Текст книги "Генерал Багратион. Жизнь и война"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 62 страниц)

После некоторого перерыва, связанного с ожиданиями следующего хода Моро, Суворов решил играть в свою, задуманную ранее игру. 7 мая Казале и злосчастная Валенца были благополучно заняты Милорадовичем и Швейковским и следом началась переправа основной массы войск через По. Тем самым Суворов заходил в тыл Моро, стоявшему между Валенцей и Алессандрией. Моро, предчувствуя заготовленный ему капкан, решил отходить, но не в сторону Турина, а вдоль подошвы Апеннинских гор, к крепости Чева и далее, через дефиле, в Генуэзскую Ривьеру. Но оказалось, что Чева – ключ к проходу на Ривьеру – занята австрийским отрядом в 350 (по данным Суворова – 250) человек, которые героически отбивались от посланного Моро шеститысячного отряда генерала Груши до 20 мая, когда Груши был вынужден оставить всю затею со взятием этого орлиного гнезда. И все-таки Моро, прижатый к Апеннинам, сумел вырваться из горной ловушки: за три дня и три ночи под проливным дождем его солдаты построили новую дорогу и по ней перешли Апеннины, буквально ускользнув от союзников.

Видя, в каком отчаянном положении у подошвы Апеннин оказался его противник, Суворов не стал преследовать его, а решил двинуться прямо на Турин. С одной стороны, тем самым он упускал Моро, который теперь мог соединиться с идущим из Тосканы Макдональдом, но с другой – занятие столицы Сардинского королевства получило бы колоссальный политический отклик в Европе (что впоследствии и произошло). За какой-то месяц почти вся Северная Италия была освобождена от французов! Пали Милан и Турин. До французской границы оставалось 100 верст…

И опять Багратион был впереди – 14 мая он занял Риволи, что вблизи Турина, а затем и дорогу к Пиньеролю, тем самым прикрыв Турин со стороны французского побережья.

Вся река Треббия была в огне

Тем временем свой героический марш из Неаполя в Геную совершат генерал Макдональд. Его 30-тысячная армия шла по опустошенной, мятежной стране, без продовольствия, без обуви. Макдональд выступил из Неаполя в конце апреля и 14 мая был уже во Флоренции, а 18-го прибыл в Лукку, преодолевая по жаре большие пространства. Когда же Моро спустился в Ривьеру, общая численность французских войск возросла до 55 тысяч человек. Теперь можно было дать бой союзникам, тем более что их значительные силы по мере завоевания Северной Италии распылялись – несколько крепостей продолжали сопротивление, и вокруг них приходилось держать крупные отряды. В переписке с Моро Макдональд сумел согласовать план совместного наступления на союзников Неаполитанской и Итальянской армий. План этот состоял в двойном ударе по Тортоне – крепости, которая контролировала подходы к Милану и Турину. Макдональд, усиленный польской дивизией Домбровского, должен был перейти Апеннины, двинуться к Болонье и Реджио, затем по правому берегу По ударить по Пьяченце и Вогере, а там рядом и Тортона – место встречи с Моро, который, начав позже, чем Макдональд, должен был двигаться к Тортоне из Генуи через Гави и Серравалле. Макдональд, начав движение 29 мая, действовал стремительно и отважно. Он спустился с гор и 1 июня сбил австрийцев у Модены, захватив в плен около 1600 человек, а затем двинулся к Пьяченце.

