Текст книги "Спецназ обиды не прощает"

Автор книги: Евгений Костюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Домашний арест

Президент «Мирового Океана» вполне мог бы сниматься в рекламных роликах своего холдинга. В роли кита, например.

Это был стокилограммовый лысый юноша с кроткими голубыми глазками под нависшим выпуклым лбом. Юноше не было и сорока годиков, а он уже владел небольшой империей с провинциями, а также с послушным сенатом, с легионерами, гетерами и рабами. Империя досталась ему по наследству, когда Папа окончательно отошел от дел и, начитавшись идеалистической философии, принялся возделывать свой сад. (Примерно два гектара в Луизиане). Было у Папы два сына. Старший пошел по юридической части, а младший по экономической. Старший продвигался по службе под прикрытием материнской фамилии и папиных связей, а младший с детства изучал, а потом даже какое-то время преподавал политэкономию социализма. Старший стал прокурором, заработал язву, репутацию твердолобого бюрократа и кличку «Краснокожий» – за кровожадность и неумение договариваться. Его понимание законности пугало Папу, и империю он доверил младшенькому, который умел применять свое образование без ущерба для окружающих. Университетское прошлое до сих пор иногда сказывалось на манерах Императора, то есть Президента.

Вот и сейчас он невозмутимо выслушал Клейна, знаком попросил его остаться в кабинете, впустил в кабинет секретаршу с чаем, лично выжал в стакан несколько мутных капель из лимона, размешал ложечкой, отпил и удовлетворенно кивнул, после чего секретарша удалилась.

– Ты сам-то понимаешь, чего сказал? – спросил Президент.

Вместо ответа Клейн пожал плечами.

– Я вот не понимаю, как это люди могут исчезнуть в аэропорту? Их там встречали?

– Встретили.

– Ну и куда же они делись?

– Я звонил, пока не отвечают, – сказал Клейн. – Сейчас буду дозваниваться.

– Я не понимаю, что значит «не отвечают», – сказал Президент. – Что они там, все вымерли? Звони на склад, звони в гараж.

– Не отвечает ни один телефон.

Президент снял запотевшие очки, протер стекла кончиком галстука, но надевать не стал. Он бросил очки на стол и откинулся на спинку кресла.

– Кто знал об отправке? – спросил он. – О настоящей отправке, не подставной. Кто мог знать?

– Только мы с вами.

– А водители? А кто билеты заказывал? Кто командировку выписывал?

– Клиента я отвез сам. Сам получил, сам и отвез.

– На чем отвез?

– На чужой машине. Со мной были двое моих людей, они ничего не знали о деле. Просто сидели рядом для страховки.

– Что за люди? Ты про них не говорил раньше.

– Это мои люди. Проверенные. Служили вместе. И они ничего не знали, ничего. Просто сидели в машине рядом с чеченцем, чтобы он не дергался. Что у нас еще? Билеты… Билеты заказывал я сам, лично. Семь билетов на прямой рейс, три на транзитный. Командировку выписывали на охранников, которые по легенде улетали прямым рейсом. На транзитный рейс командировку не оформляли. Людей отправил сам, все было нормально.

– Ты не всех сосчитал. Об отправке знали те люди, которых ты отправил.

– Да, знали, – Клейн кивнул. – Они знали. Но это же свои… И даже они узнали о вылете буквально за несколько часов.

– За несколько часов можно много чего организовать. И это еще не все, – сказал Президент. – Еще об отправке знал клиент.

– Не знал, – возразил Клейн. – Ему сказали, что везут для опознания. Он даже не понял, что его в самолет сажают.

– Допустим, – сказал Президент. – Вычеркнем клиента. Остаются четверо: ты, я, твои люди. Кто-то из этих четверых работает против меня. Одна фигура отпадает автоматически. Это я. Остаются трое. Ты и твои люди. Что ты можешь сказать по этому поводу?

– Мне нет смысла работать против вас, – сказал полковник Клейн. – Но если вы думаете иначе… На вашем месте я бы поискал другого начальника службы безопасности.

– Не надо хамить, не надо, – сказал Президент. – Я и сам знаю, что делать на моем месте. И тебя никто не обвиняет. Просто логика заставляет иногда делать весьма неприятные выводы.

