 года. 15 апреля финляндское командование перешло в контрнаступление под Сикакиоки, и финляндцы дважды разбили русские отряды. Сначала потерпел поражение знаменитый гусарский генерал Яков Кульнев, который распылил свои силы во время боя, благодаря чему у противника оказалось численное преимущество, когда, как писал Денис Давыдов, «огневое дело обращается в штыковую резню. Финны и шведы в этом роде битв достойные состязатели русских. Схватка была молодецкая, но превосходство численной силы неприятеля над нашей торжествовало… Мы уступили место сражения»9.

Потом у города Револакса финляндцами был опрокинут и уничтожен отряд генерала Булатова, а командир отряда, сражавшийся до конца, тяжелораненым попал в плен10. Генералу Тучкову 1-му, главному корпусному начальнику на этом направлении, пришлось дать приказ об отступлении корпуса. Казавшийся поначалу легким поход превратился в подлинное испытание для армии. Как писал Ф. Булгарин, «финляндская война была в одно время ученой, народной, наступательной, оборонительной и во всех случаях чрезвычайно упорной с обеих сторон. Успех столько же зависел от тонких соображений военных действий, от маневров в стране, почти непроходимой для наступающего войска по причине теснин, болот, гор, рек, озер и мрачных лесов, встречающихся на каждом шагу, как и от быстрого натиска и решительности. Отчаянное сопротивление шведского войска и жителей Финляндии, возможность, представляемая неприятелю озерами, переменять свою позицию и переноситься за позицию наступающих, трудность сообщений, недостаток крепостей для учреждения операционного центра внутри земли, малое народонаселение, рассеянное на большом пространстве, и вообще страна бесплодная, без больших городов и селений, не представляющая возможности продовольствовать войско местными средствами, – все это противопоставляло чрезвычайные трудности к скорому и успешному окончанию войны. Почти на каждом переходе надлежало брать крепкие позиции, наподобие природных крепостей, не надеясь других последствий, как возможности подвинуться далее в пустыню и, удаляясь от своих запасов, терпеть еще большую нужду». Особенно трудно приходилось завоевателям весной, когда «вскрытие рек и озер вжимало войска наши в дороги, врезанные, подобно желобам, в непроходимую поверхность, и лишало равнин и прямых сообщений, словом, того простора для наступательной войны». И вообще, как это часто бывает, на карте все казалось таким простым и ясным, ибо «на карте нет снегу, особенно глубокого, что широкие дороги, на ней показанные, превращены тогда были в тропинки, по которым конница не могла идти иначе, как в один конь, пехота – рядами, а артиллерия и тяжести – с чрезвычайным затруднением, так что вместо двадцати пяти и тридцати верст… дивизия не в состоянии была проходить в сутки более десяти или двенадцати верст»".

Первые две, пусть и весьма скромные, победы финлядцев над русскими войсками разрушили, как писал Булгарин, «очарование насчет нашей непобедимости». Победы были встречены бурей восторга в Стокгольме и в самой Финляндии, где, по словам историка этой войны А. И. Михайловского-Данилевского, «народонаселение поднялось против русских». В сопротивлении финнов прослеживалась осмысленная система. Партизанские отряды, которые возглавляли кадровые военные, снабжались оружием и боеприпасами из особых тайников, что позволяло им быстро выступить в поход12. Финские крестьяне, прекрасные охотники, вели из укрытий меткий огонь по небольшим партиям русских войск, шедшим по лесным дорогам между городами. Как вспоминает русский участник походов в Финляндии, «нельзя было свернуть в сторону на сто шагов от большой дороги, чтобы не подвергнуться выстрелам, и это затрудняло нас в разъездах и препятствовало распознавать местоположение… Это отзывалось уже Испанией» – страной, где шла такая же партизанская война против наполеоновских войск.

Отряды партизан, вооруженные дубинами, косами и топорами, нападали на русские конвои, обозы, окружали и уничтожали отдельные отряды. Самым известным партизанским командиром стал некто Роот, финн, унтер-офицер. Он был «везде и нигде», непрерывно переходил с места на место, всюду разорял русские посты, перехватывал курьеров, нападал на транспорты с продовольствием и припасами корпуса Тучкова и однажды чуть не захватил склады в городе Таммерфорсе. Естественно, что война была взаимно жестокой: партизаны пытали и предавали мучительной смерти пленных и раненых, которых закапывали в землю живьем, сжигали на кострах. Не было пощады и пленным партизанам. Самой гуманной казнью для них было повешение за шею. Действия финских партизанских отрядов напоминали действия наших партизан против французов в 1812 году: те же приемы засад, те же способы заманивания и убийства исподтишка. Кстати, всему тому, что широко применялось в финских дебрях, учил русских крестьян поэт-партизан Денис Давыдов. Возможно, что он набрался опыта именно во время финляндской кампании.