Суворов, находясь в Турине, осознавал грозящую ему опасность со стороны Макдональда. Еще не имея никаких сведений о движении французов, 30 мая он неожиданно двинул с разных точек все свои силы к Алессандрии (между прочим, в цитадели этой крепости сидел в осаде французский гарнизон), причем войска, хорошо отдохнувшие в столице Пьемонта, прошли 90 верст за двое с половиной суток. В Алессандрии Суворов вроде бы мог похвалить себя за предусмотрительность – доселе неведомо откуда и куда идущий Макдональд проявил себя под Моденой, а потом под Пьяченцей, то есть достаточно близко. Но вскоре Суворов понял, что, напротив, он запаздывает – инициатива у противника, который ведет целенаправленное наступление: у Пьяченцы австрийская дивизия К. Отта 5 июня была сбита французами, и Отт, а потом и посланный к нему на помощь Мелас слали Суворову отчаянные просьбы о сикурсе. Тогда Суворов предписал армии форсированным маршем двинуться к реке Тидоне, которую французы уже перешли, нанеся затем удар по австрийцам. Сам же Суворов поспешил вперед, взяв с собой Багратиона, который передал командование авангардом великому князю Константину. С главнокомандующим было четыре казачьих полка и два полка австрийских драгун. Суворов подоспел в самый критический момент сражения – Отт и Мел ас с трудом сдерживали наступление Макдональда. Предоставлю слово лучшему из биографов Суворова генералу А. Ф. Петрушевскому:

«Русских прибыло так мало, что на стороне французов все-таки оставался численный перевес, но эта разница пополнялась присутствием Суворова. Явился в нем гений войны, прилетел дух победы. Вскакав на возвышение, он окинул долгим, внимательным взглядом поле сражения. Именно в подобные моменты, когда дело касаюсь его неподражаемого глазомера, он был истинно велик. Два казачьих полка, не успев перевести дух, полетели вправо, во фланг Домбровскому с поляками, а против фронта сто были посланы драгуны; другие два казачьих полка понеслись под начальством суворовского племянника Горчакова грозить правому флангу французов. Наступление французов задержалось, а поляки были приведены в совершенное замешательство. Успех, конечно, был минутный, но в подобных случаях каждая минута и дорога. Показалась на дороге голова русского авангарда. Исполняя приказание Суворова, великий князь не медлил; под палящим зноем пехота не шла, а бежала; колонна растянулась Бог знает как далеко, люди выбились из сил, падали рядами, и многие из упавших уже не вставали. Но остальные продолжали идти на выстрелы, и скоро голова колонны подошла к полю боя (по сведениям Старкова, войска прошли за сутки 105 верст! – Е. А.). То были храбрые из храбрых, люди, не только крепкие телом, сколько могучие духом, на них-то Суворов и рассчитывал, поставляя правилом, что “голова хвоста не ждет”»… Почти с ходу подошедшие батальоны были брошены в бой. Этот марш к Треббии навсегда вошел в учебники военного дела как выдающееся военное событие. Недаром противник Суворова генерал Моро назвал его «вершиной военного искусства». А уж он знал, о чем говорил. Нужно было обладать гением выдающегося полководца, чтобы совершить такой львиный бросок…

Бесценность минуты. Для Багратиона, сразу назначенного Суворовым командующим левым флангом, сражение при Треббии стало подлинной школой полководческого искусства. Суворов проявил тогда гениальные способности полководца. В этом он был похож на Наполеона, также понимавшего цену времени, мгновения в бою. Великий французский полководец не раз почти дословно повторш слова Суворова: «Деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время всего дороже!» Багратион рассказывал, что когда он получил приказ к наступлению, он подошел к Суворову и тихо сказал ему, что нужно подождать отставших в дороге – в ротах налицо всего по 40 человек. Суворов в свойственной ему парадоксальной манере отвечал на ухо Багратиону: «А у Макдональда нет и 20; атакуй с Богом. Ура!» Н. А. Орлов не без основания пишет, что, «очевидно, Багратион не уясни/г себе важности минуты, благоприятной для перехода в наступление против ошеломленного и уже истощенного боем противника; число не могло здесь играть слишком большой роли. Суворов же прекрасно оценил минуту; не для того же и делал крайнюю форсировку движения войск и смелый удар конницей, лично им приведенной, чтобы потом ожидать и, быть может, пропустить минуту. Войска дружно ударили по неприятелю»25.

