Текст книги "Индийский мечтатель"

Автор книги: Евгений Штейнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

IV
Опять мистер Джи-Джи

Впервые Лебедев перешагнул порог Вокс-холла вместе с неизменным своим спутником, который нетерпеливо ждал встречи с сестрой.

Привратник не хотел пропустить Сону: дирекция запретила вход туземцам-простолюдинам. Лебедев настаивал. Джекобс, проходивший невдалеке от входа, заметил необычайного посетителя и поспешил к нему.

– А, мистер Суон! – Он старался быть как можно более приветливым. – Наконец-то вы надумали посетить мое скромное предприятие…

Осведомившись о причине спора, он обрушил свой гнев на привратника.

– Что поделаешь с этими ослами! – извиняющимся тоном объяснил он Лебедеву, идя с ним рядом по аллее сада. – Прошу вас, сэр, приходить почаще и брать с собой всех, кого вам будет угодно.

Лебедев сдержанно, но учтиво поблагодарил.

– Вам повезло, – продолжал Джекобс. – Сегодня у нас выступит труппа южноиндийских танцовщиц. Все хороши, а особенно одна!.. Ручаюсь, будете от нее в восторге.

– Как они здесь очутились? – спросил Лебедев, стараясь не казаться особенно заинтересованным.

– Чисто случайно… Генерал-губернатор во время пребывания в Мадрасе посетил дворец навваба Аркотского, который дал в его честь великолепное празднество. Генерал-губернатор выразил восхищение искусством и красотой придворных танцовщиц навваба, а тот, со свойственной здешним принцам щедростью, подарил гостю всю труппу из десяти девушек. Недавно они прибыли сюда под присмотром одного англичанина… Генерал-губернатор немного полюбовался плясками, затем ему это наскучило. Узнав об этом, я добился, чтобы танцовщиц отдали мне… Сами понимаете, – подмигнул он Лебедеву, – это обошлось в некоторую сумму.

– Расходы быстро окупятся, – сказал Герасим Степанович. – Но нельзя же постоянно показывать публике одно и то же.

– О, мистер Суон, – ухмыльнулся Джекобс, – об этом можете не тревожиться! В Индии красавиц сбыть с рук нетрудно. Найдется немало охотников, которые пожелают купить одну или даже нескольких.

– Решили заняться работорговлей? – спросил Лебедев иронически.

– А почему бы и нет? – На лице Джекобса мелькнула мрачная усмешка. – Почему бы и нет? Всякий товар хорош, если он приносит прибыль… – Джекобс снова постарался придать своей угрюмой физиономии добродушно-любезное выражение – Кстати, позвольте осведомиться… Слыхал, что вы собираетесь открыть свой театр и даже как будто строите специальное здание?

– Совершенно верно.

– Непонятно! – развел руками Джекобс. – К чему строить, когда есть готовые помещения?.. Разве нельзя поставить вашу пьесу на моей сцене? Обошлось бы значительно дешевле.

– Возможно, но я хочу иметь отдельный театр, свой собственный.

– Хотите стать моим конкурентом? Не советую, мистер Суон!

– Какая там конкуренция! – возразил Лебедев. – У вас одно, у меня совсем другое.

Они дошли до входа в зрительный зал. Звук гонга оповестил, что представление сейчас начнется. Только они успели усесться в кресла во втором ряду, как занавес поднялся.

Герасиму Степановичу пришлось довольно долго скучать.

На сцене выступали размалеванные певички из тех, которых можно видеть в дешевеньких кабачках лондонского Ист-Энда, клоуны, забавлявшие публику неумными и грубыми шутками, затем изо всей мочи тузили друг друга два здоровенных боксера. У одного вздулась губа, у другого правый глаз украсился зловещего вида кровоподтеком, однако они продолжали угощать друг друга могучими зуботычинами под неистовый рев подзадоривавшей их толпы. Наконец один свалился ничком на землю, потеряв сознание. Толпа ревела от восторга.

Прочие номера были в том же роде. Шумный их успех свидетельствовал только о невзыскательности вкусов этого скопища авантюристов, спекулянтов, темных личностей…

«И они еще смеют кичиться своим духовным превосходством над здешними народами! – возмущался в душе Лебедев. – А ведь простой индийский балаган куда выше и благороднее этого пошлого зрелища!»