– Считать так считать всех. Вы не сосчитали еще кое-кого, – вспомнил Клейн. – А как же чеченцы? Они же тоже знали, что мы повезем …

– Не срастается, – развел руками Президент. – Чтобы перехватить клиента, им надо было узнать день и рейс. А это знали только те самые четыре человека. Вот мы и вернулись к тому, с чего начали.

– Они могли посадить своего человека в аэропорту на регистрации. И как только пройдет его фамилия, позвонить.

– Хороший план. Но даже очень умные чеченцы не станут сажать на регистрацию своего человека за неделю до размена. Ну, какие еще идеи?

Полковник Клейн встал. Руки по швам.

– Я сейчас же вылетаю в Баку и во всем там разберусь на месте. В том, что до сих пор не позвонили, моей вины нет. Мое дело было собрать народ и отправить. Все. За остальное отвечает каспийский филиал. Они должны были встретить. Надо лететь и разбираться на месте, пока не поздно.

– Сядь, – приказал Президент.

– Но моей вины в этом нет, – упрямо повторил Клейн.

– А меня не щекочет, кто виноват! – заорал Президент, вскакивая и нависая над столом всей своей тушей. – Не виноватых искать, а дело делать надо! Ты мне результат выдай! А результат нулевой! Все! Иди домой, сиди дома и жди, пока не позову!

– Это что, домашний арест? – спросил Клейн.

– Оставь ты свои солдафонские штучки, – обмяк Президент, медленно возвращаясь в берега кресла. Он достал кружевной платочек, высморкался и сунул его в нижний ящик стола. Потом надел очки, отхлебнул чаю и добавил: – Сиди дома. Допустим, ты чист, и твои люди тоже. Тогда остается только одно. За тобой наблюдали, а ты не заметил. Значит, теперь мы за ними понаблюдаем. Закажи себе билет на Баку, всем скажи, что вылетаешь. А сам сиди дома, и они проявятся. А я подумаю, как их засечь.

– На живца ловить будем, – мрачно сказал Клейн. – Кого оставить на хозяйстве?

– Кто понадежней. Шалакова оставишь.

– Это не самый лучший вариант.

– Почему опять я? – спросил Президент, отодвигая стакан. – Ну почему опять я должен решать все ваши проблемы? Я виноват, что у тебя нет надежного зама? Почему ты все время затираешь Шалакова? У тебя какие-то личные мотивы, что ли? Так забудь о своих личных мотивах. Оставишь на хозяйстве Шалакова, а сам давай с домашнего телефона дозванивайся до города Баку.

– Все-таки лучше бы мне туда слетать, – Клейн встал. – А насчет Шалакова… Он, возможно, замечательный человек, но опыта маловато. Всю жизнь в замполитах…

– Давай без демагогии, – сказал Президент. – Постой, не беги. Ты в сны веришь?

– Нет.

– Я тоже. Хорошо, что хоть кто-то еще не верит. А то кругом одни ясновидцы да толкователи. Славка мне снился, брат мой. Плохо снился. Будто он в клинике лежит, мы с отцом бегаем, ищем его бокс и не можем нигде найти. А кругом цветы, цветы, и скамейки все черные, обтянуты красным бархатом.

– Это как? – не понял Клейн.

– Не перебивай. И мы бегаем по клинике, нашли наконец его бокс, а там его нет, только цветы. Вот такая хреновина.

– Ну, в клинике лежал ваш отец, насколько я помню, и вы с Ярославом Ильичем его там навещали, вот вам и приснилось такое, – рассудил Клейн. – А теперь на эту картину накладывается ваше беспокойство, это вполне естественно…

– Естественно? Иди уже, Фрейд.

– Не Фрейд, а Фройд.

– И от телефона ни на шаг!

Клейн вышел из кабинета и облегченно вздохнул. Он ожидал более бурной реакции. Он просто сжался весь, когда секретарша внесла стакан с кипятком. Но на этот раз пронесло.