Не менее важной была и моральная подготовка войск. Суворов, прекрасно знавший солдатскую психологию, целенаправленно готовил свою армию к победе. Багратион вспоминал, что при выходе в сторону Пьяченцы Суворов передал ему бумажку, на которой были написаны двенадцать французских слов с переводом на русский язык. Это были слова: «Балезарм» («Опусти оружие!»), «Пардон, жете ле зарм!» («Сдавайся, бросай оружие!») и т. д. «Отдавая мне, – вспоминал Багратион, – написанные слова, говорил: “Князь Петр! Смотри! Чтобы все выучили наизусть, знали их, буду спрашивать”. Как скоро люди начинали уставать, пооттягивались от передовых, тогда фельдфебели, грамотные унтер-офицеры и даже многие офицеры начинали читать слова, Александром Васильевичем данные; все собирались в кучки к читающим, слушали, шли и затвержившги, забывая усталь для того, чтобы не показаться перед отцом Александром Васильевичем немогузнайками. Вот была прямая цель этих французских слов»26. Думаю, что автор (или Багратион) ошибается: не желание отвлечь солдат от трудной дороги и не опасение прослыть презренным для Суворова «немогузнайкой» составляли суть урока французского языка под жарким солнцем Италии, а намерение внушить солдатам уверенность в победе. Так же Суворов поступил и перед штурмом Праги, раздав по войскам подобный «самоучитель» польского языка для победителей.

С той же целью он вводил в заблуждение казаков, написав в приказе, что войск у Макдональда не 38 тысяч, а 21 тысяча, да и то «из коих только 7000 французов, протчие всякой зброд реквизиционеров», что было неправдой. Зато сколь воодушевляюще начаю этого приказа:«1. Взять армию в полон…»27 И это о грозном противнике, впервые за всю кампанию численно превосходящем союзников! Наконец, Суворов категорически запрещал употреблять в бою команды «Стой!», «Назад!», «Отступаем!». Как анекдот рассказывают историю о том, что при Треббии и потом при Нови Суворов догнал бегущих в тыл солдат и стал кричать им: «Молодцы, ребята, заманивай их, заманивай. Спасибо, ребята, что догадалися!», а потом, остановив бегущих, скомандовал: «Теперь пора, вперед, ребята, и хорошенько их»28.

Первый день сражения при Треббии закончился тем, что атаки французов и поляков были отбиты, а сами они отброшены за реку Тидону, причем Багратион сыграл в этот момент первую скрипку – во главе конницы разбил полки Домбровского и прорвал каре генерала (будущего маршала Франции) К. П. Виктора, что в сражениях бывает крайне редко. Макдональд отступил на несколько километров к Треббии, собирая свои потрепанные войска, нуждавшиеся в отдыхе, поджидая подхода дивизий генералов Оливье и А. Р. Монришара, а главное – надеясь на Моро, который должен был вот-вот спуститься с Апеннин. У Суворова тоже подошли не все войска, но он решил не оттягивать новое свидание с Макдональдом. 7 июня, по его приказу, союзники тремя колоннами двинулись от Тидона к Треббии и Нуру, чьи русла шли параллельно реке По. Как всегда, авангардом командовал Багратион. Как только противник обнаружил себя, Суворов дал приказ о наступлении всем трем колоннам. Перед Багратионом, имевшим в подчинении 6 батальонов пехоты, 2 полка казаков и 6 эскадронов австрийских драгун, как и 5 июня, оказались поляки Домбровского. Они бились отчаянно, мстя Суворову и Багратиону за залитую кровью Прагу и униженную Варшаву, но сила солому ломит, и легионеры Домбровского были отброшены. Австрийцы тоже действовали успешно, и Макдональд был отброшен уже за Треббию.

