Текст книги "Спецназ обиды не прощает"

Автор книги: Евгений Костюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 15

По местам боевой славы

Ковальский задремал за столом, сложив кулаки под щекой. Фикрет затащил водителя в пункт дегазации, раздел и поливал его из шланга. Панин рассеянно передвигал на столе остатки закуски, совершенствуя свою схему. Вдруг он оглянулся и спросил:

– А Махсум? Где он?

– Курить пошел с тобой, – пробормотал Сергеич, не открывая глаз. – Куряки. Лучше бы пива достали еще. Пить охота.

Через несколько минут Панин понял, что Муртазанов исчез, и убрал со стола помидор. Схема стала выглядеть не так живописно, но зато проще. Не было ни зажигалки, ни помидора, ни луковых стрелок. Только пара огурчиков в окружении чесночной шелухи.

– Сергеич, подъем, – сказал он.

– Не моя смена, – отрезал спящий Ковальский. – С двух часов заступаю. По московскому времени.

– Подъем, тревога. Заложник сбежал.

Ковальский поднял голову, протер кулаками глаза и сказал:

– Далеко не уйдет. Найдем по следу. Он ствол захватил?

– Естественно.

– Значит, не пропадет, – сказал Ковальский. – Пойдем, поищем. А то опять вляпается в историю.

– Вы куда? – спросил Фикрет.

– Скоро придем, – успокоил его Панин. – Может, он свалился тут поблизости где-нибудь. Пил же наравне с нами.

Он и сам заметил логическую уязвимость этой фразы. Из нее следовало, что они тоже должны свалиться где-нибудь поблизости. Но они не свалились. Спотыкаться спотыкались, это было. Но чтобы свалиться? Они шагали по шпалам, перелезали через забор, на четвереньках пробирались под трубопроводами и вышли, наконец, на асфальт. Ветер шумел в голых кронах деревьев. Цепочка фонарей освещала пустую улицу.

– Постой, надо привести себя в порядок, – сказал Вадим. – Мы уже в черте города. Здесь очень важно выглядеть прилично.

– Ну и как я выгляжу? – спросил Ковальский, пригладив усы.

Вадим отлепил от его плаща шматок рубероида, отряхнул песок, носовым платком стер со спины известковое пятно. Потом попросил осмотреть себя. И тут же пожалел об этом, подвергнувшись энергичным шлепкам и потряхиваниям.

– Хорош, – заключил Сергеич, поставив его на асфальт. – Просто король паркета.

Если не считать домов с темными окнами и закрытых магазинов, город начинался с павильончика, над которым горела неоновая вывеска «KAFE». Внутри было светло и тепло, по крайней мере, здесь не было пронизывающего ветра.

За одним из столиков сидели трое ночных прожигателей жизни, они пили чай и курили одну сигарету по очереди. Нежная мелодия лилась из радиолы – гитара, кларнет, восточные барабаны…

Сергеич устроился на шатком стуле, а Вадим подошел к стойке. Прожигатели жизни даже не повернулись в его сторону. Им было хорошо. Из-за стойки поднялся старик в когда-то белой куртке чайханщика.

Панин немного понимал по-азербайджански, но говорить стеснялся. Тем более сейчас, когда ему совсем необязательно было показывать свои познания, а потом объяснять их происхождение.

– Добрый вечер, – сказал он и услышал, что прожигатели жизни заскрипели своими стульями. – Вода есть?

– Есть.

– Бадамлы?

– Нарзан.

– Жаль, – сказал Вадим. – Две бутылочки нарзана. Русские деньги берете?

– Пятьдесят рублей.

– Спасибо.

– Садись, – сказал чайханщик. – Сейчас будет вода.

Он подсел к Сергеичу. За соседним столиком послышались приглушенные голоса.

– Я воду заказал, – отчитался Вадим.

– Про Махсума не спрашивал?

– Рано еще. Надо контакт установить с населением.

– По-моему, население уже не способно контактировать, – сказал Ковальский.

Чайханщик принес две бутылки кисловодского нарзана, хрустальную пепельницу, стаканы тонкого стекла и тарелку с зеленью и мелко нарезанной сухой брынзой.

Вадим разлил воду по стаканам, и за соседним столиком кто-то засмеялся, а кто-то разочарованно промычал. Он оглянулся.