За годы службы Клейн никогда не возражал начальству и никогда не оправдывался. На любое замечание, на любую придирку, на любой, самый идиотский приказ он отвечал: «Так точно. Будет сделано». Сегодня, кажется, первый раз в жизни он позволил себе лирическое отступление в разговоре с начальством. Старею, подумал полковник Клейн.

Он вызвал к себе Шалакова, директора охранного предприятия, входившего в холдинг. Его взял на работу сам шеф, потому что кто-то из родственников этого Шалакова взял на работу кого-то из родственников шефа.

Мишаня Шалаков после политучилища оттрубил весь срок в замполитах внутренних войск, причем не покидая границ Подмосковья. Если б он чуть реже пил, мог бы и до Москвы дорасти. Но там служило слишком много его родичей, и на высоких постах, они берегли свою репутацию и держали замполита на безопасном расстоянии – за 101-м километром.

Вот и сейчас, с утра пораньше, от Шалакова пахло коньяком. (Он недавно вернулся из бакинской командировки и наверняка уже выпил весь набор сувениров).

Полковник Клейн кривил душой, когда называл главным недостатком Шалакова его замполитское прошлое. Не мог же он сказать Президенту в глаза, что его ставленник не годится даже в ночные сторожа, не то что в директора охранного предприятия. И дело было не в пьянстве. Мишаня Шалаков слишком много перенял от контингента, изоляцией которого занимался так долго. Выйдя на пенсию в расцвете лет и скинув погоны, он стал похож на преуспевающего жулика.

Клейн еще мог бы простить ему замшевые пиджаки, золотые цепи и перстни, густой шлейф дорогого одеколона… Но вот охранники его предприятия – почему-то все, как на подбор, кавказцы – больше раздражали полковника. Они носили дорогие костюмы и черные рубашки, брились только по воскресеньям, и вместо душа пользовались дезодорантами, причем без особого успеха. Старший в смене обязательно надевал светлый галстук, рядовым галстук не полагался. В этой униформе они сопровождали Шалакова в его непрерывных командировках.

Между прочим, и по этим командировкам Клейн мог бы сказать Президенту пару неприятных фраз. Все филиалы холдинга обладали достаточно развитыми службами безопасности. Какой смысл тратить деньги на вояжи Шалакова и его нукеров? Что такого ценного могли они наохранять?

В системе безопасности холдинга предприятие Шалакова занималось конкурентами и должниками. И занималось довольно успешно. Считалось, что Мишаня Шалаков разбирается с ними, используя свои родственные связи в МВД. У Клейна были основания сомневаться в этом. Но он никогда не спорил с начальством.

Тяжелое чувство не помешало Клейну проинструктировать Шалакова, передать ключи и печати, обзвонить вместе с ним посты и выполнить еще десяток необходимых процедур.

Все это время дневальный безуспешно пытался дозвониться до каспийского филиала. Клейн вдруг понял, что президент не всех сосчитал. Люди в каспийском филиале остались как бы за скобками. Они ничего не знали. Они просто встречали обычных представителей холдинга. Но это звено в цепочке, самое незаметное и самое незначительное, почему-то больше всего тревожило Клейна.

Он понимал, что тревога, накапливаясь, может перейти в панику, и старался отсечь эмоции. Когда-то это удавалось легко. Легче всего было отсекать эмоции в бою. Чуть сложнее – перед боем. Самым сложным было погасить тревогу, когда в бой уходили друзья, а он оставался «дома»…

Еще и еще раз он прощупывал все детали этого дела. Как только президент показал ему первую видеокассету со связанным братом, было решено – это проблема не холдинга, а прокурорских. И знать о ней должны были только те, кто будет участвовать в решении. Причем каждый будет знать только свою часть решения. Например, Клейн не знал, какая работа ведется в направлении похитителей. Ему достаточно было просто передавать специальному человеку все кассеты, которые попадали в почту холдинга. И даже вторую кассету ему уже не дали посмотреть. Но за доставку чеченца к месту размена отвечал Клейн, и он постарался обеспечить ее со всех сторон.

У похитителей наверняка были свои источники внутри холдинга, и все приходилось делать с поправкой на утечку информации. Он отобрал нескольких молодых охранников и предупредил их о возможной ответственной командировке. С водителями был отработан маршрут: офис – «Кресты» – аэропорт. Рассчитали удобное время, наметили пути объезда возможных заторов.

