Текст книги "Спецназ обиды не прощает"

Автор книги: Евгений Костюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава 19

Такая работа

Следующий день начался приятно – Зубов получил двести долларов. Их ему выдал Камыш, когда Зубов зашел к нему в каптерку за новыми документами.

Все было организовано очень толково. От вспышки фотокамеры до получения пластикового удостоверения прошло не больше пяти минут, и за это время Зубов успел заменить камуфляжные штаны на более просторные, получить «кипарис» со стертым заводским номером и инструкцию к нему, «Кипарис – твой надежный друг».

– Говорил же тебе, побрейся, – сказал Камыш.

– А так я больше похож на воина ислама, – ответил Зубов.

– Смотри не брякни это при начальстве, – посоветовал Камыш. – «Воины ислама» иранцы, а наши иранцев ненавидят. Наши в смысле турки.

– О кей, побреюсь, оставлю усы, стану турком.

– Никаких усов. Турки давно уже не носят усов.

– Значит, я отсталый турок.

– Догонишь. Никаких усов, – повторил Камыш. – Борода – значит, иранец. Усы – значит, курд. Все четко. Вот, это твои вчерашние бабки. Распишись.

– Как?

– Английскими буквами пишешь свое имя. Все, дуй, изучай материальную часть. Позови ко мне Нури. После завтрака останешься в столовой, на развод не ходи. Развод для салабонов. У старой гвардии особое задание будет.

Особое задание оказалось обычным нарядом по кухне. Последний раз Зубов заступал в такой наряд лет двадцать пять назад, еще курсантом. Но на этот раз ему не надо было мыть посуду или чистить картошку. Толкая перед собой тачку на велосипедных колесах, он отправился на склад. Повар, статный парень с выбритой головой, шел впереди, поигрывая четками.

Он толкал свою тачку и фиксировал местность. Бойцы сидели у пустого бассейна на траве под деревьями, перед ними прохаживался гладко выбритый смуглый человек в штатском.

За бассейном между деревьями и кустами виднелись два одноэтажных корпуса с закрашенными окнами. Одно окно было распахнуто, с подоконника свисал ковер, и слышались завывания пылесоса. Вряд ли там держат Графа, подумал Зубов. Непохоже на тюрьму.

Все это, наверно, было больше всего похоже на пионерский лагерь. Не хватало только наглядной агитации, гипсовых горнистов и парадной трибуны. Зато хватало колючей проволоки поверх каменного забора. Забор уходил в непроницаемую глубину бесконечного сада, и Зубов толкал тележку вдоль него, прикидывая, как можно преодолеть такое препятствие. Никак. Только на танке.

Склад оказался на самом краю сада, за ним был обрыв, а за обрывом далеко внизу виднелся песчаный пляж и свинцовая зелень моря. Забор, однако, не кончился. Он уходил по обрыву вниз (Зубов заметил перила, наверно, вдоль забора была лестница) и тянулся поперек пляжа, и уходил в море, и далеко в воде еще виднелась линия столбов с невидимой отсюда решеткой между ними.

Повар нагрузил тачку коробками с английскими и арабскими наклейками и спросил:

– Что сегодня готовим? Какой мясо? Баран есть, кура есть.

– Все равно, – ответил Зубов, удивившись вопросу.

– Э, земляк, кто гость, я или ты? Я к тебе приеду, ты меня спросишь, что готовим, да. Ты ко мне приехал, я тебя спрашиваю.

– Ну, давай курицу, что ли.

– Ай, молодец. Все другие барана просили. Ты первый курицу заказал. Я сам давно хотел, чихиртма делать будем.

Повар постучал в окошко склада и позвал: «Балам, ай балам!» Выбежал мальчуган лет десяти, тоже бритоголовый, и повар что-то принялся ему говорить, загибая пальцы на руке, и мальчуган кивал, утирая нос рукавом. Он был в черных финках и в драном турецком свитерке, и стоял босиком на холодной земле, почесывая одной ногой другую. «Дуй, балам», сказал повар, и мальчуган сорвался с места. Повар пошел за ним, и Зубов покатил свою тачку вдоль обрыва, приближаясь к дощатой постройке, которую окружала сетка-рабица. Из постройки уже доносились тревожные вскрикивания кур.