Один из прожигателей, смеясь, щелкнул по носу другого. А третий, краснолицый толстяк в плюшевой кепке, сказал:

– Они спорили, да. Что вы будете водку пить.

– На сегодня хватит, – сказал Панин.

– Россия-матушка? – спросил толстяк.

– Она самая.

Прожигатели заговорили между собой. Глядя через стеклянную стену, Вадим увидел, что по улице катит полицейский «жигуль». Он толкнул ногой Сергеича под столом и тихо спросил:

– Как насчет сопротивления властям?

– Это смотря какие власти.

– Власти тут специфические. С ними надо повежливее. Здесь вообще очень ценят вежливость, – сказал Вадим. – И знакомства. Может, еще кто-то меня помнит. Это может пригодиться.

– Или наоборот, – заметил Ковальский.

– Но ты все-таки не горячись, если что.

Машина медленно проехала мимо чайханы, и прожигатели заговорили громче. Один из них сказал:

– Я извиняюсь, братишки. Вы откуда «бадамлы» знаете?

– А что такого? – Вадим повернулся к нему, дружелюбно улыбаясь. – Хорошая минеральная вода. Раньше продавалась у нас в аптеках. Лучше всяких нарзанов и «ессентуков».

– Конечно, лучше, – сказал толстяк. – Бадамлы это супер. Первый место в мире.

Панин увидел, что чайханщик смотрит на него из-за стойки и незаметно манит пальцем. Он встал и подошел к нему, доставая деньги.

– Хорошая музыка. Турецкая, да? Можно у вас разменять рубли на местные?

Чайханщик кивнул и повернул ручку радиолы, прибавляя звук. Пересчитывая десятки Вадима, он проговорил, не шевеля губами: «Долго не сиди. Они под планом. [14]14
  «под планом» – накурились анаши


[Закрыть]К кому приехали?» «В командировку», – ответил Вадим, разглядывая портреты на манатах. «Тут ищут кого-то. Сегодня спрашивали. Им надо два русских. Осторожно ходи».

– Спасибо, – сказал Вадим. – А сюда не заходил наш товарищ? Пошел за водой и пропал. Такой высокий, в кожаной куртке.

– Давно?

– С полчаса назад.

– Не заходил.

– Он не русский, – сказал Панин. – Чеченец.

– Все равно не заходил. Никто не заходил.

– Ну, пойдем дальше искать.

– Э, зачем пойдем, зачем искать? Сам придет, куда он денется? – сказали за столиком. – Вы уже хорошие, не надо никуда ходить. Мы тоже хорошие, сидим, никуда не идем уже. Расскажи лучше, как там Питер? Как мосты, еще разводят? Я видел, как разводят. Это супер.

– Питер стоит, еще держится, – сказал Сергеич.

– Никуда не ходи, расскажи, как сейчас русские живут без нашей нефти. Зачем нас бросили, все уехали? Кто вам что-нибудь плохое делал? – все более обиженным тоном говорил худой прожигатель жизни.

– Не слушай его, – сказал толстяк в плюшевой кепке. – Все его друзья алкаши уехали, он скучает. Друзья, да.

– Без друзей нельзя, – сказал Ковальский. – С друзьями надо встречаться, хотя бы раз в десять лет, но надо.

– Мне хорошо, – сказал толстяк. – Мои друзья в Москве. Везу туда гвоздики, всегда меня встречают. Я им говорю, приезжайте. Нет, боятся. Война, говорят. Э. Где война? Какая война? Слушай, когда все поправится?

– Когда-нибудь поправится. Обязательно поправится.

– Почему так говоришь? – спросил худой.

– Потому что Волга впадает в Каспийское море.

Входная дверь распахнулась, и ветер зашевелил бахрому вокруг входа, зазвенел висячими стекляшками светильников. На пороге стояли два милиционера. Вадим знал, что теперь их называют полицией, но это были почти те же самые милиционеры, с которыми он когда-то обходил места погромов и убийств. Не в меру упитанные и не так давно брившиеся в последний раз. В глазах их застыл мучительный вопрос – ну почему они должны шататься по ночам, когда все их естество тянется к мягкой подушке?

Один из них поздоровался и вошел в чайхану, второй остался на пороге, со скучающим видом разглядывая настенный календарь турецких авиалиний.