Ему вспомнились представления, виденные в английских театрах; они были превосходны. Но тут был не английский театр, а кабак, самый низкопробный… Тем не менее он имеет успех, да еще какой! Зал переполнен, публика восхищена… А какая участь предстоит его театру?

Появились танцовщицы. На них были розовые и голубые шаровары из тончайшего шелка и белоснежные покрывала, легкие, как морская пена; обнаженные руки и щиколотки были унизаны золотыми браслетами; в волосах и ушах ослепительно сверкали бриллианты, рубины, изумруды.

Лебедев сразу узнал Кавери. Она выделялась из общей группы танцовщиц, как картина великого мастера выделяется среди полотен рядовых живописцев. Как не похожа была эта сияющая роскошью красавица на нищую девчонку из труппы бродячих комедиантов! И все-таки это была та же Кавери, с простодушным выражением юного лица и милыми глазами.

Начался танец. В нем было мало разнообразия, и он скорее походил на пантомиму. Но нельзя было не восхититься этим высоким, прекрасным искусством. Под мерные удары барабана и звон цимбал танцовщицы четко следовали ритму, который то замедлялся, то становился торопливым и беспокойным. Их ноги двигались едва заметно; вся прелесть танца заключалась в пластических движениях рук, корпуса и головы.

«Он прав, этот прохвост! – подумал Лебедев. – Все хороши, а она лучше всех… Ах, если бы заполучить ее ко мне в театр!»

Он поглядел сбоку на Сону; тот не отрывал глаз от сестры. Видно, он был очень взволнован встречей.

Публика приветствовала танцовщиц бурной овацией, которая, по всей вероятности, была вызвана не столько танцевальным мастерством, сколько их красотой. Сону поднялся».

– Кавери! – крикнул он; голос его потонул в общем хоре голосов.

Выждав, когда шум немного стих, Сону закричал еще громче:

– Кавери!!

Теперь она услышала и расширенными от изумления глазами стала всматриваться в толпу. Сону уже был у самых подмостков. Кавери шагнула вперед, протянув руки. В одно мгновенье Сону вскочил на подмостки. В публике послышался смех.

– Должно быть, жених или возлюбленный, – сказал позади Лебедева какой-то моряк своей толстой рыжей даме. – Он хочет ее похитить!

Занавес опустился. Сону успел спрыгнуть вниз.

Когда они направлялись к выходу, их нагнал Джекобс.

– Мистер Суон! – Он был сердит. – Ваш слуга заслуживает хорошей порки. Какого дьявола он полез на сцену?

– Прошу вас, мистер Джекобс, простить и его и меня. В одной из танцовщиц он узнал свою сестру. Он не виделся с ней несколько лет.

– Гм! – промычал директор. – Похоже на сказку…

Лебедев поклонился, но как раз в этот момент к ним подошел невысокий полный мужчина:

– Кажется, Лебедев?

– О, господи! – Герасим Степанович всматривался в толстяка. – Неужели Фаррингтон? Какими судьбами?

– Ох, не говорите! – проворчал англичанин. – Лучше бы мне не родиться на свет, чем совершать подобные путешествия… Корабль наш попал в шторм, и меня едва не вывернуло наизнанку. А климат здесь еще хуже, чем в Мадрасе… Но служебные обязанности!.. – развел руками толстяк. – Бенфильд ликвидировал дела, а меня передал на службу к наввабу Аркотскому. Я у него на все руки: заведую дворцами, ревизую финансы и тому подобное… А теперь пришлось везти сюда этих черномазых танцовщиц, которых навваб послал генерал-губернатору… Видите, до чего докатился!

– Зачем же служите, если так неприятно? – спросил Лебедев.

– А что, по-вашему, должен я делать? Платят много, да еще есть побочные доходы… В Англии у меня семья. Дочь – невеста, нужно хорошее приданое. Поживу в этом аду, пока не скоплю кругленькой суммы…

Лебедев засмеялся:

– Желаю успеха, Фаррингтон!

– А вам как живется? – спросил толстяк.

– Недурно. Но тоже тоскую по родине.

– Должно быть, накопили немало? – поинтересовался Фаррингтон.