Дорога от склада до курятника была недолгой, но когда Зубов догнал повара, тот уже держал за ноги три куриные тушки и встряхивал их, давая стечь крови, а мальчуган как раз выносил из курятника четвертую курицу. Он бережно держал ее под мышкой и что-то успокаивающе приговаривал, а она все вертела головой по сторонам. Мальчуган присел перед обрезком шпалы. На песке уже темнела впитавшаяся кровь.

Курица протяжно прокудахтала, мальчуган ответил ей, бережно придавил одной рукой к шпале, а в другой руке у него уже был топорик. Тюк – и готово.

– Четыре штук хватит, – сказал повар. – Народ мало сегодня.

– Джигит растет, – сказал Зубов. – Сын твой?

– Какой сын, ты что? – сросшиеся круглые брови повара стали еще круглее. – Откуда сын? Брат, да. Мы семь братьев. Еще мой старший брат не женился, откуда у меня сын?

– Ничего, – сказал Зубов. – Будет и у тебя сын. Такой же боевой.

– А у тебя есть дети?

– Наверно, есть где-то.

– Э, так не шути, – сказал повар. – Дети это самый главный вещь. Если детей нету, зачем живешь?

Пока толстуха в белом халате ощипывала куриц, повар вывалил остатки вчерашнего мяса в оцинкованное ведро, туда же набросал засохшие куски хлеба, перемешал и сказал Зубову:

– Собак любишь? Собака тоже кушать хочет. Голубой дом видишь? Там забор есть, там миски есть. На миску мал-мал кидаешь, под забор ставишь… – Объясняя технологию кормления собак, повар наглядно показывал, как надо раскладывать еду по мискам, как надо, присев, осторожно протолкнуть миску под забор и быстро отдернуть руку. – …Только все не кидай. Остальной мясо отнесешь на белый дом, там окно открытый, туда ведро ставишь, окно сразу закрываешь. Только быстро-быстро. Никаких разговоров. Дуй.

– У вас что, говорящие собаки? – спросил Зубов.

Повар ничего не ответил, оглянувшись на толстуху, и поднес палец к губам.

Зубов покормил собак: четыре помятые миски со следами мощных клыков отправились под железный забор, и там послышалось чавканье и утробное рычание.

В «белом доме», том самом, где недавно слышался пылесос, было открыто окно в торцевой стене. Зубов сначала поставил ведро с остатками корма на подоконник. Потом осторожно заглянул внутрь. В маленькой комнатке на полу стояло второе такое же ведро, пустое. В углу он заметил истерзанный матрас, из которого торчали клочья грязной ваты. Рядом стояла миска. Что ж, довольно просторная собачья будка. Но без собаки. И без запаха псины.

Он пригляделся и увидел на стенке еле различимые ряды царапин. Календарь заключенного.

В проеме окна он заметил свежие следы штукатурки. Не трудно было догадаться, что совсем недавно в окне была решетка, и ее почему-то выломали. Перегнувшись через подоконник, он опустил ведро на пол и замер, прислушиваясь. Во всем доме не раздавалось ни звука, только скрипела, раскачиваясь, рама открытого окна. Но вот загрохотали тяжелые шаги, и в комнатку вошел охранник. Ничего не говоря, он подхватил ведро с пола и вышел.

Зубов вернулся на кухню, довольно насвистывая. Теперь у него был почти готовый план местности: дислокация противника, управление и связь, система охраны и оповещения, склады и коммуникации, и самое главное – место содержания пленных. Оставалось обдумать отход.

За спальным корпусом вокруг асфальтированной площадки разместились несколько турников, брусья и стойки со штангами. Голые по пояс бойцы сгрудились вокруг Камыша, который что-то записывал в свой блокнот. Увидев Зубова, он поманил его:

– Старая гвардия! Не хочешь повериться на профпригодность? У меня для тестирования одного человечка не хватает.

– Можно. Что делать надо?

– Подтянись, сколько сможешь. Потом отожмись, то же самое. Потом пятьдесят приседаний.