Третий день сражения стал решающим. Макдональд, зная о своем численном превосходстве и рассчитывая, что в тыл Суворову ударит Моро, утром 8 июня приказал войскам перейти Треббию и ударить по противнику. И опять Багратиону достался Домбровский, с дивизией которого завязалась жаркая схватка на «нашем» берегу Треббии, – Домбровский пытался охватить фланг русских. Но основной удар Макдональда пришелся на русский центр – корпус Розенберга, который начал с жестокими боями отступать. Розенберг поехал к Суворову просить помощи, но получил отказ. Багратион, по записи Старкова, вспоминал об этом эпизоде: «Утомленный старец, отец русских богатырей, слез с лошади, лег отдохнуть, прислонясь спиной к огромному камню, и наблюдал движение боя. К нему явился Андрей Григорьевич Розенберг и вслед за ним князь П. И. Багратион. Вот точные слова князя П. И. Багратиона, передаю их так, как только могу припомнить: “Я был… почти не в силах держаться на линии боя, видел ясно, что если малейшее подкрепление прибудет к неприятельской линии против меня, я не удержусь на месте. Люди мои до высочайшей степени ослабели в силах, число их уменьшалось каждую минуту от неприятельского огня. Жар в воздухе был ужасный. Последний запас моих гренадер пустил я в бой, ружья худо стреляли, замки и полки у ружей запеклись накипом от пороха. По этой крайности я шибко понесся к Александру Васильевичу и в минуту нашел его на несколько возвышенном месте в полулежащем положении, в одной рубашке. Китель был возле него, и он держал его за рукав. Я заметил, что у него был жаркий разговор с Розенбергом. Увидавши меня, Александр Васильевич сказал: 1А! Князь Петр! Здравствуй, Петр!1 и в то же мгновение обратился к Розенбергу, говорил: 1Ваше высокопревосходительство! Андрей Григорьевич! Подымите этот камень, вот этот, что я лежу возле него1. Розенберг молчал. 1Не можете? А? Ну, так стало, так же не можно, чтобы, помилуй Бог! и русские отступали! Ступайте, помилуй Бог, ступайте, держитесь крепко! бейте! гоните! Смотрите направо! а иначе, помилуй Бог, вам будет худо! Мы – русские, не ундер-куфт, не мейсенеры!1 И Розенберг уехал. 1Ступайте шибко к Меласу (командующему австрийцами. – Е, А,), – приказывал Александр Васильевич одному из своего штаба, – скажите ему, чтобы он всеми силами в колоннах бил врага в средину, а запасы за собою близко, шибко, прямо бил бы!., непременно, помилуй Бог, бил бы насквозь французов… конница наблюдает, часть ее несется быстро вперед – рубить! Штыки! Ты там будь – смотри!1 Обратясь ко мне, спросил: 1А? что, Петр? как1 – 1Худо, ваше сиятельство! – сказал я, – силы убыли, ружья худо стреляют, неприятель силен и…1 Александр Васильевич не дал мне досказать, начал говорить: 1Помилуй Бог! Это нехорошо, князь Петр! Лошадь!1 Сел и понесся к моей линии. Устремив все внимание в свою линию, я и не заметил, как он приказал, чтобы полк козаков и батальон егерей, ставший лишь из боя в запас на отдых, неслись шибко за нами. Мы въехали в мою линию. Боевые ратники увидали отца родного Александра Васильевича и оживились. Натиск на французов пошел сильнее, и, ей-Богу, сделалось чудо! Беглый огонь наш усилился, ружья стали стрелять, люди, от усталости едва переводившие дух, оживились, все воскресло, облеклось в новую силу! Александр Васильевич велел ударить в барабаны сбор, и в одно мгновение ратники мои неслись из рассеянной линии в совокупность. 1Князь Петр, – сказал Александр Васильевич, – ударим! прогоним! это облегчит победу над врагом1. И вся линия моя по его воле шибко бросилась вперед. Французы сбиты с мест, опрокинуты штыками, копьями, немного их спаслось от смерти. Это облегчило меня на несколько времени”»21.