Воодушевленные этими первыми победами, финны и шведы (а последние в большинстве жили вдоль побережья Ботнического залива) активизировались. Генерал Сандельс, один из самых способных шведских командующих, одержал победу над отрядом полковника Обухова и вернул Швеции Куопио и всю Восточную Финляндию. Не менее досадная для русских история произошла на Готланде и Аландских островах. Как только в конце апреля немного расчистилось ото льда море и со стороны Швеции показались суда, аландские островитяне восстали почти на всех островах и, соединившись с высаженным шведами десантом, окружили стоявший на островах гарнизоном отряд полковника Вуича и принудили его к сдаче. Это болезненное поражение русской армии почти совпало с поражением русских моряков контр-адмирала Бодиско, не сумевшего удержать Готланд и капитулировавшего со своими 1800 солдатами и матросами без боя. Бодиско был отдан под суд, который разжаловал его в матросы, но государь помиловал горе-адмирала. Вообще, русский флот показал свою полную непригодность к военным действиям на Балтике (как и Черноморский флот в устье Дуная во время тогдашней Русско-турецкой войны) – лучшие корабли и боевые экипажи в это время, так сказать, «защищали родину» в Средиземном море на Ионических и иных островах, а на Балтике остались худшие из кораблей, да и моряки-балтийцы доблестью тогда не блистали. Так, за почти демонстративное нежелание вступать в сражение с неприятелем был на 24 часа разжалован в матросы командующий русским флотом адмирал Ханыков, а ряд командиров кораблей уволены со службы без выслуги лет. Из-за утраты Аландских островов в военной верхушке разгорелась настоящая распря. Буксгевден донес государю на Багратиона, который якобы утверждал, что отряд Вуича удержит Аландские острова. Багратион же ссылался на генерала Шепелева, а тот – на самого Вуича, будто бы клявшегося, что сам с «чухной справится». Попал под следствие и Тучков 1-й, допустивший фактическую утрату контроля над Финляндией. В мае русским войскам пришлось оставить Гамли-Карлеби, а в июне произошел ожесточенный бой в городе Ваза. Проникшие в город вдоль берега шведские и финские солдаты вместе с жителями защищали от наступавших русских войск каждый дом и каждую улицу. После того как противник был изгнан, разъяренные русские солдаты сочли город взятым с боя, и начался невиданный в этих местах грабеж, о котором жители помнили потом еще лет сто… Вскоре вспыхнуло вызванное высадкой шведского десанта народное восстание против русских войск в Христиненштедте, подавление которого стоило русскому командованию потери трехсот человек. Эти события уже касались командования группы войск, находившихся в Або, то есть Багратиона, хотя в самом Або все было спокойно. Как пишет Давыдов, он приехал в 21 – ю дивизию, которой командовал Багратион, весной 1808 года и «попал на балы и увеселения. Князь Багратион объявил нам, что 21 – й дивизии ничего другого не оставалось, кроме веселья, ибо военные действия в Южной Финляндии прекратились и вряд ли после покорения Свеаборга, Свартгольма и мысов Гангоута и Перекелаута возобновятся». Русские красавцы-офицеры утомлялись в волокитстве и танцах «с неловко прыгающими чухоночками, довольно свежими и хорошенькими»11.

Эпидемия среди генералитета. Вскоре Багратион уехал в Петербург. Согласно формулярному списку, сразу же после занятия Або 10 марта, «приказом апреля 12-го дня отпущен в отпуск до излечения болезни, почему 23-го числа того же месяца оставил армию»14. Вообще, эта война поражает странной эпидемией, напавшей почти исключительно на командование русских сил в Финляндии. То заболевал Багратион, то Каменский, то (причем дважды) Барклай де Толли. Неведомая болезнь косила других корпусных командиров: князя Голицына, Тучкова 1-го, Витгенштейна. Наконец «заболел» и сам Буксгевден и на этом основании ушел в отставку. Думаю, что причина болезней генералов заключалась в том, что военные действия не имели регулярного, постоянного характера; генералам казалось, что Финляндия завоевана, там было скучно, а столица и двор находшшсь рядом – в двух днях пути. Впрочем, скоро, как сказано выше, аборигены развеяли скуку русских генералов своими неожиданными действиями…