Он подтянулся пятнадцать раз. Мог бы еще, но оставил силы на приседания и отжимания. Камыш замерил его пульс, записал в блокнот и сказал:

– Спасибо, Рамазан, выручил. Дуй на кухню, поторопи их там с рубоном, парням разлетаться пора.

После обеда бойцы получили снаряженные магазины и разошлись группами по трое, по двое. С каждой группой был человек в штатском. Из-за деревьев слышался поминутный визг и скрежет ворот, выпускающих очередную машину.

– Пойдем, Рамазан, чаю попьем, – пригласил Камыш.

Чаепитие проходило в углу столовой, в обществе Седого, он же Нури, и повара, который подносил новые чайники вместо остывших.

Чай был странного вкуса, и Зубов не рискнул его пить. Он вспомнил свою первую встречу с Седым в бакинской чайхане. Как давно это было… Он потер бок и сказал:

– Что-то печенка шалит. Раньше вроде не жаловался, а вот уже второй день жмет. На вино нормальная реакция, а от чая жмет.

– У меня наоборот, – сказал Седой. – Раньше тоже так было. А тут, наверно, вода особенная. Чай сказочный. Лучше коньяка. Я уже два чайника принял.

– Ты, Рома, с печенкой не шути, – сказал Камыш. – Как-нибудь проверься, это дело такое. Хотя на тестировании у тебя все в порядке. Сердце – пламенный мотор. Не хочешь на трубу подписаться?

– Да что я там не видел, на трубе? – Зубов пожал плечами. – Старый я для таких дел.

– А мы салабонов не берем. Ты бойцов видел. И заметь, не колхозники. Все офицеры, один я прапорщик. На пенсию не проживешь, а у нас платят, как в загранке.

– А как платят в загранке?

– Две тонны в месяц для начала, – сказал Камыш. – Плюс халтурку подбрасывают. И перспектива.

– Да какая, на хрен, перспектива, – вмешался Седой. – Какая тут у русского перспектива. У них свои без работы сидят, мы-то им зачем? Пушечное мясо, что ли? Так я был уже пушечным мясом, с меня хватит.

– Где был? – спросил Камыш, подливая чай в пузатые стаканчики.

– Первая командировка в Герат. С бандами работали. Два ранения. Вторая – Пули-Хумри. Баглан брал. Слышал про такие места на карте мира?

– Не приходилось, – Камыш усмехнулся. – Может, ты, Рома, слышал?

– Да я в географии не очень, – сказал Зубов, он продолжал обдумывать отход, и поэтому моментально вспомнил знаменитого Шеховцова (полковника или майора?), который при штурме Баглана просто подогнал к духовским укреплениям пару самоходных гаубиц и прямой наводкой наделал проломов, через которые не то что пехота, танки смогли ворваться. Но здесь придется воевать без гаубиц…

– Да что вы вообще тогда знаете, – махнул рукой Седой. – В общем, хватит, навоевались. Уж лучше я в своем Абакане буду водку пить с шахтерами и бандюками, чем тут на черных горбатиться.

– Ну, насчет горбатиться ты погорячился, – сказал Камыш. – Русские специалисты здесь очень даже ценятся. Это, конечно, на каждом заборе не пишут, но народ нас уважает. Местных на трассу посылать смысла нет. Там ведь как получается? Поставили какую-нибудь хренотень, «мадэ ин не наша», типа датчика телеметрического. С горы спускается Ахмед и хочет ее раскурочить. Если в охране будет Мамед, они как-нибудь договорятся. Или родственников общих найдут, или просто побоится Мамед действовать по уставу, его же потом достанут, и родню его достанет родня этого Ахмеда. Понятно, да? А если в охране русский Ваня, Ахмед уже не полезет. Ваня и шмальнуть может, и где ты его потом найдешь на просторах его родной Курганской области?

– Шмальнуть другое дело, – сказал Седой. – Это мы с удовольствием.

– Ахмед в Курганскую область не поедет, – не удержался Зубов. – Если Ваня Ахмеда завалит, брат Ахмеда завалит любого русского. Мы для них все одинаковые, как и они для нас.

– Ваня Ахмеда не завалит, – сказал Камыш. – Заваливать у нас другие ребята заряжены. Иностранные специалисты.