Милиционер купил пачку сигарет, распечатал ее и тут же закурил. Сергеич поморщился и отпил воды.

Второй милиционер отвлекся от календаря и что-то спросил у чайханщика. Чайханщик отрицательно покачал головой.

Милиционеры вышли, прикрыв за собой дверь. За углом хлопнули дверцы машины, затарахтел разношенный мотор.

– Опять кого-то ищут, – сказал толстяк. – Какие-то приезжие бандиты кого-то застрелили. Не здесь, там, в Баку. Криминогенный обстановка совсем плохой стал. Там, в Баку.

– А у вас? Как у вас с этим делом? – спросил Вадим.

– Э, у нас совсем другой город. У нас свой закон. Все друг-друг знаем. Даже на блядки нельзя ходить, все раньше тебя знают, куда пошел.

Панин заметил, что пальцы толстяка густо украшены татуировками, и понял, откуда тот так сносно владеет русским.

– Как-то странно они ищут, – сказал Сергеич. – Я уже собрался документы показывать.

– Зачем документы, – сказал толстяк. – По человеку видно.

– Видно, да, – сказал худой прожигатель жизни. – Видно, какой документ ты им показывать будешь. Фамилия «макаров», да.

Все сдержанно посмеялись, и толстяк хлопнул худого по подставленной ладони.

– Спасибо за компанию, – сказал Вадим, вставая, – но все-таки надо товарища найти. Если он сюда зайдет, скажите, что мы ждем его дома.

– Знаем твой товарищ, да, – сказал худой. – Фамилия «калашников».

Развитие темы вызвало более бурный смех аудитории. Начинало сказываться специфическое воздействие анаши, и смех становился неудержимым.

Они вышли на улицу, и ветер принялся хлопать полами их плащей. Уворачиваясь от ветра, Вадим сказал:

– Не догоним мы его. Скорее всего, он уже далеко. Тормознул машину и уехал.

– Ну и хрен с ним. Одной проблемой меньше.

– Неохота возвращаться, – сказал Вадим. – Давай прогуляемся. Тут недалеко.

Ковальский огляделся. Он явно не одобрял эту затею.

– Не волнуйся, – сказал Вадим. – Сумгаитцы никогда не сдадут нас бакинцам. В крайнем случае, сами зарежут. Но ни один сумгаитский милиционер не станет рисковать жизнью и пытаться задержать опасных вооруженных преступников по просьбе бакинского начальства.

Подняв воротники, они шагали по темным аллеям, и Вадим рассказывал Сергеичу о вечном противостоянии двух городов. Возраст Баку превышал полторы тысячи лет, а Сумгаит появился на карте всего-то лет пятьдесят назад, но противостояние это было вечным. Хотя бы потому, что в сумгаитцы попали жители прибрежных браконьерских поселков, а поселки эти были известны еще древним арабам как места добычи икры, когда еще и Баку-то не было. И Фикрет, между прочим, из такого же поселка, и все его предки добывали осетра, и всегда это было браконьерством.

Он немного преувеличивал, отчасти под влиянием выпитого, отчасти чтобы заинтриговать слушателя. Сергеичу были бы неинтересны законопослушные предки.

Они вошли в темный двор. Вадим остановился, разглядывая окна на третьем этаже.

– Все, пошли обратно, – сказал он наконец.

– Ты здесь жил?

– Мог бы жить. Если б женился. Но не успел.

– Ты собирался жениться на азербайджанке?

– У нее мать русская.

– Хочешь зайти к ней?

– Она здесь больше не живет.

– Морем пахнет, – сказал Сергеич.

– Здесь близко. Хочешь, сходим?

– Холодно.

– А у меня с собой есть, – сказал Вадим и похлопал по карманам плаща. – Согреемся.

Ковальский только руками развел. Они дворами выбрались на набережную, постояли за углом, пропуская одинокую машину, и перебежали через освещенную улицу. Перемахнув через кусты, они спустились по песчаному склону между сосен, перебрались через какие-то трубы, промочили ноги, напугали бродячих собак и в конце концов устроились на пляжной скамейке недалеко от воды. Странно, но здесь не было ветра. Наверно, его гасили волны.