Нельзя было исключить попытку нападения во время перевозки, поэтому Клейн провел переговоры с инкассаторами. Они сами приехали в офис, и он смог осмотреть бронированный фургон, и даже назвал примерную дату и время, когда эта техника понадобится для перевозки особо ценного груза.

Но за неделю до назначенного срока прокурорские перебросили чеченца в одно медицинское учреждение. Чеченца завели в кабинет, сделали укол и тут же вывели через боковую дверь. У служебного выхода уже стоял зубовский «сааб». Клейн и Ромка запихнули чеченца в машину, и через полтора часа, сделав страховочный крюк по городу, они уже были в аэропорту. Кто знал об этом? Никто. Прокурорские знали только, что чеченец уже не в СИЗО, а в каком-то тайнике холдинга.

Ему пока не в чем было себя упрекнуть. Он отработал свое. Если что-то и случилось, то не на его участке и не по его вине.

Клейн уже садился в машину, когда его позвал дневальный:

– Герман Иванович! Вам звонят из Баку!

В кабинете уже восседал Шалаков, перелистывая его ежедневник. Он приподнялся, уступая кресло, но Клейн схватил трубку и сел на край стола. На связь вышел его бакинский приятель, опер угрозыска, которому он позвонил сразу же, как узнал о задержке. И вот уже ответный звонок. А филиал все молчит.

– Салам, началник.

– Сам начальник, – сказал Клейн. – Поздно встаешь, йолдаш [1]1
  Йолдаш – (азерб.) – товарищ


[Закрыть]Гасанов. Слушай внимательно. Мне нужна сводка происшествий за эту ночь.

– Рано еще.

– Я понимаю, но ты сам поспрашивай.

– Конкретно, что искать?

Клейн покосился на Шалакова, тот равнодушно смотрел в журнал приема дежурства, демонстрируя полную глухоту.

– Конкретно? Конкретно меня интересует район аэропорта, – сказал он, вытирая ладонью взмокший холодный лоб. – Старые промыслы. Помнишь, мы там по колодцам лазили? Вот на эту же тему.

– Баш уста, [2]2
  Баш уста – (азерб) «есть!», «слушаюсь!»


[Закрыть]начальник. Будем посмотреть, – ответил Гасанов посерьезневшим голосом, явно вспомнив, как вместе с Клейном они вытаскивали трупы из мазутных колодцев.

– Можешь меня встретить? Я сейчас вылетаю, – сказал Клейн.

– Какой разговор, слушай.

Он позвонил в аэропорт и договорился о вылете, а потом отправился домой.

Каждые пятнадцать минут он набирал номера каспийского филиала и выслушивал восемь длинных гудков. Подождем до вечера, решил Клейн. За день что-то прояснится. А если не прояснится, то вечером постараюсь незаметно добраться до аэропорта и улететь в Баку, к Рене.

Подумав о ней, Клейн еще раз ощутил укол тревоги и хотел было позвонить ей, но передумал. Его телефон мог – и должен был – прослушиваться прокурорскими. Никаких звонков. Лететь, и все.

Сначала его отговорил Кот. (Не надо было с ним соглашаться). Потом его пытался остановить Президент. Следовало ожидать, что где-то поблизости уже маячит и третья преграда на пути полковника Клейна к любимой женщине.

Рена была вдовой его боевого товарища. Вагиф и Клейн вместе разоружали бунтующую Нахичевань, пытались восстановить разоренную госграницу, стояли в Карабахе под огнем с обеих сторон. Их накрыло одной миной, и Вагиф погиб, а Клейн был только ранен, и ему довелось везти в Баку друга, завернутого в ковер. Помогли знакомые вертолетчики, и Вагифа опустили в семейный склеп в тот же день, до заката, на родовом кладбище у Волчьих Ворот. Клейна оставили в городе подлечиться, и всю осень он ходил на поминальные четверги в бакинской квартире друга. Там его принимали как родного, и он сидел вместе с другими мужчинами из рода Вагифа за столом в гостевой комнате, и пил с ними чай, ведя тихие разговоры, и замолкал вместе с ними, когда мулла начинал напевать короткую молитву. Клейн даже неслышно произносил вместе со всеми «аминь», когда молитва заканчивалась, и все делали умывающее движение ладонью по лицу… Отец Вагифа был старым комитетчиком, членом ЦК, да и почти все собиравшиеся были коммунистами, но это никогда не мешало им оставаться мусульманами.