– Афганцы, что ли? Слышали, – сказал Седой, отставив стаканчик. Лицо его покрылось красными пятнами. – Был у меня друг-афганец. Сколько мы с ним на пару натворили, это не за чаем рассказывать.

Повар подошел к Камышу и что-то прошептал на ухо. Камыш встал и ушел куда-то, а Седого вдруг развезло, словно от водки, и он ударился в бессвязные воспоминания, где перемешались афганские кишлаки, абаканские притоны и расстрелянные тюменские кооператоры.

Когда Камыш вернулся, Седой уже молчал, тупо уставившись в одну точку, и не отвечал на вопросы.

– Что это с ним? – спросил Камыш. – Где он мог так напиться? И запаха никакого.

– Вот и попил чайку человек, – сказал Зубов.

– Беда с вами, ветеранами, – сказал Камыш. – Хотел его в город послать, а он спекся.

– Давай я поеду, – сказал Зубов. – А он за меня на кухне останется. Незаменимых нет.

Камыш словно не расслышал этого предложения и продолжал трясти Седого за плечо. Но тот упорно смотрел в окно, облизывая губы, и не отвечал.

– Незаменимых нет, говоришь? Ну ладно, – наконец, решил Камыш. – Поедешь ты, что же делать. Заберешь человека в одной конторе, доставишь в другую контору. Отвечаешь за него на все сто. Ему полагается, вообще-то два телохранителя, но ты и один справишься, я чувствую. Под камуфляж надень гражданку. На всякий случай. Если что, моментом скинул шкуру, и совсем другой человек. Это я так, советую как старой гвардии.

Они поднялись в каптерку, Камыш выдал ему магазин к «кипарису» и отсчитал двадцать патронов.

– Почему только один магазин? – спросил Зубов.

– И одного много, – сказал Камыш. – Не доводи до стрельбы, понял? Ты не стрелять едешь, а охранять. Понял? И вообще… Будь поосторожнее.

– В каком смысле? – Зубов заметил, что Камыш как-то замялся перед последней фразой.

– Ни в каком. Ну, в общем, помалкивай с ним. Сын у него в Москве. Еще никто ничего не знает, но ты знай, чтобы лишнего не ляпнуть. Кажется, пацан попал в неприятную историю, но я тебе ничего не говорил.

– А что за история? Ты уж давай договаривай, раз начал.

– Да я сам по испорченному телефону слышал… Пацан-то пропал, вот какая история. Напросился на командировку в Питер. Вот когда всех-то подняли по тревоге. Поехал с командой, дали ему адресок, чтобы информацию снял с барыги какого-то. Машину дали, спецсредства, оружие, все как положено. А он пропал вместе с напарником. Не вышел в точку сбора, трубку отключил. Может, залетел. Может, у барыги охрана своя была. Всякое бывает, работа такая, а пацан и в деле-то не бывал. Но может быть и совсем херовый вариант. Может быть, пацан решил свинтить из конторы. Говорят, гнилой он. Выделывается много. В конторе таких не любят, и на дело не брали никогда. А в этот раз людей не хватало, его и вписали. И вот на первой же командировке он нам отчубучил. А это уже всех заденет. Слышал что-нибудь на эту тему? Ночью в курилке всякое можно услышать, а?

– Нет, не слышал, – сказал Зубов, старательно изображая полное равнодушие.

– Ну, тогда дуй вперед. Водила в курсе. На веселом автобусе поедешь.

Глава 20

Исторические изыскания дилетантов

У Рены было много недостатков, как и у любой другой женщины. Достаточно много, чтобы не жениться на ней. Самый страшный из них сейчас изводил полковника Клейна. Рена была болезненно чистоплотна. Оказавшись в комнатке, где им предстояло ожидать своей участи, она тут же принялась ее обустраивать. Эльдарчик был уложен на кушетке и укрыт дубленкой. Себе и Клейну Рена устроила постель на полу, расстелив пару шуб и покрыв их ковром. Под голову пошли свернутые махровые полотенца, а накрылись они махровыми же халатами. Всем этим турецким добром комнатка была набита под завязку. Коробки и клетчатые сумки с шубами, халатами, полотенцами и спортивными костюмами пришлось раздвигать и ставить в пять– шесть слоев, чтобы освободить место для сна. Переставляя коробки, Клейн добрался до окна, и оно оказалось без решетки.