Бутылку и пару огурцов Вадим захватил с собой почти машинально. Опыт совместной работы с К.С. Ковальским приучил его всегда иметь аварийный запас выпивки на тот случай, если шефу покажется, что необходимо добавить.

А таких случаев в последнее время было все больше. Впрочем, добавлять приходилось совсем немного. Иногда хватало одной стопки, чтобы объявить, наконец, торжественный вечер закрытым и рухнуть в чью-нибудь постель. Эту постель тоже приходилось организовывать Панину. В пьяном виде Сергеич женщин стеснялся, но, опохмелившись, кидался на каждую. И в обязанности заместителя входило недопущение случайных связей. В его блокноте было два десятка телефонов, обведенных розовым фломастером.

Чем кончится сегодняшнее мероприятие, предугадать было трудно. Вадим то и дело вспоминал, что они находятся на сопредельной территории без малейшего прикрытия, и начинал оглядываться. Ковальский сидел на песке, привалившись спиной к скамейке, и кидал ракушки в набегающие волны. «Чего замолчал?», спрашивал он, выводя Панина из приступа панической бдительности, и Вадим продолжал рассказывать, почему он так и не женился на единственной любимой женщине. «А я думал, ты был женат. Ты же развелся?» «Развелся. Но с другой»…

Иногда все происходящее казалось ему сном. Наверно, потому, что ему часто снилось возвращение сюда, к этому городу, к этому песку и морю. И в этих снах все происходило ночью.

Ночь – наша, говорила Рена. Днем ты принадлежишь работе, вечером – друзьям, ночью ты только мой.

Как мало было этих ночей… И как много было потом других.

И начиналось это тоже ночью. Это была новогодняя ночь. Жена не прилетела из Питера. Просто не захотела. И он, сменившись с дежурства в 23.00, собрался ехать в свою пустую квартиру на окраине, выпить самого советского шампанского перед самым цветным телевизором, да и отоспаться за весь год и на год вперед. Но автобус выбился из графика, и в 23.45 Панин еще был на другом конце города. Такой иллюминации он прежде не видел. В домах не было ни одного темного окна. Во дворах горели костры, и пахло шашлыками. Кто-то уже кричал «ура», наверно, встретив Новый Год по ташкентскому времени. И Вадим не выдержал, свернул во двор и взбежал по лестнице. Здесь жил его друг, и за столом нашлось место, и штрафная рюмка домашнего коньяка была вручена ему, как своему, со словами «Вур, бизе чат!», что означало «Пей, догоняй нас!». И он догнал, и перегнал, и был новый год бакинский, а потом московский, и была женщина, с которой так приятно просто сидеть рядом, а еще приятнее танцевать, и даже мыть посуду с ней было приятно. А через пару дней какая-то незнакомка поздоровалась с ним на улице, улыбаясь. Улыбка вспыхнула и сразу погасла, и ее лицо окаменело высокомерно, как только она поняла, что ее не узнали. И ему пришлось оборвать разговор с агентом, и бежать за ней, и долго путано объясняться, и только охапка нарциссов слегка поправила положение. И на каждой следующей встрече Вадим просто старался загладить свою вину.

Однажды он устроил новоселье. Квартиру-то он получил давно, но все ждал жену, чтобы начать обустройство. Не дождался, устроился сам, и созвал друзей, давно намекавших на недопустимость пренебрежения традициями. Все пришли с женами. Вадим был с Реной. Ее торт заткнул рты даже самых строгих моралистов.

В отпуск он слетал в Ленинград, выдержал там три дня и вернулся к Рене. Надо было разводиться. Но жена считала, что развод помешает его карьере. Рена тоже так считала.

Карьере капитана Панина помешало совсем другое. Для чекистов началась война, и он носился по фронтам, выдергивая из-под огня женщин и детей, оставляя мужиков разбираться между собой, не в силах помешать этому. Он писал Рене, она не отвечала. Его контору придавили, Железного Феликса опрокинула мутная волна. В один из тех смутных дней Вадим пришел домой с мешком документов, которые надо было сжечь, с запасными паспортами и табельным стволом под мышкой, готовый к переходу на нелегальное положение, если все пойдет по немецкому сценарию. Ему совсем не хотелось повторить судьбу гэдээровских товарищей, преданных всеми. Жена что-то твердила про мебельный магазин, где надо было выкупатьгарнитур. Он тупо посмотрел на нее. Выкупать? Ему приходилось выкупать трупы. «Нам надо срочно развестись, – сказал он. – Развод и девичья фамилия. С моей фамилией теперь тебе будет трудно». Это подействовало, и она все сделала сама, быстро и четко.