И хотя во всем этом рассказе есть налет легендарности, анекдота, одно несомненно – появление Суворова среди солдат было для них колоссальным стимулом и могло если не изменить коренным образом ситуацию, то, как и считал Багратион, «облегчить на несколько времени» тягостное положение войск.

Словом, первоначальный план Суворова наступать преимущественно правым флангом (Багратион, Повало-Швейковский) и охватить левый край Макдональда не удался. Французы повели сильную встречную атаку на русский центр (Розенберг), где особенно отличались свежие дивизии Монришара и Оливье. Но русские и австрийцы выстояли, и неожиданно появившаяся подмога в виде австрийской кавалерии генерала И. И. Лихтенштейна перетянула колебавшуюся чашу весов на сторону союзников – французы отошли за Треббию. Это была уже третья река, за которую Суворов в течение одного сражения отгонял противника. Но он был недоволен – противник не был сломлен, и Суворов приказал наутро готовиться к наступлению. Ночью на военном совете в Пьяченце генералы Макдональда высказались за отступление – общие потери составляли 15 тысяч человек (из 33–35 тысяч, что насчитывались перед боем), артиллерия расстреляла боезапас, моральный дух солдат, отошедших уже за третью реку, был сильно подорван неудачами. Потери союзников составляли около шести тысяч человек. Макдональд приказал отходить в темноте, а чтобы спутать противника, велел части конницы до утра поддерживать бивачные огни в лагере, создавая впечатление, что французы готовятся утром к бою.

Как только Суворов узнал об отступлении французов, он дал приказ двигаться вперед: «По переправе через реку Треббию сильно бить, гнать и истреблять неприятеля холодным оружием, но покоряющимся давать пардон подтверждается. Не назначается места для следования армии, потому что неизвестно, какую дорогу избрать неприятель может, а предписывается только, на всех его путях скоро догоняя, храбро поражать». Вскоре Пьяченца была занята австрийцами Меласа, а колонна русских полков и австрийских драгун Розенберга настигла Макдональда (точнее – дивизию Виктора) у реки Нуры, и часть французских войск была окружена и пленена (взято 3 знамени, 4 орудия, 1029 человек пленных, в том числе легендарный во времена революционных войн Овернский полк, а также обоз и канцелярия генерала Виктора).

Этот эпизод также отражен в формулярном списке Багратиона, и здесь мы вновь отмечаем, что общую победу значительной группировки войск в трехдневном сражении Багратион приписал только себе: «…побив на месте 1824, в плен взял 1606 человек, в том числе 1 шефа, 3 полковников, 116 офицеров, 13 знамен и две пушки». Впрочем, это простительное преувеличение, присущее всем храбрецам. Как замечал Н. А. Орлов, другой участник этого сражения Грязев «весьма цветисто рассказывает, что это он с 60 охотниками заставил Овернский полк положить оружие. Кажется, здесь проявляется слабость, общая большинству участников, приписывать всё себе и думать, что они служили центром событий».

Макдонатьд отступал так поспешно, что это скорее походило на бегство. По всем канонам тогдашнего ведения войны, союзники одержали полную, безоговорочную победу. Так случилось, что в тех местах, где Суворов победил Макдональда, в 218 году до нашей эры великий Ганнибал разгромил войска римлян. Павел был в восторге от победы при Треббии, в Вене восторг был умеренным – отношения с гофкригсратом у Суворова совсем испортились.

Борьба за чужое счастье. Отношения Суворова с Веной не сложились по нескольким причинам. Еще находясь в столице Австрии, Суворов, как уже сказано, совершенно игнорировал гофкригсрат и его руководителя, влиятельного барона Тугута, что, конечно, сразу же настроило военное руководство империи против русского фельдмаршала. Столь недипломатичное поведение объясняют нежеланием Суворова связывать себе руки инструкциями и диспозициями, которые ему предлагались. Но дело в том, что австрийская армия составляла костяк объединенных сил союзников, а ее генералитет как раз пунктуально подчинялся Тугуту и стоявшему за его спиной императору Францу. Из-за этого все время возникали разногласия между союзниками, и Суворов постоянно нарушал предписания Вены. Ничего хорошего из этого конфликта выйти не могло. Убедившись, что Суворов не слушается гофкригсрата, Тугут стал через его голову отдавать приказания австрийским генералам.