А утром Рена обнаружила коробку с пылесосом, и тут же пустила его в дело.

Она ничего не спрашивала. И за это ей можно было простить все. А вот сможет ли она простить Клейна?

Полковник Клейн поглядывал на часы. Сегодня ночью в разговоре с Шалаковым он совершил ужасное должностное нарушение. Если бы он еще оставался начбезом холдинга, то это нарушение могло стоить ему очень дорого. Но он считал себя уволенным, и это нарушение могло спасти жизнь не только ему, но и Рене. А может быть, и кому-то еще.

Когда Шалаков заявил, что Кот не прибыл в аэропорт, Клейн растерялся ровно на одну минуту. За эту минуту он успел мысленно послать к черту весь холдинг во главе с президентом и зарубежными инвесторами. Собравшись с мыслями, он объяснил Шалакову, как действует система контроля за персоналом, установленная в этом филиале холдинга.

У каждого функционера имелся сотовый телефон. Это было очень удобно, потому что все звонки, и городские, и внутренние, фиксировались секретным компьютером. И Шалакову ничего не стоило, обратившись в отдел специальных проектов с запиской от Клейна, получить на руки распечатку всех переговоров за прошедшие несколько суток. Там он мог обнаружить звонок Панина в Питер, и это убедило бы его, что Клейн говорит правду.

Проблема была только в том, что Клейн не знал, можно ли теперь доверять отделу специальных проектов.

Пока он ожидал результата, все равно какого, Рена продолжала бороться за чистоту. Оказалось, что ей всю ночь не давал спать запах гнилой кислятины, и она обнюхала все, прежде чем нашла какие-то пятна в углу ковра. Пятна были застираны, и ковер вывешен сушиться на подоконник, и пылесос завыл с утроенной яростью, вылизывая все уголки и щелки этой пещеры Али-бабы. Пришел охранник с «кипарисом» поперек груди и оцинкованным ведром с какими-то объедками. Он молча сбросил ковер на пол, затворил окно и предупредил, что если окно опять окажется открытым, открывший окажется в морге.

Рена отказалась есть из ведра. У нее с Эльдарчиком был запас печенья, а из крана шла отличная вода, гораздо чище, чем в ее городской квартире.

Клейн выловил из месива несколько ненадкушенных кусков хлеба. Они уже пропитались душистым мясным соусом, так что завтрак оказался вкусным. Все остальное он вывалил в унитаз и ополоснув ведро, поставил его в коридоре.

Шалаков появился в сопровождении двух охранников и смуглого гладко выбритого человека в дорогом костюме. Клейна завели в комнату в дальнем конце коридора. Там стоял канцелярский стол и два стула. Шалаков уселся за стол и раскрыл папку с бумагами.

– Присаживайтесь, Герман Иванович.

Клейн сел на стул, а человек в костюме ловко пристроился на подоконнике и достал сигару.

– Курите? – спросил он Клейна, улыбнувшись.

– Нет.

– Это Голландия, не Гавана.

– Нет, спасибо.

– Вы предпочитаете что-то другое? Фильтр? Трубка? Какой табак вам нравится?

– Урицкого, [17]17
  табачная фабрика имени Урицкого


[Закрыть]– сказал Клейн.

– О, «Беломор», – уважительно протянул незнакомец. – Но мне казалось, что фабрики имени Урицкого больше нет. Мне казалось, ее купили англичане. Теперь это не Урицкий, а Рейнольдс, кажется.

– Как спалось на новом месте, Герман Иванович? – спросил Шалаков. – Я понимаю, что это не люкс, но выбирать не приходится. Считайте, что это временные неудобства.

– Вам дали распечатку? – спросил Клейн.

– Ну куда вы торопитесь? Торопиться не надо, – сказал Шалаков, расставляя на столе хрустальные стаканчики в глубоких блюдцах. – Выпьем чаю, поговорим о погоде, о политике, о здоровье. Куда нам теперь торопиться?

Охранник принес поднос с тремя чайниками. Один чайник он поставил перед Шалаковым, второй перед Клейном, а третий, немного поколебавшись, поставил на подоконник рядом с незнакомцем, который раскуривал сигару.