На следующий же день после развода он дозвонился до Сумгаита, и его друг Вагиф, запинаясь, пригласил его на свадьбу. Панин извинился, что не может приехать, и Вагиф не стал настаивать. «Ты только не говори ей, что я звонил», попросил Вадим. «Понял, шеф, – сказал Вагиф. – Ты только не обижайся, шеф. Такая жизнь. Ей тоже надо жить. Мне тоже надо жить. Всем надо жить».

– Черт, Димка, я никогда не видел тебя таким пьяным, – сказал Сергеич, пытаясь подняться с песка. – Давай искупаемся.

Вода оказалась теплее, чем можно было ожидать от начала марта. Ковальский шагал впереди, отсвечивая белой задницей. Волны с шипением и плеском разбивались об него, обдавая Вадима ледяными брызгами. Песчаное дно было твердым и ребристым, иногда под ногу попадался камень, обросший скользкой травой. Вадим не выдержал и нырнул, чтобы спрятаться от холодного ветра, а потом плыл, задевая дно кончиками пальцев. Где-то рядом в темноте пыхтел и отплевывался Сергеич.

Потом они бегали вдоль прибоя, чтобы обсохнуть. Согрелись остатками водки, оделись, так и не избавившись от песка, и торопливо покинули пляж. Поднимаясь по склону парка, Вадим оглянулся. Над морем уже пролегла мутно-розовая полоса рассвета. Ковальский тоже оглянулся и сказал:

– Вторую ночь гудим. Хорош, пора браться за дело. Димка, начинай обдумывать план.

Это прозвучало самокритично, бодро и конструктивно. Вадим честно попытался собраться с мыслями и набросать план действий. Но мысли отказывались собираться, и план не набрасывался. Пока все шло само собой, и получалось неплохо. Их хотели убить, но они остались живы. Их приказали поймать, но они остались на свободе. Обкуренные уголовники в ночной забегаловке могли пырнуть их ножом, но не пырнули. Ныряя в ночное море, они могли разбить башку об камни, но не разбили.

– План такой, – сказал Панин. – Добраться до койки и спать, спать и спать. Утро вечера мудренее.

– А если мы вечером проснемся?

– А вечернее утро еще мудренее.

Так и получилось. Они проснулись вечером, и увидели новых людей за столом. С ними был и Махсум. Новые люди пили чай и тихо переговаривались. Муртазанов сказал:

– Садитесь, мужики, чай пить будем. Потом этим козлам звонить будем. По серьезному говорить будем.

ЧАСТЬ III
«НЕ ПРЕДЪЯВЛЯЙТЕ СВОИ ДОКУМЕНТЫ»

Глава 16

Система Станиславского

Когда Клейн скрылся за углом дома, Степан Зубов огляделся и зашел в чайхану. Он занял свободный столик, поставив тяжелую сумку под стул. Пока он рылся в сумке, перекладывая вещи поудобнее, на столике откуда-то появился чайник и стаканчик с блюдцем.

Чай был настоящий – вишневого цвета и с запахом южной ночи. Зубов посмотрел на часы. Прошло только три минуты.

– Свободно?

Он машинально кивнул, и за столиком устроился человек в кожаной куртке. Русский, грузный, лет сорока. Не местный. Он тоже был с большой сумкой, и устроил он ее так же, как и Зубов, под стулом, потом пригладил ладонью короткие седые волосы и оглянулся. Степан Зубов и не оглядываясь знал, что за спиной у него сидят какие-то старики, а слева и справа есть два свободных столика. «Почему он подсел ко мне?», подумал Зубов. «Наверно, распознал приезжего. Надо было отшить его, но уже поздно». Бесшумно подлетел чайханщик и поставил на стол еще один чайник со стаканом.

– Ваши собираются в автобусе, – сказал чайханщик, протирая стол.

– Спасибо, сейчас пойдем, – сказал седой и повернулся к Зубову. – Не могу я местный чай пить. Люблю, но пить не могу. Беда. Вкус, запах, все нормально. Но после первого стакана режет в желудке, и все.