К лету 1808 года в руках русских оставалась только Южная Финляндия. В их стане было заметно некоторое замешательство, которое не сгладил несомненный успех: после двух с половиной месяцев осады «произошло необъяснимое» – комендант Свеаборга Карл Улоф Кронштедт по неизвестным причинам сдал эту хорошо подготовленную к осаде и считавшуюся неприступной крепость с гарнизоном в 7 с половиной тысяч человек, имевшую на стенах 2 тысячи орудий. Боеприпасов и продовольствия в крепости хватило бы на целый год осады. Сдача Свеаборга была тем более обидна шведам, что к этому моменту залив очистился ото льда и прежняя серьезная опасность взятия крепости русскими со льдов, ее окружавших, исчезла. Фраза «произошло необъяснимое» позаимствована мной из современной «Истории Швеции», хотя уже тогда случившееся объясняли тем, что под крепость была заложена «золотая мина», которая и «взорвалась». Для подкупа офицеров – противников короля, а значит, потенциальных союзников русских, были отпущены деньги из русской казны, но, как установлено историками, сам комендант крепости к взяткам был непричастен. Буксгевден получил орден Георгия 2-й степени, но был этим недоволен – он считал, что достоин Георгия 1-й степени. Государь же думал иначе и более скромно поощрил, как значилось в указе, «благоразумную предусмотрительность» главнокомандующего. Ведший переговоры с комендантом крепости вице-адмиралом Кронштедтом инженер-генерал П. К. Сухтелен стал кавалером ордена Владимира 1-го класса. А больше царь не наградил никого из многотысячного осадного корпуса. Случай беспрецедентный в военной истории – ведь была взята важнейшая крепость, которую называли «Северным Гибралтаром».

Ход событий вынудил русское командование начать переброску в Финляндию из Петербурга новых сил: рекрут, частей гвардейского корпуса, а также 6-й пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Барклая де Толли. Ему, как и стоявшему под Вазой генералу Раевскому, было поручено совместными действиями покончить с армией Клингспора в Центральной Финляндии. Но Барклай, который был вынужден вновь отвоевывать Восточную Финляндию, как и Раевский, царского приказания выполнить не смог – действия финляндских войск, а также в особенности партизан, были весьма успешны. Барклай взял Куопио, но, как писал А. И. Михайловский-Данилевский, прошел туда «среди пламени народной войны». Как известно, победить в такой войне всегда крайне сложно, «истребить партизанов было невозможно, рассыпаясь, укрывались они в недоступных местах. Все жители были с ними в заговоре»16. С подобным видом войны русская армия столкнулась впервые и испытывала серьезные трудности: коммуникации (а они были весьма протяженные) постоянно прерывались, курьеры попадали в ловушки, доставка продовольствия в войска с побережья вглубь страны была настоящей проблемой, а местные жители отказывались даже за деньги снабжать захватчиков провиантом. То в одном, то в другом месте крупные отряды русских войск оказывались отрезанными от основной армии и друг от друга. Так произошло с отрядом генерала Н. Н. Раевского, составлявшим треть русских вооруженных сил в Финляндии. Раевский, вначале стоявший под Вазой, в Лилькиро, должен был действовать в согласии с Барклаем. Но ему было не до этого – Финляндская армия, имевшая численный перевес и обладавшая умением воевать в тех местах, непрерывно наступала. Раевскому пришлось отойти от Лилькиро к селению Лаппо. Там 1 июля произошло неудачное сражение с войсками Клингспора. Раевский, потеряв довольно много людей, продолжил отступление и оказался в Алаво – партизанском крае, где его солдаты голодали, питаясь грибами. Положение его отряда в какой-то момент стало отчаянным, и командиру с немалым трудом удалось прорваться в Тавагусту. О совместных действиях с Барклаем не могло идти и речи.

Обобщая присланные рапорты своих подчиненных, оказавшихся в тяжелом положении в разных концах Финляндии, Букегевден заговорил иным, чем в начале кампании, языком. В донесении императору от 14 июля он признал, что «не только покорение Финляндии, но и самое удержание ее за нами и защита ее становятся час от часу затруднительнее и неодолимее», и что восторжествовать над неприятелем не удастся в ближайшее время. Выход Букегевден, как и другие воинские начальники, видел в усилении армии новыми подкреплениями. Он считал, что «при теперешних обстоятельствах только 50-тысячная армия будет достаточна удержать Финляндию»17. А когда государь потребовал подготовить высадку на шведский берег, главнокомандующий запросил еще 50 тысяч солдат сверх тех войск, которые были у него. Из опыта разных войн хорошо известно, что если командующий оккупационными силами просит подкреплений для «окончательного усмирения» оккупированной страны, то наверняка дела его обстоят плохо.