Когда через несколько лет он, уже в штатском, снова оказался в Баку, это был совсем другой город. Но дом Вагифа стоял там же, и женщина, открывшая дверь, была та же, в том же черном платье. Затянувшийся траур объяснялся просто. У Рены не было лишних денег. Все, что она зарабатывала в школе и на частных уроках, уходило на еду. А дедушка с бабушкой ничем не могли помочь. Это было не лучшее время для старых коммунистов. Клейн поднял на руки ее сына, да так весь день и носил его по базару, по магазинам, по парку. «Элик, как тебе не стыдно, – укоряла сынишку Рена. – Тебе четыре года, а ты на ручках, как маленький». «А я сверху дорогу показываю, – ответил пацан. – Дядя Герман без меня потеряется».

В ту командировку Клейн ночевал в гостинице. И в следующую тоже. Понадобилась особо холодная зима и длительная задержка рейса, чтобы Рена предложила ему остаться у нее. «Ты уже не боишься соседей?», спросил он. «Этих? Нет. Это все новые соседи. В городе вообще много новых людей. Бакинцы разбежались». «А ты не хочешь разбежаться? Например, в Питер». «Хочу. Но пока не могу», ответила она тогда. Может быть, теперь она ответит иначе, подумал Клейн, с радостью и тревогой собираясь в дорогу.

Походный чемодан стоял наготове в прихожей. Клейн распахнул его для проверки и обнаружил, что еще с прошлой командировки оставил в нем пакеты с грязным бельем. Пришлось заряжать стиральную машину, а чемодан разбирать и проветривать. Если бы мать застала его за этим занятием, началась бы очередная разработка темы женитьбы.

Но за этим холостяцким занятием застал его другой холостяк. Шалаков с порога удивленно спросил:

– А что это гудит, типа стиральная машина? Стираете? Используете домашний арест в личных целях?

– Угадал, – ответил Клейн.

– Придется выключить. Надо поговорить без лишнего шума, – сказал Шалаков, и за ним в прихожую вошли еще трое.

Глава 4

Конец валютчика

Степан Зубов занимался валютой еще с афганских времен. Начальство ценило его за то, что после очередной удачной засады его группа привозила на базу богатую добычу, причем отнюдь не только амуницию и стволы, которые можно было указывать в отчетах как Результат Своей Работы. Зубов добросовестно сдавал и более ценные трофеи: часы, магнитолы, золото. Его группу ставили в пример другим. Правда, без толку. Ромка Сайфулин все равно, отработав по каравану, сгребал захваченный ширпотреб в кучу, обкладывал ВВ [3]3
  ВВ – взрывчатое вещество


[Закрыть]и шмалял в полное свое удовольствие.

А Маузер не стеснялся запихнуть в десантный отсек даже скатанные ковры (не везти же их на броне). Но вот только доллары, которые он сдавал, всегда были фальшивыми. Почему-то в перехваченных им караванах никогда не оказывалось ни одной подлинной купюры.

Выйдя на гражданку, он связался со старыми знакомыми, и ему помогли развернуться, используя накопленный капитал и свойства характера. Его представили хозяину, и он выдержал экзамен в разгульной бане. Наутро из всей компании только двое были способны дойти до холодильника с пивом – Зубов и хозяин. А тут как раз в моду вошел теннис, и Зубов выучился сам и стал тренировать хозяина. Его устроили в интуристовскую гостиницу, и он зашагал по ступеням новой карьеры, от подносчика чемоданов до администратора. Дело было прибыльное, хотя и опасное. Но ему даже нравилось иметь таких противников, как государство и валютчики-конкуренты.