– А мне нравится, – сказал Зубов.

– Ну, пей, пей, – сказал седой.

Он встал, вытянул из-под стула свою сумку, в которой глухо брякнул металл, и вышел, оглянувшись на Зубова.

Через семь минут Зубов и чайханщик совершили несложную валютную операцию. Еще через две минуты Зубов вышел из чайханы и остановился за углом, неторопливо прикуривая.

Сигары он оставил у Марины. Сигара вещь домашняя, а в дорогу лучше брать сигареты. Не жалко выбросить, не докурив.

С Клейном они договорились – если что, разбегаемся. Пробиваемся поодиночке. Место сбора там-то и там-то, по таким-то дням, таким-то часам.

Если враги все-таки вычислили Рену, они вполне могли устроить у нее засаду. На этот случай Клейн и послал к ней своего человека. Человек надежный. Но не всемогущий. Так вот, если все-таки будет засада, то здесь уже никто не поможет. Значит, действуют такие структуры, что шансов нет. И остается только разбежаться, пробиваться, добираться до места сбора и ждать, ждать, ждать.

И вот прошло ровно пятнадцать минут, и Клейн не вышел из дома Рены. Зубов постоял на углу, прикуривая и незаметно оглядываясь. Штрафная минута. Он отметил «ауди» с водителем, читающим в темноте, и микроавтобус на тротуаре – зеленый «транспортер».

Зажигалка, наконец, перестала стрелять искорками, выдала язычок пламени, и сигарета занялась. Больше стоять нельзя. Он поднял тяжелую сумку и пошел вперед, не оглядываясь. Всё. Надо уходить.

Между домами, на выезде из двора, стоял автобус – серый ПАЗ с черной полосой по борту и с занавесками на окнах. Передняя дверь была открыта, и на подножке стоял человек в камуфляже типа «камыш». Заметив Зубова, он что-то сказал кому-то внутри автобуса, кивнул и сошел с подножки, оглядывая безлюдную улицу. Был он невысоким и плотным, шея шире головы, руки дугой. Типичный борец-тяжеловес. И двигался он по-борцовски мягко, чуть подав плечи вперед.

«Федотов?» Зубов чуть не выронил сумку от удивления и радости, но тут же очнулся. Человек, похожий на прапорщика Федотова, был моложе Зубова. А Федотову сейчас должно бы исполниться пятьдесят пять… Прапорщик Федотов пришел в спецназ из пограничников. Несмотря на борцовскую комплекцию, он был непревзойденным мастером горной подготовки и на занятиях беспощадно гонял молодняк по скалам, не различая званий, должностей и наград. После войны он уволился и уехал к себе в Душанбе.

Нет, это не Федотов. Тяжеловат, сутулится. И этот камуфляж…

В годы службы у Зубова такого камуфляжа не было. На боевые они надевали пропыленные робы, случалось работать и в халате с чалмой, но в расположении спецназовцы ходили в простом мотострелковом «хэбэ». Пятнистая «эксперименталка» была привилегией прилетающего начальства. С тех пор у него выработалась стойкая неприязнь к тем, кто в мирной жизни носит всякие камуфляжи или, к примеру, высокие ботинки-берцы.

Но, похоже, этот Камыш жил не самой мирной жизнью.

– Сюда, сюда, – приказал он, глядя на Зубова.

«Засада», подумал Степан Зубов, и повеселел. В чайхане он успел переложить косметичку с кольтом из сумки под плащ. А в нагрудном кармане жилета лежал его маленький ПСМ. И если это и в самом деле засада, то ему сейчас предстоит более веселое занятие, чем разбегаться, пробиваться и уходить на дно.

Из автобуса выглянул еще один, и Зубов признал в нем седого, который только что ненадолго подсел к нему в чайхане.

Уже двое, считал Зубов. Кажется, еще один за рулем. «Троих кладу на месте. Уходить буду через двор», решил он, увидев, что между домами просвечивают фонари параллельной улицы и виднеются кроны деревьев.

– Ну чего так долго, – недовольно сказал Камыш Зубову. – Вы сюда не чай пить приехали.

Зубов перехватил сумку левой рукой, а правую встряхнул, расслабляя пальцы.