Не совпадали и политические цели предпринятой войны. Суворов получил от своего императора широкие политические полномочия, которые в конечном счете сводились к мессианской идее освобождения Италии и Европы от французского завоевания («идти спасать Европу», «Францию во Франции исправить»), уничтожения вновь образованных республик и восстановления на освобожденных территориях старых режимов. Иначе думали в Вене, рассматривая русскую армию лишь как вспомогательные силы, действующие в рамках австрийской политической доктрины. Венскому начальству страшно не понравилось, что Суворов, заняв Турин, сразу же восстановил власть сардинского короля, пригласил Карла Эммануила приехать с Сардинии в Пьемонт, в то время как австрийцы намеревались сами занять часть Северной Италии и ввести там свою администрацию. Принимал Суворов и представителей кардиналов, видевших в нем спасителя Ватикана и папы. Суворов жаловался Павлу, что венский кабинет «делал мне строжайшие выговоры за то, что якобы я вмешивался в политические дела с сильнейшим подтверждением, чтобы я на будущее время от того удерживался»31. Не разделяли австрийские руководители и сверхзадачи Суворова, который стремился к Парижу. Даже после победы при Треббии император Франц настаивал на своем: «Ныне более чем когда-либо убеждаю вас без дальнейших отлагательств предпринять и окончить осаду Мантуи, а для того назначить генералу Краю достаточно войск (а там в осадном корпусе и так было 20 тысяч человек, которые Суворову были позарез нужны в поле. – Е. А.). Сверх того, я требую, чтобы ему подчинены были в продолжении всей осады генералы Отт и Кленау для обеспечения правого берега реки По. О наступательном движении армии моей чрез Валис или Савойю во Францию теперь решительно и помышлять не должно, как уже сообщил я вам в повелении от 2 (13) мая. Также не могу никак дозволить, чтобы какие-либо войска мои, впредь до моего предписания, употреблены были к освобождению Рима и Неаполя. Следовательно, в настоящее время вы должны все свое внимание обратить на покорение Мантуи и затем стараться овладеть еще мало-помалу другими крепостями: Алессандриею, Тортоною, Нови и проч. Занятием этих пунктов и преградою путей и проходов чрез Альпийские горы следует пресечь сообщение Италии с Франциею»32. Словом, Вене нужен был послушный наемник, исполнитель замыслов гофкригсрата и правительства. Но не таков был Суворов: «Я волен, служу когда хочу, из амбиции, я не наемник, не мерсенер, который из хлеба послушен…» Он жаловался Павлу, что австрийцы требуют от него планов военных действий для последующего их утверждения, что при всем желании неисполнимо. Несколько утрируя ситуацию, Суворов писал, что император Франц «желает, чтобы ежели мне завтра баталию давать, то я бы отнесся прежде в Вену. Военные обстоятельства мгновенно переменяются, по сему делу для них нет никогда верного плана». А посылать в Вену «липу», вести с Тугутом фальшивую переписку, соглашаться с ним Суворов не хотел. К тому же, как каждый выдающийся полководец, он был политиком, но никак не дипломатом, и поэтому не сумел увязать свои мечты и намерения с политической линией Вены, найти общий язык с теми, кто его пригласил на эту войну, – уже в который раз в истории Россия вела «не свою» войну, проливая кровь за чужие, в конечном счете далекие ей интересы. Забегая вперед отметим, что вся пролитая в Италии русская кровь впиталась в песок – не прошло и года, как Наполеон восстановил власть французов над Италией.