Нравился ему и хозяин, старый валютный волк. Его обаяние слегка портили только две привычки. Перебрав джина, он любил размышлять о политике, называя персонажей по отчеству. А после тенниса, как правило, просил Зубова привезти к нему в сауну пару малолеток, причем Степану приходилось париться с ними до утра, потому что хозяин не мог трахаться без зрителей. Об этом никто больше не знал. И, отсчитывая Степану деньги для расчета с проститутками, хозяин добавлял половину этой суммы ему – за молчаливое соучастие.

Зубов жил один, в старом, наполовину расселенном доме за Почтамтом, и домой возвращался поздно. Убедившись, что на набережной нет чужих машин, заезжал во двор. Оставлял свой «сааб» под окном, но в парадную не входил. Он запирал дворовые ворота, обходил дом и бесшумно открывал дверь черной лестницы. С минуту стоял, прислушиваясь. Это был его привычный ритуал с тех пор, как он получил предупреждение.

«На хорошем месте стоишь. Заплати пару тысяч, – сказала ему проститутка, – и я подскажу, кто тебя хочет отстрелять. Кто, когда и как». За пару тысяч я и сам кого хочешь отстреляю, отослал ее Зубов. Некоторые из его коллег уже заработали пару пуль из ТТ буквально на пороге дома. А тело одного, со следами пыток, нашли и за порогом, в пустой квартире. Убийцы вывезли даже мебель.

Зубов потратил больше, чем пару тысяч, позаботившись о безопасности. Ну не хотелось ему, чтобы его мебелью пользовались чужие.

В постели лежала у него изящная игрушка – наградной ПСМ, который он купил у дипломата из недалекого зарубежья. Но это было оружие «для дома, для семьи»: если и придется стрелять, не дай-то Бог, то по крайней мере обойдется без рикошетов и битой посуды. А для действий на лестнице у него было кое-что другое. Зубов старался любой навык доводить до блеска, и мог с закрытыми глазами сунуть руку в тайник и вынуть оттуда заряженный и взведенный наган.

Однажды он это сделал с особым чувством. Наверху, на площадке второго этажа кто-то стоял, и не просто стоял, а сопел и перетаптывался.

На этой, черной, лестнице не было других жильцов. И стоявшие могли караулить только Зубова. Поэтому он спокойно выжидал, затаясь внизу. По дыханию он понял, что их двое. А по возне решил, что они никак не могут справиться с входным замком. «Ну давай, давай, только потихоньку», раздался шепот. Шепот показался ему женским. Зубов осторожно выглянул, держа площадку под прицелом – и увидел живую иллюстрацию к «Камасутре».

Он незаметно полюбовался парочкой, а потом исчез так же бесшумно, как появился, и отправился спать к Марине. Пережитое подействовало на него странным образом – он предложил выйти за него замуж, причем немедленно. Мотив – если его грохнут, хоть кому-то достанется наследство. А у Марины две дочурки подрастают. Наутро они пошли в загс, но там был не приемный день. В приемный день он был занят, потом она ставила машину на капремонт, потом еще что-то помешало, и в конце концов он забыл о своем решении, а она не стала напоминать.

После разговора с «Графом» Степана Зубова охватило неприятное беспокойство. Его злило то, что он отказался, не просчитав все варианты. Ну, не получит он каких-то денег за эту неделю. Так получит в другую. А смотаться с ребятами на Кавказ уже не удастся никогда. Как перевести в «зелень» эту несостоявшуюся поездку? Вот и получается, что просчитался.

И еще одно беспокоило Зубова. Как воспримут ребята его отказ? Особенно Ромка. Еще неизвестно, как Граф все это преподнесет. А мнением боевых товарищей Степан Зубов дорожил, особенно в последнее время.

Так получилось, что вокруг не было других людей, чье мнение для него хоть что-нибудь означало. Чтобы всерьез прислушиваться к проституткам и фарцовщикам, надо для начала забыть о себе. А он все еще оставался Маузером, и для него было очень важно иногда выходить на связь то с Рубенсом, то с Котом, и получать от них подтверждение: понял тебя, Маузер.