– Сумку в автобус, – сказал Камыш, – а сам вон туда. Держать угол. Кто побежит – задерживать. Но без шума. Может быть женщина с ребенком, может быть один ребенок. Если бежит мужик, он может быть вооружен, его не трогать. Позовешь нас и дуй за ним, но осторожно. Вопросы есть?

Команда «дуй» была одной из неуставных команд прапорщика Федотова. И Зубов еще раз подивился сходству. Он молча закинул сумку на плечо и пошел на указанный угол. Камыш проговорил ему вдогонку:

– Сумку-то оставь. Вот куркуль…

«Они меня за своего приняли, – подумал Степан. – Хорошее начало. Подыграть им, что ли по системе Станиславского?». На углу он обнаружил столбик со знаком автобусной остановки. Грамотно, отметил Зубов. Стоит себе запоздалый пассажир, ожидает автобуса. Интересно, здесь и в самом деле остановка, или они этот столбик сами установили?

Отсюда ему было видно часть дома, в котором скрылся Клейн. Улица, на которой стоял Зубов, огибала скверик с густыми кустами, скамейками, кипарисами и соснами – хорошее прикрытие от пистолетных пуль. А за киоском можно и остановиться, чтобы расстрелять преследователей, когда они будут продираться через кусты. Парочка сидит на скамейке. Ну, нашли местечко… Парень-то должен сообразить, что делать при стрельбе? На всякий случай надо будет встать левее, чтобы не задеть их…

Он все рассчитал, но расчеты не понадобились. Захлопали дверцы машин. Зачихал, заводясь, мотор автобуса. Камыш выскочил из-за угла и махнул ему: «Сюда!»

Из дома вышли двое в сером камуфляже, встали спиной к выходу. Вывели Клейна. Руки его были свободны, но он не пытался убежать. Подлетела белая машина, Клейн сел на заднее сиденье вместе с двумя охранниками.

Времени на размышления не оставалось. Позиция была удобной, а вот сил маловато. Сейчас белая машина с Графом повернет на эту улицу и проедет мимо меня, рассчитывал Зубов. Стреляю в водителя из кольта. Охрана выскакивает из машины. Должна выскочить. Кладу дальнего, пока он не спрятался за машину, а от ближнего прячусь за скамейку, он выдвигается, кладу его наверняка. Граф уже за рулем, подбирает меня, я на заднем сиденье отстреливаюсь от автобуса с Камышом и «седым». Хватит попадания в радиатор.

Этот расчет занял в его мозгу ровно столько времени, сколько надо, чтобы сунуть руку под куртку и нащупать рукоятку кольта. Но этого времени хватило и на то, чтобы увидеть, как из подъезда выходят еще какие-то люди, и как они на ходу заскакивают в подкативший «транспортер».

Отставить, скомандовал Зубов с досадой.

Автобус с занавесками на окнах вырулил из-за угла. На подножке стоял Камыш.

– Ну ты что, заснул? – крикнул он Зубову.

«По крайней мере, буду держаться поближе к Графу. Пока они не разобрались. А разберутся – им же хуже будет», решил Зубов. Он спрятал кольт обратно за пояс, подхватил сумку и побежал, догоняя автобус. Задняя дверь раздвинулась, он закинул туда сумку и запрыгнул сам.

Внутри было довольно просторно. Вместо обычных сидений в салоне были две лавки вдоль стен, а в проходе, на оцинкованном полу стояли спортивные сумки, такие же, как у Зубова. Он насчитал двенадцать сумок. Усмехнувшись, добавил свою. Пусть будет тринадцать.

На лавках сидели двое. «Седой», любитель местного чая. Второго Зубов обозначил Щуплым. Он был узкоплечий и сутулый, в длинном вязаном свитере и в большой кепке типа «аэродром».

Водителя не было видно за переборкой. Камыш был четвертым противником.

Щуплый привстал и полез в карман, задрав свитер. Зубов увидел у него сзади на поясе кобуру.

– Не курить в машине! – сказал Камыш.

– Да я осторожно, – по-южному протянул Щуплый.

– Сдать сигареты, – сказал Камыш. – Всех касается.

Зубов кинул свою полупустую пачку в проход. Щуплый, сокрушенно поцокав языком, вертел в руках нераспечатанную пачку «Мальборо», но сдавать ее не спешил.