Союзники не преследовали Макдональда – отчасти потому, что смертельно устали от форсированных маршей, а отчасти из-за начавшегося от дождей разлива рек. Макдональд, переформировав свою армию в три дивизии, сжег большинство повозок, собрал с местного населения продовольствие и контрибуцию и, бросив множество раненых в окрестных деревнях, ретировался через Апеннины в Тоскану. Его общие потери были огромны – французы и поляки потеряли половину армии, и потому он привел к Моро только 14 тысяч человек. Потери победителей составили 5 с половиной тысяч человек или даже больше, судя по серьезности сражений. Но зато победа была на стороне союзников.

Так или иначе, Макдональд более не был опасен для Суворова. Вот здесь и возник важный вопрос для полководца, который четко сформулировал Н. А. Орлов: «Когда именно следует, при действиях по внутренним линиям, прекратить операцию против одного из противников, чтобы броситься на другого? Удачное решение этого вопроса зависит от таланта полководца, верности его глазомера, и Суворов решает вопрос блистательно: несмотря на весь соблазн доконать Макдональда преследованием, фельдмаршал положил 10 июня остановиться, 11-го дать дневку своим измученным войскам, а 12-го – обратиться против Моро». В истории ошибки в «глазомере» случались не раз: известно, что после разгрома русской армии под Нарвой в 1700 году шведский король Карл XII счел, что русские с их царем Петром не представляют опасности, и не пошел на Новгород, а устремился на того, кто ему тогда казался сильнее, – на союзника Петра Великого польского короля Августа II, и в итоге просчитался…

Моро к этому времени перешел Апеннины и медленно двигался на Тортону, пытаясь маневрами отвлечь союзников с тем, чтобы получить возможность (пока Суворов идет на Макдональда) ударить по их тылам и вместе с Неаполитанской армией взять их в клещи. 8 июня Моро занял Тортону и двинулся к Вогере. В сражении 9 июня с отрядом графа Бельгардо у Касино-Гроссо французы сумели отбросить союзников за реку Бормидо.

Тут Моро получил известие о поражении и отступлении Макдональда. Некоторое время он пытался сбить и запутать Суворова ложными маневрами и слухами, будто он намерен двинуться на Турин. Позже Моро говорил: «Я был, несомненно, уверен, что мое мнимое вторжение в Пьемонт озаботит Суворова, потому что слабая сторона сего полководца, которого, впрочем, я ставлю наряду с Наполеоном, заключалась в том, что он излишне тревожился при каждом нарочно делаемом мною ложном движении». Ниже будет более подробно сказано о состоянии информативного обеспечения тогдашних армий, но замечание Моро верно – не раз Суворов активно реагировал на ложную информацию о движении противника. Но на этот раз ухищрения не помогли – 12 июня союзная армия двинулась к Алессандрии и Вогере, причем из-за сильной жары шла преимущественно по ночам. Моро решился опять отойти в Генуэзскую Ривьеру. Там он соединился с Макдональдом, пробравшимся с большим трудом по прибрежным тропам из Тосканы в Геную.