– Целое состояние! – ответил Лебедев иронически.

Фаррингтон, не заметив иронии, бросил на него завистливый взгляд.

– Этот джентльмен стал крупным театральным предпринимателем, – заметил Джекобс.

Фаррингтон грустно покачал головой:

– Видно, Бенфильд был прав, говоря, что музыкой и прочей ерундой можно торговать не менее успешно, чем хлопчатобумажной пряжей… Да, Лебедев, вам повезло! Вы вовремя уехали из Мадраса. Проживи вы там еще годик, вам бы пришлось плохо…

Лебедев пожал плечами:

– Не понимаю, что же мне могло угрожать?

– Дело прошлое!.. – вздохнул толстяк. – Нечего вспоминать.

– Я не любопытен, – усмехнулся Лебедев. – Прощайте, Фаррингтон! Вы ведь собираетесь вернуться в Мадрас?

– Уеду на этой неделе.

– Привет всем, кто меня еще помнит.

– Прощайте! – откликнулся Фаррингтон.

Когда Герасим Степанович и Сону скрылись из виду, Джекобс спросил толстяка:

– Что вы имели в виду, когда говорили, что ему угрожала опасность в Мадрасе?

Толстяк смутился:

– Так, пустяки… – пробормотал он.

Джекобс посмотрел на него прищурившись:

– Не пытайтесь скрытничать. Тут что-то серьезное…

– Право, ничего особенного, – пытался отвертеться Фаррингтон.

– Имейте в виду, этот русский находится на подозрении. Не завидую, сэр, если вас сочтут его сообщником!

* * *

Утром следующего дня Кавери и Сону беседовали в пальмовой рощице на берегу реки, поодаль от центральной набережной. В стороне, спиной к ним, сидела дайя – старуха, под присмотром которой находились танцовщицы.

– Тебе нельзя отлучаться? – спрашивал Сону.

– Да, – кивнула Кавери. – Директор-сахиб никуда не выпускает меня, боится, что я сбегу. Он постоянно пристает ко мне с любезностями, а я чувствую к нему отвращение…

– Он дурной человек! Лучше тебе уйти от него.

– Охотно! – обрадовалась Кавери. – Но как это сделать?

– Подумаем…

– Сегодня утром я боялась, что не удастся выйти. Я сказала, что хочу идти на базар, и он разрешил, отправив со мной дайю.

– Она не выдаст тебя?

– Нет, я ей хорошо плачу. Она уже давно со мной.

– Послушай, Кавери, как ты попала к наввабу?

– Наш сутрадхара ⁶¹61
  Сутрадхара – руководитель театра.


[Закрыть] решил распустить труппу. Меня он продал во дворец его высочества… Жила я там в роскоши. Навваб старенький и дряхлый, очень любит танцы и музыку. Он подарил мне много драгоценностей. Одного лишь у меня не было: свободы… Нет ее и теперь! Как часто вспоминаю я о тех днях, когда мы бродили из города в город, из селения в селение… У нас было мало пищи, и случалось, что с утра до ночи я не съедала и горсти риса. Но тогда никто не смел мне приказывать или запрещать… Я очень несчастна! Помоги мне, брат!

– Подумаем, – повторил Сону.

Кавери стала расспрашивать о Герасиме Степановиче. Сону рассказал об их жизни, о новом театре…

– Он взял себе жену? – осторожно спросила девушка.

Сону покачал головой. Ведь сахиб прежде был поглощен наукой, а теперь – своим театром и о женщинах не помышляет.

– Странно! – задумчиво сказала девушка. – Таких людей я не встречала… Но это хорошо, что он не взял себе жены.

… В тот же ранний утренний час Джеральд Фаррингтон сидел у капитана Ллойда.

– Ну вот и все! – Ллойд поднялся. – Благодарю, мистер Фаррингтон. Не стану вас больше задерживать… – Он аккуратно сложил исписанный лист бумаги и положил его в толстую кожаную папку.

Фаррингтон поклонился и вышел; физиономия у него была довольно кислая.

– Итак, – обратился Ллойд к сидевшему в другом кресле Джекобсу, – наше досье постепенно пополняется. В надлежащий момент весь счет будет предъявлен сполна.