– Вы опоздали, – сказал Камыш, – так что полный инструктаж потом получите. Сейчас ситуация такая. Собрались не все. Народу не хватает, поэтому каждому придется выкладываться на все сто, а то и двести процентов. Группы по три человека. Старший из местных. Полное подчинение. Никаких вопросов. Прикажут прыгать с десятого этажа – прыгать, и все дела. Все будет проплачено. Поэтому прыгать надо с умом, так, чтобы получить свои деньги. Ну, не мне вас учить. Вопросы есть?

– Что будем делать? – спросил «седой».

– Там скажут. По первому варианту должны были разбежаться по адресам. Надо было снять информацию, куда ехать на захват. Весь день тут торчим, с самого утра. Народ подтягивается, сука, с миру по нитке, по чайной ложке. Боялся, что по одиночке придется на засаду идти. Но птичка припозднилась, и мы теперь в полном комплекте.

– А делать-то что? – не унимался «седой». – Задача есть?

– Будет вам задача, мужики, будет. Птичка упертая попалась, будем колоть ее по серьезному. Теперь все едем на фазенду. Как только снимем информацию, получим задачу. Еще вопросы есть?

– Опять двадцать пять. Почему курить-то нельзя? – спросил Щуплый.

– На дурацкие вопросы не отвечаю. Еще вопросы есть?

– А я ведь обидеться могу, – сказал Щуплый. – Переживать начну, нервничать. Пальчики дрожать начнут. Вам всей толпой придется меня успокаивать. Так что хамить-то мне не надо.

– Тебя «хранители» прислали? – спросил Камыш.

– Есть такая буква, – сказал Щуплый.

– Я тебя другим представлял. Извини. Можешь курить, если очень хочется. Но только сядь в корме, если не трудно. Подальше от сумок, пожалуйста.

Щуплый перебрался назад и распечатал пачку. Но закурить ему не удалось. Автобус резко затормозил. Зубов откинул занавеску и выглянул в окно.

Он увидел «транспортер», который остановился, выехав поперек тротуара. Из проема откатившейся двери вывалился человек, за ним второй. Первый остался лежать, раскинув руки, а второй побежал по улице. Он пронесся мимо автобуса, и Зубов увидел, что его черная рубашка порвана на спине. В руке у него был зажат нож, и короткое лезвие сверкнуло, когда он пробегал под фонарем.

– Гасить! – сказал Камыш и кинулся к задней стенке автобуса.

Он схватился за рукоять, потянул, и задняя стенка откинулась вверх. Щуплый по-змеиному выскользнул из автобуса.

Человек в черной рубашке успел сделать несколько шагов. Что-то щелкнуло, и он споткнулся, взмахнул руками. Нож вылетел, звонко ударился об асфальт и скользнул вперед. А человек, еще бесполезно перебирая ногами, все падал и падал и вдруг замер.

– Контрольный! – сказал Камыш.

Тело человека в черной рубашке последний раз дернулось на асфальте, и Щуплый забрался обратно в автобус, держа дымящийся пистолет стволом вверх.

– Подберем, – сказал Камыш.

Автобус попятился назад. К убитому подбежали двое в камуфляже. Подняв тело за руки и за ноги, они раскачали и забросили его в задний люк автобуса. Один из них подобрал туфли, которые валялись на дороге, второй сбегал за ножом, и на асфальте не осталось ничего, кроме пары блестящих лужиц.

– Сдвинь сумки, только осторожно, – сказал Камыш Зубову. – Освободи место для гостя.

«Седой» вытянул из-под лавки брезент и накрыл им тело. Зубов услышал, как он проговорил вполголоса: «Ну что, добегался…»

Щуплый остался сидеть на краю лавки у задней стенки автобуса. Он курил, ссутулившись, с видом смертельной усталости опираясь локтями о колени и свесив голову. Рукоятка пистолета выпирала под свитером сзади.

Этого надо убирать первым, решил Зубов. Не знаю, на что способны остальные, но этот себя уже показал.

Он пересел на другой конец лавки. Теперь все трое противников были слева от него, а водитель справа. Если они и успеют открыть огонь, то будут стараться не задеть водителя, и это может им помешать. Не засадить бы пулю в сумки. Судя по всему, там может быть взрывчатка.

– Что, покойников боишься? – спросил Камыш, по своему поняв его перемещение.