Шалаков налил себе чаю, выудил из сахарницы желтоватый кусок колотого сахара.

– Между прочим, сахар домашний, – сказал он многозначительно. – Экологически чистый. А чай английский.

– Пейте чай, Герман Иванович, – сказал незнакомец. – Если патриотизм вам не мешает.

Клейн налил себе, понюхал. Чай как чай. Душистый, терпкий, удивительно приятный на вкус.

– Так вы получили распечатку? – снова спросил он. – Думаю, что получили. Иначе не стали бы чаем угощать.

– Да получили, получили. В этой связи у нас возникли новые вопросы, – сказал Шалаков, перебирая свои листки. – Кто такой Митя?

– Не знаю.

– Ответ не принимается. Опять вы за свое, – поморщился Шалаков. – Ну сколько можно. Герман Иванович, дорогой, ситуация изменилась полностью, понимаете? Полностью. Ладно, зачитываю. «Приветствую вас из солнечного Азербайджана». Это он. Компьютер фиксирует его голос. Регистрационный номер 19-00-76. Вы ему: «Привет. Все в порядке?» «Все в порядке. Встретили, едем на место. Конец связи». Кстати, ваш голос тут обозначен по другой системе, кажется. 00–33.

– Каждый голос имеет свой номер. Ну и где тут Митя? – спросил Клейн.

– А вот где, – Шалаков взял второй листок. – Опять голос 19-00-76. «Руслан Назарович, приветствую вас». «Митя, куда ты пропал? Откуда ты узнал мой телефон?» «Балабек сказал». И так далее. Повторяю вопрос. Кто такой Митя?

– Спросите у Руслана Назаровича, – ответил Клейн. Он уже сообразил, что «Митя» – это Вадим Панин, но не собирался облегчать жизнь Шалакову.

– Спросим, обязательно спросим. Но читаем дальше. Так, это опускаем… Вот. Митя: «Не будем тратить время. Если вас интересует аппаратура, то она у нас». «Какая еще аппаратура? Митя, кончай играть в прятки, давай встретимся». «Если вы не в курсе, передайте своему начальству. Аппаратура у нас, и мы можем обменять ее на нашего человека». «Я не знаю никакой аппаратуры, не знаю никакого человека, Митя, что за детский сад, не ищи приключений на свою задницу». Видите, все тот же Митя. Так, это пропускаем. И вот. «Руслан Назарович, мы ведь и сами можем выйти на ваше руководство». «Митя, давай свяжемся через час. Я буду на квартире водителя, Балабека, позвони туда из автомата, так будет надежнее». «Вас понял, конец связи». Ну, так что вы можете сказать по этому поводу?

– Первое, – подумав, сказал Клейн. – Руслан Назарович – это, видимо, Азимов, местный зам по транспорту. Его служба должна была выделить машину для встречи людей из Питера. Почему-то он решил их встретить лично. Это его инициатива. Итак, он встретил моих людей, теперь и вы это знаете. Куда они делись после встречи, я не знаю. Должны были прибыть в тот адрес, где вы меня ждали. Почему не прибыли? Надо опять же спрашивать у Азимова. Теперь второе, насчет Мити. Возможно, так представился ему один из моих людей.

– Третье, – подал с подоконника голос незнакомец. – О какой аппаратуре идет речь? На какого человека ее хотят обменять?

– Не знаю, – Клейн развел руками.

– Ваши предположения?

– Предположения? – Клейн поглядел по сторонам, словно ответ валялся где-то на полу. – Предположения… Аппаратурой можно назвать все что угодно. Оружие или машину, например. А человек может быть только один. Думаю, что речь вот о чем. Азимов встречал моих людей. Что-то случилось. Чеченец оказался у него, а какая-то важная вещь – у моих ребят. Поскольку ребята отвечают за чеченца, они требуют его вернуть им. Но это только предположение, причем необоснованное.

– Зачем же, – сказал Шалаков. – Вполне обоснованное.

– Ну, если так, то на вашем месте я бы попытался связаться с абонентом 19-00-76, – продолжал рассуждать Клейн. – Если Азимов скрывает чеченца, если он и вам врет, значит, он ведет какую-то свою игру. Прежде всего надо связать абонента «Митю» со мной, чтобы мы могли действовать вместе.