V
Побег

Постройка театра близилась к концу. Работы оставалось еще дней на двадцать. Сцена была уже почти готова, и Герасим Степанович решил перенести туда репетиции, которые до этого времени происходили у него в саду.

Подготовка спектакля подвигалась быстрее, чем он предполагал. Большинство артистов оказались людьми очень восприимчивыми; они легко справлялись с указаниями режиссера. С оркестром дело шло еще успешнее.

Первая репетиция на сцене была очень торжественной. Актеры репетировали уже в костюмах, не хватало только декораций и кулис.

Голукнат Дас был в восторге.

– Нельзя ли Радхе побывать на одной из следующих репетиций? – спросил он Герасима Степановича.

– О, не нужно этого! – воскликнул Лебедев. – Пусть госпожа Радха посмотрит настоящий спектакль, репетиция только испортит ей впечатление.

Он видел, что Голукнат несколько смутился: ведь индийским женщинам нельзя посещать зрелища вместе с мужчинами. Обычай этот был настолько общепринят, что даже свободомыслящий Голукнат не решался нарушить его.

– Понимаю ваши сомнения, друг мой, – улыбнулся Герасим Степанович. – Однако я нашел выход из положения. В театре будет несколько лож. Одну из них, тщательно скрытую от посторонних глаз, мы отдадим вашей супруге. Что вы об этом думаете?

– Чудесно! – воскликнул ученый. – Это будет для нее большой радостью.

Дома Герасим Степанович и Сону застали гостя. У входа в бунгало на корточках сидел Гопей Подар, терпеливо дожидавшийся их возвращения.

– Что нового? – обратился к нему Лебедев.

– Все готово, сахиб!

– Сколько?

– Пятьсот ему и еще пятьсот – другому.

Лебедев посмотрел на Сону.

– Ничего, мальчик, – сказал он, как бы оправдываясь, – как-нибудь выпутаемся. Голукнат попросит братьев отсрочить уплату долга.

Сону молчал. Он хорошо знал, что в таких случаях возражать бесполезно.

* * *

План побега был готов. Караул в башне менялся каждые восемь часов. Дежурили парами: один сипай – возле самой камеры, другой – в конце коридора, у выхода из башни. Нанда, как старший, на посту не стоял; его обязанностью было наблюдать за всеми часовыми. Жил он здесь же в башне, в каморке, расположенной между камерой и выходом.

Узника нужно будет переодеть в платье одного из караульных, а того оставить в камере. После смены Патрик в сипайском мундире в паре с другим часовым покинет башню. Нанда тоже выйдет с ними, чтобы уже никогда не возвращаться. Он отправится в родное селение… Нанда завербовался на военную службу двадцать лет назад, никто из начальства не знает, откуда он родом.

Однако, чтобы осуществить этот замысел, необходимо столковаться с какой-нибудь парой караульных. Это было сопряжено с немалым риском… Да и кто из солдат добровольно согласится остаться в камере?

Нанда долго думал и все-таки нашел выход.

Среди караульных был сипай, по имени Банким, старый знакомый Нанда. Они несколько лет служили вместе в Барракпуре, дружили и доверяли друг другу. На него Нанда мог рассчитывать. Но в паре с Банкимом дежурил некий Канаи, скряга, кляузник и трус. Разумеется, нечего было и думать о сговоре с ним.

Нанда откровенно рассказал о своем замысле Банкиму. Поразмыслив, тот дал согласие. Если и ему заплатят пятьсот рупий, он тоже охотно бросит службу и возвратится на родину.

А что касается Канаи, то придется действовать только силой.

Они обсудили весь план до мельчайших подробностей, затем Нанда посвятил в него Патрика.

– Жаль беднягу Канаи! – сказал тот. – Его же сочтут соучастником.

– Он плохой человек, нечего его жалеть! – возразил Нанда. – Да он и не пострадает. Найдут его связанным – поймут, что мы сделали это насильно…

– Пусть будет так, – согласился Патрик. – Но вот что меня смущает: те двое, которые придут на смену, сразу узнают меня. Как же быть?

Нанда его успокоил: как только сахиб переоденется, ему следует притвориться заболевшим. Когда явится смена, они с Банкимом хорошенько укутают его и поведут, будто бы в госпиталь. Вот и все!