Конечно, он был уже не тот, что прежде. Но, по крайней мере, он старался не делать ничего такого, о чем постыдился бы рассказать Ромке. Ну, к примеру, меняет он горничной две десятки, отсчитал ей деревянных, она убежала. Глядь, а она ему сослепу вместо десятки сто баков подсунула. Сотня старая, жеваная-пережеваная, но ведь сотня. Другой бы тихо порадовался, а Зубову пришлось бежать за ней и проводить курс ликбеза. Зато было что потом Ромке рассказать.

Он не мог отбросить эти мысли. Может быть, потому что больше ни о чем думать и не стоило. Дело двигалось автоматически. Реплики компаньонов и клиентов не заслуживали не только обдумывания, но и запоминания. А вот ребята – совсем другое дело. И Сергеичу тоже не понравится, что он отказался. Сам-то Кот наверняка подписался без разговоров.

Каким же уродом он почувствовал себя сейчас, вспомнив, как они приехали в аэропорт, и Клейн увел чеченца, а они с Ромкой остались в машине. «Кажется, у Графа проблемы, – сказал Ромка, – что-то он темнит, надо его раскрутить, пока не поздно. Поможем товарищу». «Да ладно тебе, – сказал тогда Зубов, – это не наши разборки. Они там миллионами ворочают. Ты его часики видел? У тебя вон «Командирские», а у Графа «Радо». Так что у него все нормально. Было бы что серьезное, он бы не нас позвал»…

И Марину зря обидел. Вообще-то она часто обижалась – то он черствый, то бестактный. А он просто не успевал просчитать, как она отреагирует на его слова или поступки. Так ведь на то и любовь, чтобы не любезничать, а быть самим собой. Просчитывать ему и так приходилось слишком много на работе. Сегодня она час прождала его перед гостиницей в своей замызганной «двоечке». Он, наконец, спустился, передал ей деньги – ей не хватало на новый холодильник. «А ты не поможешь выбрать?» спросила она. Он пожал плечами – твой холодильник, ты и выбирай – и добавил денег на доставку. А потом, уже выйдя из машины, еще раз достал кошелек. «Здесь за углом хорошая мойка. Помой, наконец, тачку. А то в следующий раз не пустят на нашу стоянку». Почему-то она обиделась. Побелела от злости. Ну и черт с ней.

Он поднялся по лестнице и вставил ключ в замок.

– Добрый вечер, господин Зубов, – раздался голос за спиной.

Он застыл, невольно сдвинув лопатки. «Расслабился ты, Степа», подумал он о себе уже как о ком-то постороннем. «В следующий раз не забудешь провериться. Вот и все…»

По шагам он понял, что кто-то спускается с третьего этажа. Он осторожно покосился назад. Длинный темный плащ. Пистолет.

Внизу скрипнула входная дверь, и на лестнице показался еще один «длинный плащ» с пистолетом. «Классика, – подумал Зубов, – наверняка и рация имеется».

– А теперь спокойно открывайте дверь.

– Стоит ли? – спросил он, не оборачиваясь.

– Да за кого вы нас принимаете? – сказал первый. – Нам бы только поговорить. Очень вы нам интересны, господин Зубов.

– Можно и поговорить, – Зубов открыл дверь, осознав, что его не убьют прямо сейчас. Наверно, они хотят поживиться тем, что есть в квартире.

– Друг ваш, такой Клейн Герман Иванович, очень душевно о вас отзывался, – сказал голос, – так что, пожалуйста, держите руки за спиной. За спину руки!

Голос был молодой, наглый, самовлюбленный, и Зубов подумал, что мог бы справиться с мальчишкой, если б тот был один. Но сейчас перевес был слишком явный. Мысленно обматерив Клейна, Зубов нехотя завел руки за спину и тут же был цепко схвачен за локти, а на запястьях щелкнули наручники, больно защемив складку кожи. Нет, фарцовщики не приглашают таких мастеров, подумал он. Здесь что-то другое.

– Вперед! – скомандовал второй голос, с акцентом. – Стой. В левый комната. Вперед. Лег на пол. На пол!

Он лег на ковер в гостиной. Двое вошли за ним, он видел только их ноги.

Один из них рылся в столе, второй принялся обыскивать комнату и сразу же извлек пистолет из-под подушки.