– Вот уж действовать предоставьте нам, – сказал Шалаков. – Теперь вот еще что. Предположим, речь идет не о чеченце. Предположим, речь идет о прокуроре. Это возможно?

– Нет. Невозможно, – сказал Клейн. – Причем тут Азимов? И потом, мои люди представления не имеют о прокуроре. С какой стати они вдруг начнут устраивать такой размен? Они просто курьеры. Они не знают ничего лишнего.

– Да я и не сомневаюсь, – сказал Шалаков. – Это я так, для профилактики.

– А скажите, Герман Иванович, – вмешался незнакомец, – эта система контроля за персоналом, она действует только здесь? Или в Санкт-Петербурге тоже?

– Она действует везде, кроме Питера, – сказал Клейн. – Я сам ее налаживал во всех филиалах.

– В Питере ее могли налаживать без вас, – сказал незнакомец.

– Наладить, – сказал Клейн.

– Что?

– Не «налаживать», а «наладить», – объяснил Клейн. – Извините, привычка. Привык поправлять, когда неправильно говорят по-русски.

– Я? Я что-то сказал неправильно? – удивился незнакомец.

– Лично я ничего не заметил, – сказал Шалаков.

– Ну и ладно, – сказал Клейн.

– Вы лингвист?

– Я же сказал, просто дурная привычка.

– Герман Иванович лингвист еще тот. Он всю жизнь командовал всякими нерусскими, – объяснил Шалаков. – А в армии русский язык главный предмет обучения. В армии последний чабан становится как Лев Толстой, в крайнем случае как Алексей. Такая важная штука, этот русский язык.

– Вы же сам не русский, – сказал незнакомец.

– Интересно, кто же я тогда?

– Как кто? Немец, очевидно. Фамилия, тип лица. Педантизм.

– Я русский. А вы, очевидно, турок, – сказал Клейн.

– Почему обязательно турок? – незнакомец натянуто улыбнулся и спрыгнул с подоконника. Шалаков привстал со своего стула, чтобы уступить место, но был остановлен небрежным взмахом руки. – Может, я такой же русский, как и вы.

– Может быть, – согласился Клейн. – Русским может быть и немец, и турок. Я не говорю уже о русских евреях.

– Тюрко-язычные народы, между прочим, тоже участвовали в формировании русской нации.

– Участвовали, участвовали, – сказал Клейн. – Все там поучаствовали.

– Что вы имеете в виду?

– Вы меня привезли сюда, чтобы поговорить о формировании русской нации?

– Почему нет? Нам интересны ваши взгляды.

– На мой взгляд, никакой русской нации нет, – сказал Клейн, стараясь не сбиться на издевательский тон. Ясно, что они втягивают его в отвлеченный разговор, чтобы притупить бдительность. Но он не должен показывать, что понимает их маневры. Он должен поддерживать светскую беседу. – Итак, на мой взгляд, русская нация еще только формируется. Уже лет так девятьсот-восемьсот. Все никак не сформируется. Все что-то мешает.

– Что, например? – спросил турок, расхаживая по комнате. – Влияние запада или заговор мирового сионизма? Или опять татаро-монголы во всем виноваты? И почему другим нациям никто не мешает?

– Строго говоря, русский – понятие скорее географическое, – сказал Клейн, уклоняясь от нежелательного развития темы. – Возьмем, к примеру, американцев. Это нация? Пока еще нет. Или другой пример. Зачем далеко ходить? Возьмем азербайджанцев. Я с ними пожил какое-то время и заметил, что они очень тщательно разделяют себя на племена. «Кубатлинские» чисто антропологически отличаются от «казахских», «шекинские» от «шушинских», я уже не говорю о «бакинских».

– Ну, это обычное явление в Азии, – заметил турок. – Никакой антропологии здесь нет, это просто результат деления на ханства. В Азии у народов принято называть себя по имени правящего рода. Или по месту проживания.

– Тогда все понятно, – сказал Клейн. – Тогда мы можем, наконец, достоверно расшифровать самоназвание азербайджанцев.