Побег был назначен на 15 ноября, в полночь, когда заканчивалось очередное дежурство Банкима.

С утра Патрик испытывал ужасное волнение. Он никак не мог собраться с мыслями. Вечером Нанда зашел в камеру:

– Сейчас Канаи станет у дверей. Готовься, сахиб, и будь тверд!

Патрик улегся на свое жесткое ложе, накрылся одеялом. Он лежал, считая секунды и минуты. Башенные часы пробили девять раз… «Господи! – ужаснулся Патрик. – Сколько еще ждать!» Чтобы скоротать последние часы, казавшиеся ему вечностью, он заставил себя погрузиться в воспоминания. Это помогло. Видения одно за другим проносились перед его взором… Странная лень сковала его. Ничего не нужно, только лежать и вспоминать, лежать и вспоминать!..

Удар башенного колокола отрезвил Патрика. Он стал считать: раз, два, три, четыре… Одиннадцать ударов!

Вдруг он почувствовал прилив сил и пьянящее ощущение решительной минуты. Полежав еще минут пятнадцать, как было условлено, он порывисто вскочил и забегал по камере. Заметив глаз часового у дверного отверстия, Патрик стал колотить в дверь. Это продолжалось минуты две.

Сейчас Канаи поднимет тревогу, позовет старшего…

Загремел засов, дверь распахнулась. В камеру вошли Канаи и Нанда. Патрик отскочил к стене… Канаи, вошедший первым, очутился посередине. Патрик изо всей силы ударил сипая кулаком в плечо, тот отлетел назад и попал в железные объятия Нанда.

Потребовалось не много времени и усилий, чтобы уложить Канаи, ошалевшего от неожиданности, на койку, заткнуть ему рот, переодеть в арестантское платье, крепко связать заранее приготовленной веревкой.

Удостоверившись в том, что пленник не в состоянии ни пошевелиться, ни кричать, они повернули его на бок и прикрыли одеялом. Патрик быстро надел снятый с Канаи мундир, взял его ружье. Оба вышли из камеры, заперев ее на замок.

Банким стоял у выходной двери; он даже не взглянул на Патрика, словно ничего не произошло.

– Рано начал! – Нанда укоризненно покачал головой.

– Как – рано? – удивился Патрик.

– На час раньше.

Вот оно что! Значит, он ошибся и насчитал одиннадцать ударов вместо десяти… Обидно, чорт возьми! Придется ждать целый час. Мало ли что может случиться за это время…

Нанда стал на пост у камеры, а Патрик улегся на лежанку в каморке.

Время шло медленно…

Раздался стук во входную дверь. Что это? Неужели патруль?.. Такие проверки бывали очень редко – раз в месяц, не больше, – и обычно производились в более ранние часы. Английские офицеры предпочитали по ночам развлекаться дружескими попойками, игрой в карты или, в худшем случае, просто спать. Какому же ретивому служаке взбрело на ум шататься в такую пору?

Банким отпер дверь. Офицер, сопровождаемый солдатом – оба англичане, – прошел по коридору. Патрик, затаив дыхание, лежал ничком. Нанда отдал рапорт, сообщив, что один из часовых внезапно заболел.

– Где он? – осведомился офицер.

– Лег на мое место. Если сахиб желает посмотреть…

– Не нужно! – отмахнулся офицер. Как большинство европейцев, он пуще всего боялся заразиться какой-нибудь из ужасных азиатских болезней. – Скоро смена, отправишь его в лазарет.

– Слушаю, сахиб!

Офицер заглянул в глазок камеры: видимо, ничто не вызвало подозрений.

Англичане направились к выходу. Тяжелая дверь захлопнулась, наступила тишина. Патрика трясло, словно в жестокой лихорадке.

Наконец снова раздался стук у входа, и в тот же миг послышался удар башенных часов. Явилась смена. Нанда и Банким сдали посты. Зайдя в каморку, Нанда накинул на голову Патрику одеяло и, взяв его под руку, повел к выходу.

– Что с ним? – с любопытством спросил новый часовой, стоявший в конце коридора.

– Разве я ваид? – проворчал Нанда. – Трясется, скулит… Возись с ним среди ночи!