В рескрипте императора Франца, процитированном выше, было все же заслуживавшее внимание Суворова место – о крепостях. Суворов полагал, что главное – разбить полевые армии французов, а крепости сдадутся сами по себе. Но этого не происходило. Возникала парадоксальная ситуация – в Алессандрии, Вогере, Милане, Турине был и сосредоточены союзные войска, в Милане даже располагалась Главная квартира, а между тем в их цитаделях с большим запасом пороха, ядер, провианта сидели тысячи французов, которые порой, заскучав в осаде, совершали вылазки, беспокоившие союзников. Так, 15 июня Суворов прибыл в Алессандрию, а три дня спустя французы сделали вылазку из тамошней цитадели и затем повторили ее (правда, без успеха) 26 и 27 июня. Суворов понимал, что осада современных европейских крепостей – дело сложное, а главное – долгое, требующее колоссальных усилий, земляных работ, доставки осадной артиллерии. Да и риск при штурме огромный – наверняка он вспоминал Измаил, Прагу и другие крепости, им взятые в кровопролитных штурмах. Но делать нечего – с крепостями нужно было как-то разбираться. Всего под командой Суворова состояло не менее 110 тысяч человек, а свободных от осадной и гарнизонной службы, тех, кого можно было выставить в поле, не насчитывалось и трети – 31 тысяча, даже с приходом из России десятитысячного корпуса генерала М. В. Ребиндера. 9 июня, вдень, когда сдалась Туринская цитадель, крепость Алессандрии начали планомерно обстреливать из осадных орудий. Суворов провел на глазах у осажденных французов показательные учения войск по штурму крепостей – опыт по этой части у него был огромный. В итоге 11 июля крепость – одна из лучших в Италии – сдалась союзникам, которые теперь взялись за Тортону. Багратион со своим авангардом прикрывал осаду со стороны дороги на Нови и Акви. Наконец 17 июля прорвался главный нарыв – австрийскому осадному корпусу сдалась первоклассная крепость Мантуя с гарнизоном в 10 тысяч человек и 672 пушками. Гофкригсрат мог быть доволен. В Вене считали, что именно с падением Мантуи в Италии достигнута победа. В этом был резон: Мантуя – сильнейшая по тем временам крепость – держала под контролем всю Северную Италию.

Там, за Серравалле, опасность!

Суворов за прошедшие после Треббии полтора месяца обдумал план дальнейших действий. Суть этого плана состояла в занятии Генуэзской Ривьеры, чтобы полностью очистить Италию от французов и подготовить плацдарм для вторжения весной 1800 года во Францию. К тому времени французы оставили Тоскану, и казачий полк под командой графа Егора Цуката был с восторгом встречен во Флоренции и Ареццо. Австрийцы без труда заняли порт Ливорно и Лукку. Под натиском отрядов кардинала Руффо пал Неаполь. Туда вернулся король Неаполитанский Фердинанд IV, начались жестокие расправы с республиканцами, которых, по некоторым сведениям, было казнено около 40 тысяч человек. Словом, французское владычество в Италии заканчивалось. И все единодушно признавали в этом особую заслугу Суворова. Он же готовился к финалу кампании: «Стыдно мне было бы, чтобы остатки Италии в сию кампанию не опорожнить от французов».

Готовя генуэзскую операцию, Суворов выбрал самое острое решение – через Тендский проход двинуться в Ниццу, и тогда отсеченный от Франции противник будет вынужден сам очистить Ривьеру, «а еще лучше отрезать ему самое отступление». Все другие варианты, по мнению Суворова, привели бы к сложной и непредсказуемой горной войне. Это было понятно уже по операции, которую Суворов поручил 21 июля Багратиону. К этому времени тот опять стоял у Нови, в Посоли, где его войска установили кордон, не допуская, чтобы местные жители возили провиант на Ривьеру. Сами же русские отчаянно страдали из-за отсутствия чистой воды. Суворов приказал Багратиону бросить кордонную службу и взять у французов форт Серравалле, буквально висящий на скале над дорогой из Нови в Геную. Миновать его по пути на Ривьеру было невозможно. А таких фортов и крепостиц на горных дорогах с римских времен было настроено десятки. Их до сих пор можно видеть с шоссе, ведущего из Милана в Геную. Но Багратион, благодаря своей толковости и хорошим инженерам, управился с фортом всего за 36 часов. Правда, поначалу вышла небольшая заминка. Отряд его подошел к крепости, и тут стали поступать сведения о том, что к Серравалле приближается десятитысячный корпус французов. Суворов написал Багратиону, что сведения эти сомнительны – «сама Сервала столько никак не стоит, дабы для нее что тратить, и так лучше бы было ее бросить… и благовременно назад, не вступая ни в малое дело, токмо постыдно будет, ежели по-пустому. Я на все даю волю… Исправляйтесь к лучшему, направляйте и сообщайтесь с командующими»34. В этом отрывке видно то доверие, которое Багратион заслужил у совсем не склонного кому-либо слепо доверяться Суворова.