– И как же? – усмехнулся турок.

– Вы зря так иронизируете, – сказал Клейн. – Я знаком с историческими версиями. Но вот вам моя версия, которую вы сами и подсказали. «Азербайджан» надо читать как Азер-бей – джан. Корень – Азер-бей. То есть бей по имени Азер. А «джан» – это родовой суффикс. Получается – «земля Азер-бея» или «народ Азер-бея». А народ этот включал в себя и тюрков, и персов, и арабов, и евреев. Пройдитесь по любому азербайджанскому базару и посмотрите на лица. Там же такая смесь…

– Вам остается совсем немного, – сказал турок. – Остается найти в истории хоть малейшее упоминание об этом Азер-бее.

– Обязательно займусь этим, как только вернусь домой, – пообещал Клейн. – Кстати, почему обязательно Азер? Может, его звали Хазар? В честь него и море так стали называть. Должно быть, великий человек был. Но сейчас я не об этом. Я ведь начал говорить о формировании русской нации. Так вот, чисто лингвистически «русский» из той же оперы, что и «азербайджанец». То есть указывает на принадлежность к Руси, а не на этнические признаки. Это понятие историческое, даже политическое. Но не этнографическое. Это как партийность, что ли. Вы живописью не интересуетесь? Ну, все равно, поинтересуйтесь на досуге. Грек Куинджи, еврей Врубель, армянин Айвазовский – это великие русские художники.

– Интересная версия, – сказал Шалаков, тряхнув головой: он явно начал дремать от обилия научной терминологии. – Но Репин-то хоть чисто русский, или тоже какой-нибудь инородец?

– Не знаю, – пожал плечами Клейн. – К Репину я как-то равнодушен. Я просто хотел сказать, что русским надо считать того, кто служит России. Шотландец Барклай да Толли, немец граф Тотлебен, армянин Багратион – это великие русские полководцы.

– Багратион грузин, – сказал незнакомец.

– А вы все-таки турок, – усмехнулся Клейн. – Не удержались. Ну не может армянин быть великим полководцем, да?

– Я – тюрк, – сказал турок, остановившись. – Такой же тюрк, как миллионы татар и узбеков. Все тюрки – кровные братья. Так что вы можете считать меня узбеком. Или киргизом, или якутом, мне все равно.

– А мне вот не все равно, – сказал Клейн. – Я вот думаю, что татары больше русские, чем турки.

– Татарский язык принадлежит к тюркской группировке языков.

– Языки делятся не на группировки, а на группы, – поправил его Клейн.

– У нас общий язык, общая вера, – продолжал турок, слегка поморщившись в ответ на поправку. – Мы все братья. Татары, киргизы, якуты. А русские с татарами триста лет воевали, причем безуспешно. Золотая Орда когда-нибудь снова должна возродиться, по законам вашей, так сказать, диалектики.

– Зачем так далеко ходить за братьями? – сказал Клейн. – Загляните в Германию. Там натуральные турки делают всю грязную работу. Почему бы вам не позаботиться о них?

– У них все нормально, – вставил свое Шалаков.

– Не сомневаюсь, – сказал Клейн. – Они вовсе не собираются возвращаться на родину. Значит, на родине им как-то не очень… И тогда что вы можете предложить якутам? Возможность перебраться в Германию? Кстати, по последним данным, Золотая Орда была как раз военным союзом русских и татар, а потом и турки туда влились. И эта группировказдорово трепала в свое время гнилых европейцев. Пришлось Европе внедрять сюда своих агентов влияния. И под видом прогресса все разваливать. Потом это назвали реформами. А Россию и Турцию стравили в бессмысленных войнах. Вот такая версия.

– Интересная версия, – сухо сказал турок и снова принялся расхаживать за спиной Клейна. – Вы увлекаетесь не только лингвистикой. И откуда же такие познания у скромного офицера запаса? Только не надо мне говорить о культуре русского офицерства. Знаем мы эту культуру, изучали. Но вы не русский офицер. Вы советский офицер. Так откуда такие познания?

– Просто много читаю. В молодости свое не дочитал, так сейчас наверстываю, – усмехнулся Клейн, принимая капитуляцию в очередной русско-турецкой войне..