Все трое спустились по витой лестнице во внутренний двор. Шел сильный дождь. Они миновали несколько постов; никто из часовых не задержал их. У проходной будки при главных воротах стоял караул из трех человек под командой унтер-офицера – англичанина. Пропуская сменившихся, он спросил, указывая на Патрика:

– Это солдат или старая баба?

Тот ничего не ответил, трясясь всем телом и стуча зубами.

– Он болен, сахиб! – объяснил за него Нанда.

– Больным не место в крепости! – проворчал сержант. – Проваливайте отсюда поскорее!

Крепостная территория осталась позади. Они продолжали идти под дождем по пустынным ночным улицам. Миновав порт и рыбачью пристань, еще долго брели вдоль берега.

Наконец они увидели группу людей. Это были Лебедев, Сону и Гопей Подар.

VI
Первое представление

Афиши пестрели повсюду: на заборах, на стенах казенных учреждений и частных лавок, в гавани.

^{С разрешения достопочтенного}

_{ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА}

НОВЫЙ ТЕАТР м-ра ЛЕБЕДЕВА

на улице ДОМТОЛЛА,

декорированный в бенгальском стиле,

открывается в пятницу 27 ноября 1795 года

пьесой под названием

П Р И Т В О Р С Т В О

Роли будут исполнены актерами обоего пола.

Представление откроется вокальной и инструмен-

тальной музыкой под названием

И Н Д И Й С К А Я  С Е Р Е Н А Д А,

исполняемой на излюбленных бенгальцами

инструментах,

к которым присоединены и европейские.

Слова достославного поэта

ШРИ БХАРАТ ЧАНДРА РАЙ.

^ЦЕНЫ:

^{Ложи и партер – 8 сикка-рупий}

          ^{Галерея – 4}    »        »

_{Билеты продаются в кассе театра. Начало ровно в 8 часов вечера.}

Люди останавливались, дивились. Никогда еще в Калькутте не видели ничего подобного.

Английская пьеса, представляемая на бенгали! Туземная музыка и европейские инструменты! Что за нелепая затея!.. Однако любопытно, нужно посмотреть.

Так рассуждали многие из англичан: офицеры, чиновники, коммерсанты. И, в предвидении столь необычайного – можно сказать, сенсационного зрелища, супруги и дочери этих джентльменов заказывали модные туалеты, а в клубе, в садах и парках, в салонах местных «львиц» только и было разговору, что об этом русском чудаке.

Находились, однако, люди, которые относились к новому театру серьезно. Начинание Лебедева заинтересовало судью Джона Хайда, востоковеда Кольбрука, советника Шоу и других.

Среди индийской части населения мнения были тоже различны. Передовые люди, единомышленники Голукнат Даса, горячо сочувствовали новому начинанию.

– Такой театр может стать хорошим средством для просвещения Индии, – рассуждали они.

Другие же – упорные приверженцы старины, считавшие все чужеземное греховным и нечистым, – говорили о новом театре с пеной у рта. Наконец, третьи – таких было большинство – не разделяли ни одного из этих противоречащих друг другу мнений. Их интересовало предстоящее зрелище, тем более что артисты должны играть не по-английски и не на санскрите, а на самом обыкновенном бенгали, на котором говорят здешние жители дома и на улице.

27 ноября. Задолго до часа, объявленного в афише, улицу Домтолла запрудила густая толпа.

Стоял теплый, мягкий вечер.

Новое здание сияло огнями. Полицейские – иные в коротких и узких белых брюках, другие – только с повязками вокруг бедер, но при саблях, – неистово орали, щедро рассыпая во все стороны тумаки и подзатыльники. Середина улицы была освобождена для экипажей и паланкинов.

Торжественное шествие калькуттской знати началось за полчаса до начала.

Носильщики паланкинов, семеня голыми ногами, бежали что есть мочи. Впереди неслись глашатаи, расчищавшие путь предупреждающими возгласами. Подъезжали всевозможного вида коляски и кареты с важными кучерами и ливрейными лакеями. Из экипажей и паланкинов выходили нарядные леди и мисс в тончайших шелках и пышных головных уборах, лощеные джентльмены, важные индусские бабу, которые, однако, сразу становились робкими и приниженными, как только сталкивались с каким-нибудь английским франтом, окидывавшим их презрительным взглядом.