– О, господин Зубов, оказывается, имеет большие заслуги перед братским народом Чуркистана. Забавная штучка. Штамповка дюралевая… А где же вы держите бумаги? Записные книжки, старые письма?

– Нет у меня никаких бумаг.

– Что ж, примерно такой ответ и прогнозировался. Давайте, господин Зубов, вместе подумаем, как сделать нашу беседу более продуктивной. У нас к вам только один вопрос. Ваш друг, господин Клейн, встречался с вами и предлагал работу. Он при этом назвал место, куда надо было доставить одного человека. Вы помните, куда?

– Я что, так похож на безработного? – спросил Зубов.

– Падла, отвечай, когда тебя спрашивают! – второй пнул его в бок. – Адрес говори, адрес!

– Салим, не заводись. Итак, господин Зубов, назовите адрес, и мы навсегда исчезнем из вашей жизни.

Зубов произнес короткий и ясный, универсальный адрес. И получил за это еще пару чувствительных пинков.

– Салим, Салим… Итак, все понятно. Шантажировать и запугивать в данном случае бессмысленно. На это просто нет времени. А как вы, господин Зубов, относитесь к электричеству? Была такая книга в серии «Пламенные революционеры», называлась «Любовь к электричеству». Не читали? Напрасно, напрасно. Очень там жизненно все описано. Например, как делаются революции. На деньги еврейских фабрикантов. Вы, случайно, не еврей? Я не задел вашу национальную гордость? Ну что вы молчите?

– Не успеваю слово вставить, – сказал Зубов.

– Сейчас у вас будет возможность вставить слово, и не одно. Ну так как насчет любви к электричеству? Вот я, например, просто обожаю. Незаменимая вещь, особенно когда собеседник попадается молчаливый. Есть в этих вольтах и амперах что-то волшебное, от чего ухо становится чутким, а язык – подвижным.

– Зря теряете время, – сказал Зубов. – Меня что пытай, что не пытай, один хер не знаю я никакого адреса.

– Все так говорят поначалу, – ответил голос. – Тогда мы начнем с более простых вопросов. Например, на что вы тратите деньги? Квартирка-то пустая. Ни аппаратуры, ни обстановки приличной. Вы, наверно, не тратите деньги, а собираете? Не хотите похвастаться коллекцией? Ну, где сейф? Или вы держите деньги в чулке?

– Сказали бы сразу, что за бабками пришли, – сказал Зубов. – За унитазом коробка из-под стирального порошка.

– Там мало, – сказал второй голос. – Две тысячи любой старушка дома держит, где остальной деньги?

– Остальной в банке, – сказал Зубов.

– Вот-вот, – сказал первый, – вот мы и подошли к самому интересному. Обожаю кредитные карточки. Но только позвольте вам не поверить. Деньги лежат где-то рядом, я просто чую их запах.

Пока первый говорил, второй успел связать Зубову ноги и снять с него туфли и носки. Холодные концы оголенных проводов воткнулись между пальцами ног.

«Надо было соглашаться и ехать с ребятами», – подумал Зубов. «А этим уродам теперь все равно. Адрес не адрес, а если деньги ищут, значит, убьют».

Он почти не слышал, что ему говорили. Все заглушала ненависть. Они перехитрили его, они могут убить его, но им не удастся его сломать. Ничего вы, суки, не узнаете.

Маузер и сам умел пытать, и это умение ему приходилось использовать в Афганистане. И почти всегда безрезультатно. Если и удавалось духа расколоть, то все равно ему нельзя было верить. Чаще всего информация оказывалась бесполезной. Выданные тайники были уже пусты, и на тайных тропах никто не появлялся. И опытные командиры просто старались не брать пленных, чтобы не тратить время зря.

Вот ведь как получилось – сам теперь пленный. Самого пытать будут. Что же, духи нас тоже чему-то научили, не только мы их… Сейчас он представлял, что последует за этими вопросами. Ему будет больно. Очень больно. Но эти уроды просто не знали, что любую боль можно перетерпеть, а вот ненависть не перетерпишь, и она будет полыхать все ярче, и жечь его изнутри сильнее, чем ваше сраное электричество.