Но вот толпа заволновалась.

Полицейские еще усерднее заработали палками и кулаками. Появились пятеро английских солдат в парадных мундирах, с фанфарами в руках. Выстроившись перед театром, они сыграли сигнал. Толпа притихла в ожидании. Через несколько мгновений показался пышный кортеж. Посреди улицы медленно шествовал белый слон, покрытый шелковой попоной, на которой золотом были вышиты изображения рыб. В хоуда – роскошной палатке, водруженной на его спине, – восседал сам генерал-губернатор. На шее слона примостился корнак – погонщик. Позади, у крупа, сидел слуга-мусульманин, длиннобородый дюжий мужчина в огромном белом тюрбане, державший шелковый зонт над палаткой генерал-губернатора.

С обеих сторон шли еще четверо слуг, далее следовал почетный конвой из всадников. А еще на некотором расстоянии, в паланкинах, двигались высшие чиновники администрации.

Лебедев, как полагалось в таких случаях, ожидал генерал-губернатора у подъезда.

Спустившись с помощью своих многочисленных слуг на землю, сэр Джон Шор величественно кивнул направо и налево толпе, затем милостиво поклонился Герасиму Степановичу и направился в специально приготовленную для него ложу.

Публика заняла места. Двухъярусный зал, рассчитанный на четыреста человек, был переполнен.

Зрители с любопытством оглядывали просторное помещение, залитое светом многочисленных масляных ламп. Стены с лепными украшениями в индийском стиле, высокий потолок, ряды, расположенные амфитеатром в форме дуги.

В передних рядах – удобные бамбуковые кресла, дальше – скамьи.

Сцена была закрыта сплошным занавесом из плотного холста, на котором была изображена битва слона с тигром – та же картина, которую когда-то увидел Герасим Лебедев на подмостках бродячего балагана в Мадрасе.

По обеим сторонам зала, в передней части, помещались четыре ложи; две из них, одна против другой, были завешены шелковыми занавесками. В ложе налево находилась Радха со служанками, в противоположной – Кавери со своей дайей.

Ложа генерал-губернатора была устроена сзади, на большом балконе, нависавшем над партером.

Служители погасили часть ламп, раздался удар гонга. Занавес медленно поднялся. За ним оказался другой занавес, шелковый, разрисованный индийским орнаментом. Из боковой кулисы на просцениум вышел Герасим Степанович. Он был одет строго и просто – так, как в прежние времена появлялся на концертной эстраде: в темном камзоле с блестящими пуговицами, в коротких штанах, черных чулках и башмаках с серебряными застежками.

Поблагодарив присутствующих за внимание, он обратился к ним с краткой речью.

– Для любознательных европейцев, – говорил Герасим Степанович, – наши спектакли явятся хорошей школой индийских, языков, для местных же людей – мостиком, переброшенным через пропасть, отделяющую Восток от Запада. Пьеса, представляемая сегодня, сочинена английским автором, мистером Джодреллом. Я перевел ее на бенгали и хинди, заменив испанские имена действующих лиц и города, в которых происходит действие, индийскими. Содержание же пьесы оставлено неизмененным. И если кто-нибудь с удивлением воскликнет: «Разве могло что-либо подобное случиться в Индии? Ведь это не индийцы, а переодетые европейцы!» – мы ответим: «Да, сэр, вы правы, это европейцы. А переодели мы их в индийское платье, чтобы показать индийцам новое зрелище в более привычной и доступной форме»…

Пьеса состоит из трех действий, – продолжал Лебедев, – но мы знаем, что лишь немногие из присутствующих понимают индийские языки. Поэтому, не желая утомлять почтеннейшую публику, мы сегодня покажем одно только первое действие на бенгали. Если же наш опыт будет принят благосклонно, мы вскоре повторим всю пьесу от начала до конца.

Поклонившись зрителям, Лебедев скрылся за занавесом.

На смену ему выходит старший из артистов – Бапу Лал в сопровождении двух певцов. Он исполняет обязанности сутрадхары – руководителя труппы, который в индийском театре всегда ведет пролог.

Оркестр начинает увертюру. О, какой это удивительный оркестр! Вина, ситар, ребаб, саринга, там-там и другие местные инструменты соседствуют с европейскими скрипками, альтами, флейтами. Индийские мелодии преобразованы в стройную, звучную гармонию…

Бапу Лал запевает; певцы подхватывают припев. Эти стихи хорошо известны всем – они сочинены прославленным Бхарат Чандра ⁶²62
  Шри Бхарат Чандра Рай (1722–1760) – знаменитый бенгальский поэт.


[Закрыть] в честь бракосочетания магараджи Бордванского. Герасиму Степановичу так понравились эти стихи, что он положил их на музыку.

Оркестр умолкает. Бапу Лал поет мольбу всеблагому Вишну. Внезапно перед ним вырастает актер в шутовской маске. С уморительными ужимками он передразнивает певца. Сутрадхара сердится, тот отвечает злыми насмешками над ним и его труппой. Сутрадхара растерян. Тогда из-за занавеса медленно выползает маленький, толстый человек в маске, изображающей слоновью голову. Это Ганеша, сын Шивы и его супруги Парвати, бог мудрости, устраняющий все препятствия; к нему обращаются с мольбой всякий раз, когда начинают какое-нибудь новое дело. Появление Ганеша обращает в бегство пристыженного, испуганного шута. Гимн благополучно заканчивается. Сутрадхара со своей свитой скрывается за кулисами…

Поднимается второй занавес. Перед зрителями – открытая сцена. Она довольно просторна: двадцать шагов в ширину, сорок – в глубину. На сцене уголок сада у веранды. Здесь живет красавица, покорившая героя пьесы и заставившая его позабыть о невесте.

Входит Шукмой, переодетая юношей. Ее сопровождают слуги и музыканты. Шукмой приказывает им играть и петь серенаду в честь ее соперницы.

Лебедев стоит за кулисами.

Ему хотелось бы посмотреть из зала, но он не может уйти со сцены, так как сам следит за выходами артистов. Он не спускает глаз с актеров, напряженно прислушивается. Ему кажется, что сегодня все идет хуже, чем на последних репетициях.

Действительно, диалог звучит как-то вяло и тускло, актеры волнуются. Это опытные мастера своего дела, они привыкли играть в любых условиях, перед самой различной публикой, в том числе перед раджами и султанами, но необычность этого представления вселяет в них странное чувство неуверенности…

Серенада окончена. Шукмой произносит монолог, объясняющий подоплеку всей интриги. Актриса бросает тревожный взгляд в сторону кулисы, где притаился Лебедев. Тот улыбается и делает знакомый жест правой рукой, которым всегда на репетициях выражал одобрение. Актриса довольна; она произносит текст все более уверенно, ускоряя темп.

Сону, играющий слугу Рамшонтоша, стоит за другой кулисой в ожидании. Лебедев подходит к нему. Сону, вероятно, тоже не очень-то спокоен в душе, но вид у него самый разудалый.

– Приготовься, мальчик! – шопотом предупреждает Герасим Степанович.

Сону кивает головой.

Шукмой уходит со сцены.

– Пошел! – говорит Лебедев, услышав реплику на выход, и легонько подталкивает своего любимца в спину.

Сону выбегает на сцену, и сразу из зала слышится раскат веселого смеха. Он стоит спиной к Герасиму Степановичу, но тот знает, что в этот миг Сону скорчил такую гримасу, которая и на репетициях вызывала всеобщий хохот.

Сону, он же Рамшонтош, рассказывает публике о кознях и интригах, процветающих в больших городах. Он отлично подает остроумный, живой текст, сопровождая его выразительными жестами и мимикой.

Смех слышится все чаще и чаще. Невидимые нити протягиваются между артистами и зрителями.

Лебедев с некоторым облегчением переводит дыхание. Спектакль вошел в налаженную колею.

* * *

Лебедев стоит в наполовину опустевшем зале, оглушенный и взволнованный.

Когда в последний раз опустился занавес, публика наградила участников представления такими восторженными приветствиями, какие никогда еще не раздавались ни на одном из зрелищ Калькутты.

Многие, знавшие Лебедева, хотели выразить благодарность за полученное удовольствие. Вот опять! Чья-то рука легла на его плечо.

– О, капитан Фостер! И вы здесь?